Служебный день. Часть 5

Евгений Михайлович подошёл к гостинице, но заходить внутрь не хотелось. К тому же надо было дополнительно купить каких-то продуктов на ужин. В чемодане Евгения Михайловича был небольшой кипятильник и пакетики с лапшой быстрого приготовления. В конце концов, этой лапшой вполне можно было наполнить желудок, не боясь при этом отравиться. Этот продукт ранней рыночной постсоветской экономики был замечательным изобретением для полуголодного народа.
- Это более существенно для прогресса, чем клонирование овец или даже человека, - размышлял он.
-Душу-то всё равно не проклонируешь.
Недолго думая он отправился на местный рынок, или на здешний базар. Как правильнее назвать, он просто не знал. Ставшее за последнее время магическим, слово рынок содержало в себе какой-то фарс. А вот слово базар, как по старинке, вроде как-то приятнее и понятнее для Евгения.
Идти надо было недалеко. Достаточно было перейти  центральную площадь, и рядом с церковной оградой начинался … Да, да – базар.
Базарные продавцы, по большей части крестьянки из ближайших деревень, стояли рядком со своими товарами. Прямо на земле, на тряпочках и кусках полиэтиленовой плёнки стояли банки с молоком, лежали пакетики с творогом. Калёные семечки местные торговки доставали из разноцветных мешочков гранеными стаканами. Здесь же рядом лежали кучки моркови, свеклы и ещё много чего другого, выращенного на огородах и заботливо сохраненного в глубоких деревенских погребах. Тут можно было приценяться, торговаться, сбивать цену. Здесь присутствовал тот фактор спроса и предложения, о котором в своё время так доходчиво рассказал нам, вроде бы уже переставший быть великим, Карл Маркс. За нестройными рядами стихийных торговцев начиналось то, что закрепилось под теперешним понятием – рынок. Здесь рядами стояли палатки с разложенным на походно-полевых столах товаром.
Палатки специализировались по группе товаров, а цены указывались на ценниках. Количество палаток с товарами одного и того же типа мало влияло на цену самого товара, то есть, почти не было никакого смысла ходить по рынку и искать, где продают дешевле. Разница могла быть совсем крошечной и то, вероятно, по большей части оттого, что кто-то ещё не успел подогнать вчерашние ценники к сегодняшнему дню. Торговаться здесь было абсолютно бесполезно. Никто и ничего в этом торгово-палаточном городке не уступит. А не уступит потому, что никто из палаточных продавцов не является настоящим хозяином товара, как и самих торговых палаток. Они просто не имеют права снижать цену ниже цены, установленной хозяином. Территория рынка давно поделена, и чужаки сюда не допускаются.
Вот и стоят бабки-молочницы возле протоптанных перед рынком дорожек – не повезёшь же с собой за несколько просёлочных вёрст табурет в рейсовом автобусе. У продавцов из палаток тоже жизнь не сахар. Стой здесь вот в любую погоду. А Россия не Италия, не Китай. Здесь температура от минус сорока до плюс сорок скачет, и этим никого не удивишь. А какие продавцам из палаток социальные гарантии? Да никаких. Может, жильё или, на худой конец, путёвку? А, на-ка, выкуси… Процент с продаж? Наверное, есть. Но уж точно мизерный. И поэтому заинтересованность самих продавцов в увеличении объёма этих продаж также невысокая.
Вот так, или приблизительно так, думал Евгений Михайлович, перемещаясь от одной торговой палатки к другой. Таким образом, у него получалось, что система нашей торговли мало ушла от советской, в отношениях между продавцом и покупателем.
- Строй сменился, а отношения не изменились. Как это? – думал Евгений Михайлович.
Вспоминая рассказы Гиляровского, он, было, пытался сравнивать «теперь» и «тогда». Перед его глазами поплыли, как будто из того далекого времени названия: «КОЛЪБАСЫ ДОМА  КЛЪЮЕВА», «ВЪОДКА КЪУПЦА СМИРНЪОВА»… Возможно, что в начале двадцатого века правописание было не совсем таким, но почему-то именно такие строчки пробегали перед глазами Евгения Михайловича.
- А что теперь? – думал он.
- Кто мне может сказать, у кого я покупаю? – И сам себе ответил: «Никто».
- А почему у нас ни один настоящий собственник не желает быть обозначенным? Стыдно? Страшно?.. Тогда чего?
Он машинально повернулся назад и посмотрел через площадь на здание районной администрации.
- Вполне возможно, - продолжал думать Евгений Михайлович, - хозяин вот этой торговой палатки с моющими средствами сидит в том здании и через окно и бинокль на свою собственность поглядывает. Может быть, даже возглавляет районную фракцию КПРФ.
Его взгляд перешёл на сиротливо стоящий с краю площади памятник Ленину.
- Но тогда какой же он  коммунист? – как бы поверив собственным мыслям, удивился Евгений Михайлович.
- Самый настоящий старосветский помещик. А продавцы – его крепостные. Да и вся эта анонимно-рыночная экономика является натуральным блефом. А, если не так, то страна должна знать своих героев, - окончательно решил он. Тут в голове Евгения Михайловича что-то щёлкнуло, и будто другой человек прочитал его голосом:

« У нас всё не так, как в другой стране:
В Японии, Сингапуре …
Как будто мы живём на Луне,
На самой её верхотуре.
