Хельмут Шторм

   Обычно у меня бывает так: я записываю фантазию, и она перестаёт меня тревожить. Я как бы отвожу ей место, проживаю, нахожу для неё слова. И она теряет свою магическую силу. Но так бывает не всегда. С Хельмутом я не могу расстаться до сих пор. Вижу его перед собой вполне отчётливо. Чуть выше среднего роста, худощавый, светлые волосы коротко острижены, глаза серо-зелёные, пристальный взгляд, правильные черты лица. На вид ему лет тридцать. Это не мой тип мужчины, но в нём есть что-то притягательное, волнующее. Иногда пытаюсь представить себе, каков он в постели. Хельмут словно бы читает мои мысли. Однажды, когда отца не было дома, он забрался ко мне на кровать. Я сидела, поджав ноги, с какой-то книжкой – и вдруг он обнимает! Я была настолько ошарашена, что даже не знала, что сказать. Только пролепетала:
– Зачем ты пришёл?
– Ты думаешь обо мне. Каков я в постели – верно? Может, попробуем?
– Ты с ума сошёл! Что скажет отец?
– Он сегодня на дежурстве. У нас вся ночь впереди.
   Сгорая от любопытства, гашу свет и ложусь в кровать. И вдруг отчётливо чувствую прикосновение тонких пальцев. Лёгкое поглаживание, очень приятное – будто ветерок касается кожи. Я в шоке, но не отталкиваю его. Он подвигается ближе, и я вижу совсем близко его светлые глаза. А потом – прикосновение губ к шее. Там, около ключицы, есть у меня чувствительное местечко – туда он и целует очень бережно.
– Хельмут, может, не надо? А то как-то странно всё это.
– Почему? – улыбается он. – Тебе ведь нравится.
   Вижу его обнажённым. Когда раздеться-то успел? И уже снимает мне через голову рубашку. От шока даже не могу сопротивляться. Чувствую, как обнимает. Я в растерянности. Неловко после этого смотреть ему в глаза. Искоса взглянула – а он улыбается.
– Тебе хорошо со мной? Если хочешь, я буду приходить чаще, чтобы ты не скучала и радовалась.

   Полежал со мной, поговорили. Он рассказал, что в Германии у него была женщина – вдова с маленьким сыном. Его звали Якоб, и он очень любил сказки Андерсена и братьев Гримм.
– А что любила твоя женщина?
– Французские слоёные булочки. Только где же их достать во время войны? Фильм «Голубой ангел». Актрису Марлен Дитрих. Любовь в полной темноте.
– Как сложилась её жизнь?
– Она умерла от двустороннего воспаления лёгких. Её мальчика забрали к себе родственники.
– Жалко. А как ты жил после её смерти?
– Был Нюрнбергский процесс. Там были озвучены такие страшные вещи, что я не смог это принять. Чувствовал свою вину пред всеми замученными людьми. И однажды после бессонной ночи спустил курок. Я думал, что найду покой. Но это было только началом испытаний.
– Хельмут, зачем же ты так? Это очень грустно и страшно.
   В ответ он обнял меня и погладил по голове. Не помню, как заснула. Утром его уже не было. Я чувствовала дрожь во всём теле. Немного поплакала и пошла в храм на раннюю литургию. Мне надо было облегчить душу. К счастью, исповедовал отец Филарет – самый смиренный и понимающий батюшка. Только ему я могу рассказать о том, что общаюсь с мёртвыми, что вижу и чувствую. Он спокойно выслушал мой сбивчивый рассказ и отпустил мне грехи. Но даже причастие не принесло облегчения. Надо же – общаюсь с неупокоенными душами, ужас какой. Грешным делом подумала: а не навестить ли мне психиатра? Но решила, что лучше не надо. Выпишет таблетки – и давай до свидания.
   Что-то похожее было в кино. «Шестое чувство» с Брюсом Уиллисом и голосом маленького мальчика: «Я вижу мёртвых». Понимаю тебя, малыш. Но где бы мне найти такого чуткого психолога, как Брюс? Неужели только в загробном мире? Вздрагиваю от лёгкого прикосновения. Хельмут наклоняется ко мне и тихонько говорит:
– Прости. Я напугал тебя вчера. Мне, наверно, не следовало рассказывать правду. Если хочешь, я уйду и больше не буду приходить.
   И так вдруг мне его жалко стало! Реву, а он обнимает меня, гладит по лицу:
– Ну что ты, не надо плакать.
– Я даже не могу за тебя помолиться!
– А я и не прошу. Просто иногда мне хочется поговорить. Почувствовать себя живым. Заняться любовью. Мир, в котором я существую, безрадостен. Но ведь я сам в этом виноват. Я оказался слаб. А ты сильная.

