Глава 4. Погода дрянь! Но в остальном...

      Господь в это утро явно сжалился над пилотами "пятнадцатой" - авиагруппы истребителей, воюющих на северном фланге огромного русского фронта. Плотная облачность свинцовым грузом "придавила" самолеты к земле. Ее нижний край висел всего в каких-то пятидесяти метрах над землей, а при таком раскладе ни о каких вылетах не могло быть и речи. В напряженной боевой работе, что шла вот уже третий месяц, с начала русского контрнаступления, наметился короткий перерыв. Неудовлетворительная метеосводка полученная командиром авиагруппы полковником Грумелем обещала как минимум сутки нелетной погоды, чему полковник был более чем рад. Авиагруппе выходной был нужен как воздух.  Благодаря ему, полковник надеялся улучшить положение своего соединения в плане порядком изношенной материальной части.
Так что с самого утра как только была отменена команда на подготовку машин к полетам, Грумель распорядился "выгнать" всех имеющихся механиков в поле для профилактического осмотра истребителей и устранения тех дефектов, с которыми им, несмотря на запреты, приходилось летать. А пока стая механиков разбредалась по летному полю, большинство пилотов брело к дому Ханца. Пилоты, напряженная работа которых, не лучшем образом отражалась на их осанке и походке, сегодня все же значительно отличались от тех летчиков-истребителей, которые еще по утру шли на КП аэродрома. Лица их были просветленны и даже немного румяны от морозца, парадные мундиры, скрывающиеся под шинелями начищенными пуговицами и блестящими петлицами выглядывали из-под отворотов серых воротников.
Дружная гурьба летчиков-истребителей, обмениваясь шутками и старыми анекдотами, вышагивала начищенными ботинками по утрамбованному снегу тропинки, ведущей к аппартаментам обер-лейтенанта. Пилоты авиагруппы с молчаливого согласия командира шли отмечать сотую победу Хайнца.

Со времен польской и французской компании по военным меркам прошло чрезвычайно много времени, которого вполне могло хватить не только на изменение хода военной истории, но и на изменение всего мира. Так что сетовать на оскудевшее меню праздничного стола предлагаемого на русском фронте не приходилось. Отчасти поэтому, а отчасти и потому что ветеранов помнивших польскую компанию в пятнадцатой авиагруппе осталось считанные единицы. Эта чертова затянувшаяся "молниеносная копания" при всем ее более-менее успешном развитии пожирала, как зеленых новичков, так и видавших видов ассов.
- А ты слышал?
- Что? - машинально вопросом на вопрос ответил Хайнц, который при должном усердии, за несколько попыток возможно и угадал бы, о чем ему хотел поведать капитан Диц, так как после полковника Грумеля был самым осведомленным человеком в части. 
- Грум решил представить тебя к железному кресту. Как тебе такая перспектива?!
- Ха! Хайнц! За такое сегодня ты должен будешь упоить командира, - вмешался в разговор офицеров ведомый Ханца. - А потом на собственных руках аккуратно отнести его домой.
- Да нет! Уложить его здесь и всю ночь менять ему ночные вазы!
- Ха! Ха! Ха! - не прошло и пяти секунд как все собравшиеся в доме Хайнца громко смеялись, представляя себе такой ход событий.
- Гм-м, - Ханц в отличие от остальных пилотов почему-то не поддержал их веселья, а восприняв все всерьез урезонил. - Ничего никому я не должен. Железный крест дается каждому летчику истребителю, сбившему сто самолетов. Для тех, кто не знает  - спешу объяснить, что в данном случае "крест" - это не награда командования, а официальное признание моих успехов.
После такого ответа желание посмеяться у пилотов почему-то отпало. Поговорив еще на отвлеченные темы: о выписке из госпиталя фельдфебеля Румиля, о письме с вестью о гибели брата лейтенанта Зомеля и о недавней ночной бомбардировке соседей - бомбардировщиков, собравшиеся по приглашению хозяина торжества разместились за накрытым столом.
Прозвучал первый тост за величие Рейха, раздался звон фужеров и, припасенное для такого случая вино, терпким вкусом полилось в горло офицеров  -по такому поводу пьющих стоя. За Рейхом тут же последовал тост "за гений фюрера" и, очередная порция едва успевшего разлиться по опустевшим фужерам вина, последовала за первой. И вот наконец-то прозвучали долгожданные слова: "За здоровье и будущие победы нашего боевого товарища обер-лейтенанта – пока еще обер-лейтенанта, Хайнца Филиппа! Хайль!"
