Служебный день. Часть 2

Если считать казарму армейским общежитием, то можно было сказать, что Евгений к своим двадцати шести годам прожил в общежитиях почти полжизни. Общежитие – это такая огромная коммунальная квартира, или квартира коммунистического быта. Но и это определение будет неточным. В коммунальных квартирах разные семьи соседствуют возле общей кухни и туалета. В «общагах» же семьи – люди, попавшие в одну комнату по воле случая и вынужденные долгое время делить убогие квадратные метры. Аскетический быт, как в больничной палате: кровать с тумбочкой на человека и стол на всех – вся обстановка типовой комнаты общежития. Человек, долгое время проживший в общежитиях, приобретал какие-то особые черты. Может, то и были черты особого подвида – коммунистического человека. Человек, проживший в общежитиях долгое время, становится равнодушен к комфорту и остаётся непритязательным к условиям быта, как правило, до конца своих дней. Такому человеку может нравиться дорогая мебель или красивая посуда, но всё это не становится предметом его мечты или особого вожделения. У таких людей, к которым, несомненно, можно было причислить и Евгения Михайловича, кажется, отсутствовала даже здоровая зависть к людям, сделавшим какие-то значительные приобретения.
В «общагах» Евгений начал жить с четырнадцати лет, когда поступил в техникум, ещё задолго до армии. Ему почему-то даже во сне никогда не снилась собственная легковая машина, хотя на третьем курсе института, возможно для удовлетворения мужского самолюбия, он сдал экзамены на право вождения и получил права автомобилиста класса «В». Единственной его материальной мечтой в то время была собственная квартира и, чтобы в этой квартире он всегда оставался законным хозяином. Как и когда этого добьётся, он в то время даже не мог предположить, но определённо не хотел идти на какие-то сделки с собственной совестью.
Права водителя класса «В» пролежали совсем новёхонькими в шкафу Евгения Михайловича без малого тридцать лет, пока не пришла компания их замены на водительские права нового образца. И снова он поддался настроению, считая, что ненужные права в шкафу это всё-таки какие-то гарантии, а потом искренне жалел, что права на пластиковой карте выглядят так несолидно по сравнению с предыдущим документом в форме книжечки. Его вполне устраивали старые костюмы, которые он занашивал до дыр на подкладке, и при этом не чувствовал себя сколько-нибудь стеснённым. Его также вполне устраивала немодная обувь, основным критерием носкости которой он считал не совсем изношенные подмётки. Всё равно, по сравнению с теми, стоптанными во время колочения по плацу, армейскими «кирзачами», его теперешняя обувь была и комфортнее, и удобнее. Его стиральная машина, выполненная в виде обыкновенного бачка из нержавеющей стали, с встроенной в основание крыльчаткой, которая там же через ремённую передачу соединялась с мотором, также вполне устраивала Евгения Михайловича. А чистоту он любил и стирал, обстирывая детей и себя почти каждую неделю. Причём, в этом деле у него были свои секреты. И на стирку у него уходило гораздо меньше времени, чем у пользователей машин-автоматов типа «Indesit».
В общем, как фронтовик не мог освободиться в своей жизни от военного лихолетья, так и Евгений Михайлович не мог освободиться от клейма общаг советского времени – этих гипертрофированных коммунальных квартир. Другое дело, плохо это или хорошо, - этого он не знал, а окружающие такого клейма на нём не замечали или делали вид, что не замечают.