А раз всё не так, не такие мы –
Быть может, Бог не дал нам разум?
Вот и бредём от тюрьмы до сумы,
Не споткнувшись в дороге ни разу»

Как раз напротив гостиницы находился большой продовольственный магазин. Проходя мимо него, Евгений Михайлович решил купить чего-нибудь из кисломолочных продуктов. Видно было, что в этом магазине совсем недавно сделали ремонт. Уборщица, не обращая внимания на посетителей, продолжала надраивать выстеленные мраморной плиткой полы. Новые витрины и прилавки ломились от изобилия различных продуктов. Вообще же, с такой зарплатой, которую платили Евгению Михайловичу, разглядывать витрины не было особого смысла. Пробегая глазами по различным упаковкам, он подумал, что лет с десяток назад можно было лишь догадываться о таком ассортименте продовольственных товаров. Вообще же, имея такую зарплату служащего государственной организации, какую он получал, разглядывать витрины не было особого смысла.
- Но всё равно, замечательно, что нет очередей, - решил для себя Евгений Михайлович.
Ему с раннего детства приходилось стоять в разных очередях. Мать постоянно посылала его сходить то за керосином, то за хлебом, то еще за какими-то продуктами в не очень близкие магазины, где всегда были большие очереди. Правда, и в этих заведениях кое-где были островки счастья.
Василий был другом из его первой общаги. Он, наверное, быстрее других понял, что благополучия следует искать не в профессии, а в чём-то другом. Власть – вот, где можно найти гораздо больше для себя благ.
Пообтёршись на местах комсомольских руководителей-секретарей, он уже в сравнительно молодом возрасте занимал ответственную должность при горисполкоме областного центра.
Евгений стоял на троллейбусной остановке, когда кто-то сзади резко хлопнул его по плечу.
- Привет теоретикам-идеалистам! – Радостно провозгласил кто-то над его ухом.
Евгений хотел возмутиться такому приветствию, но, обернувшись, увидел улыбающееся и такое знакомое, чуть ли не с самого детства лицо, что сам в ответ только рассмеялся. Слишком много общего  было у них в прошлом. Теперь в действиях и манере общения Василия ощущалась полная уверенность.
- Прогуляемся до ближнего магазина? – спросил он у Евгения.
-Заодно поможешь мне сумки нести оттуда, а то жена много чего заказала.
Спец-магазин находился в подполье крупного гастронома, куда из общего зала вела крутая лестница. Далее, за обитой металлом дверью, стоял милиционер. Он поприветствовал, как уважаемого знакомого, Василия и остановил свой придирчивый взгляд на Евгении.
- Это со мной, - буркнул в ответ  Василий.
Понимающе кивнув в ответ головой, милиционер пропустил их на территорию, заставленную всевозможными ящиками и кульками с продуктами, разгороженными друг от друга металлическими заграждениями. В одном из таких заграждений Евгений увидел окошко с миловидной физиономией продавщицы. Она услужливо, будто официантка ресторана, предложила Василию папку в клеёнчатой обложке, где в виде ресторанного меню был весь текущий ассортимент продовольственных товаров. Для восьмидесятых годов этот перечень просто ласкал глаз. А цены!!! Если бы тогда Евгений сам мог накупить продуктов из того перечня хотя бы на половину собственной зарплаты, то их бы хватило его семье как минимум на целый месяц.
- Что тебе нужно? Бери себе, - моргал хитро и великодушно глазом ему Василий.
Но тут какое-то чувство стыда накатилось на Евгения. Он будто ощутил себя участником чего-то предосудительного.
- Дайте мне колбасу «сервелат», - каким-то охрипшим голосом выдавил из себя он.
Евгений помог приятелю дотащить тяжёлые сумки с продуктами до его квартиры и отправился домой. В руках он держал, завернутую в плотную бумагу колбасу «сервелат» по четыре рубля двадцать копеек за килограмм. Это был действительно настоящий деликатес.
Евгений Михайлович оглядел в гастрономе города №  витрину с колбасами. Там лежало несколько видов колбасы «сервелат».
- Разве это настоящий «сервелат», - усмехнулся он про себя и поспешил на выход.
- А капитализм, построенный на обмане, разве это замечательно? – продолжал он рассуждать на ходу.
Послевоенный социализм всё-таки позволял более или менее достойно жить на среднюю зарплату. Можно было всегда накупить достаточно дешёвых молочных, рыбных продуктов, не говоря уже о мучных изделиях. А к праздникам можно было дополнительно без всяких очередей отовариться мясными продуктами в магазинах «коопторга», конечно с переплатой, процентов на пятьдесят по сравнению с государственными торговыми центрами. Разумеется, все хотели купить не по рыночной цене, а дешевле.
- Дело-то, вероятно, в другом, - рассуждал Евгений Михайлович.
- Наш социализм породил кастовую систему. Вот такая система его и уничтожила.
Помниться, ему предстояла командировка. Выйдя из НИИ, Евгений отправился на вокзал за билетом и по дороге столкнулся с Инной. Его бывшей однокурснице Инне крупно повезло. Она очень удачно вышла замуж. Её супруг, Александр, делал головокружительную партийную карьеру. К тому времени Александр уже занимал одно из немногочисленных первых мест в партийной иерархии города.
