Служебный день. Часть 9

На следующий день путешествия было уже не до игры в карты и не до праздных разговоров. Поезд приближался к Москве.
Пассажиры спешили умыться, привести себя в порядок и выпить по стакану желанного горячего чая. Ситуация, когда случайные попутчики становятся чуть ли не близкими друзьями, а затем, исчезнув из поля зрения друг друга, быстро обо всём забывают, была уже хорошо знакома Евгению. «И этот случай из того же разряда», - думалось тогда ему.
Ирина всё ещё приветливо улыбалась, но в её поведении уже ощущалась некоторая отстранённость. По мере приближения к Москве она становилась более озабоченной. Вот уже в окне вагона замелькали подмосковные дачи. Брат тронул Евгения за плечо и показал на проход. Они вышли из купе в проход вагона.
Брат поднял правую руку с отогнутым кверху большим пальцем, кивнул головой в сторону купе и, глядя на Евгения, сердито буркнул,
- Чего растерялся? Адресок возьми.
Евгений внимательно посмотрел на брата, пытаясь понять – не провоцирует ли он его. Но искреннее и досадливое выражение его лица абсолютно не подтверждало никакой провокации.
- Хорошо, - коротко ответил он, совершенно не представляя при этом, как это сделать.
Он ещё раз посмотрел в окно вагона. Поезд всё ближе подходил к Москве, и на размышления не оставалось времени. Тогда он решительно подошёл к Ирине.
- Извини, Ира, но не могла бы ты дать свой адрес, - негромко проговорил он.
- Может быть, мы ещё куда-нибудь поедим и тогда тебе снова предложим составить нам компанию, - смутившись, добавил Евгений.
Ирина улыбнулась и достала свою записную книжку.
- Я ещё даже своего адреса не запомнила, - ответила она, а потом, спохватившись, добавила. - Но меня можно найти через «горэнерго».
- Нет, - решительно сказал Евгений, - я запишу лучше твой адрес.
Авторучки под рукой у него не оказалось. Тогда она сама начеркала что-то на клочке бумажки и протянула её Евгению.
- Ну вот, так будет лучше, - сказал он в ответ и положил, не разглядывая этот кусочек бумаги, в нагрудный кармашек своего пиджака.
Поезд приближался к району трёх московских вокзалов. Некоторые пассажиры стали заблаговременно занимать очередь на выход. Вскоре поезд остановился, и пассажиры посыпались в толчею московского перрона. Ощутив под ногами бетонную твердь, Евгений стал искать глазами Ирину. Её уже несла спешащая куда-то толпа. Она вроде бы почувствовала на себе его взгляд, обернулась и помахала своим попутчикам на прощание рукой, а затем растворилась в московской толчее.
Площадь городка № рядом с православным храмом в это время была почти безлюдной, хотя ещё работал находящийся поблизости продовольственный магазин.
- Что я здесь топчусь? – подумал Евгений Михайлович. – Могу подозрение у местной милиции вызвать.
Но в гостиницу идти не хотелось. Он ещё раз решил пройтись по тротуару.
«А ведь тогда он чуть не потерял клочок бумаги с адресом Ирины», - вспоминал Евгений Михайлович. Да, так и было. Евгений, вовлечённый в другие проблемы, через некоторое время просто забыл, где находится клок бумаги с адресом Ирины. «А потом, покрутиться в Москве – это всё равно, что под ниагарский водопад свою голову подставить», - мысленно оправдывал себя давнишнего Евгений Михайлович. А в это время будто кто-то посторонний нашёптывал ему на ухо:

«Москва! О, Москва! Ты столица моя…
А мы, россияне, все твои дети.
И вижу тебя из провинции я,
Но мне твоя улыбка не светит.

Не веришь слезам, не веришь глазам,
Но хоть посмотри на нас с уваженьем.
Мы тоже Россия, и русский я сам,
А, значит, являюсь твоим отраженьем.

Мы плохо воспитаны?.. Что ж, это ты
Презрительно кинула нас в маргиналы –
Мы хуже одеты и меньше круты…
Мы все лишь, по-твоему, провинциалы».