Студенческая общага жила своей насыщенной жизнью.
Здесь, как и в армейских казармах, были свои «старики» - студенты старших курсов и свои «молодые»-«салаги» - студенты младших курсов. Кто-то из «стариков» покровительствовал некоторым «молодым».  Но, как правило, «старики» и «молодые» держались друг от друга порознь.
«Старика» сразу было видно по поведению в столовой, на кухне, даже в туалете. «Старик» в общаге чувствовал себя, как рыба в воде, может даже свободнее, чем родном родительском доме. Некоторым, например, ничего не стоило в одних трусах и шлёпанцах протопать в туалет по всему длиннющему коридору, иногда мимо изумлённых барышень, а на обратном пути завернуть в женское крыло, чтобы, например, попросить своих сокурсниц напоить чаем.
И, если «молодёжь» корпела в ленкомнате (ленинской комнате) за рефератами и чертежами, то «старики» обычно бездельничали, предаваясь играм в карты, устраивая по праздникам увеселительные попойки. Но проходило временное безделье, и даже старшекурсников накрывала с головой страдная пора. В такие периоды многие, даже из отпетых бездельников, превращались в фанатичных трудоголиков, не щадивших ни себя, ни окружающих. Они круглыми сутками корпели над чертежами и расчётами, а над их кульманами всю ночь горела яркая лампа, не давая соседу по комнате спокойно заснуть. Основным плюсом такой нечеловеческой работы было то, что ночью в общаге существенно меньше всяких отвлечений. Вот и «пахали» пока усталость, а то и резь в глазах не валили на панцирные сетки казённых кроватей.
Любимой картёжной игрой выпускников тех лет был преферанс. Конечно, комсомол боролся с этой азартной карточной игрой, но, по мнению Евгения, в его общаге он боролся безуспешно.
Преферанс – это особая карточная игра. Она словно создана для студенческих братств. В ней почти вся математика: от алгебры до теории вероятности и математической статистики. Причём, как в дифференциальном анализе: предельно малый элемент выигрыша или проигрыша – один вист. Если предварительно не назначать цену виста слишком высокой, то невозможно много проиграть или выиграть, просидев даже сутки за преферансом. Теоретически конечно, можно, но лишь в том случае, если играющий безалаберно  рисковый человек, или же, когда против него настроены все остальные участники игры. Вообще же, преферанс – это очень длинная игра, особенно в том случае, если скамейка меняющихся игроков длинная как в хоккее. Вот, вероятно, поэтому преферанс не пользуется особой популярностью там, где основным условием игры ставится большой выигрыш.
Ставки в таких подзагулявших компаниях делались согласно тому курсу советского рубля: от полкопейки до копейки за вист. Компании преферансистов засиживались далеко за полночь. И горе было тому «молодому» первокурснику или второкурснику, которого подселяли в комнату к «старикам», зараженным преферансом.