   С тех пор Хельмут приходит ко мне – когда никого нет рядом, и мы болтаем обо всём на свете. Кажется, я понимаю, какой была Наташа Клёнова, девочка-снайпер. Иногда у меня возникает странное ощущение, что я – это она. Мне снились многозначительные сны о ней: я видела кровь, теряла близких и друзей и училась убивать, чтобы навсегда стереть память о моём первом мужчине – о Хельмуте Шторме.
   Он родился в Гамбурге утром 24 октября 1916 года в интеллигентной семье. Отец военный инженер, мать домохозяйка и старшая сестра Биргит. Его отец Отто пророчил сыну военную карьеру. Мама Линда мечтала, чтобы сын стал музыкантом. Несколько лет подряд мальчик брал уроки у талантливой пианистки-самоучки Магды Циммер.
   Она была хрупкая блондинка с серыми глазами, очень красивая, – рассказывал Хельмут. Большую часть её комнаты занимал старинный рояль, который она в шутку называла «мой оргАн». После общения с Моцартом, Бахом и Генделем Магда обычно предлагала мне снять напряжение. Мой первый секс был прекрасен и очень музыкален. Однажды, когда я – тощий пятнадцатилетний подросток – пожирал пианистку глазами, она дала мне понять, что на ней нет трусиков. Я возбудился, а Магда приняла соблазнительную позу у рояля и позвала: «Иди сюда». Дважды упрашивать меня не пришлось. С тех пор мы оба получали море удовольствия – и не только от музыки. Но однажды отец увидел, как Магда меня целует, – и вопрос о карьере был снят окончательно.
   Вскоре после вечерней порки я поступил в военное училище. Первое время суровая муштра была для меня пыткой. Ведь я вырос в обществе матери и старшей сестры, которые обожали меня. Отца я видел редко, оба деда умерли вскоре после моего рождения. Так что как личность я сформировался под влиянием женщин. Считал, что казарменное воспитание не для меня.
   Но отец был непреклонен. Если он что-то решил, переубедить его было невозможно. В училище я чувствовал себя белой вороной. Мои сверстники большей частью были грубы и ограниченны. Преподаватели казались людьми довольно специфическими.

   Только учитель военной истории Карл-Готфрид фон Эре вызывал у меня искреннюю симпатию. Это был очень интересный и образованный человек. Немолодой – лет пятидесяти, с потрясающими глазами и греческим профилем, он был очень обаятелен. Его уважали, хотя и побаивались его острого языка. Но ко мне он, похоже, питал сердечную склонность. Так же, как и я, любил музыку, много читал, и наши с ним беседы были очень содержательны. Он живо интересовался историей и в совершенстве знал русский язык и литературу.
   У меня с детства были способности к языкам, и за время нашего общения с Карлом фон Эре я стал прилично говорить и читать по-русски. Наверно, это вкупе с моими хорошими успехами и стало решающим фактором моего назначения в Россию. Если бы я знал, к чему это приведёт! Но тогда я был молод и готов умереть за идею. К тому же, мне нравилась русская культура, и я хотел познакомиться поближе с таким странным и самобытным народом.
   Карл фон Эре поощрял мой интерес к вашей стране. Вскоре я стал бывать у него дома и познакомился с его женой Мартой. Она была всего на пару лет старше меня, и мы быстро нашли общий язык. Меня влекло к ней, но я слишком уважал своего учителя, чтобы позволить себе роман с его женой. У них был маленький сын.
   Как-то я задержался в училище несколько дольше обычного и решил зайти к Карлу фон Эре. Подойдя к кабинету, я понял, что у него кто-то есть. Решил подождать его и отошёл к окну. Вскоре дверь распахнулась, и на пороге появился учитель. Прежде я никогда не видел его таким расстроенным. Он странно посмотрел на меня и резко отвернулся. Помню, я подумал тогда: уж не тронулся ли бедняга рассудком. Он был всегда такой выдержанный. Даже то, что учитель не заговорил со мной, как обычно, казалось подозрительным. На следующий день он не пришёл на занятия.
   А потом я узнал, что Карл фон Эре застрелился. Ему донесли, будто у меня роман с его женой. Он боготворил Марту. Грязные слухи, пущенным моим завистником, нанесли ему удар, от которого бедняга не смог оправиться.
   Я был в шоке. Моя репутация в училище пошатнулась. И только благодаря моей хорошей успеваемости скандал удалось замять. Но я был очень одинок в ту пору.

