Переворот

Переворот
 
Давно уехали Яков с Татьяной, и дожди сменились первыми заморозками. Сидя у окна, Ефросинья печально всматривалась в серое осеннее небо. Она вспоминала последнюю встречу с Василием и терзала себя тем, что не смогла удержать его возле себя. Причиной тому был плод, который теперь развивался у неё внутри. Когда, истерзанный догадками, Василий в очередной раз спросил о причине их холодных отношений, Ефросинья, отвернувшись, что бы скрыть слезу, упрямо продекламировала: "Я не любила тебя, Вася, и не люблю. Прошу, отстань от меня". Она слышала удаляющиеся шаги Василия, но боялась даже повернуть головы, чтобы не сорваться и не закричать. А на утро пришел Гаврило и пожаловался Антону, что сын Василий пропал. Утром проснулись с матерью, а на столе записка: "Ушел в армию".
- Добился все-таки своего, сорванец, - негодовал Гаврило, - говорил ему, не лезь, сынок, никуды. Хватит нам двух старших братьев, погибших на германском. А он все: "Не тужи, отец, мы им покажем". Ой, горе нам, горе с бабой. Скажи, Антон, Катерине, нехай она сбегает и успокоит мою старуху.
- Давай зараз покурим. Ты, Гаврило, не горячись. Далеко он не ушел. Потыняется, помыкается по Полтаве да й повернется до дому, - Антон достал кисет с табачком и изящную люльку.
- Спасибо, Антон. Спасибо тебе. Успокоил меня. Я тоже надеюсь на это. Мальчишество все это, армия, - Гаврило запустил руку в протянутый кисет и вытянул ровно одну порцию для того, чтобы набить свою трубку.
Они дружили с детства. В тот же день, посоветовавшись со своими женами, они поехали в Полтаву. Но ни там, ни в округе следов Василия не нашли.
- Что с тобой, дочка? - вошедшая в хату мать прервала её воспоминания.
- Ничего, мамо.
- Да, но ты не такая, как всегда, дочка.
Она взяла Ефросинью за руку и усадила напротив себя, на край лавки. Катерина погладила рукой волосы дочери.
- И ты такая бледная?
- Все хорошо, мама. Похоже, я простудилась. Мои глаза и нос постоянно слезятся.
- Да, после той ночи с балом. Или … что-то не так? С тобой все в порядке?
Она наклонилась к дочери и Ефросинья, сомкнув веки, сказала:
- У меня не идут дела, - она не договорила, что уже будет два месяца.
- Оу, и только? - мать положила свой подбородок на плече дочери, говоря понимающе: - И только? Тогда тебе нечего беспокоиться. Ты же всегда была у нас нерегулярной и я сама беспокоилась за тебя. Я совсем забыла, что ты уже не ребенок. Тебе уже шестнадцать и я не могу поверить, что ещё только что держала тебя на руках. Когда они начнутся, ты успокоишься и будешь прежней.
Ефросинья опустила голову, пытаясь освободиться от кома, надвинувшегося к горлу. Как бы она сейчас хотела присесть матери на колени и, уткнувшись лицом в мамину грудь, поплакать и все рассказать маме. Но, собравши себя, она поднялась с лавки.
- Все хорошо. Время вот-вот, так что нечего беспокоиться. Мне пора идти
- Да, девочка моя. Пора, - она последовала за дочкой в сени, - свадьба будет скоро, но ты мне ничего не рассказываешь, Фрося.
- Мама, я была очень занята, да и повар, эта ворчливая баба, держит меня в ежовых рукавицах.
В сенях она набросила на себя старое пальто, привезенное Таней, и повязала на голову платок, основательно обернув его вокруг шеи. Она обняла отца и, как всегда, меньший брат Иван уткнулся своим прохладным носиком ей в щеку.
- Смотри, не простудись, дочка, - слышала она, закрывая за собой дверь.
Выйдя на дорогу, она ногами сразу погрузились в осеннюю грязь. Двигаться было тяжело, ноги постоянно скользили и увязали. Дождь не давал держать голову прямо, и, наклонивши лицо, она брела, преодолевая порывы встречного потока. Промокшее пальто стало постепенно пропускать воду на её спину. Но она не обращала внимания. Она уже ничего не боялась, и уже некому было ей помочь.
Темная фигура замерцала вдали. Это был Наливайко. Она часто его встречала на своем пути с того солнечного воскресенья. Она больше не боялась его, потому что уже не боялась ничего.
