Зимние рубежи обороны

                ЗИМНИЕ РУБЕЖИ ОБОРОНЫ

Декабрь 2015 года

     В конце ноября 2015 года окончились наши занятия на полигоне и вскоре мы вновь были посланы на передовую линию обороны, где и стоим теперь  в непосредственной близости от противника, до чьих укреплений расстояние составляет меньше километра. Держится обычное для этого времени года ненастье: затяжные дожди, пасмурное небо, сильный холодный ветер. Иногда подмораживает и выпадает снег, но потом опять всё раскисает.
   Блиндажи и окопы. Сырость, холод, плохое питание, неимоверная грязь и прочие тяготы войны. Страшная бытовая неустроенность,  от которой временами начинает казаться, будто здесь и пришёл тебе конец. Не пуля врага, не осколок его снаряда, не подло вонзенный в спину его нож, а  сырость и холод  добьют тебя здесь, сведут тебя в могилу  болезни и хвори. Сведут опять в эту же сырую и  холодную землю...
  Но   сразу делается легче, как только представишь себе, каково было нашим предкам вот так же сидеть в блиндажах и окопах,  держать оборону долгими, холодными и ветреными ночами под смертоносным огнём жестокого врага.  Всё это было, и по историческим меркам было совсем недавно, в последнее столетие.

ИЖОРСКИЙ БАТАЛЬОН

Слова Николая  Рачкова, музыка и исполнение Александра Харчикова

Пусть на двоих одна винтовка
И каждый на счету патрон,

Пусть взяты Тосно и Поповка, – 
Вперёд, Ижорский батальон!

Снаряды всё плотней, всё ближе.
И снова враг ошеломлён:

В крови, в дыму, в болотной жиже
Стоит Ижорский батальон.

Не за рубли, не за награду,
Сдержав в груди предсмертный стон,

Стоит спиною к Ленинграду
Рабочий этот батальон.

Пускай потом, в уютном зале,
Кощунством дерзким упоён,

Прохвост кричит, что зря стояли…
Стоять, Ижорский батальон!

До сей поры врагов тревожит:
Он трижды выбит, разбомблён,

Его уж нет, да как он может
Стоять – Ижорский батальон?

Мы победили, Боже правый!
Склоните ниже шёлк знамён:

Под Колпино, в траншее ржавой
Стоит Ижорский батальон.

Россия! Я молю, родная,
Не забывай в пурге времён:

Тебя, тебя обороняя,
Стоит Ижорский батальон!

      Они отстояли своё, исполнив тем самым  свой долг, теперь же пришел мой черед...

   Перестрелки с бандерой из стрелкового оружия и АГС  идут у нас постоянно. Как и следовало ожидать, осеннее перемирие с прекращением огня окончилось ничем. Мы удержали все свои позиции, не отступив ни на шаг с отвоёванных ранее рубежей. Осенью эти рубежи держали другие наши подразделения, сейчас же им на смену пришли мы, потому что  находиться долго в полевых условиях очень тяжело.

   Опять у меня над головой звёздное небо, опять вдали перемигиваются огоньки занятых киевскими ворами селений, опять я напряжённо вслушиваюсь в ночную тишину. Изредка она нарушается звуком работающих дизельных двигателей, а вдали
начинают осторожно ползать огоньки фар. Это противник подвозит что-то к своим укреплениям, расположенным недалеко  от нас, но вне досягаемости  прямого выстрела. Стрелять по этим машинам, пока видны их фары, нам запрещено, да и из моего обычного автомата калибром 5,45 до них всё равно не достать. Не добьёт до них и мой гранатомёт, поэтому я лишь внимательно наблюдаю за ними. Подходя ближе к позициям укров, эти огоньки исчезают. Дальнейший их путь пролегает вне прямой видимости. К тому же открывать огонь я могу лишь в случае явного нападения, но и при этом бить буду с небольшого расстояния, наверняка. Однако укры осторожны, на рожон они не лезут и на нашем участке фронта вылазок пока не предпринимают.