Все, кроме поздравляемого, в едином порыве выдохнули непременное "хайль", подняли фужеры и опрокинули третью порцию вина. После послышался стук вилок, подбирающих с тарелок тонко нарезанные ломти бекона, и хруст костей разламываемых куриных ножек. Гулянье пошло своим чередом.
К приходу вечно озабоченного делами авиагруппы фон-Грумеля с "полковым" вином было покончено и полковнику пришлось наливать штрафную порцию шнапса. Этому казусу полковник был не очень рад, но от поднесенной рюмки, все же не отказался. Он то ли настолько уважал Хайнца и чтил его успехи, то ли не хотел "отрываться от коллектива", из-за чего, подавив в себе желание отказаться, сославшись на неотложные дела, или скажем на возможный приезд командования эскадры, залпом проглотил, не поморщившись свою порцию и, под дружный гомон офицеров, произнес положенные в таких случаях поздравления.
Постепенно внутреннее напряжение пилотов, вынужденных гулять со своим строгим командиром в одной компании прошло, и, несмотря на то, что полковник после второго возлияния, твердо отказался пить, все кто собрался в апартаментах Хайнца, уже не могли вернуться в колею официального разрешенного командованием мероприятия и продолжали расслабляться при помощи спирта.
Вместе с официозом и настороженностью по поводу присутствия полковника, из атмосферы, наполненной запахами табака и спирта, комнаты улетучились и разговоры о войне. Как это ни странно, но люди, более двух лет жившие войной, не особо то и хотели о ней говорить в такой момент всеобщего единения, когда за одним столом собрались и лучшие ассы группы, и ходившие в небе "середнячки", и "школяры-желторотики", вторую неделю как прибывшие на русский фронт. Темой их общего разговора, в котором каждый участвовал как мог, и на сколько позволяла мощь  голосовых связок, с легкой руки Ёзефа, речь зашла о Ленинграде - о городе, над которым уже давно господствовали самолеты Люфтваффе, и на улицы которого до сих пор не могли вступить солдаты Вермахта.
- А я был в Ленинграде. В тридцать втором. Осенью. Помню погода весь месяц стояла просто прекрасная. Солнце, легкий ветерок и соленая пыль залива. Водяная пыль...
- Соленая? Значит та река что течет по городу, как ее...?
- Нова...? - Нет, Нева.
- Нова, Нева, какая разница. Я хотел спросить другое. Эта река что соленая?
- Нет пресная. Это залив соленый.
- Ты, только что Йозеф, говорил про соленую пыль. Не с моря же ее
принесло?
- Да нет, ты не понял. В городе никакой пыли не было, это я сказал к слову. Просто наш яхт-клуб приходил в Ленинград, по приглашению их клуба. Ну и само собой, на переходе моря, этой пыли было предостаточно. А в городе нет...
- Понятно, Йозеф. Ну и как город?
- Не плох. По большей части, правда, дворцы и памятники старины. Чего-нибудь нового, построенного Советами, тогда еще не было. Но стройки велись. Грандиозные стройки.
- Наверное, сейчас ты можешь и без карты летать над городом и находить нужные цели? Ты узнаешь те места?
- Нет. Откуда. Мне вообще не понятно, как русские смогли вывезти из города золотые купола и шпили дворцов. Где тот блеск позолоты? Я сейчас под своим крыло вижу лишь серые кварталы бесчисленных зданий, нарезанные на ровные квадраты и прямоугольники, - Питер торопливо подцепил с тарелки последний ломоть ветчины и проглотив очередную рюмку Шнапса выдохнул свое немецкое "прозит", - казалось, зажевал им горькую обиду на расторопных ленинградцев.
Последующие несколько минут были потрачены на рождение предположений: как и на чем, а главное, куда могли быть вывезены золотые купола. Порядком набравшиеся пилоты, недолго думая, рождали одну версию за другой, все более и более фантастические.
- Как, как?! Разрезали и переплавили в слитки...
- Да нет. Много там получится. Просто сняли листы и упрятали на какой-нибудь склад...
- ... или вообще вывезли их поездом, пока не была перерезана дорога.
Опьяневшие от шнапса и компании пилоты не на шутку расспорились, высказывая свое мнение по поводу золота русских дворцов. Но, несмотря на различия во взглядах о том, как именно оно было снято с куполов и шпилей, все сходились в одном:
"Господа, к моему глубочайшему сожалению ни золота, ни царских ценностей, которые могли бы пойти нам на трофеи в городе, нет. Проклятые большевики и их комиссары давно уже вывезли его в какую-нибудь уральскую губернию или на берега Тихого океана! Мы возьмем город и останемся с носом..."