   Однажды мы с Мартой столкнулись на улице. Первое время чувствовали себя очень неловко, но потом разговорились. Я предложил ей сходить в кино на фильм «Рыцарь без доспехов». Так начался наш роман. Несмотря на грязные сплетни, моя совесть была чиста. И в первый раз мы с ней оказались в постели через год после смерти Карла фон Эре.
   Иногда я думал – почему всё так сложилось? Да, я любил Марту и до этого, но я не спал с ней. Когда мне хотелось женщину, я по старой памяти навещал Магду Циммер. Хотя Марта фон Эре была натурой романтичной, я не думаю, что её брак был заключён по любви, но мужа она уважала. Её влекло ко мне, но она всегда была очень тактична в его присутствии. Меня долго преследовало чувство вины, но потом страсть пересилила, и я просто тонул в бархатных тёмных глазах Марты. Особенно жаркими наши ночи были после посещения кинотеатра. Мы начинали целоваться уже там, а потом отправлялись к ней домой. Марта укладывала маленького Якоба спать, и мы бросались в объятия друг друга.
   Я очень любил её сынишку. Мы с ним вместе придумывали сказки. Обычно мы брали его с собой в кино – и он неизменно засыпал там. Порой, когда мы с Мартой занимались любовью, он пытался войти в комнату, чтобы посмотреть, что мы там делаем. Но дверь, разумеется, была закрыта. Мы наскоро одевались и впускали его. Ему нравилось валяться с нами в кровати. Мы щекотали и тормошили его. А он смеялся над нашими смущёнными лицами. Я хотел жениться на Марте фон Эре. Но началась война, и меня направили в Россию. Помню, обещал ей, что скоро вернусь. Но она сказала:
– Нет, Хельмут. Я чувствую, что эта война надолго, и больше мы с тобой не увидимся. Прощай, мой Рыцарь без доспехов!
   Я попытался её успокоить, но тщетно. Во время войны она сильно простудилась и вскоре умерла.

– А твои родные? Что стало с ними?
– Все мои близкие погибли. Я ведь из Гамбурга. Город сильно бомбили. От нашего дома ничего не осталось. Они сгорели заживо.
– Хельмут! Ты мне раньше этого не рассказывал.
– Не хотел тебя огорчать. Да и самому вспоминать больно.
– Но это же просто ужас! Как ты жил с этим?
– После войны я жил недолго.
– Понимаю. Извини.
   Посмотрела в интернете. Нюрнбергский процесс продолжался с 20 ноября 1945 по 1 октября 1946 года. Вскоре после этого Хельмут Шторм вынес самому себе смертный приговор, который и привёл в исполнение в день, когда ему исполнилось тридцать лет.
– Скажи, Хельмут, а на том свете ты встречал своих родных?
   Шторм покачал головой.
– Проводник сказал, что я их больше не увижу. Но они в лучшем мире. И у них всё хорошо.
– А Марту?
– Тоже нет. Я бы не хотел, чтобы она видела меня в том состоянии отчаяния, а котором я находился тогда.
– А сейчас?
– Сейчас я уже смирился со своим положением. К тому же считаю, что получил по заслугам.

