Глава 3. Где же вы, сталинские соколы?

    Немецкий "станкач" проснулся ни свет ни заря. И явно не для того что бы профилактической стрельбой нарушить покой нейтральной полосы и вражеских окопов.
Пулеметная очередь была короткой и прицельной. Пули не вспахали снежной целины и не ударились о земляной бруствер русских позиций, а, стелясь в десятки сантиметрах над ними, ушли куда-то в тыл - в строну озера. В след за первой очередью последовала вторая и вот уже несколько пулеметов "заработало" по одним им ведомой цели. А дальше все покатилось по наезженной колее. За беснующимся лаем пулеметов отрывисто чихнул миномет. Противный, изводящий пронзительный свист мины оборвался в грохоте взрыва, после которого последовала передышка и новый минометный плевок.
- Поправку берут, мерзавцы! - словно забыв, что он находиться в глубоком окопе, плюющийся по поводу минометчиков Дроздов посильнее вжался в утрамбованную землю траншеи. - Не могут они еще с первого раза попадать. И слава богу, а то бы нас давно из этих окопов выкурили. А, Миронов! Как ты думаешь? Хватило бы им одних минометов!
- Для чего?
- Для того чтоб нас выкурить.
- Нет. Нас так без хрена не съешь! Нужно сначала раза два в атаку сходить, что бы в ножки нашему "Максиму" покланяться, а там мы еще подумаем уважить их просьбу или ленту поменять.
- А ты шутник, Миронов! Неделю с тобой воюю, а все удивляюсь как это ты так, пуля рядом упадет - улыбнешься, мина рванет - отшутишься, и все понимаешь, с шуточками да прибауточками.
- А нам по-другому нельзя. Сам вот попробуй. Оно ведь с шуткой да прибауткой не только помирать легче, но и немца бить сподручней.
- Ну, ну, - продолжая ежиться от каждого свиста падающей мины, произнес Дроздов, про себя отсчитывая взрывы. - Что-то они сегодня разбушевались. Бьют и бьют. По кому это?
Особого желания высунуться из окопа и взглянуть на чьи несчастные головы сыпятся мины никто не испытывал - чересчур любопытные долго не этой войне не протягивали. И Дроздов с Мироновым, оберегая свои затылки от пуль, так бы и продолжали строить домыслы по поводу цели, избранной немцами для утренних упражнений в стрельбе. Если бы не старшина, разбуженный непрекращающимся артобстрелом. 
Тертый жизнью и обкатанный десятью месяцами войны старшина наверное так бы и дремал в пол глаза слушая свист мин будь их две или пусть даже четыре, но в это утро счет шел на третий десяток.
- Что у вас тут за свистопляска, Дроздов? - со всеми предосторожностями откинув полог землянки, крикнул старшина.
- Не знаю. Бьют по кому-то... - пожав плечам, ответил Дроздов, почему-то вдруг при виде старшины перестав испытывать страх перед фашистскими минами.
- Так посмотри! Может Семашко с Романовым машину гонят!
- Если это они, то уже не гонят, - не спеша выполнять приказ старшины, ответил Дроздов. - При таком обстреле от машины одни колеса останутся.

- Дроздов, так тебя раз эдак..., я говорю посмотри, а не философствуй! Живо!
- Слушаюсь, - не довольно прогнусавил Дроздов и пополз по окопу к артиллерийской ячейке.
Врытая в систему окопов и ходов сообщений, пушечная ячейка, как нельзя кстати, подходила для наблюдения за полем боя так и за тылами. Давно разбитая пушка, ствол которой съехал с лафета не вызывала интереса немецких минометчиков, а толстый щит пушки надежно защищал от пулеметных очередей и автоматного огня. Так что Дроздову за ней особо нечего было опасаться, и он смог подробно разглядеть, что и кто находились в полосе взрывов 80-миллиметровых мин.