Хотя каждый проигранный или выигранный вист и имел определённое денежное достоинство, но в общаге Евгения деньги на преферансном столе не гремели. Компания заблудших и азартных студентов вела, как правило, длинную игру. Играли целую неделю, после чего в пятницу или в субботу поутру «бухгалтер» делал расчёт. По этому расчёту устанавливались проигравшие и выигравшие преферансисты в результате последней недельной баталии. На должность «бухгалтера» мог претендовать только наиболее авторитетный и профессиональный игрок. А его главной, почти математической задачей на оптимальность, был поиск обязательного баланса. Любое, даже незначительное, расхождение положительных и отрицательных вистов требовало обязательного пересчёта. Если баланс сходился, то претензии участников игры уже не принимались, а проигравшие должны были к субботнему вечеру раскошелиться на общую кассу, а потом потратить все вырученные кассой  деньги на пиво. Разумеется, цена всех принесённых бутылок пива опять педантично сверялась с суммой общего проигрыша-выигрыша. Такая система действовала почти безупречно.
Под субботнее пиво страсти накалялись до предела. Разгоряченный  проигрышем в предыдущем туре и пивом игрок нередко начинал мальханить (вести нечестную игру) и попадался. Тут уж другие, не менее горячие игроки, не скупились на «комплименты», и игра доходила до скандала, а иногда заканчивалась небольшой потасовкой. Впрочем, конфликт быстро гасился штрафом провинившихся в пользу общей кассы, и игра продолжалась. Но бывало, что и честная игра заканчивалась тем же, если у кого-то сильно сдавали нервы. Обычно такое случалось при игре на «мизер», когда рискующему «мизеристу» доставался прицеп или длинный «поезд». Выиграть «мизер» было особым шиком, ибо при этом сажаешь остальных, а сам получаешь максимальный выигрыш.
Обычно игра шла в открытую: один из троих активных игроков пасовал, подыгрывая напарнику, не бравшему прикупа. При этом подразумевалось: «Хотя сам я не в игре, но мои карты помогут напарнику наказать нахала, посмевшего взять прикуп». Далее эта пара самозабвенно разворачивала свои карты на столе. Теперь уже все имели почти полное представление о том, какие карты на руках противника. Интрига состояла лишь в том, что надо было угадать, какие такие две карты тот сбросил. Такая игра давала максимальную возможность увеличить «гору» противника, а себе максимально нарастить «пулю». Когда же открытые карты оказывались на преферансном столе, то азарт охватывал всех присутствующих, и уже и пасовавшие вначале и активные игроки становились противниками игрока, принявшего прикуп. Все склоняли головы над разложенными на столе картами и начинали громко комментировать сложившуюся ситуацию, давать играющим советы, направленные, как правило, на то, чтобы максимально посадить игрока, принявшего прикуп.
Страсти иногда накалялись до такого предела, а словесные выражения становились настолько сильными, что, не дай Бог, их было услышать не только групповым кураторам, но и просто посторонним. Вот поэтому-то преферанс студенческих общаг был чисто мужской игрой, и дамы в общество преферансистов категорически не допускались.
Вот в такую комнату, где уже за столом расположились преферансисты, и привёл Евгений Таню с октябрьской демонстрации. А куда ещё он мог её привести? Это была его комната в студенческом общежитии. Но недаром, по дороге сюда неприятный холодок предчувствия: что, может быть, однокашники ещё не разъехались, - не покидал его. Так оно и вышло. Куда ещё он мог пригласить в тот праздничный день Таню?... В кино?... Но, извините, дневное кино с толпами малолеток… Смотреть неизвестно что, когда другие толпы, заряженных на ликование демонстрантов, переживают настоящую эйфорию? Сидеть в парке на лавочке? Это в то время, когда в соседних домах поднимают тосты?... Ну уж нет, извините…
Евгений Михайлович снова задумался: «А ведь как тогда интересно всё складывалось…».