- С тобой все в порядке? - услышала она его хриплый голос.
- Все хорошо, - свой голос забивался шумом дождя, - немного холодно.
- Тяжко работать у Выговских? - он закончил фразу глотая звук смехом.
- Да.
- И тебе нравится?
Она сделала паузу, перед тем как сказать:
- Да, - и добавила: - Мне нужно идти. Я вся промокла.
Он с ног до головы осмотрел её, но её одежда ничего не сказала ему. В одном он был уверен, что это уже была не та девочка, которую он видел два месяца назад. Не попрощавшись, он лишь улыбнулся лошадиной усмешкой.
Когда Ефросинья вошла на кухню, повар сидела за столом, попивая горячий чай. Пар, исходивший от чашки, наполнял пространство ароматом и навивал аппетит.
- Ты, я вижу, девочка, совсем промокла до нитки.
- Да, это так.
- Пойди переоденься за печью и оставь там свои вещи сушиться
Когда она вышла переодетой, её лицо оставалось быть бледным.
- Налей себе чашку чая.
- Да, хорошо. Спасибо вам, тетя Миланья.
- И сядь посиди, пока будешь пить, - она кивнула ей на лавку у плиты.
Необычная доброта повара тронула Ефросинью, и крупные слезы начали капать из её глаз.
- Ну что ты, что с тобой, доченька, перестань, я же не нелюдь какая-то.
Придвигая к себе чашку чая, Ефросинья осмелилась взглянуть в глаза Миланьи.
"Она знает обо всем…"
Да, конечно, она же старая и опытная женщина.
- Мне немного не по себе.
- Тебя можно освободить на сегодня. Пусть Оксанка поработает
- Нет! - почти прокричала Ефросинья.
Казалось, эхо от крика ещё звенело на кухне, когда вошла тетка Наталья.
- Вы ещё не в работе, девочки? Давайте-давайте, включайтесь. Ой, Фрося, что это с тобой, не приболела?
- Нет-нет, так, немного простудилась.
- Сейчас же зайди ко мне в кабинет, - и, хлопнув дверью, она скрылась.
- Не спеши, дочка, допей спокойно свой чай, - Миланья подсунула чашку поближе.
- Нет, не могу, тетя Миланья, - её голос был на грани срыва.
- Ну ладно, не горячись. Иди, дочка.
И пошла Ефросинья по коридору, где, перед ступеньками наверх, была комната управляющей.
- Проходи, девочка, садись, - голос Натальи звучал тихо и спокойно.
Когда Ефросинья присела, Наталья продолжила:
- Фрося! Ответь мне на один вопрос. Я вижу, что тебе плохо только по утрам. Это так, не правда ли?
Ефросинья глубоко вдохнула. Наверное, нужно сказать Наталии хотя бы часть правды.
- Да, тетя Наталья, это все так.
Закрыв глаза, Наталья наклонилась слегка вперед и вытерла свои губы белым носовым платком.
- Как долго это у тебя.
- Около двух месяцев.
- Ты собираешься родить ребенка? Ты беременна?
Ефросинье понадобилась минута, чтобы собраться с силами и дать ответ. Но сил хватило только на то, чтобы кивнуть головой.
- Ох, Фрося, Фрося, - в её голосе чувствовался расстроенный тон, - ну как ты могла, как ты могла, ведь я тебе доверяла более чем другим. И кто же этот урод? Ты мне можешь сказать.
Ефросинья отрицательно покачала головой.
- Не хочешь говорить, ну и не надо. Я сама тебе скажу. Почему Гаврилин сын Васька покинул деревню?
- Нет, - голос Ефросиньи опять набрал ноту истерии: - Нет! Это не он, не он это! Не могу я вам сказать, тетка Наталья, не могу.
Тетка Наталья смотрела на эту молодую девичью фигуру, по-детски сидящую перед ней. Господи, о святая Мать Богородица, ну кто же это такой, кто поднял руку на этого невинного ребенка. Она любила Ефросинью и считала себя ответственной за неё. Она мысленно перебирала все последние события.
- Это должно быть после бала, - она продолжала рассуждать вслух.
- Ох нет, прошу вас, нет, не нужно допытывать, - и Ефросинья зарыдала.
- Мать или отец знают?
- Нет.
- Но я обязана их известить.