- Ну что? Машина?
- Нет старшина, - через несколько минут приползя к землянке, первой фразой успокоил, было старшину Дроздов, лишь для того что бы следующей заставить того буквально выскочить из своего ночного убежища. - Там кажется Романов с Семашко волокут какого-то третьего. Вот по ним фрицы и жарят.
Старшина высунул голову из окопа и самолично проверил слова Дроздова. Действительно, в полосе взрывов, с периодичностью раз в десять секунд взметавших фонтаны, в небо, утопая во взрыхленном минами снегу, два бойца волокли кого-то еще, через каждые пять-десять шагов падая в снег для того, чтобы после очередного взрыва вновь подняться самим, поднять свою ношу и сделать еще пять-десять шагов.
- Рота подъем! В ружье! По местам - лишь после того как несколько пуль щелкнули по брустверу, прикрывавшему его спину, старшина нырнул в окоп и тут же поднял всех в ружье. - По окопам врага, огонь! "Противотанкисты", бить по пулеметным гнездам! Огонь!
Полусонные бойцы муравьями расползлись по окопу и уже через пятнадцать секунд советская сторона открыла ответный огонь.
Затарахтел "Дегтярев", басом отозвался "Максим" и нестройным хором залаяли винтовки, средь которых особо своим голосом выделялась противотанковое ружье. На рубеже немецкой обороны поднялись фонтанчики пулевых попаданий и станковые пулеметы до этого прижимавшие к земле Романова с Семашко на какое-то мгновение разладили свою работу. Очухавшись же, немецкие расчеты перенесли свой огонь на передовую линию русских. В след за пулеметами в бой вступил миномет и обменивающиеся ливнем свинца и стали противники вмиг забыли о дух незадачливых рядовых, коих угораздило возвращаться на позицию уже после восхода солнца.
Бой затих сам собой. Русские начавшие его с обстрела пулеметных гнезд внезапно прекратили огонь и укрылись за слоем земли, который не могли прошить пули. Постреляв еще немного по опустевшим ячейкам и гнездам, немцы вновь вернулись к своей первоначальной цели и с досадой поняли, что цели уже нет.
Семашко и Романов уже сидели в землянке отогревая организмы порциями спирта, а доставленный ими пилот начинал потихоньку приходить в себя от горячей воды, заменявшей в окопах чай и от снега, которым бойцы растирали его онемевшие конечности.