- Привет, Инна! – обрадовался встрече  Евгений. – Как дела?
- Ты уже, наверное, начальником стал? – спросила без обиняков Инна. – И у тебя, наверное, хорошая зарплата.
- Ну, какой я начальник. Так, основной «пахарь». И зарплата немного до двухсот не дотягивает, - вздохнул Евгений.
Тут Инна почему-то смутилась и стала объяснять непонятливому Евгению, что, несмотря на то, что официальная зарплата её мужа даже меньше, чем у Евгения на целых десять рублей, но его положение в обществе даёт ему и ей несоизмеримо большие возможности.
- Потом у него такая ответственность, - вздохнула она.
- Он с утра и до ночи в делах. Совсем мало бывает дома. Конечно, при такой работе и зарплата должна быть во много раз выше.
Евгений Михайлович пересёк площадь. Но заходить в гостиницу не хотелось. Он поднял воротник куртки и стал прогуливаться по тротуару.
- Всё-таки не во всём мы, непартийные, им, партийным, завидовали, - как бы подытожил он.
- Вот и взяли бы уже тогда, в начале восьмидесятых, да подняли бы себе зарплату, раз уж у власти находились. Всё лучше, чем лицемерие насаждать. И нечего было распределительную систему выстраивать. Всем дороже вышло. А недовольства той «распределиловкой» не расхлебать до сего времени. Высокая же зарплата позволила бы на городском рынке отовариваться при желании. А то задурили народу голову «демократической революцией», «рыночными реформами». По сути же, что сделали? Себе зарплату в десятки раз подняли, получили акции предприятий, наплодили ненужные банки и непонятно чем занимающиеся различные «ООО». Жить хорошо в подполье всё же унизительно. Поэтому и молодцами оказались эти партийные деятели горбачёвской эпохи. Они даже молодцы в квадрате. Всё делали так, что никто ничего не мог понять, да и теперь вряд ли понимает. Российская федерация (словосочетание-то какое неповоротливое) - единственное государство в мире, где добрый десяток лет официально не говорят, при каком общественно-политическом строе мы живём. Если верить истории, то все революции в мире стремились поменять общественный строй своей страны на более прогрессивный. У нас же никто никого не призывал к смене общественного строя. Хотя, если призывать, то надо, по крайней мере, обозначить на какой именно строй революция нацелена. На рыночную экономику? Но это не общественный строй. Выходит, что наша революция начала девяностых годов общественного строя не меняла. Он сам сменился? Нет, он сам смениться не мог. Тогда, значит, не было никакой демократической революции. Все революции строй меняют.
Евгений Михайлович почувствовал, что совсем запутался в своих рассуждениях. Он пошёл рассуждать по второму кругу, но и это ему не прибавило ясности ума.
- Не может же власть сама себя победить, - никак не успокаивался его разум. Да и вряд ли Горбачёв к этому стремился.
Тут ему на ум пришли запоздалые  и почти поэтические сравнения: «Горбачёв – парус, страна – корабль, ветер – партийные функционеры, жаждущие быть легитимно богатыми».
- Горбачёв сделал своё дело, и его убрали. А остальные партийные деятели пересели в другие, не менее тёплые, руководящие кресла.
- Вполне также может быть, что новая власть вообще никуда никого не пересаживала. Она просто сменила названия кабинетов прежних, никуда не ушедших чиновников. Вот теперь они сидят в различных администрациях, не менее руководящие и не менее важные чем перед распадом СССР, и поглядывают через широкие окна в мощные бинокли, контролируя свои торговые палатки.
С навязчивыми, как оскомина, вопросами: «Была ли в стране революция? А, если была, то какая?» - Евгений Михайлович возвратился в номер своей гостиницы. И только тут проснулся его внутренний голос и поведал:

« Какая разница, что было…
Прошло уже, не погубило.
И, слава Богу! Мы живём,
Мечтаем, любим, водку пьём.

Страна вражды и конформизма –
Моя несчастная отчизна:
Несудоходная река,
Вся в перекатах на века».

* *
*

К своим родителям Евгений мог добраться из города за пару часов и по железной дороге, и по шоссейной. Место, где жили его родители, было очень живописным: река, озеро, лес, вековые сосны, дубравы, грибы, ягоды, орехи, рыбалка. Казалось всё собрано было здесь природой для простой, но не карьерной жизни. Вот, в таком живописном месте когда-то располагался военный госпиталь, и определивший появление на свет Евгения.
Когда Евгений окончил институт, его отец был ещё далеко не старым человеком. Он был невысок ростом, но ладно сложен и очень энергичен во всех без исключения делах. Хотя Евгений почти на голову обогнал отца в росте, но почти во всём остальном ему уступал. То, что отец начинал делать, буквально кипело у него в руках. Если отец колол дрова, то поленья разлетались, как правило, с одного его удара. Только отец мог наточить ручную пилу и сделать ей такую разводку, что в его руках она не пилила, а резала с такой скоростью, будто работала от электричества. Даже его выражения это подтверждали: «Жень, разрежь этот горбыль на три части». Вот, именно так, разрежь, а не распили.