    Ночную тишину время от времени вспарывают короткие очереди предупредительного огня. Это наши бойцы, стоящие на   расположенных ближе к лесополосам позициях, время от времени прочёсывают их. Иногда укры пытаются обстреливать нас из своих автоматических гранатомётов, но их заряды обычно рвутся далеко в степи, не причиняя нам никакого вреда. Здесь надо отдать должное нашим командирам, сумевшим так удачно разместить рубежи обороны, что противник не может достать нас прямым огнём. Тем не менее, бандеровскую стрельбу из АГС  мы подавляем нашим огнём из пулемётов и своих  АГС, отчего противник вскоре умолкает.

   ...Ночь на исходе. Тёмный её мрак, слабо рассеиваемый задёрнутой низкими облаками луной, начинает сереть. Это предрассветное время всегда самое трудное: к нему накапливается усталость, падают силы, начинает бить озноб. Последний, кстати, связан не столько с внешним холодом, сколько со снижением температуры тела наступающим в предутренние часы. Такой же озноб я замечал и летом, но сейчас он усугубляется влажностью и холодным ветром, свободно гуляющим по степным просторам. Однако тяжесть этого времени заставляет усилить бдительность, поскольку диверсионно-разведывательные группы противника могут им воспользоваться.
   Наконец рассвело, стало хорошо видно вокруг. Передо мной бескрайние степные просторы на которых не видно никаких изменений. Теперь наступает пора снайперов, поэтому надо держаться осторожно, избегая открытых пространств. Снайпера укров довольно часто бьют по нашим, но у нас есть некоторые приёмы защиты, поэтому пока обходимся без потерь.
   Так же никуда не уходят и обычные заботы жизнеобеспечения: надо заготавливать дрова, готовить пищу,   обустраивать блиндажи, хватает и других всевозможных хлопот. Если относиться к службе серьёзно, то какие-то дела найдутся всегда, даже без всяких понуканий со стороны командиров.
  Работать сейчас очень трудно: мешает тяжеленный зимний бушлат, да и автомат должен быть всегда с собой. С такой обузой самые простые вещи, вроде ломания хвороста, даются с большим трудом, поэтому спустя некоторое время выбиваешься из сил. А ведь кроме дров надо ещё копать, таскать, обустраивать точки наблюдения.        Тебя всюду преследует грязь, она липнет к обуви, к заготавливаемым дровам, к лопате, от неё приходится беречь оружие и боеприпасы. Работать в перчатках как-то несподручно, да и стирать их потом очень непросто: воды либо нет вообще, либо она очень холодная, взятая из пока ещё не замёрзшей речки. Поэтому я одеваю перчатки лишь когда стою на посту, или когда надо дотронуться до дверцы печки-буржуйки, открыть её чтобы подбросить дров, пошевелить горящие поленья. В остальном же я обычно работаю без перчаток, тем более что   жидкая грязь быстро их пропитывает, отчего они делаются  очень неприятными.
   Кожа рук от здешней глинистой грязи почему-то очень сильно сохнет и шелушится, а большие нагрузки делают их грубыми и неточными в движениях. Терновник, доски и какой-то странный теплоизолирующий материал из которого сделаны здешние строительные кирпичи, наносят коже рук множество уколов, оставляют занозы. Ко всему добавляется и неизбежная простуда, всегда сопровождающая долгое пребывание на холодном, пронизывающем ветру.

