Горький яблони цвет...

— Это отложи… туда, — Гапочка, придерживая худенькой ручкой серые кудельки редких волос, другой протягивает Танюше несколько замятых бумажек с серыми штампами, — не заглядывай. Сказано, до распоряжения…
— Конечно… его выполнять нужно, — Танюша осторожно разжимает Гапочкины пальцы, вытаскивает конверты, поглаживает, старается говорить ровно, успокаивающе.
Две недели назад на поселковую почту пришло распоряжение. Похоронки пока не разносить. Дескать, со дня на день войне конец. Пусть всеобщая радость немного притупит горе. Для скорбных весточек Танюша отвела самую верхнюю на стеллаже ячейку. Подрастающая с каждым днем пачка одинаково неровных слева по линии отрыва бланков Танюше напоминает сухую мертвую листву. Ей хочется протянуть руку, взять, пролистать их, узнать, к чьему порогу беда подступила. Нельзя. Не потому, что распоряжение… Нельзя прерывать горем ожидание счастья.Попридержать... Пусть людей надежда еще немного погреет…
Вот к Гапочке праздник теперь не праздник. Еще недавно сидела за своей конторкой, привычно сортировала письма, щебетала, вспоминала что-то из довоенной жизни. Внезапно затихла, читала лежащую перед ней бумажку. Вскочила, пошатнулась, скомкав лежащие на столе листочки, упала навзничь. Стул перевернулся, сиденье откатилось. Кружка слетела со стола, застучала жестяными боками по неровным половицам. Хорошо, на почте были люди, одна бы Танюша не справилась. Кто-то наливал из синего эмалированного чайника воду. Незнакомая женщина расстегивала ворот, растирала руки. Гапочка, неподвижно уставив глаза в потолок, лишь хрипло мычала сквозь обтянутые фиолетовыми губами зубы. Едва смогли разжать посиневшие пальцы, вытащить скорбный листочек. Перенесли на топчан за перегородку. Танюша осталась на ночь. Все прислушивалась. Дышит, не дышит. А утром Гапочка поднялась, с отекшим лицом, поседевшая, обезноженная, едва дошла до стола и вновь занялась сортировкой писем. Только стала подолгу держать их в руках. Читает адрес, вглядывается в штемпель, смотрит куда-то поверх, раскачивается из стороны в сторону, шепчет. Потом очнется, протянет в кулачке зажатые бумажки. Танюша силой разжимает ее закаменевшие пальцы, откладывает в нужную сторону. Опять поглядывает, как сухонькие, с белыми слоистыми ноготками Гапочкины пальчики медленно раскладывают по стопочкам ежедневную корреспонденцию.
Жарко сегодня, душно. Солнце разгулялось по-летнему. Открыла окно. Воздух густо смешался с теплым одуряющим запахом яблоневого цвета. Танюше кажется, что именно так пахнет приближающаяся Победа. Ожидание кружит голову. Трепыхается сердечко в гулкой пустоте подреберья. Готово при первых победных звуках фанфар заполниться счастьем по самый край.
За окном замельтешило яблоневым цветом. Ветки заскребли, застучали по стеклу. Взвихрило белым конфетти лепестков. Понесло по улице. Почти беззвучный шелест смешался с медленным, идущим откуда-то издалека, тяжело нарастающим гулом. Сначала невнятно, тревожно… О-о-о… По-о-о- о… Потом пугающе. Когда еще страшно предположить, но уже хочется верить… Побе-е-е-е… И, наконец, торжествующе оглушительно… Победа-а-а… Победа!
Кто-то рванул дверь:
— По-бе-да-а-а!
Сквозняком распахнуло все окна:
— По-бе-да-а-а! — захлопало, застучало. Срывается на крик радостное многоголосье.
— Что стоишь? Беги к своим, — Гапочка трясет Танюшу за плечи.
Глаза неживые, смотрят как будто мимо. Больно схватила, откуда только силы появились в ее иссохших тоненьких ручках. Болтается, как на колу, вокруг тщедушного тельца поблекшее ситцевое платье. Губы едва шелестят:
— По-бе-да-а-а!
В Гапочкиных руках откуда-то появляется маленький белый мешочек:
— Манка. Беги домой, отпразднуете все... А мне уже не нужно. Некого угощать, — сложила на груди белые кулачки, бледные губы едва шевелятся на залитом слезами лице, — По-бе-да-а-а! По-бе-да-а-а!
Танюша побежала к своим. На улице уже многолюдно. Все кричат, смеются, кружатся обнявшись в порывах яблоневой метели. Белые лепестки прилипают к улыбающимся губам, попадают в рот, в нос. Оседают на ресницах, бровях, застревают в волосах:
— По-бе-да-а-а! Конец войне! У-р-р-а! По-бе-да-а-а!
Размахивая дареным белым мешочком, Танюша пробежала по коридору квартиры, рванула дверь комнаты:
— Лиза, скорее вставай… ну просыпайся же… По-бе-да-а-а! – трясет прикорнувшую с ночной смены сестру, пригревшихся около нее маленьких Павлика и Машу.