Евгений с детства привык к его требовательности и, даже став взрослым, боялся сделать не так, как посчитал бы нужным это сделать отец. Боялся не из-за опасения отцовского наказания, а боялся из-за того, что отец просто не поймёт
Жизнь отца вызывала у Евгения смешанное чувство глубокого уважения и обиды за его судьбу.
Он, сын репрессированных родителей, сам репрессированный в тридцать третьем году в возрасте шестнадцать лет, испытал на себе все прелести предыдущих десятилетий. Похоронив на Карельском лесоповале своего отца, он чудом выжил сам, вероятно только потому, что был очень молод. С приходом войны он перешёл из врагов народа в разряд защитников Ленинграда. Старшина пулемётной роты, защищавший Ленинград от начала и до конца блокады, он имел всего один орден и несколько медалей. Тяжёлое ранение, полученное им в сорок четвёртом при наступлении под Нарвой, навсегда вывело его из строя. Когда вся страна отмечала победу в войне, отец ещё находился в госпитале. Там он и познакомился с молоденькой медсестрой, ставшей впоследствии матерью Евгения. Тогда он не только выжил, но и выздоровел, а в послевоенные годы брался за любую работу и работал столько, что становился в любом, доставшемся ему деле, настоящим профессионалом. Отец был человеком, прекрасно знающим плотницкое и столярное ремесло, умеющим умножать и делить трёхзначные числа на счётах-костяшках быстрее, чем Евгений с его высшим образованием столбиком на бумаге. А как он играл на тульской гармони. Это происходило не часто, в основном, когда собирались гости. Отец доставал из футляра гармонь и, энергично растягивая меха, выводил мелодию любимой песни:
«Ой, при лужку, при лужке, при широком поле, при знакомом табуне конь гулял на во-оле…». Все начинали подпевать, а, когда песня заканчивалась, наперебой кричали отцу: «Сыграй «рябину…», сыграй «По дону гуляет», сыграй про ямщика»…, нет, сыграй «бродягу». И отец играл, и играл, кажется, не уставая, до тех пор, пока охрипшие гости, ещё были в состоянии петь.
После войны все спешили наладить нормальную жизнь. Надо было много строить. Отец в это время во главе бригады плотников мотался по районным стройкам, приезжая домой как на побывку. Как-то, по окончании одного из подрядов, бригада собралась во дворе дома Евгения. Мужики заспорили между собой, кто из них может вонзить лезвие топора дважды подряд в одно место со всего размаха. И когда этот поединок выиграл его отец, маленький Женя испытал большое чувство гордости за него. Устав от частых разъездов, отец устроился в столярный цех открывшегося в посёлке деревообрабатывающего комбината. Несчастье случилось, когда Евгений учился в третьем классе. Отцу циркулярной пилой отрезало четыре пальца левой руки. Он пережил и это, но после пришлось сменить профессию. Отец на несколько лет становится директором небольшого кирпичного завода.
Несмотря на своё неполное образование, он всегда мог немногословно, но точно оценить политическую ситуацию в стране. Человек, не употреблявший ни грамма алкоголя уже много лет, с отличными организаторскими способностями и исключительной ответственностью, был, вроде бы, не очень замечаемым властью.
В то время отец Евгения заведовал небольшой пекарней, постоянно ремонтируя и отстраивая что-то там с утра до ночи. Вставал он, как правило, в четыре часа утра и уходил на работу, благо пекарня располагалась в нескольких сотнях метрах от дома. Хлеб нужно было развозить до открытия магазинов, а, видимо, без отцовского контроля этот процесс мог дать сбой. Зато хлеб из его пекарни славился на весь район, и многие, проезжающие мимо посёлка автомобили, делали остановку, чтобы купить несколько буханок такого хлеба. Районное начальство ставило его в пример другим, но на этом всё и заканчивалось. Никаких особых наград за самоотверженный труд он так и не получил. Правда, был случай, когда проезжая по районам с инспекторской проверкой, самый главный в те времена руководитель области высказался одобрительно о работе отца, предложив дополнительно передать ему в подчинение, построенное рядом с пекарней, придорожное кафе. Предложение руководителя области в то время было законом. И вскоре отца назначили командовать всем комплексом, прибавив к его прежней зарплате двадцать рублей. С самого раннего детства Евгений принял для себя за непреложный факт: то, что сказано отцом – для него закон. Мать Евгения также почти во всём всегда поддерживала отца. И хотя отец вроде бы совсем не контролировал подросшего Евгения, то есть не влезал в его дела, но прежде, чем совершить что-нибудь достаточно серьёзное, Евгений старался определить, а что скажет или сказал бы на это его отец.

* *
*
Однажды, по приезде к родителям на выходной день, отец предложил его выслушать. Если он когда и делал такие заявления, то очень нечасто. Евгений почему-то сразу почувствовал себя провинившимся школьником.
- Женя, - сказал отец, - мне кажется, что тебе пора жениться.
- Ведь тебе уже двадцать семь лет. Друзья твои все определились, и тебе определиться пора.
Евгений молча смотрел на отца, пытаясь угадать, куда далее зайдёт этот разговор.
- Ну, ладно, раньше учился, - продолжал отец.