Сознание медленно возвращалось Горохову. Еще не видя ничего более конкретного, чем бесформенные разноцветные пятна, что стояли в его обильно слезящихся глазах, лейтенант мог уже слышать и понимать отдельные слова и обрывки чьих-то фраз.
"Лежит... Может выжить... Снова летать... Если отпилят ноги, то летать не сможет... Дай бог если научат ходить... Да о чем вы это!? Жив да и ладно! Вон Черкасов лежит на морозе и ему теперь хоть пили ноги, хоть режь руки - одно дело мертвец..."
До лейтенанта доходило, что он уже не в чистом поле около самолета, а где-то, где много людей и где тепло от печки, что кочегарили поблизости.
Лейтенант лежал не шевелясь, наслаждаясь каждым мгновением этой странной идиллии, что была вокруг него. Он даже замедлил дыхание, чтобы не спугнуть говорящих, речь которых, не смотря на ее печальный смысл пережившему второе рождение Горохову казалось сладкой песней. Прокуренные, осипшие голоса бойцов не громко ведших беседу рождали у лейтенанта приятные воспоминания о родной бабке рассказывавшей ему свои сказки каждый раз перед сном.
Но идиллия как ей и положено длилась не долго. И нарушил ее не сам Горохов, а кто-то извне, властно прокричавший какой-то приказ.
"Командир, - без доли сомнения решил Горохов еще не видя обладателя командного голоса и не различая число ромбов в его петлице. - Лишь бы не из молодых лейтенантов или капитанов. Эти замучат соблюдением формальностей и ожиданием распоряжений сверху".
Сержант за несколько недель пребывания в должности комроты настолько свыкся со своим положением, что когда окончательно открывший глаза летчик мимоходом взглянув на его знаки различия продолжил взглядом искать более высокий чин, не мало удивился. К тому же его нисколько не смутил тот факт, что перед ним лежал офицер, а он - сержант стоял перед ним в вольной позе с небрежно запахнутой после боя шинели и посему не спешил приводить свой внешний вид в порядок.
- Очухался, летун? - нисколько не обрадовавшись тому, что спасенный летчик пришел в себя произнес старшина. - И откуда ты только взялся на нашу голову? И впрямь с неба свалился...
- Что...? - еще не полностью овладев оттаявшим языком прошептал Горохов из-за чего его негативная эмоция на слова старшины осталась незамеченной.
- Да ничего, - брызжа своей эмоцией и за себя и за Горохова, ответил старшина. - Толку от вас на грошь, а забот полон рот. Ты первый летун которого я вижу со времен сталинской эвакуации, да и тот не в небе на своем вертком аэроплане, а на земле в пехотном окопе.
- ...? - лейтенант, взгляд которого сквозил и без слов понятным вопросом: "За что ты так, сержант?" - промолчал, благо, что его состояние позволяло не реагировать на вопросы.
Горохову, будучи сбитому во второй раз, были знакомы эти упрекающие и обвиняющие взгляды "земных людей", которых по их же словам уже десятый месяц и в хвост и в гриву колошматили пилоты Люфтваффе. Но что он на них мог ответить? Рассказать о полных трагизма первых военных днях, когда жалкие остатки его авиаполка делали по четыре вылета в день на каждый самолет и не для того что бы выполнять свое непосредственное назначение - сбивать "Хейнкели" и "Юнкернсы", а для штурмовок бесконечных танковых колон и переправ. То, с каким напряжением работали ВВС было известно ему и его коллегам, под конец летного дня не способных самостоятельно покинуть свои самолеты. Солдатам же пехоты была известна своя истина - небо над их головами безраздельно принадлежало фашисткой авиации, с утра до ночи бомбившей и обстреливавшей передовую, тылы, колонны беженцев... Ссылаться при таком раскладе на численное превосходство немецкой авиации Горохов не хотел, да и не мог себе позволить, так как был уверен, что за этим обязательно последует горький упрек:
 "Где же вы хваленные сталинские соколы? Где же ваши известные всему миру рекорды? Лучшие самолеты? Почему же лучшие пилоты не могут наказать фашистских стервятников?"
После таких вопросов даже упоминание о лично сбитых трех самолетах врага из уст Горохова звучали бы как жалкий лепет, по крайней мере, в его понимании.

Закопченная алюминиевая кружка со смятой ручкой легла в руки лейтенанта, лишь только он смог подняться и сесть на простенькую скамью, придвинутую ближе к печке. Песком на зубах скрипнула резьба отворачиваемой крышки и из фляжки старшины в кружку Горохова плеснула обильная струя спирта.
- Пей лейтенант, - сопроводив свои действия кратким комментарием, старшина хлебнул из фляжки пару глотков и затянулся только что согнутой "самокруткой".
- Не расплескай.
- ...? - лейтенант заглянул в кружку на дне которой плескалось несколько глотков "живой воды" и потянув ноздрями едва ощутимый для промерзшего носа запах, вопросительно посмотрел на старшину, словно хотел сказать: "Чего жмешься? Плескай для сугреву тела и души".
Старшина понял своего гостя и без слов, но вместо того, что бы долить спирта в кружку проверил надежность закрутки фляжки и приладил ее к поясу.
- Со спиртом у нас туго. Приходиться экономить. Так же как и со снарядами, патронами и хлебом.
- Понятно. Как и везде... - ответил лейтенант и поморщился после своей залпом выпитой нормы.
Любые мысли о закуске или хотя бы о занюхивании хлебом пришлось забыть. Но спирт, прошедший по горлу и попавший в пищеварение требовал хотя бы воды, которую пришлось заменить горстью снега, проглоченного Гороховым вместо ранее привычных в таких случаях для пилотов-истребителей галет.
- Согрелся? - лишь после того как докурил свою "самокрутку" поинтересовался старшина не особо тянувшийся к разговору.
- Нет еще. Знобит что-то.
- Придвинься к буржуйке. Сейчас я прикажу подтопить ее. Будет теплее.
- Горохов безмолвно кивнул головой и, следуя совету старшины, разве что не обнял "буржуйку".