Лиза вскочила, заметалась. Торопливо подбирая волосы, натягивает платье:
— Ребятишки, марш умываться. Танюша, стол будем здесь накрывать, соседей зови… всех… у нас самая большая комната. Крупу свари всю, сколько есть… Праздник сегодня…
Лиза еще домывала по случаю праздника пол в комнате,а Танюша уже подвинула стол, собрала стулья со всей квартиры. Соседка принесла несколько припасенных кусочков сахара. Им выдали в пайке на заводе. Сунула детям. У бабы Таси нашлась шелковая, вышитая по краю вязью цветочков, скатерть. Раскрасневшаяся, возбужденная, она тихонько терла концом платка слезу в уголках глаз:
— Сберегла… Уж сколько раз хотела обменять... Не решилась. Теперь пригодилась.
Наконец, расселись вокруг стола, ждут. Танюша с дымящейся кастрюлей торжественно входит в комнату. Вот он момент, который они ждали, надеялись, верили, что он наступит.Неожиданно для всех у тяжелой дымящейся кастрюли начинает гнуться ручка и затем предательски отламывается. Кастрюля летит из Танюшиных рук вниз, каша разливается на полу толстым крупянистым блином. Растекается победный восторг по щелям рассохшихся досок. Зря Гапочка берегла эту манку. Получается, не на радость хранила...
— Пол чистый, только выскребла… берите ложки, — под всеобщее молчание Лиза медленно опустилась на колени. За ней дети. Начали макать кусочки сахара, заскребли по полу ложками.
Баба Тася кряхтит, нагнулась:
— Пусть простят нас все, кто жизнь за нас положил, родненькие наши...
Танюша склонилась над перламутрово-прозрачной кашей. Запах от нее духмяный, терпкий, распустившимися в садах соцветиями бледно-розовых бутонов. Необыкновенно вкусно. Еще ребятишки скребли ложками по последним белесым дорожкам на полу, как Танюша подхватила однорукую кастрюлю. Скребнула по стенкам манку, собрала на дне:
— Гапочка там одна осталась на почте, — побежала обратно, с трудом продираясь сквозь уличную толпу. Победа! Вдоль заборов с крупными меловыми буквами. Победа! Под истошный крик громкоговорителей. Победа! Затопотала туфельками по ступеням крыльца:
— Гапочка, тебе угощенье… Ой как народу много! С Победой!
Трещит телеграф, скрипит пружиной, хлопает входная дверь. Входят и выходят люди, громко говорят, смеются, поторапливают Гапочку. Та споро, сухими ручками принимает, расписывается, коротким стуком ставит штемпель:
— Бланки кончились. Там, на полочке, достань, пожалуйста.
Танюша заторопилась, бежит за перегородку, подставила табурет к стеллажу. Потянулась неловко, задела ячейку с листочками. Посыпались на голову, успела ухватить несколько. Под круглым серым штемпелем мелькнул Танюшин адрес. Холодок кольнул изнутри. Потом горячим обдало. Застучали молотки, забухало сердце. Сползла на пол, развернула бумагу. Аккуратно оторванный по линии отреза стандартный бланк: «… в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив мужество и героизм… был убит…»
— Где ты пропала? – Гапочка появилась в дверях. Увидела Танюшу, сжала ручки. Побелели косточки суставов. Присела рядом, прижала к себе, — не хотела тебе раньше времени показывать…
Стены, окно, стеллажи, все поплыло:
— А-а-а… зачем ты молчала… а-а-а, лучше бы сразу-у-у…
— Тише, родная… Люди услышат… не надо. Праздник сегодня…
— А-а-а, — от пахнущего пылью воздуха спазм перехватил горло. Танюша бессмысленно возит руками по упавшим на пол бумажкам, во рту стоит горькая сухота. Откуда-то появился стакан с водой. Танюша пьет, стучат зубы о край, кажется, что крошатся о стекло. Положила ладонь на мертвые листочки. С трудом проворачивая язык, прохрипела:
— Когда? Остальные разносить будем?

***

Спустя неделю, как это часто бывает в сибирских краях, загулявшее в весеннем хмелю небо заволокло. Зеленые перья травы покрылись талыми ошметьями снега. Отцветшие яблони печально натопырили под снежной моросью тоненькие пальчики заголившихся соцветий. Скомкало по краю луж яблоневый цвет. Отгуляли долгожданную Победу.
Холодным ветром откуда-то издалека донесло едва слышный, странный, прерывистый гул. Медленно нарастая, он становится все более плотным, вязким, давит на перепонки. Внезапно вывернутое изнанкой небо вспарывает зазубрина молнии, и громовой раскат майской снежной грозы меркнет перед вставшим на дыбы над поселковыми крышами долгим, надрывным бабьим воем.