Офицеры дружно загалдели, вспоминая крепким словом топчущийся на месте Вермахт, собственное командование, превратившее авиаэскадру в придаток сухопутных войск и фанатизм русских, непонятно почему не признающих своего явно свершившегося поражения.
Развязанные спиртом языки пилотов, нисколько не смущались присутствия на гулянке полковника, который был человеком того самого командования. И если офицеры, празднующие юбилейную победу своего героя-сослуживца, могли позволить себе не обращать на фон Грумеля нужного внимания, то полковник терпеть подобных намеков не мог. Ему было крайне необходимо либо заткнуть им рты, «твердой рукой» насадив иную тему разговора, либо удалиться, чтобы не слышать произносимых поношений. К счастью полковнику не пришлось гадать, что и как сделать. Выход в лице появившегося в избе механика Хайнца нашелся сам собой.
Механик, только зашедший с морозца, очумело вращал глазами и широко раздувал ноздри, с нескрываемым вожделением вдыхая воздух с витавшими в нем запахами табака, алкоголя и закуски. Немного побыв в состоянии нахлынувшей радости, капрал, должно быть, нехотя, вспомнил о причине своего незваного появления. Он протиснулся меж не желавших сколь- нибудь подвинуться офицеров к месту полковника, и парадно отсалютовал ему, резким движением выпростав левую руку и крикнув "Хайль, Гитлер!"
На что командир авиагруппы ответил вялым незаконченным движением своей руки, и столь же вялым кивком головы заменившим звонкое "Хайль".
- Говори...
- Герр полковник, - словно боясь подвыпившего командира больше чем трезвого, механик вытянулся в струнку и даже поднялся на носки. - У нас все готово. Мы уже ждем.
-Хорошо. Мы сейчас будем.
Налив себе третью порцию спирта, в то время как его товарищи по столу опрокидывали уже пятую или шестую, полковник сделал все, чтобы привлечь к себе внимание. И его старания не прошли даром. Гвалт в доме быстро стих, и пилоты молча уставились на поднявшегося с рюмкой в руке Груммеля.
"Господа пилоты, прошу вас всех встать, одеться и пройти со мной на летное поле".
Желающих вот так просто, без объяснений, по просьбе, а не по приказу, встать, покинуть теплый дом и выйти на мороз, было немного. Но Люфтваффе оставалось Люфтваффе - командиры которого были не просто людьми с врожденной харизмой, но и людьми-идолами, список деяний которых был бесспорным примером для подражания. А значит, и просьба командира-наставника, была сродни приказу, а может даже и более того. Именно поэтому, а не из-за непреодолимого чувства любопытства, офицеры как один покинули "разбитый" стол и, толкаясь в передней, спешили разобрать шинели и куртки.
"Прошу за мной господа. Это ненадолго", - изловчившись одеться первым, позвал за собой полковник, открыв дверь, через которую в переднюю ворвался мелкий снежок занимающейся вьюги.
В душе, наверное, каждый пилот недобрым словом отзывался об идее командира, но вслух, по понятным причинам, никто не возмущался. В результате через несколько минут, ежащаяся в наспех застегнутые шинели, шатающаяся от излишнего возлияния офицерская вереница, вкупе с виновником торжества, зашагала в сторону летного поля, строго ориентируясь на спину полковника, твердо вышагивающего в десяти шагах впереди.
- Чего ради, он ведет нас на летное поле?
- Не знаю.
- А, Хайнц? Как ты думаешь?
- Не знаю, - чуть ли не шепотом ответил Хайнц на столь же тихо заданный ему вопрос. - Какой-нибудь сюрприз...
- ... например, вылет на разведку?
- Брось. Погода дрянь! Да и мы все пьяны.
Пусть и в неслабом подпитии, Хайнцу - опытному летчику не составило труда определить состояние неба, чтобы обойти искус хвалиться способностью летать в такую погоду, пусть в действительности это и было ему по силам. Взлететь и выполнить задание Хайнц, будь он трезвым, безусловно, смог бы, взлететь и, даже, скорее всего, вернуться на аэродром, но вот сесть на полосу при нижнем крае облачности в пятьдесят метров было не реально. Так что Хайнц сразу отмел такую возможность:
"Нет. Полковник готовит сюрприз - никак не вылет. Сюрприз мне".

Даже на фоне серого неба и испачканного покрышками автотранспорта и самолетов снега, "Месершмитт" Хайнца, над которым поработали механики авиагруппы, выглядел новенькой цветастой лакированной игрушкой.