* *
*

День можно было погулять по Москве, зарегистрировать билеты до Ленинграда, а в самой Москве они решили задержаться на обратном пути. Находившись вдоволь по московским улицам, Евгений с отцом и братом поджидали свой очередной поезд на Ленинградском вокзале.
- Пойду, прогуляюсь, - сказал Евгений своим попутчикам.
Он решил сходить на соседний Ярославский вокзал, предполагая, что там снова может встретиться с Ириной. Но тщетно он пытался разглядеть в толпе народа эту замечательную девушку.
Ленинград оказался городом приветливым к своим гостям и туристам. Но, как и в Москве, в Ленинграде трудно было устроиться в гостиницу. Расчёт на то, что у человека,  который имеет медаль за оборону Ленинграда, не будет проблем с местом в гостинице, оправдался не сразу. Администратор гостиницы отвечала однозначно: «Мест нет. Ждите». Всё же, покрутившись в фойе, часа через три они получили огромный трёхместный гостиничный номер.
В Москве провинциалу, приехавшему на три-четыре дня, вряд ли можно было куда попасть, кроме магазинов и кино. В Ленинграде же вполне удавалось совместить свои культурно-просветительские и туристические маршруты с планами по приобретению каких-то нужных вещей, которых у себя дома днём с огнём не сыщешь. Конечно, ленинградские магазины были победнее московских, но всё равно гораздо богаче магазинов остальных провинциальных городов России. Впрочем, не это было главное.
Главное было для них посетить те места, которые со времён войны остались у отца в памяти и никак не хотели её покидать. Евгений совсем не рассчитывал, что это будет что-то наподобие увеселительной прогулки. Но, даже мобилизовав свою внутреннюю готовность перед посещением ритуальных мест, это оказалось для него слишком напрягающим нервы занятием. Когда они втроём оказались на Пискарёвском кладбище, то оно было почти пустынным. Братские могилы внешне напоминали аккуратно ухоженные клумбы городских скверов. Кое-где лежали цветочные букетики. Одинокие фигуры людей маячили на пустынном пространстве.
Евгений, напрягая внутренние силы, пытался войти в состояние скорби, проникнуться великой трагедией. Но в его голове не оказалось в то время никаких реальных образов, а те, которые проносились из виденных им кинофильмов, были какими-то картинно-виртуальными, невзаправдышными. Результат того же порядка был при стоянии у памятников. «Вот ведь, послевоенное поколение, а великую трагедию войны уже слабо воспринимает», - проносилось у него в голове. Он не знал, какие чувства одолевали отца. Отец, вроде бы, как и он с братом, молча проходил вдоль могил или так же молча подолгу стоял у памятников, но взгляд его был более осмысленным и задумчивым. Вместе с тем чувствовалось, что отец часто находится в какой-то растерянности.
Того, что, наверное, рассчитывал увидеть в Ленинграде отец, уже не находилось. Никаких явных признаков прошедшей здесь тридцать лет назад чудовищной войны в городе уже не осталось. Когда это стало понятно, то отец предложил сыновьям отправиться на электричке в пригород. Там, на финском направлении от Ленинграда, долгое время базировалась его часть. Евгений, к сожалению, не запомнил номер того километра, но ехать пришлось недалеко. Он лишь хорошо запомнил, что они вышли из электрички на платформу, которая находилась посреди соснового бора. От платформы в разные стороны шли утоптанные тропинки. Отец, присмотревшись, выбрал одну из них и направился по ней в сторону леса. Евгений с братом последовали за ним. Но шли они по лесу недолго. Через некоторое время перед их глазами предстал контрольно-пропускной пункт какой-то воинской части. Во все стороны от этого КПП шёл высокий забор с рядами колючей проволоки. Путешественники остановились. Вероятно, даже отец не рассчитывал здесь встретить нечто подобное.
- Может, связаться с командиром, а..? – спросил брат.
- Ты покажешь свои документы, и тебя пропустят через КПП, - глядя на отца, закончил он.
- Может быть, и вас пропустят? – спросил неопределённо кого отец.
- Вряд ли, - сказал Евгений, вспоминая свою воинскую часть.
- Они только полдня будут документы проверять и, только потом дадут ответ. Не факт, что он будет положительным.
Потоптавшись на одном месте, они подошли к КПП поближе. Навстречу им вышел постовой и сказал, что далее без специальных пропусков идти нельзя. Отец один направился к солдату, пытаясь на ходу о чём-то того расспрашивать. Издалека чувствовалось, что постовой его не понимает или делал вид, что не понимает. Махнув в сердцах рукой, отец отступил от этого неприступного КПП.
Постояв рядом с КПП ещё некоторое время, они поняли, что надо очередной электричкой возвращаться в Ленинград.
Собственно, на этом и закончилась для отца эпопея воскрешения памятных военных лет. После путешествия к бывшему расположению его военной части он, кажется, несколько погрустнел и стал ещё более задумчивым. Чувствовалось, что его постигло какое-то разочарование. Скорее всего, из-за того, что показывать-то сыновьям было, по большому счёту, уже нечего. Оставшееся запланированное время в Ленинграде, было потрачено на посещение музеев, театра и того, что называют достопримечательностями города.
На обратном пути они ненадолго задержались в Москве, где были сделаны кое-какие приобретения. Один джемпер, купленный тогда, Евгений Михайлович носит до сих пор. И до сих пор он, с чувством сердечной теплоты, вспоминает ту поездку не только из-за встреч и впечатлений. Она на какое-то время объединила родственные души, разделённые сугубо личными заботами.
Становилось холодно. «Брр… Надо возвращаться в гостиницу», - подумал Евгений Михайлович. Он ещё раз взглянул в сторону тёмного силуэта церкви, не надеясь там ещё что-нибудь разглядеть, но ему показалось, что он снова увидел вдалеке какую-то надпись. Присмотревшись, Евгений Михайлович прочитал:

«Войны, голод жизнь калечат.
Время – врач, оно всё лечит.
Пролетят лихие дни,
Станут прошлым все они.

Вряд ли надо горевать,
Что нельзя их воссоздать.
Но прогнать порою сны
От себя не в силах мы».

«Да, конечно», - согласился Евгений Михайлович, взбежал на порог и потянул на себя дверь. Из вестибюля гостиницы на него повеяло теплом.

* *
*
Путешествие заканчивалось. Московский поезд прибывал в родной город. Пассажиры уже собирали свои вещи. Евгений оглядывал купе. «Всё ли уложено?» - передавал его взгляд. Он приоткрыл свой большой портфель и заглянул внутрь. «Здесь где-то должна лежать записка с адресом той прекрасной попутчицы», - вспомнил он. Евгений опустил руку в маленькое отделение портфеля, пошарил рукой, но записка не нащупывалась. Тогда он стал опорожнять весь портфель, заглядывая в его уголки, но и там не оказалось того кусочка бумаги.
 «Наверное, он у меня где-то выпал», - подумал Евгений.
- Потерял что-нибудь? - поинтересовался брат.
- Нет, нет… Так, проверил всё ли на месте, - поспешил оправдаться Евгений.
«Ну, если потерял, то значит не судьба», - про себя подумал он.
До окончания отпуска было ещё далеко, и Евгений решил пожить у родителей. Кому, в конце концов, не хочется отдохнуть от городской суеты? Правда, отдых в доме родителей можно было назвать отдыхом условно. Скорее всего, это было сменой занятий.
В сельской местности проблемы всегда создаёт отопление. Русская печь и две голландки в доме требовали не менее десяти кубометров дров на зимний отопительный сезон. Дрова же – это далеко не газ, даже не уголь. Чтобы от дров получить необходимое количество килокалорий тепла, а также не мучиться их разжигая, они, в первую очередь, должны быть сухими. Поэтому заготавливать дрова лучше не позже, чем за месяц до начала отопительного сезона. Иначе дым, копоть, и никакого, или почти никакого, тепла. А заготовка дров – это тяжёлый физический труд, требующий сноровки, умения и трудолюбия.
Прежде, чем собрать в единый кулак эти нужные качества, Евгений решил заехать по пути из Москвы в свою общагу. Он ещё надеялся, что там его ждут письма от Татьяны или, по крайней мере, какие-то записки-приглашения к встрече.
«Если от неё снова ничего не будет, - думал он, - то уж от её родителей должен быть ответ на моё письмо».
Но ничего такого он в своей общаге не обнаружил. Раньше от этого на него накатывалось чувство отчаяния, теперь же вместо отчаяния он ощущал чувство обиды и даже злости. Его разум теперь занимало одно: «Каким образом на этой истории с Таней поставить жирную точку?»
Уже тогда, после той октябрьской демонстрации, его порой посещала мысль, что это его новое увлечение – очередная глупость.
- Как же всё так закрутилось, будто я весь свой разум потерял? – спрашивал себя Евгений и не находил ответа.
- Но теперь всё, - решительно сказал он себе, - хватит тряпкой быть.
Правда, что означает эта его решительность, он и сам не знал. Может быть, образ Татьяны уже померк в его сознании или стал заслоняться другим образом? Может, так, а может быть не так. Скорее всего, он просто не понимал себя. Если бы его кто-то спросил, что он теперь собирается делать, то Евгений смог бы ответить лишь следующее:
- Пилить и колоть дрова во дворе родительского дома.
Это была истинная правда. Относительно других дел он ещё ничего не знал.
Евгений машинально открыл дверку своей обшарпанной тумбочки и уставился на стопку своих писем к Татьяне, так и не попавших к адресату.
- Идиот, - обругал себя он.
- Не хватало ещё, чтобы Иван их прочитал, а затем стал бы всему НИИ их комментировать.
В комнате в этот час кроме него ещё никого не было. Все постояльцы общаги были пока на работе. Он достал письма, подержал их в руках, как бы раздумывая, что же с ними делать, а потом всю стопку порвал пополам.
Его обида на Таню Круглову сменилась яростной злобой на самого себя и, если бы можно было себя побить, то он, наверняка, это бы сделал.
- Ну, малахольный, - пришли на ум из детства слова, которыми соседка ругала своего кота, отказывающегося гоняться за мышами.
- Правильно Иван намекал, что тебе надо было делать. Спасибо должен был ему сказать за науку, а ты, кретин, в драку с ним полез.
В следующее мгновение ему показалось, будто два человека, засевшие в нём, отбросив все приличия, заспорили друг с другом.