- Нет, прошу вас, только не это. Я как-нибудь сама. Прошу вас, - и, покрыв свое мокрое от слез лицо руками, Ефросинья спрашивала пресвятую богородицу: "За что? За что ей такой позор и такие испытания"?
- Я буду сохранять наш разговор в тайне, не беспокойся, Фрося, - со слезами на глазах Наталья монотонно продолжала: - Но от работы я вынуждена тебя освободить. Ты должна меня понять, Ефросинья.
Ефросинья тупо кивала своей головой.
- Когда подсохнут твои вещи, я сама их принесу тебе. А пока из моей комнаты никуда не выходи. Можешь прилечь на диван.
 
*     *     *
 
Блеклым утром поздней осени, когда крейсер Аврора, поднявшись из Кронштадта вверх по Неве, бросил якорь напротив Зимнего дворца, Яков проснулся в беспокойстве. Центральное отопление в доме не работало уже несколько дней. Татьяна чувствовала себя неважно и не затопила камин в гостиной. Теперь в комнатах было прохладно и сыро. Эта сырость из Финского залива всегда мучила Татьяну. Но сейчас к её недомоганиям добавился и токсикоз. Не смотря на тошноту, она все же была довольна тем, что смогла отяжелеть. Видно, богатые белками продукты и сухой степной воздух оказали свое благотворное влияние на их супружескую пару. Можно было сказать, что их поездка на Полтавщину была плодотворной. Погостив у родственников и посетив Полтаву, они приняли решение о переезде. Откровенно говоря, Якову не хотелось покидать столицу, где он имел много друзей, но и в Полтаве оказалась немалочисленная еврейская община, обещавшая неплохо устроить в жизнь. Однако события последних недель полностью показали несостоятельность их планов. Типографией они уже владели лишь на бумаге. Продать квартиру, переместить деньги или получить наличность - везде были проблемы. Только теперь он понял, как всерьез работают большевики. Внушительным подтверждением был этот стальной плавучий монстр напротив Зимнего.
После приезда с Украины Яков несколько раз встречался с Ракель, которая бросила свою прежнюю работу, и полностью перешла на германское довольствие. Ужасно занятая, она в кожаной куртке металась по кабинетам Смольного, где её друзья были в тесных отношениях с Розой Любарской, Троцким, Дзержинским и прочей революционной нечестью, которая, под видом высоких идеалов, в самый неподходящий для России момент собралась воткнуть кинжал в самое сердце империи.
Ракель успокаивала Якова, что национализации не стоит бояться. Одним из основных её аргументов были люди, рвущиеся к власти. "Яков, - говорила она, - ты посмотри, какие люди ведут нас. Это же наши люди и, если снять псевдонимы, ты сразу поймешь, что нам нечего бояться. Кто был никем, тот станет всем".
Но Яков не понимал, он лишь видел результат: потеря собственности и огромные беспорядки будоражили его сознание.
Прервав свои размышления, Яков аккуратно выполз из теплой постели. Татьяна сладко спала. Его кожа сразу покрылась мурашками от холода, когда он прошел на кухню. Яков открыл кран холодной воды. Пошел только хрип всасываемого воздуха. Приподняв чайник, он по весу определил, что тот пуст. Но на столике у окна все же был стеклянный графин, наполненный достаточно, чтобы заварить пару чашек чая. Глянув на часы, он понял, что ему нужно было спешить. Возможно, сегодня в банке получится вырвать хоть что-нибудь.
Выйдя на улицу, Яков не переставал удивляться, как пустынны могут быть они. Пройдя по Фурштатской, он вышел на Литейный проспект. Здесь из-за угла выехал грузовик. В кузове грузовика плотно сидели солдаты, на груди у которых развивались красные бантики, так сейчас обозначали себя сторонники большевиков. Грузовик пронесся мимо Якова на полном ходу, забрызгав ему нижнюю часть плаща. "Так Ленин осуществляет свой план по захвату ключевых постов города", - подумал Яков и недовольно сплюнул в их сторону. Расстроенный, он побрел дальше. Издали, увидев небольшую толпу людей у входа, Яков сразу понял, что банк закрыт.
Он подошел ближе и остановился в краю очереди. Были слышными споры, доносившиеся из толпы.
- Слышали, что красные взяли водо-насосную, снабжающую город, - человек в шляпе с рыжей бородкой и усами говорил собеседникам.