    Очень плохо обстоит у нас дело с электроэнергией. Наш генератор работает через пень-колоду, а припасённая заранее солнечная батарея оказывается почти бесполезной в эти короткие и пасмурные дни. Отсюда проистекает ещё одна большая
трудность: в имеющихся у нас фонариках садятся батарейки и аккумуляторы, а поменять или подзарядить их негде. Без фонариков же приходится очень плохо даже короткими летними ночами, не говоря уже о нынешнем темном  времени. Можно было бы наладить подзаряд от автомобильных аккумуляторов наших "Уралов",  но никто об этом не думает.
   Вообще  о подобного рода вещах всегда следует заботиться самому, не полагаясь ни на "начальство", ни на "пацанов", то есть твоих соратников. Однако всей моей предусмотрительности оказалось недостаточно, и если летом за счёт солнечной батареи я всегда выходил из положения, то теперь приходится много сложнее. Мой телефон несколько дней был разряжен совершенно, немного подзарядить его удалось с большим трудом.
    Конечно, в снабжении нашего войска есть серьёзные недостатки, но и сами мы тоже "хороши". Вот приехали мы на смену нашим товарищам, но сколько те оставили после себя всякого хлама, среди которого полно вполне пригодных вещей! Мой напарник нашёл на боевой позиции отличные гражданские тёплые зимние сапоги, я подобрал себе полный комплект всей зимней формы расцветки "флора", от ватных штанов до бушлата. Прикупить к зимней форме мне пришлось лишь свитер, вязаную шапку да обыкновенные шерстяные перчатки за 150 рублей. Одну перчатку я, правда, тут же потерял, так что пришлось взять ещё пару за 120 рублей. Зато на боевую позицию я приехал одетым с ног до головы, не получая из войскового снабжения совершенно ничего, кроме нижнего белья и зимней шапки-ушанки советского образца, очень неудобной в здешних условиях. Она плоха тем, что после стрики шапка сделалась на два размера меньше нужного, кроме того, на неё невозможно одеть сверху каску. Простая вязаная шапочка камуфляжной расцветки гораздо удобнее и лучше, каска очень хорошо одевается прямо на неё. Правда,  сильные степные ветра иногда начинают продувать  вязаную шапку насквозь, чего никогда не случается с шапкой-ушанкой.
   Носок у меня до сих пор хватает с избытком, тех, что я брал в Москве перед отъездом. Здесь же я прикупил лишь три пары зимних носок, и пока в своих ботинках для экстремального туризма, так же купленных в Москве, чувствую себя хорошо. Многим здешним бойцам не хватает носок, но при этом сколько этих же носок валяется по берегам речки, в душевых и ванных комнатах зимних квартир, в расположении, где мы отдыхаем между боевыми дежурствами!   Какая-то удивительная беспечность вполне взрослых людей, почему-то совершенно не привыкших заботиться о себе. Наблюдаю это явление с самого начала моего пребывания в Новороссии: один просит иголку с ниткой, другой - фонарик, третий - тазик чтобы постирать свои носки, четвертый - чай, пятый - туалетную бумагу,  шестой - мыло, и так далее. При этом вокруг позиций разбросан мусор, боекомплект сложен кое-как, медицинские средства первой помощи валяются где попало, а о разбросанных там и сям носильных вещах  уже было только что сказано.
    Эта беспечность свойственна в равной мере как местным, так и приехавшим издалека. Наверное, тяжёлый наёмный труд и отсутствие всякой возможности распоряжаться чем-либо на своём рабочем месте вырабатывает в людях привычку не заботиться ни о чём, перекладывая всё на плечи начальства. В армии эта отрицательная черта усиливается прочими трудностями и перегрузками, после которых не хочется уже ничего, лишь бы поскорее всё бросить. Отсюда, видимо, и складывается эта неприглядная картина нашего воинского быта. 