– Но ведь Наташу Клёнову ты хочешь увидеть.
– Я уже нашёл её. Внутри тебя.
– Откуда ты знаешь, что я – это она?
– А разве ты сама этого не чувствуешь?
– Мне страшно, Хельмут. Если я и Наташа – одно и то же лицо, значит, я убийца? Но почему? Ведь была война.
– И что это меняет?
– Ну, говорят же французы «А ля герр ком а ля герр» – «на войне как на войне». То есть убийство лежит в основании войны. Без него не обойтись. Ведь были снайперы и помимо меня. И что, все они прирождённые убийцы?
– Почему прирождённые? Просто они стали убийцами. И вовсе не случайно.
– Почему же, по-твоему, я стала убийцей?
– Чтобы отомстить мне. Кровь за кровь. Но меня рядом не было. Тебе было не с кем воевать. Поэтому ты стала уничтожать моих соотечественников.
– Ты имеешь в виду, что я мщу тебе за то, что ты лишил меня девственности? Ты эту кровь имеешь в виду?
– И эту тоже. Но не только. Помнишь, я говорил тебе, что в ночь нашей близости у Наташи начались месячные? Позднее я понял: это была её первая менструация. Девушкой и женщиной Наташа стала одновременно. Сила девственницы огромна. Недаром в древнем мире боялись девственниц. У некоторых народов было принято, что до свадьбы девушка должна пройти по рукам нескольких мужчин. Девственниц боялись брать замуж. Древние считали, что девы воинственны – взять, к примеру, амазонок. Люди инстинктивно чувствовали, какая сила ненависти таится в нетронутой женщине.
– Это ещё почему?
– Очень просто. Чудовищная гордыня. Я чистая – а значит, имею право осуждать испорченных, порочных людей, отдающих себя потоку чувственной любви. Христианство, считающее гордыню худшим из грехов, но прославляющее девственность, противоречит само себе. И провозглашает ханжеский принцип: оставаться целомудренным, чтобы презирать и судить слабости других.

– Ничего себе заявление, Хельмут! По-твоему, выходит, что все девственницы злые и жестокие?
– Я бы сказал так: у них есть потенциал жестокости. Их собственная гордыня. Зацепка за целомудрие. Чувство непогрешимости. Ощущение, что мужская любовь оскверняет их. Страх отдачи – это отказ принять свою слабость и несовершенство, это нежелание смягчиться и признать, что каждый человек может оступиться, что страсть иррациональна.
– Жанна Д’Арк была девственницей. Но мне она всегда нравилась.
– Понимаю, – улыбнулся Хельмут. – Как думаешь, почему её сожгли?
– Потому что она сражалась за короля, а он её предал. Струсил.
– А почему так случилось?
– Я не совсем понимаю, Хельмут, на что ты намекаешь?
– Её сожгли потому, что она ставила себя выше всех. Выше короля. Выше воинов, с которыми и против которых сражалась. Выше священников, которые её допрашивали. Она считала себя право имеющей, полагала, что у неё особая миссия от Бога. Якобы она слышала Голос, который звал её спасать Францию. Её, юную крестьянку из деревни Дом-Реми. Её сожгли за поистине беспредельную гордыню. Она считала, что уж без неё-то Франция точно не обойдётся. Однако обошлась как-то.
– Мне кажется, Жанна Д’Арк была очень хорошим и чистым человеком.
– Безусловно. Это её и погубило. Она встала на защиту Франции, потому что иначе ей пришлось бы выйти замуж, рожать детей и вести жизнь простой смертной, а не национальной героини. Духовная гордыня ей этого не позволила.
– Отнюдь не всем девушкам охота замуж и детей. Это примитивно.
– Я думаю, она протестовала не против брака и детей, а против брачной чувственной жизни. Крестьяне рано узнают о власти природных инстинктов. Жанна не хотела принять над собой власть самца, поэтому отправилась на войну с мужчинами. Они это поняли – король, воины, священники. И, будто сговорившись, отправили её на костёр.
 – Наверное, ты прав, Хельмут, но это жестоко. В глубине души ты по-прежнему остаёшься фашистом.