Еще вечером, после приземления, истребитель смотрелся как заезженная старая лошадь с потертыми боками, потускневшим окрасом и мутными зрачками плексигласа. Теперь же Bf-109 можно было сравнить с резвым жеребенком, лишенным отметин времени и возраста. Расхлябавшиеся капоты, из-под крышек которых в образовавшиеся щели был виден двигатель с его системами, были стянуты новыми замками. Самолет заново покрасили. На свежую зимнюю окраску, аккуратно нанесли тщательно очерченные опознавательные знаки люфтваффе и веящую весной отличительную черту всех машин 52 эскадры - большое зеленое сердце в белой окантовке. Плоскости и руль самолета украшали гирлянды лавровых венков победителя, а к значкам на руле, подтверждавшим одержанные Хайнцем на ленинградском фронте восемнадцать побед, прибавился девятнадцатый, который в качестве эпохального был представлен в виде разорванной звезды.
Хайнц обошел самолет, подергал рукой свежеокрашенный элерон, перебрал пальцами лавр триумфальной окантовки руля и вернулся к ждущим его поодаль сослуживцам.
Нельзя было сказать, что лейтенант Филипп сжился с истребителем в единое целое и воспринимал его как живой организм. Нет, «сто девятый» для него был всего лишь машиной. Хорошо отлаженным, по-немецки исполнительным, эффективным механизмом, помогающим ему достигнуть тех высот, к которым он давно стремился. Поэтому Ханц, хоть и не чувствовал к самолету каких-либо "никчемных" чувств, вроде отцовской любви или ностальгии, но ценил его, и видел в истребителе любимую игрушку.
- Спасибо за оказанное внимание, - окончив оглядывать и ощупывать обновленный механиками самолет, поблагодарил растроганный асс. - Где же вы столько лаврового листа надрали? Не сезон...
- У толстого фельдфебеля всегда сезон.
- Ха! Ха! На его складах не бывает ни засух, ни наводнений, ни бомбежек...
- Зато бываете вы. А ваше нашествие похуже всякой бомбардировки. – Хайнц, отпустивший шутку, быстро вернулся к серьезному разговору, тема которого назревала от одного только взгляда на, блестевший свежей краской, истребитель.

Обер-лейтенант, на волне заслуженной им славы, рассчитывал выпросить у командира если не новый самолет, то хотя бы новый двигатель. И лишь только он подумал о двенадцати цилиндровом перевернутом V-образном Даймлер-Бенце, как в его ушах возник слабый едва уловимый звук авиационного мотора. Первая мысль, посетившая Хайнца, сводилась к галлюцинации возникшей на фоне дум о моторе. Это было неприятно, но вполне объяснимо, если бы не одно но - слышимый гул нисколько не напоминал голос двигателя "Мессершмитта".
"Это еще что? - не видя на расплывающихся в улыбках лицах стоящих рядом пилотах и тени тревоги, напрягся Хайнц. - Мне уже мерещатся русские бомбовозы. Дурной признак..."
В следующий момент где-то очень близко в непроницаемых облаках взревел двигатель и из серого небесного покрывала буквально на головы немцев свалился штурмовик.
Пилотов и механиков, обступивших самолет Хайнца, словно хватил столбняк. Они то ли еще не осознали той угрозы, что нес в себе одинокий Ил-2, то ли были просто не готовы к тому, что из таких густых облаков, рискуя врезаться в землю, появится штурмовик и откроет по ним огонь.
Два пульсирующих факела полыхнули на крыльях "Ила" и снег вокруг "наградного" истребителя встал дыбом. И тут же, огласив летное поле аэродрома оглушительным ослиным криком пара реактивных снарядов, соскользнули с плоскостей приближавшегося штурмовика, для того, чтобы через считанные секунды фонтанами взрывов и ливнем осколков прокатиться по аэродрому. Вслед за РСами на снег летного поля рухнула вся бомбовая нагрузка "Ильюшина"...
Зенитчики, охранявшие аэродром очнулись слишком поздно. Их расчеты лишь только бежали к своим пушкам, когда дерзко атаковавший их подопечных штурмовик скрылся в облачности, оставив после себя несколько воронок в почерневшем снеге и не одну сотню осколков, пуль и снарядов просыпавшихся на снег, машины и людей.
«Раненых в лазарет! Убитых в сарай!» - первым придя в себя, распорядился полковник, которому не привыкать было командовать остолбеневшими людьми. Но бомбо-штурмовые удары по аэродрому были более чем неприятной неожиданностью.
- Ханц! Каково? А?
- Дерзко, - вставая со снега, на который его бросило чувство самосохранения, отозвался Хайнц. – Русским, с их авиацией, только и остается, что пользоваться внезапностью и нелетной погодой!
- А ты бы не рискнул сейчас взлететь?
- Вдогонку? Нет. Погода слишком не летная, герр полковник...