9 мая

Сегодня 9 мая. В этот день полагается вспоминать, радоваться и скорбеть одновременно.

Должен признаться, я не люблю всякое искусственное, временное, наносное, особенно тогда, когда оно прикрывается для солидности чем-то прочным, высоким и святым, поэтому все, что происходило вокруг праздника Победы в последние годы, вызывало — надеюсь, не только у меня — недоумение.

На сей раз я скажу не о том, главным образом, что Победу превратили в доходное политическое предприятие государственные шельмы и негодяи, хотя это и вызывает оторопь. В первую очередь меня как социолога-любителя смущает тот факт, что отмечание победы превратилось в слишком массовое явление без всякой на то явной причины, хотя событие с каждым годом отдаляется в истории все дальше.

Я неплохо помню празднование 50-летия Победы в мае 1995 года и скептическую реакцию своего деда-ветерана, ныне покойного: «Паскудство развели…» (Интересно, что бы он сказал сегодня?) Но ни тогда, ни годами позже я не могу припомнить того размаха сентиментальности, которое обуяло нынче и старых и молодых. При том-то, что молодые-то как раз, судя по возмущенным отзывам учителей, уже не знают, кто такие Ленин, Сталин, Брежнев, а тут такой вдруг интерес… Откуда?

Неужто в наших гражданах проснулась запоздалая любовь к предкам, истории, наконец, к отечеству?

Ну, если судить по качеству жизни тех же, еще живых ветеранов, которых, когда властям требуется с ними покрасоваться, вытаскивают будто из чулана на свет божий, по состоянию гражданских прав и свобод, по работе демократических институтов, по тому, как многие процессы в стране пущены на самотек, выходит, что это не совсем так, мягко говоря.

Поэтому, увы, у меня нет иного, более высокого, объяснения, кроме того, что эта парадная сентиментальность — явление искусственное, модное, раздутое властями в угоду своим мелкокорыстным интересам с расчетом на то, что именно такое — дармовое, праздно-безответственное — воспоминание придется по вкусу населению, сложившему с себя полномочия хозяина российской жизни.

В связи с вышесказанным радость от общественного движения у меня как-то улетучивается, но, однако, хотел бы предостеречь от крайности непринятия праздника Победы как порождения одного лишь официоза, потому что моды приходят и уходят, а событие в истории остается с нами. Правда, все все трудней становится определить, где заканчивается мода и начинается искреннее чувство.

Часто говорят, что победу во Второй мировой войне надо помнить. Не уточняют, правда, какой практический смысл дает память о той победе, ведь современную российскую армию вряд ли учат и вооружают с учетом ошибок, цены, которыми пришлось заплатить за триумф 9 мая 1945 года. И вряд ли в ближайшем будущем возможны такие войны, какие были семьдесят лет назад.

Так что дает память о победе?

Накануне 1941 года СССР был вооружен до зубов, причем самой современной техникой, превосходившей немецкую. Ради этого выпотрошили крестьян, чтоб зерно обменять на военные заводы. Мне часто приходилось спорить с оппонентами, одни из которых весьма убедительно утверждали, что характеристики советских танков были хороши лишь на бумаге, на деле же сильно уступали немецким; другие говорили, что успех немецкой армии был обусловлен ее выигрышным наступательным характером, вследствие чего немцы перемалывали советские эшелоны одним за другим, поскольку советская армия не успевала восполнять их численность.

Все это по отдельности казалось убедительно, но когда противоречивые данные собирались в мозаику большого разгрома, то все как-то меркло и никак не могло объяснить, как же случилась катастрофа 1941 года.

Накануне 1941 года пахло большой войной. О быстрой и победоносной войне слагали песни, печатали армейские разговорники по языку предполагаемого противника, заключали временные дружественные пакты, но многие понимали неизбежность войны. Но вот наступил 1941 год, и немецкий каток обратил советскую армию в страшное бегство. Красноармейцы в панике бросали на обочинах дорог сотни дорогостоящих танков, всякого оборудования, на которое по утверждениям советских плакатов труженики скидывались всей страной по копеечке. 1941, 1942 годы принесли страшные потери: миллионы погибали и оказывались в плену. Потом стали выправляться, и к 1944 году научились-таки воевать под присмотром загранотрядов.

Но в чем, собственно, особый советский героизм той войны, что об этом надо помнить семьдесят лет? Ведь мы не с марсианами воевали, а со средних размеров европейской страной, к тому же развивавшейся под прессингом репараций. И СССР не просто один на один воевал, а в сотрудничестве с крупнейшими державами мира — Великобританией и США. Германии помогали чехи, голландцы, итальянцы, венгры, румыны и другие по мелочи, но это не сравнится с мощью упомянутых держав. Но огромный, изначально заточенный под войну Советский Союз с трудом, кряхтя, четыре года выбивал окруженных недругами захватчиков, располагая почти неограниченными людскими ресурсами.

В чем же тут дело?

Ответ напрашивается такой. Сталинский бардак, трусливая безынициативность военачальников, нежелание населения сражаться за колхозный быт отстрочили неизбежную победу на несколько лет. Но почему этой неизбежной победой надо гордиться, хвастаться ею как величайшим достижением страны? Разве цена вопроса не стоит немым укором тем, кто беззаботно махает флажками на казенных парадах?

Сама по себе память о победе вряд ли предупреждает новые войны. Может, в общечеловеческой памяти и откладывается информация, что война в принципе грозит вымиранием роду человеческому, но вот конкретная память о Второй мировой войне не спасает от новых, пусть мелких войн, так как больших войн с применением ядерного оружия уже быть не может.