- Негде было, - говорил один.
- Как же негде? – вторил цинично другой.
- Кто ищет, тот найдёт. Помнишь, когда после демонстрации Таня к тебе в студенческую общагу пришла? Вот бы и попробовал. По крайней мере, раздеть-то её можно было тебе попробовать.
- А ребята, а праздничный стол, а преферанс?
- Ну, всё это можно было к Микелю перенести. Ребята бы поняли. Не идиоты же, в конце концов. Хорошо, пусть там не было возможности. Но ты с ней потом в пустой квартире оказался. Мог бы в отсутствие её хозяйки проявить своё мужское начало?
- Но ведь она собиралась уезжать.
- Да, тебе-то какое было дело до этого? Уехала бы позже. Или, может быть, совсем бы не уехала. Ну, ладно, а когда посватался и перед родителями «нарисовался»? Здесь-то уж сам бог велел переходить к любви плотской. А ты? Идиот. Одним словом и-ди-от… Брат Карамазовых… Ипохондрик юродивый… Даже Татьяна Шанина могла бы одолжить свою комнатёнку за безделушку какую-нибудь.
Евгений, расстроенный такой перепалкой, скомкал порванные письма и опустил их в мусорное ведро. Потом он положил в портфель какие-то умные технические книги и отправился на вокзал к своей пригородной электричке. До отправления поезда было ещё достаточно времени, и он решил идти пешком.
Город в своих повседневных заботах настраивал на умиротворённый лад. По тротуару, мимо него, шли серьёзные люди, которые, вероятно, размышляли о своих конкретных делах: о зарплате, о хлебе насущном, наконец, а не копались в своей душе и чужих душах.
Евгений, пройдя с квартал, несколько отошёл, однако злость на себя всё ещё не унималась.
- Хватит себе и близким голову морочить, - вертелось у него в голове.
- Тебе, кретину, - обращался он к себе, - надо лечить своё больное воображение. Тебе врач нужен, вот кто.
Это была неожиданная и свежая мысль. Он даже остановился, вероятно, чтобы причесать свои мысли, непроизвольно пошарил в маленьком карманчике пиджака, где у него когда-то лежала расческа. Но его рука достала из кармана лишь маленький клочок бумаги. Евгений развернул бумажку и недоумённо на неё посмотрел. На ней был записан адрес той прекрасной попутчицы, Ирины.
- Ещё одна заморочка, - пронеслось у него в голове.
- Тебе, милый мой, врач нужен. Ты больной. Тебе каждый день необходимо профилактическое лечение. Идиот – это очень серьёзно и надолго, - отчитывал он себя.
Евгений сжал в кулаке бумажку с адресом Ирины, и пошарил глазами ближайшую урну. Мусорной урны рядом не было. Тогда он тронулся, не разжимая кулака, до ближайшей урны. Возможно, лицо у него в это время было очень сосредоточенным, а взгляд напряжённо искал урну, как голодающий ищет рог изобилия.
А люди продолжали идти мимо, не обращая на него никакого внимания.
- Приятель, огонька не найдётся? – спросил его оказавшийся рядом мужчина.
Евгений взглянул на него. Весь его благодушный вид говорил: «Жизнь-то продолжается. А, чтобы она продолжалась так, как это ей положено, всего-то и надо лишь закурить».
Евгений свернул клочок бумаги, положил его назад в карман и достал спички.
Потом он сидел в своей пригородной электричке, чувствуя себя чуть ли не другим человеком.
- Хватит заниматься всякой ерундой, - увещевал он себя, - иначе действительно можно до психопатии докатиться.
- Вот, Валентина Ивановна уж точно знает, что надо завтра, что потребуется послезавтра. Сплошная реальность, и никаких фантазий. С ней всё будет определённо. Всё пойдёт по плану, и этот план будет расписан, возможно, до двухтысячного года.
Электричка подошла к его станции, и Евгений вышел из неё, уже твёрдо зная, что ему надо делать.
Казалось бы, что тот мелкий эпизод, когда Евгений чуть не выкинул в урну адрес Ирины, ничего не значил. Однако Евгений Михайлович знал, что это оказалось не так. Он поднялся на свой третий этаж гостиницы и, прежде чем пройти в свой номер, заглянул к дежурной по этажу.
- Второго одеяльца у вас не найдётся, - спросил он дежурную.
- Найдётся… Неужели у нас холодно? - засмеялась она.
- Я бы сказал, что не жарко, - ответил Евгений Михайлович, забирая поношенное шерстяное одеяло.
Он зашёл в свою комнату, бросил второе одеяло на свою кровать и, прежде чем включить телевизор достал чистый листок бумаги. Видимо, под впечатлением воспоминаний, ощутил потребность что-то записать. Вскоре на листке появились строчки.