- А теперь выучился. Не век же будешь жить в своём общежитии. Сам говоришь: «Чтобы поставили в очередь на квартиру, надо быть семейным».
- Это так, - задумчиво ответил Евгений.
Советская власть, может быть вполне резонно, считала, что одиноким как раз и место в общежитиях. А чего им ещё надо? Те же самые стандартные шесть квадратных метров на человека, да к тому же кровать с тумбочкой казённые. Поэтому в очередь даже на кооперативную квартиру одиноких не ставили. Не положено было, и точка.
- Ну, так в чём же дело? – продолжал отец.
- Парень ты видный. Если есть девушка на примете, то женись. Пока мы с матерью в силе, чем можем – поможем. А, если никого на примете нет, то вот в нашу больницу детского врача прислали. Она тоже недавно институт закончила. Мать уже с ней знакома, и тебя может познакомить.
Евгений напряжённо думал. То, что говорил ему отец, он, кажется, давно знал, но от себя-то он не требовал немедленного ответа. Поставленное требование дать однозначный ответ, привело его в продолжительное замешательство.
« Так, что же? – мучительно думал он. – Есть у меня девушка или нет? Может, Таня?.. Таня молодая… Действительно, она такая для меня молодая. Ей всего девятнадцать… И ещё ей больше года учиться».
Всё это мгновенно проносилось в его голове. Следующая мысль совсем привела в ступор: « Она моя девушка? Может быть, она и есть моя девушка, но ни я, ни она пока этого не знаем». От этой, какой-то абсурдной мысли, Евгению стало не по себе.
Он как-то ошалело смотрел на отца и молчал, догадываясь, что слово не воробей.
Отец, по-своему расценивший его молчание и не привыкший никакие дела откладывать на потом, позвал жену.
- Мать, ты поговори по телефону с Валентиной Ивановной, может быть зайдёт к нам за чем-нибудь, а заодно Евгений на неё посмотрит.
Стараясь отвлечься от преследовавших его мыслей, Евгений выкатил во двор огромный чурбак и стал с каким-то остервенением рубить на нём, оставшиеся после колки дров самые сучкастые, превышающие стандартные габариты, поленья. Такой материал не возьмёшь колуном. Здесь нужен острейший плотницкий топор с гладким длинным топорищем отцовской выделки. Да ещё хорошая кувалда желательна с заранее подготовленными кленовыми или дубовыми клиньями.
Через некоторое время к ним в дом позвонили с улицы. Евгений пошёл открывать калитку, являющуюся продолжением высоких ворот, разделявших двор от улицы. Распахнув дверь, он увидел перед собой хорошо сложенную, вполне созревшую молодую женщину, с тонкими чертами лица и внимательными глазами, одетую просто, но со вкусом. Её светлые, с соломенным оттенком волосы были тщательно приглажены. Даже цвет её лица был с каким-то соломенным оттенком. Это была Валентина Ивановна.
Поприветствовав Евгения, она спросила, дома ли его мать и, сделав какую-то извиняющую улыбку своими тонкими губами, прошла внутрь дома. Когда, через некоторое время, Евгений вошёл в дом, то мать, что-то говорившая Валентине Ивановне, как бы случайно предложила им познакомиться. Вот, так и состоялось это его первое знакомство.
В город Евгений возвращался в глубокой задумчивости, и всё время смотрел в окно электрички на проплывающие мимо дома и деревья. Крутившиеся тогда в голове мысли нашёптывали что-то вроде этого:

« Как в преферансе:
Прикуп «смёл» -
Уже не можешь пасовать.
И бросить карты бы на стол,
Да «обязаловку» играть…
Валеты, дамы, короли –
И все по масти разные.
«Сажусь», уже я на мели,
И потуги напрасные.
А мне б, вот, прикупа не брать,
Тогда бы смог я пасовать.
Или же в «тёмную» сыграть?
Как знать, как знать, как знать, как знать?»

* *
*

Воскресная электричка была полна народу. В основном ехали студенты. Они сидели кучками, группируясь по землячеству, типу учебных заведений, в которых учились, и ещё, Бог знает, по какому принципу. Все о чём-то болтали, смеялись, слушая или не слушая, друг друга. Евгений и сам был когда-то не прочь убить в электричке бесполезно проходящее время в подобных компаниях. Время убивали тоже по-разному. В чисто мужских компаниях играли в карты. За подкидного или хвалёного «дурака» никого не штрафовали. В смешенных женско-мужских компаниях травили анекдоты, занимали друг друга тарабарскими рассказами и, вообще, вываливали наперегонки всё, что кому в голову приходило. А ещё, Евгений помнил, что именно в электричках у него было когда-то такое экстравагантное увлечение, как решение головоломок на спичках. Например, как в спичечной фигуре «рака» переставить одну спичку так, чтобы этот «рак» пополз, но в противоположном предыдущему направлении. К пригородным поездам Евгений давно привык, как привык к своим общежитиям. Если считать четырнадцать лет ещё детством, то он с детства, дважды в неделю, в этих поездах путешествовал.
В том детстве у него был друг, Вова, по фамилии Мартынов. Он появился в их посёлке с бабушкой и дедушкой. Говорили, что его родители погибли при землетрясении в Ашхабаде. Вова был на год старше Евгения, а уличные ребята называли Вову Мартыном. Общие увлечения рыбалкой, лесными грибами и ягодами сделали их друзьями.
