Истории войны

Мой зять за столом, когда мы отмечали День Победы, поведал историю своего деда, участника Великой Отечественной войны.

В одном из сражений дед был серьезно ранен в бедро и молодой врач хирург взялся его оперировать, предстояла ампутация ноги, поскольку обширная и глубокая рана не только загноилась, но и были признаки гангрены.

Санитары раненого везли на каталке на операционный стол, провозили по коридору мимо ванны с кипятком и в спешке уронили его в кипяток.

Это дед зятя, которого уронили в кипяток, думал, что его уронили случайно.

На самом деле это был такой экстремальный способ лечения гангрены на фронте, который, разумеется, сегодня невозможен, поскольку на каждое вмешательство надо иметь письменное согласие больного.

Понятно, что согласия не спрашивали.

Однако, вследствие этих необычных обстоятельств гангрена исчезла и рана быстро зажила и раненый сохранил ногу, которую ему собирались ампутировать.

Дед моего зятя вернулся в строй и с боями дошел до Берлина.

. . .

В 2015 году в возрасте 103 лет умер участник Великой Отечественной войны Горох Александр Григорьевич, живший в Севастополе.

Как рассказывал он сам мне и своей дочери Лиде, жене моего старшего брата Володи, он был разведчиком, причем воевал и в Крыму.

Однажды группу его сослуживцев направили в разведку, но те с задания не вернулись, их предали с участием крымских татар, поймали, выкололи глаза, подвесили за ноги, вспороли животы.

Следующую группу постигла такая же страшная смерть.

Третью группу разведчиков с тем же самым заданием довелось возглавить Александру Григорьевичу.

Он шел впереди, когда они подошли к опушке леса, в который предстояло углубиться, кто-то из группы выстрелил ему сзади в спину.

Пуля прошла между рукой и грудью, пробив планшет, но не зацепила его.

Он остановился, укоризненно посмотрел на своих подчиненных, но ничего не сказал, а продолжил путь.

Все пошли за ним.

В итоге разведывательное задание было успешно выполнено, потерь в группе не было.

Понятно, что об эпизоде о стрельбе в него сзади со стороны своих же он не докладывал, а рассказал в семье лишь по прошествии многих лет.

. . .

Мама моя Шустова Вера Игнатьевна, в девичестве Полякова, прибыла на фронт сразу после окончания медицинского института, была военным врачом в танковой бригаде в подчинении моего отца, где они познакомились и поженились.

Отец имел несколько орденов Красной звезды и Красного знамени, но на маму представление на награждение никогда не давал.

Однажды, когда он по делам отъехал, замещавший его замполит дал представление на присвоение моей маме медали "За отвагу".

Сама она скупо рассказывала о событиях и своей деятельности на фронте, в частности, мне она говорила:" Я выбегала на дорогу перед грузовой машиной, что шла порожняком, разгрузив снаряды на передовой, мимо медсанбата, в одной руке направления на раненых, в другой бутылка спирта водителю.

Водитель на меня матом - Ты куда под колеса лезешь, задавлю!

Я ему - Возьми раненых!

Он - Мне снаряды надо на фронт подвозить, меня под трибунал отдадут!"

Пока они препирались, а в машину уже погрузили раненых, деваться некуда, водитель их вез в госпиталь. 

Однажды она сопровождала раненых на поезде.

Немцы стали бомбить, все из поезда выбежали в поле.

Кончилась бомбежка, все снова в поезд и поехали, как вдруг звук самолета и взрыв.

Поезд снова остановился, крики, взрывы, все бегут в поле и она тоже бежит.

Вдруг кто-то кричит:" Остановитесь, это минное поле."

И ей сказали остановиться и стоять, где стоишь.

К ней пришли саперы и сказали, чтобы шла за ними след в след.

Так и вывели к поезду, а она тогда уже была беременна моим старшим братом Володей.

Я спрашивал ее:" Как же ты не взорвалась?"

Она отвечала:" Не знаю, я когда в поле бежала, вижу проволочка, я и переступала через нее аккуратно и дальше бежала."

Потом уже выяснилось, что после действительной бомбежки второй случай произошел оттого, что кто-то испугался звука самолета, думал, будут бомбить и спрыгнул с поезда, да попал прямиком на противотанковую мину.

Мина взорвалась, все подумали , что бомбят и бросились врассыпную, как раз на мины.

Из-за взрывов мин паника усилилась, думали, что бомбежка продолжается, но нашлись люди с самообладанием, разобрались и панику остановили.

А в Новоград-Волынске, когда жили уже после войны, отца направили служить в Польшу, а мать осталась одна в доме с детьми, да видно кто-то прознал и ночью стали лезть в дом воры или грабители.

У матери было ружью, она не растерялась, пальнула в воздух через окно и громким голосом предупредила, что всех перестреляет, сволочи.

Грабители убрались восвояси и больше не пытались грабить.

. . .

Отец мой Николай Васильевич Шустов, кадровый военный, службу закончил в чине полковника, оставив должность начальника военного госпиталя в ГСВГ.

О войне он не рассказывал, имел несколько орденов Красной Звезды и Красного Знамени, множество медалей, которые одевал на парадных случаях.

Однажды я его специально стал выпытывать - "Папа, ну расскажи что-нибудь, как было на войне."

Он упирался, но рассказал лишь один эпизод.

"Ехали мы на санитарной машине по асфальтовой дороге, вдруг немецкий самолет стал нас расстреливать.

Машина остановилась, все бросились в разные стороны в кювет, а я побежал вперед и лег на асфальте далеко впереди машины, решил, что мала вероятность в меня попасть с самолета.

Немец зашел на второй заход и пули ударялись в асфальт совсем рядом, но в меня не попали.

Когда самолет пошел на третий заход я уже на асфальте не лежал, а был на обочине в зеленой траве в своей зеленой форме.

Вообще на войне меня ранили, вот на спине следы ожога, в левой руке пуля (он дал мне ее прощупать), а еще было ранение в череп, осколком вырвало кусок черепной кости (он тоже дал на голове пощупать, где вмятина), но, главное, я не понял сам, насколько серьезным было ранение головы, просился на фронт и меня отпустили, но посмотри сам - обратился он ко мне - у меня зрачки разной величины, а это признак серьезного повреждения головного мозга."

Я посмотрел и, действительно, убедился один зрачок был в два раза шире другого, причем это не зависело от освещения.

Еще отец сказал, что никогда не курил и не пил, даже на фронте свои фронтовые сто грамм отдавал сослуживцам.

Конечно, по государственным праздникам он принимал участие в полковых празднованиях, позволял себе немного выпить, но никогда не напивался, пьяным я его никогда не видел.