«Подъёмы, потом падения…
То жизнь так нежна, то груба…
Ни в этом ли есть наслаждение,
Ни в этом ли наша судьба?

Вчера ещё были хорошими,
А нынче – как вороньё…
Покуда поля заброшены,
Слетаемся все на жнивьё.

Но «шарик» по-прежнему вертится…
Куда-то уходит зима,
И поросль зелёным засветится,
Порой, из-под кучи дерьма»

Евгений Михайлович поморщился, записав последнюю строчку, но, вспомнив фразу, кажется, В.В. Маяковского – «грубо, но зримо», переделывать написанное не стал.

* *
*
После путешествия по местам военных лет своего отца, Евгений испытывал, появившуюся неизвестно откуда, жажду конкретной деятельности. Весь световой день он проводил за каким-то занятием, как правило, во дворе родительского дома. Но главное было –  заготовить достаточное количество дров, чтобы у родителей не возникали проблемы с дровами в отопительный сезон.
Если хочешь что-то сделать быстро и добротно, то нужно с величайшим усердием подготовить все необходимые инструменты. Не следует жалеть на это своего времени. Затраченное на доводку и подготовку инструментов время всегда окупается сторицей.
Эти простые, но часто игнорируемые людьми, истины Евгений знал от отца с детства и старался, по мере возможности и своего терпения, им следовать.
Двуручную пилу надо точить мелким трёхгранным напильником, двигая его с усилием лишь вперёд, строго следя при этом за углом его наклона к полотну пилы. Такой, хорошо наточенной пилой, с успехом можно пилить даже одному. Собственно, так же точится и ручная пила – ножовка, та, у которой зубья развод имеют. Развод зубьев такой пилы должен быть очень ровным, не более двух-трёх миллиметров. А сделать его ровным – хороший глазомер требуется. Меньший развод подходит для твёрдых пород дерева – таких, как клён или дуб. Пилой с широким разводом сухой дуб вряд ли распилишь. Ну, а если распилишь, то уж точно вымотаешься.
Тонкие топоры, называемые плотницкими, плохо приспособлены для колки дров. Но если такой топор наточить как бритву, то рубить им сучки будет одно удовольствие. Таким топором можно также колоть ровные сосновые чурбаки. Сам процесс такой колки просто завораживающий по своей красоте.
Сосна хорошо колется вдоль своих упругих волокон. Если круглый чурбак предварительно расколоть на плитки небольшой толщины, что лучше делать колуном, то затем эти плитки удобно обработать плотницким топором.
В левую руку берётся отколотая от чурбака плитка, а в правую плотницкий топор. Затем эту сосновую плитку устанавливают торцом на большой чурбак, придерживая сбоку левой рукой. Далее дело техники точного попадания: каждый взмах правой руки с плотницким топором как бы отстёгивает ровное полено. Если это делать быстро и точно, то внешний эффект просто потрясающий, сравнимый, разве что, с цирковым фокусом.
Поленья из-под топора отбрасываются в кучу. Когда эта куча достигнет внушительных размеров, дрова нужно сложить под навес, в поленницы. Здесь тоже нужна сноровка и определённый опыт. Поленницы не должны кривиться, нависать или иметь пустоты.
Дров в доме родителей старались запасти как можно больше, так как дрова из поленниц, простоявших год или даже два, гораздо лучше горят. Евгений помнил времена, когда почти весь родительский двор был превращён в дровяной склад. Правда, такое состояние двора вызывало у отца дополнительную тревогу. Повидавший за свою жизнь много пожаров, он очень боялся такой напасти. Но, слава Богу, как-то от этого проносило.