Когда Мартын получил аттестат о неполном образовании, то поступил в техникум, находящийся в областном центре. С этого времени Евгений стал встречать и провожать на вокзале своего друга. Более интересного фантазёра и рассказчика, чем Мартын, трудно было найти. Он так привлекательно рисовал Евгению свободную жизнь в общежитии техникума, что Евгений, учившийся в школе почти на отлично, решил повторить его путь. Правда, в самый последний момент родителям почему-то не очень понравилась будущая специальность Мартына: «Механизация и автоматизация погрузочных и разгрузочных работ», и Евгений поступил на другую специальность и в другой техникум. Так разошлись их пути-дороги.
Вот, с этого момента пригородный поезд и стал для Евгения третьим домом, если считать общежитие домом вторым.
Первыми пригородными поездами Евгения были совсем не электрички. Те, его первые поезда, составлялись из вагонов военного времени, прицепленных к паровозу. Вообще, сколько он себя помнил, пригородные поезда его маршрута, а затем электрички были всегда старенькие и какие-то обшарпанные. Как-то так получалось, будто они никогда не обновлялись на том его участке железной дороги. Это для него навсегда осталось загадкой.
Особым шиком по молодости-юности считалось проехать зайцем. Результат такого риска был равен трём или четырём порциям мороженого. Обычно соблазн побеждал. Впрочем, до электрификации железной дороги риск был не особенно большим.
Когда контролёры приближались к вагону, в котором сидела праздно болтающая или играющая в карты компания, все бежали в тамбур и по цепочке перебирались на крышу вагона. На крыше свистел ветер, паровозный дым коптил лица, а порой и дождь со снегом падали на отчаянные головы, но даже это доставляло какое-то особое удовольствие. Ещё большее удовольствие ощущалось после пробежки по крышам вагонов несущегося поезда. Далее компания спускалась таким же путём в один из тех вагонов, где только что побывали контролёры, и продолжала движение в новом вагоне по пути следования, как и другие законные пассажиры поезда.
Сложнее было проехать зайцем в поезде дальнего следования.
В поездах дальнего следования проводники запирали двери своих вагонов. Двери вагонов могли быть заперты либо трёхгранным ключом, либо специальным, либо тем и другим сразу. Специальным ключом, или «специалкой» проводники пользовались реже, чем простой «трёхгранкой».
Трёхгранный ключ можно было легко изготовить, воспользовавшись трубкой из любого металла соответствующего диаметра. А дальше засовываешь в эту трубку стандартный трехгранный напильник, делаешь несколько ударов молотком, и ключ почти готов. Один из таких самодельных ключей до сих пор валяется в ящике с инструментами Евгения Михайловича. Он, как инструмент, ему совсем не нужен. А хранит его Евгений Михайлович, как некую реликвию.
Так же как реликвию сохранила его память негласную инструкцию: «как проехать на поезде зайцем». Правда, инструкция эта также устарела, но на то она и реликвия.
Проехать пассажирским поездом дальнего следования без билета было не просто. Не так-то просто даже было оказаться на его крыше. Если это сделать во время стоянки, то надо сделать так, чтобы проводники и линейная милиция тебя не заметили, а если и заметили, то заметили бы слишком поздно. Поэтому подходить к пассажирскому поезду надо было со стороны, противоположной стороне посадки, за две-три минуты до отправления отправления и желательно там,  где перрон вообще отсутствует. Затем надо выбрать вагон, у которого на крышу ведёт лестница, или разновидность такой лестницы в виде скоб, приваренных к торцу вагона рядом с непосадочным тамбуром. Такая лестница располагается достаточно высоко от шпал и железнодорожных рельс. Поэтому для удачного штурма надо как можно выше подпрыгнуть с земли в момент отправки поезда, зацепиться за дверные поручни вагона, а затем подтянуться, чтобы достать нижнее звено лестницы. Если всё так проделать, то считай что «дело в шляпе». Оставалось только подняться по лестнице и захорониться в углублении между вагонами – на «гармошке» тамбура, пока не скроется за горизонтом вокзал. Во время отправления поезда с вокзала желательно оказаться на восемь-десять метров впереди облюбованного тамбура. Тогда тамбур будет сам наезжать и не потребуется бежать за вагоном в погоню.
Больше трёх человек собираться у одного тамбура очень рискованно, так как последним соискателям высокой крыши придётся бежать вдогонку, а под ногами ведь не футбольное поле. Первый атакующий должен быть самым ловким и сильным, чтобы как можно быстрее выполнить первый этап штурмовой операции, а затем помочь остальным товарищам. Когда поезд будет приближаться к станции твоего назначения, то лучше переместиться в конец поезда. Если этого не сделать, то можно попасться на глаза, а то и в руки местного милиционера. И сходить с крыши вагона лучше до полной остановки поезда. При этом следует точно рассчитать момент прыжка, ибо, если поезд движется достаточно быстро, то испытаешь ощутимый и довольно неприятный толчок о землю, а в худшем случае и под поезд можно угодить. Нежелательно применять такой способ передвижения на длительные расстояния в дождливую, холодную, а также в дождливо-холодную погоду.