« Колода карт лежала на столе…
И лишь семёрки в стороне валялись.
Им места не было в такой игре,
В которой страсти бурно накалялись.

Людские страсти… А из-за чего?
Из-за потерянного скажете Вы виста?
Навряд ли всё из-за него,
Спросите Вы, хотя б, преферансиста.

В игре сцепились острота ума
И сила духа с логикою – разом.
А, если карта, вдруг, идёт сама,
Тогда везенье неподвластно сглазу».


* *
*

Евгений Михайлович постоял на центральной площади городка № и несколько раз взглянул в сторону приземистых частных домиков, где, по его мнению, должны были жить и доживать свой век родители Тани Кругловой. Он долго крутил по сторонам своей головой, но так ничего и не определив на местности, направился к зданию местной гостиницы.
Администратор гостиницы, женщина неопределённого возраста, долго рассматривала его паспорт, а затем попросила командировочное удостоверение. Удовлетворившись просмотром, она сказала, что самый дешёвый номер будет стоить семьдесят рублей в сутки.
И, хотя Евгению Михайловичу было абсолютно всё равно, какой номер, и наплевать ему на его обстановку, он не захотел терять свой статус и с гордостью ответил:
- Можно мне не самый плохой, даже, если он немного дороже?
Администратор понятливо улыбнулась и предложила Евгению Михайловичу номер с работающим цветным телевизором за восемьдесят два рубля.
Комната на втором этаже гостиницы была маленькая, раза в два или два с половиной меньше комнаты в почти им забытой студенческой общаге. Свободным лишь было пространство в пару квадратных метров. Однако имелось почти всё необходимое: небольшой стол, который наполовину занимал цветной телевизор, у стены стояла довольно просторная деревянная кровать, рядом с ней приютилась невысокая тумбочка, а поодаль стоял достаточно большой холодильник. Кроме того, был стул, шкаф, рядом с которым находилась дверь в ванную комнату.
Полуторная кровать была аккуратно убрана. Рядом с ней на стене висел довольно приличный коврик. Но самое главное – в номере была самая настоящая туалетная комната с небольшой ванной, умывальником и зеркалом. Горячей воды, правда, не было, и пахло тараканьим мором, но это уже были мелочи, на которые не стоило обращать никакого внимания. Горячей воды частенько в последнее время не было и в его родной квартире, а таракан, в сущности, довольно безобидное насекомое. То ли дело клопы… Он мысленно произнёс последнее слово, и снова оказался в пучине воспоминаний тридцатилетней давности.
Тогда Евгений, утомлённый зачётной сессией, крепко спал, и никакие сны его не посещали. Они вообще приходили к нему очень редко. А тут грезится, будто кто-то навязчиво так его щиплет. Он зачесался, а затем, почувствовав под пальцами что-то липкое, сразу проснулся. Было темно: за окном стояла ночь. Евгений зажёг свет. На двух соседних металлических кроватях крепко спали его однокашники. Почувствовав яркий свет «Король» недовольно заворочался. Евгений осмотрел простынь. На ней были видны пятна крови. Тогда он встал у своей кровати и принялся разглядывать стену. Стена, покрытая блеклыми и уже местами рваными обоями, была буквально усеяна какими-то красноватыми пятнышками. Эти пятнышки, чуть больше спичечной головки, располагались на стене широким треугольником, основание которого подходило к самому потолку. Сердце Евгения дрогнуло – это были клопы. Они так правильно расположились на стене, рядом с кроватью Евгения, будто это было неприятельское полчище, построенное вполне разумным полководцем.
- Идут «свиньёй», - подумал Евгений, мгновенно вспомнив курс школьной истории.