Работа топором приносила не только материальный результат, выраженный в продукте готовом к употреблению, но также давала, в определённой мере, психологическое оздоровление.
Не даром, наверное, Владимир Маяковский когда-то красиво написал:
«Любовь – это, когда
До ночи грачей
Колоть дрова,
Силой своей играючи»
Шутил, разумеется, Владимир Владимирович, но ведь как оригинально.
Помахав топором и колуном с утра, но далеко не до ночи грачей, Евгений садился на лавку, порой не в силах от усталости шевельнуться.
Физическое восстановление молодого организма происходит быстро, и чем ближе к ночи грачей, тем больше Евгения начинала одолевать скука. Друзей, не связанных семейными заботами, у него в посёлке уже не осталось, а умные книги, которые он привёз из города, почему-то не читались.
В одну из таких минут скуки к нему подошла мать и сказала:
- Ты что всё сидишь? Пошёл бы куда прогулялся, развеялся. Вот, ведь, Валентина Ивановна приглашала тебя в гости. Сходи, поговори… Не укусит тебя. Она очень тактичная и приятная барышня.
- А, что, - встрепенулся Евгений. – Надо сходить, раз приглашала. Чаю попить, поговорить с грамотным и знающим человеком всегда на пользу.
- Ну, наконец-то, - отозвалась мать.
Добираться до дома, где Валентина Ивановна снимала комнату, было далековато. Но у Евгения был полуспортивный велосипед харьковского завода. Велосипед он приобрёл уже после окончания института. У этого велосипеда был переключатель скорости, ручные тормоза и удобное сиденье. Прокатиться на таком велосипеде было одно удовольствие. С велосипедом Евгению было проще – вроде как бы разминался, проезжал мимо и заехал на огонёк случайно.
Валентина Ивановна встретила Евгения как старого приятеля.
- Мимо проезжал и заехал? – жеманно спрашивала она, поглядывая на него как-то слегка исподлобья.
- И куда же ты, на ночь глядя, ехал?
- Ну, до ночи ещё далеко. В детстве я в это время с удочкой любил сидеть. Как раз вечерний клёв начинался.
- А сейчас не клюёт? – хитро улыбаясь, спрашивала она.
- Может, у кого-то и клюёт. Но не всё потеряно, думаю, что и у меня ещё клюнет.
Через некоторое время они уже непринуждённо болтали, сидя на лавке, расположенной у небольшого палисадника. Велосипед, прислонённый к городьбе и готовый в любую минуту спасти своего хозяина, стоял рядом. Совершенно не заботясь о впечатлении, которое он производил на Валентину Ивановну, Евгений, вытянув подальше от лавочки ноги, без умолку болтал своим языком. Ему надоело производить впечатления. Не собираясь ей сильно нравиться, он чувствовал себя раскованно и молол языком всё, что появлялось в его голове, а застоявшийся мозг теперь только успевал шевелиться. При этом ему удавалось выказывать начитанность, мешать вымысел с фактами, жонглировать двусмысленностями. Он сразу определился называть её Валентиной Ивановной. Хотя она была на два года моложе Евгения, но назвать её просто Валей у него почему-то язык не поворачивался.
Поболтав так около часа, он оседлал свой велосипед, помахав Валентине Ивановне на прощание рукой.
Так повторилось несколько раз. Монотонная физическая работа требовала психологической разрядки.
- Ничего особенного, - говорил он себе.
- Покалякаем… Ей тоже одной не сахар в этом медвежьем углу.
