Мои бабушки и дедушки

Владимир Правдин
 
                МОИ БАБУШКИ, ДЕДУШКИ
                Часть 1

Если бы у меня были в живых мои бабушки и дедушки, а их было, как это устроено в этом мире – по две бабушки и по два дедушки, одна бабушка – мамина мама, другая – папина мама, один дедушка – папа моей мамы, другой дедушка – папа моего папы,  то я любил бы их, заботился о них, дарил бы им в дни их рождения подарки и желал бы им быть здоровыми, и жить долго, долго. Но, они уже не живые. Мои родители – Правдин Михаил Иванович, и Правдина Мария Терентьевна. Моя бабушка и мой дедушка по линии мамы: Евдокия Васильевна, и Терентий Степанович. Моя бабушка и мой дедушка по папиной линии: Анна Петровна, и Иван Гурьянович Правдин. В первую половину жизни человек мечтает, строит планы на будущее, живёт ими; с годами он всё чаще вспоминает далёкое прошлое, как бы, не желая прощаться с ним. При этом мы сознательно или подсознательно ищем в себе наследственные черты своих предков, перебирая их умозрительно.
Все мы являемся пра, пра, пра, пра,  ……. пра, пра, пра,…..правнуками Адама.

Начну по порядку. Вот что рассказывала моя мама о своих родителях: мой дедушка по маминой линии – Курышов Терентий Степанович родился в 1852 году, умер в 1905 на 54 году жизни. Его родиной было село Багрово, недалеко от города Симбирска (ныне г. Ульяновск). Первые годы своей жизни Терентий, до отмены крепостного права, до 1861 года, как и все сто шестьдесят душ помещика Багрова был крепостным. После смерти родителей, крепостных крестьян, Степана Курышова и Анны, Терентий переехал в г. Сызрань, нанялся в кучера  к богатому купцу Андриянову, и вскоре стал заправским ямщиком, считался наездником первой руки, неоднократно завоёвывал призы на скачках. Мастерски играл на балалайке, и даже изготавливал их. В двадцать лет Терёша выглядел славным парнем: был среднего роста, худощав, на голове копна вьющихся волос, живые глаза, мягкий нрав; с ним было легко. Дело своё знал хорошо. Однажды Андрианов катал в модной карете своих друзей, тоже богатых купцов Дуровых, у которых была горничная Дуняша Утенькина, оставшаяся сиротой после смерти её родителей: матери – Марфы, Красновой по рождению, и отца – Утенькина Василия, уважаемого в округе кузнеца. Друзья решили познакомить Терентия Курышова с Дуняшей Утенькиной, горничной у богатых купцов Дуровых. Вскоре и совершилась помолвка, а через неделю свадьба. Хозяева выделили для них первое необходимое: бельё, посуду, отдельную комнату в людской, а через полгода молодые сняли квартиру. Годы шли и шли; благополучная, дружная семья Курышовых прибывала, родились шесть детей, четыре мальчика, и две девочки, последним ребёнком – Маруся, моя мама, Мария Терентьевна, по рождению Курышова. Однажды Терентий жестоко простыл – воспаление легких, из кучеров ушел, нанялся садовником. Умер от травм, полученных во время пожара 1906 года, уничтожившего значительную часть деревянных построек города Сызрани.