Боясь спугнуть эту, возникшую перед его очами, красоту, он подошёл к соседу и стал тихо, но настойчиво его будить.
- Юра, вставай! Вставай же, наконец, подлец…
Хлопая ошарашенными глазами, тот спросонья просипел:
- Ты что, «Старый», совсем рехнулся?...
- Вставай быстрее, на тебя движутся…
При этих словах Юрка вскочил, как ужаленный. Уже вдвоём они разбудили «Короля», и началась охота. Но сначала решили разработать план действий, слава Богу, клопы на стене замерли в ожидании, будто тоже находились в нерешительности. Но разработать план сражения той ночью оказалось совсем не просто, так как никаких пульверизаторов с мором у них в комнате не было.
Сначала хотели бить по стене ладонями, но так, чтобы одновременно двумя руками и по команде. Но потом передумали. Ведь, от ударов по стене клопы могли попрыгать кто куда и скрыться в неизвестном направлении. Но долго думать и медлить было тоже нельзя. И, посовещавшись, парни решили поджечь одновременно несколько листов бумаги, благо этого добра у них хватало, и казнить клопов красным пламенем. Тем временем клопы, как бы почувствовав что-то недоброе, стали ломать свою замечательную фалангу. Но было уже поздно. Трое «садистов» с горящими факелами из бумаги стремительно бросились на стену. Пламя лизало клопов и стену, оставляя на стене тёмные копчёные разводы.
Трудно сказать, в какой степени удалось погубить это вражье полчище, и была ли идея с огнём действительно самой замечательной, но на стене остались следы самой настоящей битвы. Через минуту на закопченных обоях не осталось ни одного клопа. То ли они действительно сгорели, то ли попрыгали и разбежались по многочисленным щелям в деревянном полу. Но друзья торжествовали победу. Они легли на свои скрипучие койки, предварительно погасив свет, и ещё долго обсуждали в темноте, как можно было бы приумножить результат своей победы. В конце концов, пришли к единому мнению. Сошлись на том, что надо бы взять тряпку, вымоченную в керосине или бензине, и очертить ей милитаризованную зону, а уж потом браться за факелы. На том они и успокоились, а затем и безмятежно заснули. А в это время за окном уже брезжил рассвет. И вряд ли уже кто из них мог проснуться от какого-то клопиного укуса. Евгению же, наконец, приснился замечательный сон: как будто вся стенка над ним пылает голубым бензиновым пламенем, пожирая клопов – всех, до единого, а ему тепло и уютно, как под тёплым весенним солнцем, лежится на своей скрипучей кровати.
Евгений Михайлович покурил в санузле своего гостиничного номера, проверив тем самым вытяжку, сверил по телевизору свои часы, а потом решил отправиться на место предписания своей командировки отмечать командировочное удостоверение.
Секретарь директора филиала, приятно улыбаясь, сказала, что его ожидают только завтра, но раз уж он приехал сегодня, то она с удовольствием поставит печати там, где положено, без отметок о дне прибытия и убытия. Евгения Михайловича это вполне устраивало, да и работать ему в день своего приезда почему-то уже не хотелось.
Поблагодарив секретаршу за её благородный труд, он снова вышел на улицу, а его ноги зашагали не к гостинице, а в направлении частных домиков, где, по его мнению, должен был находиться дом родителей Татьяны Кругловой. Он смутно помнил какие-то невысокие ворота, забор, окрашенный в коричневый цвет, шатровый дом с какими-то надворными постройками. А какими постройками – этого он уже не мог воскресить. Он шел уже наугад, а в голове, в такт шагов, звучали слова:

« Жизнь закрыла свою страницу,
Наложила своё табу…
То, что было, не повторится.
Ни к чему ворошить судьбу.

Не войдёшь в одну воду дважды,
Не вернёшь сгоревший рассвет.
То, что было в судьбе однажды,
Не повторится дважды, нет…

А, что сгинуло – то не воротишь…
Не терзайся, не стой у ворот.
Того нет. И ты не находишь
Ничего. Только память живёт.

* *
*

Если бы это была не Таня, а какая-то другая девушка, то Евгений наверняка постеснялся бы идти в тот праздничный день с чужой девушкой через вахту своего общежития. Он знал, что в его общаге ничего не пройдет незамеченным, и Нинка - четверокурсница, которой он был, кажется, не безразличен, всё обязательно узнает. Вообще, в общаге её звали не иначе как Ниночка. При разговоре она хлопала ресницами, как модная в те времена куколка, а её девичьи щёки заливал розовый румянец.
- «Старый», - говорили друзья, - лови момент. Ниночка к тебе явно не равнодушна.
Как-то она сказала ему: «Давай дружить».
- Хорошо, - ответил Евгений, не очень понимая при этом, как он будет с ней дружить. Но девушка она была, если не красивая, то точно симпатичная и ласковая, как домашняя кошечка, да и фамилию носила какую-то кошачью. Может, поэтому её и звали в общежитии Ниночкой.
Когда они встречались в коридоре, то Ниночка, несмотря на свою кажущуюся скромность, первая останавливалась и начинала о чём-нибудь его расспрашивать, или предлагала сходить в кино, прогуляться в парке. Однако при этих прогулках он ловил себя на мысли, что не знает, о чём с ней говорить, а нагрубить ей – это для него было всё равно, что обидеть ребёнка. Как-то, оставшись с ней наедине в комнате, он даже попытался её раздеть. Она не сопротивлялась и лишь спрашивала театрально, зачем он это делает.
- Извини, больше не буду, - поднялся с её кровати Евгений и выскочил в коридор общаги.
- Зачем я, болван, это делал, - размышлял он, шагая по коридору, и ощущая при этом себя, если не настоящим садистом, то уж точно круглым идиотом.
В тот праздничный день он определённо знал, что рядом с Таней ему абсолютно наплевать, что и как про него подумают на вахте, и даже, что при этом решит Ниночка.
Когда они вошли в его комнату, то «преферансная» команда была уже в полном составе. На столе лежала колода карт, стояли ещё не початые бутылки с пивом – расчёт за предыдущую неделю изнурительного карточного марафона, и даже закуска. За столом ждали только его – «Старого». Евгения нисколько не обижало это прозвище. Порой он действительно начинал чувствовать себя старым в квадрате или в кубе. Отслужил в армии и был старше основной массы студентов своего потока, к тому же был при должности старосты в своей группе, и при этом его срок институтского обучения подходил уже к концу.
При виде Татьяны рядом со Старым,  компания на какое-то мгновение оцепенела. На вошедших глуповато смотрели четыре пары удивлённых глаз, будто вот только что свершилось явление Христа народу, или, по крайней мере, сошло в эту комнату общаги с картины знаменитого художника Иванова.
- Ну, что уставились, - пробурчал Евгений, - приглашайте барышню, Таню, к праздничному столу.
- Знакомиться с каждым в отдельности, я думаю, ей не обязательно, правда, Таня? – подмигнул он ей, как бы давая понять, что это только шутка. Но, тем не менее намекая, что она пришла только к нему в гости.
Таня немного засмущалась, но, почувствовав, что каждый из этой компании в отношении неё – сама любезность, освоилась и глядела на всех с нескрываемым любопытством.
- Старый, Старый, - шипел, хитро улыбаясь, однокашник Юрка, показывая из-за стола сжатую правую руку с отогнутым к верху большим пальцем. - Где взял? Там ещё есть такие…?
Компания разлила пиво по граненым стаканам, и на столе замелькали карты. Теперь уже никто не обращал на них никакого внимания. Всё внимание переключилось к игре. Раздавались обычные в этом случае возгласы: «Под игрока ходи с симака…», «Пичку клади, пичку…», «Кто играет шесть бубён – тот на взятку обделён…», «Своя игра…».
Играть в преферанс Евгению в тот день было неинтересно. К тому же он боялся, что кто-то забудется и выдаст «на гора» запрещённую в приличном обществе фразу из богатого ненормативного лексикона играющей компании. «Пока этого не произошло надо уходить», - решил Евгений. Он вспомнил, что Тане нужно уезжать на праздники к родителям в город №, и поглядел на неё. Таня понимающе кивнула – «Пора уходить». Она жила на частной квартире в комнате, которую для неё снимали родители, очевидно побаиваясь, и, наверное, вполне резонно, общежитейских нравов. Перекусив и выпив немного пива, они оставили позабывшую про них в азарте игры компанию.