Под вечер он прикатывал на велосипеде к дому Валентины Ивановны и усаживался на лавку. Через некоторое время раздавался скрип калитки. Это выходила Валентина Ивановна и тоже садилась на лавочку. Поболтав с ней некоторое время почти ни о чём, Евгений спешил прощаться.
«Деревня – есть деревня, - думал он. - Одна баба пройдёт мимо, и уже по всей округе разнесёт, Бог знает что». Он резко вставал и говорил Валентине Ивановне «До свидания». Затем катил в сумраке вечера на своём верном велосипеде домой, наскакивая на корни деревьев тополиной аллеи. Дома он ещё долго ходил по двору, заваленному кучами дров, и курил сигарету за сигаретой.
Неизвестно почему, но рядом с Валентиной Ивановной он ощущал себя просто мальчишкой. Ему казалось, что она может слушать чепуху, которую он несёт сколько угодно долго. При этом она может не проронить ни слова, а только посмеиваться и улыбаться улыбкой воспитательницы детского сада.
Через некоторое время Евгений почувствовал, что его репертуар иссякает. Он уже всё рассказал ей о грибах, ягодах, произрастающих в здешних лесах, о разновидности рыб, плавающих в местной реке, а поэтому, размышляя, что же ещё можно ей поведать, сам надолго замолкал.
Может быть, нечто подобное испытывала и Валентина Ивановна. Не находя, или не желая найти, ничего интересного в своей прошлой жизни, она находила привлекательными повествования о главных врачах районных больниц, начальниках райздравотделов, партийных секретарях, которым, или родственникам которых, требовалась её врачебная помощь. Такие рассказы приводили Евгения в полное уныние. Чтобы не выказывать своего отношения к непонятной ему жизни, он, ссылаясь на незаконченные дела, спешил уехать.
Зато родители Евгения теперь успокоились: «Что ещё надо? Весь день во дворе трудится и вечерами не скучает. А там, Бог даст…»
Наступил октябрь месяц. Можно было ещё собирать в соседнем лесу опята с маслятами, но Евгению это уже надоело, и пора было думать о возвращении к городской жизни.
- Надо ещё с Валентиной Ивановной попрощаться, - решил Евгений.
Вечер только начинался. На улице было ещё светло, когда он подкатил к знакомому палисаднику. Евгений приткнул свой велосипед к заборчику палисадника, а сам уселся на лавочку. Через некоторое время ко двору вышла Валентина Ивановна. Она кутала свои плечи в тёплую шаль. Со стороны создавалось впечатление, будто её знобит.
- Как дела? – спросила она, усевшись на лавочке несколько поодаль от Евгения.
- Тебе, кажется, скоро уезжать, не правда ли?
Евгений кивнул, и ему показалось, что она с завистью посмотрела на него. Прощание становилось тягостным.
Чтобы как-то разрядить обстановку, он попытался фантазировать.
- Скоро здесь заметёт. Снега будет столько, что на велосипеде сюда не доедешь. Вас, Валентина Ивановна, на санях к больным станут возить. Это очень здорово. Помните, как боярыню Морозову?
Евгений искоса посмотрел на неё, но улыбки на её лице не заметил. Она лишь зябко повела плечами и ещё больше укуталась в платок. Он попытался сменить тему, инстинктивно ощущая, что надо постоянно о чём-то говорить.
«Вот, наконец, что-то наподобие улыбки появилось на её лице», - удовлетворённо зафиксировал Евгений.
Но улыбка вскоре исчезла. Она, подперев рукой подбородок, смотрела на него взглядом воспитательницы детского сада, будто спрашивая: «Ну, что ещё скажешь на прощание, фантазёр?»
Говорить ни о чём становилось всё труднее. Он рылся в кладовых своего сознания, пытаясь вытянуть уместные слова. Но их находилось всё меньше.