Та поездка запомнилась Евгению очень надолго.
Октябрь месяц приближался уже к концу. В это время Евгений учился уже на втором курсе техникума. Как обычно, в субботу, к шести часам вечера он отправился на вокзал. В этот вечер температура воздуха была ещё плюсовая, но уже близкая к нулю градусов и моросил мелкий осенний дождик. Все деньги у него к субботе почему-то закончились, и он, не останавливаясь у кассы, пошёл на посадку к поезду. Пригородный поезд стоял, как всегда, на четвёртой платформе. У вагонов проводницы, держа в руках фонари, проверяли билеты. Евгений шёл по платформе, сжимая в кармане трёхгранный ключ и стараясь угадать наиболее удачное место посадки. На вокзале загремел громкоговоритель – объявляли о прибытии скорого поезда. Через несколько мгновений скорый поезд «Москва - Владивосток» уже стоял на третьем пути. Вокруг Евгения забегали люди, все спеша и что-то выкрикивая, мешая ему сосредоточиться на своей проблеме.
- Женька, - вдруг он услышал знакомый голос, - ты взял билет?
Евгений оглянулся. Конечно, это был Толька. Их родители соседствовали домами. Никогда неунывающий Толян осваивал тогда азы мастерства в ремесленном училище. В то время эти училища ещё называли «рогачёвками», и славились они буйным нравом своих воспитанников. Рядом с Толяном возвышался их общий знакомый, Славка, который немного превосходил их не только ростом, но и возрастом.
- Нет, не взял, - сознался Евгений приятелям.
- Тогда поехали на скором. Он раньше пойдёт. За час доедем, а на этом (имея в виду пригородный поезд) два с половиной часа пилить будем.
- Да холодновато и дождик моросит, - засомневался Евгений, а сам при этом подумал: «Как было бы неплохо уже через час оказаться дома».
Затем он с сомнением посмотрел на свой красный чемоданчик: «Вот ещё мешать будет. Надо на ключ замок запереть хотя бы». Без чемоданчика ему было никак нельзя, хотя в нём и лежало-то всего пара тетрадок. Если к понедельнику не выполнишь задание, то двадцать один рубль стипендиальных могут запросто отобрать. А дома потом мать всякой снеди на обратную дорогу в чемоданчик наложит, везти в нём удобнее.
- А мы потом с крыши в тамбур перейдём, - убедительно ответил Толька.
 - Я что, зря в слесарных мастерских «трёхгранку» делал? – добавил он, хлопая себя по карману.
Этап посадки прошёл как по инструкции.
Когда скорый поезд тронулся, они уже стояли поодаль от намеченного вагона приготовившись стартовать друг за другом. Первым был Славка. Он, подпрыгнув от земли, вцепился одной рукой в поручень вагонной двери, а другой, изловчившись, достал первую ступень лестницы. Затем то же самое проделал Толян. Труднее было Евгению. Поезд уже набирал ход, надо было сначала передать этот дурацкий чемодан. Толян нагнувшись, как только он это мог, протягивал к чемодану руку, и Евгению ничего не оставалось, как бежать за поездом с поднятым вверх чемоданом. Но в этот раз всё обошлось, и он не споткнулся о шпалы.
Забравшись на крышу вагона, Евгений облегчённо вздохнул. Но радоваться было рано. Поезд всё больше набирал скорость. Уже не были видны огни города. Вокруг нависла темнота, а сильный и мокрый ветер пронизывал насквозь. Ребята прижались друг к другу, расположившись над тамбуром в углублении между вагонами. Но и это не спасало от пронизывающего холода.
- Попробую открыть дверь вагона, - прокричал Евгений в темноту, чтобы его могли услышать приятели.
- Возьми мой ключ, - крикнул в ответ Толька.
- Свой есть, - ответил Евгений, уже спускаясь по крутой лестнице.
Многие наверное замечали, что входные ступеньки в тамбур вагона располагаются внутри вагона, и никто из пассажиров не испытывает в этом никакого неудобства. Это правильно, пока пассажир не попробует войти в вагон на ходу поезда.
Поезд мчался полным ходом, не останавливаясь на маленьких станциях. Евгений, держась одной рукой за поручень двери тамбура, упёршись ногой во что-то твёрдое, а другой, крутя кривым ключом в тёмной скважине, никак не мог эту дверь открыть. Холодный ветер буквально сдувал его лёгкое мальчишеское тело, стараясь распластать на вертикальной стене вагона. Его руки коченели, а проклятая дверь никак не открывалась. Внезапно дорогу осветил прожектор. Навстречу шёл встречный состав.
- Как бы не сорваться, - подумал Евгений.
- Сейчас ещё больше задует. Эта деверь, вероятно, закрыта на «специалку». Надо возвращаться на крышу.
Он положил ключ в карман, подтянулся на поручнях и ухватился за нижнюю перекладину торцовой лестницы как раз в тот момент, когда встречный товарняк поравнялся с его вагоном. Поднявшийся вихрь воздуха будто бы забросил его на крышу.
- Ну, что? – посиневшими губами пролаял Толян.
- Не открывается, - виновато промычал Евгений.
Ребята ещё теснее прижались друг к другу. Но это не помогало.
- Перебежим через пару вагонов? - предложил Славка.