В квартире, куда Таня привела Евгения, никого не было. То ли хозяйка ушла в гости, то ли просто отлучилась на время. Домашняя обстановка приятно контрастировала с убогим содержанием комнат известных Евгению общаг. Взгляд Евгения привлекла высокая кровать с взбитыми большими подушками, покрытыми тюлем. Он сам толком не понял, какая мысль проскочила в его голове, но почему-то почувствовал, как розовеет его лицо. Он будто отмахнулся от шальной мысли и повернулся на шум посуды. Таня уже накрывала на стол. А через некоторое время они уже пили чай с вареньем и закусывали бутербродами со сливочным маслом.
- Хозяйка куда-то отошла и, наверное, скоро придёт, - сказала Таня, хитро поглядывая на него.
- Очень хорошо, - ответил он, что следовало перевести – «Я не боюсь твоей хозяйки».
За короткое время, проведённое с ней, он вдруг почувствовал, что эта девушка становится для него дорогой, и он не может причинить ей не только какой-то вред, но даже огорчение. Отправляться на вокзал было ещё рано. Таня стала неспешно собирать свои вещи, а Евгений, усевшись в удобное кресло, смотрел на неё. В квартире она была ещё привлекательней. Когда она двигалась, складывая вещи, он пожирал её глазами, но приблизиться уже не решился.
Догадывался ли он тогда, что эта история может плохо для него закончиться, или, может быть, на фоне душевного подъёма абсолютно оробел от предполагаемого счастья – этого теперь Евгений Михайлович не мог сказать.
- Дурак был…, - в сердцах лишь подумал он, вспоминая о себе том, с которым он имел тридцатилетнюю разницу в возрасте. Затем, как бы перевешивая купленный товар, добавил: «А, может, и нет…».
Далее всё тогда шло банально. Таня собирала вещи, так нужные в доме родителей для полного ощущения великого пролетарского праздника и праздника души и жизни. Затем они посидели перед дорогой и отправились на вокзал.
В руки Евгения перешёл катушечный магнитофон с полпуда весом. Магнитофон был стационарным, второго класса, «Маяк-201» киевской сборки, пользовавшийся в то время большой популярностью из-за достаточно высокой надёжности, неплохого дизайна и невысокой стоимости.
Когда двери Таниной электрички захлопнулись, Евгения охватило чувство потери выигрышного лотерейного билета.
Уже поздно вечером он вернулся в родную общагу. Рядом с его кроватью стояла батарея пустых пивных бутылок. Игра была в полном разгаре, а игроки в преферанс не обратили на Евгения никакого внимания, как будто он никуда и не отлучался. Только Юрка, стрельнув своими бесцветными глазами в его сторону, снова поднял кверху большой палец правой руки и, цокая языком, сказал с присвистом:
- «Старый»… Во!… Во!… «Старый», ну, молодец!
В тот вечер Евгению карта не шла. Играл он без обычного интереса, да и чувство собственной неудовлетворённости почему-то никак не покидало его.
- Может, лучше перебороть мне это наваждение, - думалось Евгению, когда он оставался в одиночестве.
- Ну, что мне с ней делать. Я заканчиваю, а ей ещё учиться да учиться. Ещё неизвестно куда на работу направят. И что это я размечтался, может быть, ей лишь мужская сила нужна была, чтобы магнитофон донести.
Вскоре дни полетели быстрее птицы. Последние свои экзамены  Евгений сдавал на пару с приятелем досрочно, чтобы в канун преддипломной практики отправиться в турне по республикам Прибалтики. Заработанные летом в студенческом строительном отряде деньги, давали такую возможность. Сначала был Ленинград с его замечательными музеями и театрами, потом Таллин, Рига, Вильнюс.
Теперь Евгений Михайлович мог бы сказать, что та поездка оставила массу замечательных впечатлений и запомнилась ему на всю жизнь.
После того турне Евгению показалось, что он не так уж сильно вздыхает по девчонке из пединститута. Задание на дипломную работу окончательно вывело его из состояния прострации, а также стало моментом распада общества преферансистов. Претендовать на диплом с отличием для него было реально. Однако требовалось много напряжённого труда. С того времени зачах преферанс в одной из самых тёплых, спетых и спитых студенческих компаний, и та его комната, в ставшей почти родной общаге, возможно, больше никогда уже не звалась преферансной.
Евгений Михайлович шёл наугад по тротуару одной из улиц городка №, а в его голове роились воспоминания:

« Моя ностальгия адресная,
Поверь, мой друг, мне поверь…
Себя, того, вижу радостно
Там, где общаги дверь.


Я вижу друзей, мной потерянных,
Я вижу потерянный рай,
Я вижу себя, неуверенного
В любви, в красоте – так и знай.

Как много прошло с тех пор времени…
Ещё не стою на краю,
И многое помню уверенно…
Пока, значит, крепко стою.

И, если б мне силы не меряны,
Хоть в памяти вас воскресить –
Товарищей лучшего времени,
Подруг… И прошу простить

За то, что уж в памяти смазано,
А, может, ещё и за слог…
Но что-то же верно показано
Из прошлого, видит Бог».