- Да, - отвечал ему второй, в купеческом кафтане, с огромным животом: - Видно, что Ленин извлек пользу из июльского провала.
- Сейчас он явно забрал все ключевые точки столицы и, скорее всего, готовится к заключительному броску.
- А я думал, что планы разрабатывают Троцкий и Зиновьев.
- Нет, что вы, батюшка, Ленин сейчас не доверяет никому.
- И пресса как бы вымерла и даже Сталинский Рабочий Путь закрыт.
- Вчера он был закрыт казаками, направленными господином Керенским.
- Не может быть, и что же, казаки исполнили приказ?
- Вчера - да, а как они поведут себя сегодня или завтра?
- Невероятно, что же теперь будет? Чем же все это закончится?
- Да хранит нас Господь. Да хранит Господь страну эту.
Яков молча повернулся и направился домой. Размышляя на ходу, как глупы и доверчивы эти русские.
В этот день Керенскому удалось бежать из Зимнего дворца при помощи служебного автомобиля американского посольства. Он прошел все посты красных и теперь мчался в сторону Пскова, где стояли дивизии казаков. Теперь оставалась одна надежда, что он успеет.
Большевики, в свою очередь, не дремали. К вечеру дворцовая площадь снова заполнилась вооруженной толпой. Все шло как по плану. Когда в 21:00 прогремел холостой залп с Авроры, учредительный съезд большевиков был уже в полном разгаре. Из Петропавловской крепости началась артиллерийская канонада. Стрельба была не очень аккуратной, но создала свой деморализующий эффект. Женщины из Батальона Смерти сдались сразу, получив обещание о пощаде. Немного дольше держались мальчишки, юнкера военного училища.
Где-то заполночь министры временного правительства признали свое поражение. С бледными лицами и поднятыми руками они покидали Зимний при свете горящих факелов. Толпа ликовала исполняя:
    Вставай, проклятьем заклейменный,
    Весь мир голодных и рабов!
Они знали, что эра угнетения закончилась. Но не могли подозревать, что, пройдя суровые годы кровопролитий, Россия будет погружена в нищету и разруху на добрую сотню лет вперед.
В ту ночь Татьяна и Яков не спали.
- Что это, - она прижалась к Якову своим телом, - что это, Яша?
- Не знаю, моя милая, - он встал с постели и подошел к окну, - наверное, это их революция.
Внизу бегала вооруженная толпа с возгласами о национализации. "Грабь награбленное" - этот лозунг большевиков недвусмысленно говорил о судьбе богатых людей. Перепуганные Яков и Татьяна заметались по своим апартаментам. Свернутый узелок с драгоценностями Татьяна спрятала Якову за пояс. Они давно собрали все, что имели и все, что посчитали необходимым для долгого пути. Но все выжидали, а вдруг все это не серьезно, а вдруг это только человеческая паранойя. Теперь, когда наступила холодная осень и состояние Татьяны значительно осложнилось, ни о каком передвижении не могло быть и речи.
- Открывай! - и тяжелый стук в дверь заставил обоих вздрогнуть.
- Кто там? - дрожащим от волнения и испуга голосом спросила Татьяна.
- Открывай! Революция!
Тяжелые удары с обратной стороны напоминали, что необходимо поторопиться.
- Быстрей, Яша, беги.
- Нет, милая, я тебя не брошу.
- Беги, Яша. Меня они не тронут.
- Нет.
- Давай, а то поздно будет, - и она вытолкнула его в балконную дверь.
На ходу Яков слышал, как с треском развалился засов входной двери, но инстинкт самосохранения двигал его вперед. Сначала на соседний балкон, затем на крышу пристройки, через тыльный выход на соседний двор и дальше. Все повторялось для него, как это было много лет назад, в Кракове.
…В разваленную дверь ввалилась разъяренная группа из трех негодяев и Татьяна увидела, что никакие это не красные, а обыкновенные грабители, которые сразу бросились сметать все с полок в свои мешки.
- Где золото, сука?
Но вместо ответа её губы дрожали, и она сначала не поверила, когда холодный армейский штык прошел сквозь её внутренности. Она хотела кричать, но вместо звука исходил только хрип.
- Ничего, барское отродье, до утра сами найдем, - это было последнее, что она услышала в этой жизни.
Её душа, поднимаясь в небо, жалела лишь о не родившемся ребенке, которого она так долго ждала.
 
*     *     *