- Попробуем там открыть.
Он вскочил первым и побежал в направлении движения поезда, что, разумеется, менее опасно. Бежали не оглядываясь. Бежать быстро мешал встречный ветер и скользкая крыша вагона, а, оглядываясь, можно было потерять равновесие.
Евгений бежал последним. Вдруг, не добежав даже до конца первого вагона, его чемодан, будто парус, повело в сторону, и он упал. Падая на крышу вагона, он непроизвольно вытянул вперёд свободную руку, и его рука зацепилась за трубу вентиляции. Некоторое время он лежал не двигаясь, потом оторвал от крыши свою голову и посмотрел вперёд. Впереди была темнота, лишь холодный ветер с каплями дождя злобно заколотил ему в лицо. Незадачливый чемоданчик всё ещё пытался упасть с крыши вагона, но Евгений крепко держал его правой рукой.
До тамбура оставалось всего несколько шагов. Подтянув чемодан и толкая его впереди себя, Евгений, двигаясь на карачках, добрался, наконец, до углубления между вагонами. Здесь он ещё раз приподнялся и посмотрел вперёд, но вдалеке лишь увидел, как его поезд прорывается своим прожектором через тёмный лесной массив.
- Не должно с ними ничего случиться, ведь они налегке, - решил он.
Сжавшись в комок, он попытался таким образом согреться, но всё его тело дрожало, а зубы стучали. Это уже было похоже на нервный озноб.
- Теперь, гляди, сидят в тёплом соседнем тамбуре, - подумал он.
  Евгений приподнялся, собираясь пробежать ещё один вагон, но почувствовал, как его ноги не повинуются снова ступить на скользкую крышу. Тогда он, держа в одной руке чемоданчик, стал осторожно спускаться вниз. Он снова повис на поручнях двери вагона, упершись ногами в уходящую под вагон ступеньку, сознательно атакуя при этом рабочий тамбур. Конечно, в этом тамбуре с большой вероятность можно было сразу напороться на проводника, но оставался и больший шанс, что здесь дверь окажется не запертой на ключ. Надо было действовать немедленно. Уже не обращая внимания на свистящий ветер, на зловещий стук колёс, Евгений немного подтянулся и, напрягшись, толкнул головой дверь внутрь. Дверь не поддалась. Он снова вспомнил о своём, лежащем в кармане трёхгранном ключе.
- Чёртов чемоданчик, - опять чертыхнулся Евгений по поводу своего верного чемоданчика.
Достать из кармана ключ, не упустив при этом чемоданчик, было теперь невозможно. Он снова отчаянно подтянулся. В освещенном тамбуре стоял и курил какой-то мужчина.
- Открой, - прокричал в темноту Евгений, совершенно не понимая, что его никто не может услышать. При этом он ещё пару раз стукнул головой как можно выше.
В тамбуре что-то задвигалось, заскрипело, и дверь вагона приоткрылась. Когда Евгений плюхнул к ногам курившего пассажира чемоданчик, а потом плюхнулся сам, то тот только обалдело таращил на него глаза, как бы спрашивая: «Ты как мог там оказаться?». Но понятливый пассажир ничего не сказал, а только покачал головой, промычав при этом: «Ну, и ну», - и скрылся в своём вагоне.
Оставаться надолго в рабочем тамбуре было опасно, и Евгений, отдышавшись, поспешил переселиться в соседний, нерабочий, тамбур. Только тут он снова вспомнил о своих напарниках.
- Где же они? Скоро должна быть наша станция. Может, они теперь меня ищут?
От этой мысли ему сделалось как-то нехорошо. Он сидел в уголке тамбура на корточках рядом со своим чемоданом и озирался по сторонам. Вдруг он увидел, что с внешней стороны по стеклу двери шлёпает ладонь. Евгений вскочил и повернул щеколду. Дверь открылась.
Евгений Михайлович лежал с открытыми глазами на гостиничной кровати и улыбался. Воспоминания ранней юности показались ему теперь тропическими островками, полными удивительной, а иногда и замечательной экзотики.
Через некоторое время после описанного путешествия началась электрификация того участка железной дороги. А вскоре и лафа для безбилетников всех мастей закончилась. Евгений, правда, попробовал как-то проехать на крыше вагона под нависшими электрическими проводами. И, хотя проба оказалась удачной, он больше этого никогда не делал. Может быть, в это время он становился более сознательным. Но, скорее, дело в другом. Сидеть всю длинную дорогу в углублении между вагонами, над одним и тем же тамбуром можно. А вот свобода действий такого безбилетника равна практически нулю: на другой вагон не перейдёшь по крыше, на любой станции могут снять из этой изолированной «ямки», как из птичьего гнёздышка, - составить протокол, определить штраф, сообщить родителям, а так же по месту учёбы.
Евгений Михайлович ещё раз улыбнулся, а в его голове защёлкал стихотворный ритм:

«Я из страны «Маргиналины»…
Своим генетическим кодом
Обязан товарищу Сталину
И смычке власти с народом.

Обязан партийным товарищам
И не товарищам тоже.
Тем бездумным ристалищем
Гордиться, правда, негоже.

Я вижу порой отражение
Туманного детства вдали…
Такое, вот, наваждение
На этом клочке Земли…