Моя бабушка по маминой линии – Евдокия Васильевна Курышова, урождённая Утенькина, из мещан, для нас, её внуков, просто Дуся, вынянчившая нас, родилась в 1858 году, умерла в 1940 году на 82 году жизни после травмы, полученной в результате случайного падения с лестницы второго этажа нашего дома. Евдокия Васильевна, Дуняша, родилась и выросла в семье известного в округе уважаемого кузнеца Утенькина Василия и Марфы, дочери молотобойца Краснова. Марфенька, не получив благословения отца, тайно венчалась с Василием. Дочку свою, мою будущею бабушку, назвали Дуняшей. В молодости Дуняша была недурна собой: полная, круглолицая, с чуть-чуть вздёрнутым носиком. Была бойка и строга, среди подруг считалась недотрогой. После смерти родителей, чтобы прожить, пошла в люди: устроилась горничной у богатых купцов Дуровых. Смекалистая и расторопная, Дуняша, вскоре стала любимицей хозяев, и переведена в экономки. Дуняша, почти неграмотная, сохранила здоровье до глубокой старости, жила со своей младшей дочерью Марией, имела волевой характер, (мама рассказала, что в первые годы её семейной жизни из-за каких - то конфликтов с зятем, моим папой, на несколько месяцев уходила к дальним родственникам); любила справедливость, была заботливой матерью пятерых детей – трёх мальчиков и двух девочек, одна из которых, Мария стала моей мамой. Мы, дети, я и мои две сестры, Валя и Вера с младшим братом, Игорем, слушали тихий голос Дуси: по вечерам она усердно молилась за стенкой, где была кухня с русской печкой. Я не помню, чтобы она часто ходила в церковь. Однако, как рассказывала мама, когда Маруся  училась в воскресно-приходской школе, ставился спектакль «Смерть за царя», где Маруся пела арию Антониды, каждое воскресенье Дуся брала её на службу в церковь. Всех нас, кроме Игоря, Дусей, тайно от папы крещены в церкви, папа был беспартийным из «сочувствовавших», как тогда называлось, не верующим, однако, открыто не спорил с Дусей относительно её веры. Дуся была страстной поклонницей чаёв: грузинского, травяных, знала в них толк, у неё всегда было несколько маленьких чайничков с разными чаями. Мелко измельчив морковь, сушила, готовила таким образом заварку. (Интуиция подсказывала ей, что чаи, настоянные на  травах – целебны, она, как бы, предвидела, что в будущем фитотерапия с использованием таких трав, как, например, адонис, девясил, чистотел, и другие, найдёт себе применение в доказательной народной медицине). Бабушка обладала удивительной способностью подмечать главное в характере людей. Около года у нас жили два маминых племянника, у которых умерла мать, родная сестра моей мамы, Настя; одного из них Дуся нарекла быть «офицером», другого «барином», а когда видела в окно нашего соседа, всегда хмурого и сердитого, члена партии, она говорила: «смотрите, вон идёт «нехристь».  В сорок восемь лет Евдокия Васильевна осталась вдовой с шестью детьми. Все свои невзгоды она пережила стойко, но стала жаловаться на сердце и усталость. Еще бы, от большой семьи осталось только две дочери, Настя,  Мария, и два сына, Фёдор и Василий. Она вела скромное хозяйство, жила с дочерью на заработок Маруси, работающей телефонисткой в городском комитете партии, потом, после учебы – воспитателем, увлеченно, творчески работая заведующей в детском саду. Все годы, вплоть до кончины, Евдокия Васильевна была под неустанной заботой моей мамы.

Мой дедушка по линии отца – Иван Гурьянович Правдин, крестьянин-середняк, родился, по моим расчетам, в 1875 году и умер в 1954 году в селе Кашпир, в восьми километрах от уездного города Сызрань. Это был хозяйственный, бережливый, запасливый, трудолюбивый, как и положено быть русскому крестьянину. В начале двадцатых годов, в голодные годы в Поволжье он переехал всем своим скарбом и семьёй  на выселки, однако через несколько лет переехал работать в г. Сызрань. Работая статистом, на станции ж/д. он, пока не купил квартиру в городе,  каждое утро ходил из выселок на работу пешком. Последние годы перед пенсией работал стрелочником; его пост находился на входе к станции Сызрань со стороны московского направления; он встречал и провожал грузовые и пассажирские составы. Когда я приезжал домой на зимние, или летние каникулы из Москвы, то из окон вагона старался увидеть дедушку, стоящего с флажком у своей стрелочной будки. Семья Ивана Гурьянович состояла из шести человек: сам, жена Анна Петровна, три дочери: Матрёна, Ольга, Любовь и сын Михаил – мой отец. Иван Гурьнович – человек обстоятельный, рассудительный. Из статуса крестьянина перешел в другой социальный слой – горожанина, сохраняя при этом бытовой патриархальный образ жизни. Общение с рабочими железной дороги, интеллигенцией привели его к активной  деятельности. Вскоре вступил в партию, читал запоем газеты, «Правда» и «Известия», комментируя вслух прочитанное жене, ничем ему, строгому мужу, не  возражавшей, и никогда с ним в пререкания не вступавшей. Получился своеобразный жизнеспособный симбиоз людей разного склада убеждений. Анна Петровна, необыкновенно добрая душа; более мирного, тихого, покладистого существа, свет не видывал, она ни в чем не перечила мужу, они жили мирно, я не слышал в их разговоре никогда повышенного тона.