- А не пожениться ли нам с вами, Валентина Ивановна? Как Вы на это смотрите? – неожиданно, даже для самого себя, спросил Евгений.
Она ничего не ответила, а лишь хмыкнула, как-то немного громче обычного, и продолжала задумчиво смотреть на него.
Вернувшись в этот вечер домой, Евгений ещё долго бродил по двору между дровяными кучами, поглядывая на тёмные верхушки обступивших этот двор сосен. Ему думалось о том, что почему-то складывается у него всё не так, как у других людей.
Вечер ещё стоял по-летнему тёплый.
- Видно, бабье лето ещё продолжается. И совсем не холодно, - подумал Евгений, вспомнив, кутающуюся в тёплую шаль, Валентину Ивановну.
Во двор падал свет из широких решетчатых окон веранды. На веранде у Евгения была кровать, этажерка для книг и большой круглый стол с фигурными ножками. На столе стояла ламповая радиола «Латвия».
Евгений прошёл на веранду и включил приёмник. Он нажал на кнопку «КВ». Из приёмника послышался шум, а на фоне шума нечёткие хриплые голоса.
- Говорит радиостанция «БИ-БИ-СИ», - хрипел один голос.
И тут же его заглушал другой голос: «Вы слушаете радиостанцию «Немецкая волна»».
Евгений посмотрел на длинную пружинную спираль - антенну, прикреплённую гвоздиками к стенке веранды. «Если её растянуть или перевесить, то можно повысить избирательность приёмника», - промелькнуло у него в голове. Но его взгляд остановился на вешалке с висевшим там его пиджаком. Совсем недавно вернулся он в этом пиджаке из того незабываемого путешествия в Ленинград. Евгений подошёл к вешалке, опустил руку в нагрудный карман своего пиджака и достал клочок бумаги, который пару недель назад чуть не выбросил в урну. Он аккуратно его развернул и прочитал адрес Ирины. Перед его взором тут же возник её образ. «Почему-то вот с ней было весело и просто», - вспоминая, подумал он.
Весь оставшийся вечер Евгений провёл на веранде, сочиняя письмо той прекрасной попутчице. Потом он положил письмо в конверт, на котором вывел адрес своего общежития.
Время было уже за полночь, а на дворе стояла тёмная осенняя ночь. Но, чтобы не передумать с отправкой письма, он оделся и пошёл к железнодорожной станции, где находился почтовый ящик. Надо было пройти в один конец около километра. Тропинки совсем не было видно. Евгений постоянно спотыкался о корни сосен, стоявших на его пути, а каждый стук его каблуков сопровождался громким лаем дворовых собак. Но он упорно шёл. Может быть тогда, им овладела новая мечта, сопротивляться которой он был просто бессилен.
Теперь Евгений Михайлович точно не помнил, что он тогда писал Ирине. Но, кажется, смысл был следующий.
Во-первых, он написал, что перед его взором она промелькнула как прекрасный и неожиданный сон. Ну, а во-вторых, он написал, что даже если судьба их больше не сведёт, то всё равно он её будет долго помнить. Ну, а если он тоже ей понравился, то пусть она ему срочно напишет.
Евгений Михайлович, лёжа на своей кровати гостиничного номера города №, безучастно вглядывался в экран телевизора, и, вдруг, ему показалось, что вместо рекламного титра он видит другие строчки:

«Кто чувственных ждёт наслаждений,
А кто восхищается той,
Которая телодвижений
Не делает… Но вот с мечтой
Связана крепкою нитью,
Словно сама – та мечта,
Явленная по наитью.
Так принимай тогда
Эту живую реальность
Выше всякой мечты…
Ей и себе на радость…
Всё тогда будет… Лады?»