  Недавно меня отправили на другую позицию, где вечером я менял на посту своего выпившего товарища "Сайку". Тот во время смены разговаривал с кем-то по телефону, не удостоив меня ни взглядом, ни кивком головы,  ничего мне не передав и не сообщив. "Сайка" после моего прихода  просто ушёл с поста, продолжая свой телефонный разговор.
   Вскоре ночной мрак сгустился полностью. В ушах посвистывал ветер, на задёрнутом плотными облаками небе не было ни звёзд, ни Луны.  Подняв воротник бушлата, одев двойные зимние перчатки и пристроив автомат на уровне пояса, вглядываюсь в ночную темень. Пока не видно ничего особенного, лишь где-то вдали мерцают огоньки Светлодарска с расположенным на его окраине источником тепла и света, - действующей электростанцией. Изредка в той же дали видны отсветы фар каких-то автомобилей движущихся по проходящей где-то там дороге. Здесь у меня под рукой стоит крупнокалиберный пулемёт "Утёс", способный достать эти огоньки, но разве будешь по ним стрелять?  На дороге могут оказаться автомобили простых  мирных жителей, да скорее всего это они есть.  Ближе к 19-00 огоньки заметно зачастили,  а после вдруг прекратились совсем.  Видимо, это было связано с   комендантским часом, до наступления  которого жители спешили домой. Теперь всё затихло, и я начинаю делать специальные упражнения для глаз,  сохраняющие остроту зрения.
     Вдруг в стороне противника, метрах в трёхстах от меня,  сверкает небольшая белая вспышка и чуть погодя доносится звук  разрыва гранаты. То ли сработала растяжка, то ли разорвалась выпущенная из гранатомёта  воспламенительно-осколочная граната, то ли что-то ещё. Что именно? Пока неясно...
   Вскидываю автомат, снимаю оружие с предохранителя,  напряжённо наблюдаю, посматривая не только туда где только что была  вспышка взрыва, но и по сторонам от неё. Вдруг где-то на идущей со стороны противника дороге, сквозь заросли кустарника на краткое мгновение мелькнул лучик фонарика, причём на этот раз уже намного ближе, чем была первая вспышка.  Лучик лишь мелькнул и тут же погас... кто-то идёт на нашу позицию с вражеской стороны!
  Поднимаю с пояса автомат и даю очередь туда, где только что мелькнул лучик. Плотная красная гроздь трассеров несётся в непроглядную тьму. Прислушиваюсь, оглядываясь по сторонам. Кругом всё тихо. Перебегаю  на другое место и выпускаю еще одну короткую очередь в том же направлении. Теперь надо быстро добежать до блиндажа и поднять соратников, ведь со стороны противника наблюдаются совершенно явные шевеления.  Моя стрельба не может насторожить наших, они сейчас думают, что это обычный предупредительный огонь. Рискуя поломать ноги-руки, бегу в кромешной тьме к блиндажу, врываюсь в него, кричу: "Тревога! Укры!"  и опрометью кидаюсь назад в окоп. Тут  вновь вижу свет фонарика, на этот раз уже в непосредственной близости от окопа.
- Не стреляй! Свои! - слышу я голос "Дюны",  моего заместителя командира взвода. Вскоре и он сам предстаёт передо мной из ночного мрака.
- Ты чего? Я же предупредил, что пойду на разведку местности! А ты стреляешь! В меня стреляешь!
-  Кого ты предупреждал?
- "Сайку".
- Я недавно сменил "Сайку", он мне ничего не сказал, ни о чём не предупредил.
- Аааа, теперь всё ясно. "Сайка" ведь бухнул сегодня... всё понятно...
    Внутри меня что-то словно оборвалось. Оказывается, я едва не застрелил своего товарища,  своего командира! Хорошо, что выпущенные мною пули прошли мимо, хорошо, что "Дюна"  сумел укрыться в воронке от снаряда, а затем перебежать ближе к нашему окопу,  и дело окончилось благополучно.  Мне было донельзя стыдно и неудобно, никакие слова извинений не могли сгладить случившееся. Мой боевой товарищ, воевавший в Новороссии больше меня, прошедший жесточайшие бои в Славянске и других местах, едва не погиб из-за меня, из-за глупого недоразумения!
  Вот такую страшную цену едва не пришлось заплатить за обыкновенную выпивку,

при которой боец вроде бы даже твёрдо держался на ногах и не выглядел таким уж пьяным. Однако помноженное на опьянение неуважение к своим товарищам едва не привело к позорному концу, к ужасной развязке этой истории,  в которой я мог оказаться невольной убийцей своего командира, в то время как  виновник трагедии спокойно спал в блиндаже.
    Алкоголь расстраивает внимание, и если бы не лёгкое опьянение, "Сайка" обязательно предупредил бы меня о текущих обстоятельствах.   Будучи трезвым, "Сайка" всегда исправно нёс службу и был вполне  надёжным солдатом, но дурманящий голову спирт сделал своё чёрное дело, едва не окончившееся несчастьем.