Глубоко верующая, она ходила по воскресеньям на службу в церковь, усердно молилась дома; перед тем, как приступить к еде, тихим голосом, или молча, про себя, читала не долгую молитву; закончив, Бабанна (так мы её называли) не спеша перекрестится, перекрестит пищу на столе, и после этого мы приступали к еде. Дедушка в это время сидел, терпеливо молчал, ожидая, когда она завершит молитву. Накрывала на стол, подавала блюда, но хлеб нарезал дедушка, обхватив буханку, прижал её к груди одной рукой, другой размашистым движением к себе, с чувством достоинства двигал ножом.
Со мной, с ребёнком, а затем и со школьником, она не говорила  о Боге, да я и не спрашивал, по правде говоря, считая её поведение естественным, как само собой, разумеющимся. Признаюсь, что по своему легкомыслию я не расспрашивал ни её, ни дедушку об их прошлом, о чем очень сожалею, и описываю то, что я видел и слышал своими ушами и видел своими глазами; наша семья, жила этажом выше, а двор был общим. 
С высоты истории мне стало видней: мне оказывалось больше внимания, чем другим внукам; ведь я был единственным, (не считая моего младшего, малолетнего  брата, Игоря) дедушкиным внуком от единственного сына – моего папы, Михаила. Я вспоминаю поучительные, бытовые дедушкины наставления, например: Вова, ходи  босиком, да не по асфальту, а по земле, по траве, или показывал, как колоть дрова, как держать топор, как широко расставлять ноги, чтобы не травмироваться. Его рачительность проявлялась во всём: когда я помогал пилить двуручной пилой дрова, и спрашивал, почему такие короткие, он объяснял: хозяйка просит пять полешек, какие бы они не были длиной. Дедушка был убеждён, что экономить следует во всём, особенно, в бытовых мелочах, считая, что и от малой течи тонут и большие корабли.
В годы войны, когда материальная помощь нашей семье была особенно необходима, дедушка подарил мне на день рождения годовалую овечку, за которой я усердно ухаживал. Потом, мы держали еще пару овец; мы с сестрой Верой заготавливали на зиму сено для своих питомцев. Это было делать не так просто: мы переходили  вброд Воложку, за ней простирались обширные заливные луга, где мы, скрываясь от объездчика в высокой траве, охраняющего свои владения, скрытно нарезали вязанки сочной травы. Бабанна научила нас пользоваться серпом; до сих пор на мизинце левой руки у меня остался шрам от лезвия серпа, полученного во время учебы работы с серпом. Более того: дедушка решил научить меня резать на мясо овец, от чего я отказался, но он настоятельно просил меня наблюдать, как это он делает. Я до сих пор ярко с содроганием вспоминаю последние предсмертную дрожь несчастного животного, и струю алой крови, с напором вытекающей из шейной аорты овцы. Восемьдесят лет моей жизни не стёрли эти воспоминания. Слава Богу, в жизни мне не довелось повторять подобные опыты. Собственно говоря, каждому любящему своих воспитанников, да и не только воспитанников, свойственно сознательно и бессознательно создавать по своему образу и подобию характеры из окружающих его людей. Наверно, дедушка изо всех сил хотел передать мне по наследству своё исключительное трудолюбие.