Алкоголь и нечеловеческая усталость, помноженные на шок и ожидание смерти, стоило ему только Горохову прилечь на чью-то еще теплую шинель, сразу же погрузили его в глубокий сон. Причем настолько глубокий, что лейтенант не почувствовал, как спустя три часа, солдат выполнявший приказ появившегося комбата вывернул ему карманы и извлек из них документы.
Не почувствовал он и того как сразу после "обыска", словно возмутившись этим деянием загудела земля и наверх, за бревенчатым потолком землянки закипел очередной бой. Лишь благодаря этому событию Горохову посчастливилось безмятежно проспать еще несколько часов - комбат с началом боя передумал "допрашивать" летчика и поспешил до своего КП. До которого ему так добраться и не довелось. Проходя мимо "безопасной" пушечной позиции с разбитой тридцати семи миллиметровкой молоденький лейтенант недавно ставший командиром третьего стрелкового батальона, не отслужив и месяца, попал под выстрел снайпера. К счастью пуля, задев кромку броневого щита пушки, чуть отклонилась в сторону и лишь пробила предплечье. Но и этого хватило, чтобы отправить его в медсанбат, а для решения судьбы сбитого летчика вызвать с КП полка майора, исполнявшего обязанности комиссара.

- Судя по документам, вы лейтенант Горохов, летчик истребитель семнадцатого истребительного полка?
- Да, товарищ майор, - еще не до конца поборов в себе сон сквозь плохо сдерживаемую зевоту ответил Горохов. - Мы уже запросили ваш полк о вас, и как только наше командование получит заверение, что вы Горохов, мы отправим вас в часть или в госпиталь...
"Понятно, - про себя подумал Горохов. - Обычное дело перепроверка личности... Вдруг я окажусь шпионом или диверсантом... Только вот, сколько она продлиться в этот раз? В прошлом разе мне пришлось ждать три дня..."
Горохов кивнул головой и промычал что-то похожее на "хорошо". В том, что ответ из его полка придет он не сомневался, но опять таки вставал вопрос времени.  А на дворе стояла весна, со всеми вытекающими из нее последствиями.
- Товарищ полковой комиссар...
- Да, лейтенант?
- У вас в полку не найдется грузовика, чтобы мог увезти груз в тонны две?
- Зачем?
- Скоро начнется оттепель...
- И что? - все еще не понимая о чем это лейтенант ведет речь, недоумевающе посмотрел на него майор.
- Если льды Ладоги начнут таять, мой самолет пойдет ко дну. А так еще есть шанс его спасти.
- Так что самолет цел?
- Почти... Если его перевезти в ремонтные мастерские, то его быстренько подлатают и поставят на крыло.
- Ты уверен, лейтенант?
- Да! - твердо ответил Горохов, при этом, стараясь помалкивать о практически полностью разобранной на дрова правой плоскости. - Понадобиться две, от силы три недели.
- Гм-м, - задумался майор. Комиссару полка не особо хотелось доверять лейтенанту ВВС, но еще меньше ему хотелось быть причастным к потоплению "практически исправного" самолета.
- Я справлюсь у артиллеристов. У них должны быть подходящие
тягачи.
- Да, да, - широко зевнув, несмотря на присутствие комиссара, согласился Горохов, вновь неодолимо склоняясь в сон. - Они будут как раз...