Во время войны у нас с мамой (старшая сестра Валентина была замужем, младшая сестра Вера отрабатывала годы после окончания фельдшерско-акушерского училища) был земельный участок, как и у многих, где мы выращивали, в основном тыквы волжского сорта громадного размера. Я привозил урожай на тележке, которую мне давал дедушка. У него тоже где-то за городом была земля; он с крестьянским усердием её обрабатывал, выращивая разные овощи. Я чувствовал его поддержку. Износил ботинки, подаренные  дедушкой, изготовленные из толстой старого, вероятно дореволюционного образца кожи, и этим гордился. Как-то в зимнее время мама сшила мне практически не изнашимые брюки из суконного материала, подаренного бабушкой.
Я чувствовал заботу и внимание деда и бабушки, особенно после того, как умер мой отец в 1937 году, мне в это время исполнилось восемь лет. Помню хорошо: играя во дворе, я поглядывал на входную дверь, ожидая, когда Бабанна приоткроет щелку двери, и поманит меня пальцем, чтобы покормить меня, или угостить чем - нибудь вкусненьким; сам я стеснялся напрашиваться на угощение. Был период моих увлечений – четвёртые, пятые школьные годы – читать книги о путешествиях – Жюль верна. Дома мама не разрешала читать в поздние часы, но с готовностью позволяла ночевать у Бабанны. Там я, сидя или лёжа на печке, на тёплой лежанке, согретой недавно протопленной русской печью, при свете керосиновой коптилки, тайно от мамы, жадно читая полное собрание сочинений Жюль верна. Воспроизводя в памяти взаимоотношения мамы, и дедушки с бабушкой, считаю, что мама была идеальной снохой, и жила с ними без всякого рода конфликтов и недоразумений.
Я уже написал, что мне неизвестны прошлые биографические подробности дедушки, но однажды увидел у него в доме пожилого мужчину, очень внешне похожего на Ивана Гурьяновича, с такой, же укладистой, но седой бородой. Говорили, это был его брат, отбывший срок где-то на Колыме или Соловках, что у него было добротное хозяйство, и лошадь. Вообще. Надо сказать, что тридцатые годы – годы взаимной подозрительности в обществе, витавшей в атмосфере, даже в школьной среде; мы, подростки чувствовали таинственную скрытость присутствия невидимых врагов прятавшихся где-то наверху. На обложках школьных тетрадей среди типографских узоров ученики находили, изображения фашистских знаков, тыкая пальцами, показывая друг другу эти фантомы.
Первое декабря 1934 года; я, пятилетний мальчик видел маму и папу, прильнувших к радиорупору, внимательно, с волнением слушающих последние известия – покушение на первого секретаря ленинградского обкома Сергея Мироновича Кирова.
1936 – 1939 годы. Гражданская война в Испании, поражение испанской республики, и свержение правительства народного фронта силами военно-оппозиционной националистической диктатуры под предводительством генерала Франсиско Франко.  Глубокого политического смысла в этих событиях я, конечно, не мог понять, но чувствовал напряженность вокруг меня. Головной убор – испанка стала в городе модной среди подростков, говорили, что сотни испанских детей были вывезены из Испании в СССР. Все эти события мы, в школе, воспринимали патриотично, с надеждой, что наши победят. Школьная пионервожатая включила меня в городскую радиопередачу, где я дуэтом с другим мальчиком исполнял песню, где были такие слова: «…кони сытые бьют копытами, встретим мы по сталински врага». Таков был общий, боевой  настрой, окружавших меня людей, по крайней мере, в школе.
Я непроизвольно отвлёкся от темы «мои бабушки и дедушки». Я с почтением отношусь к моим  предкам. Могу убеждёно утверждать – они неплохо владели даром адаптации, противостояния жизненным испытаниям, и выживания к меняющимся внешним условиям существования. Я глубоко сожалею, что не смог впоследствии выразить, и отплатить материально благодарностью бабушке и дедушке за их заботу и любовь ко мне.
На последнем курсе учебы в МВТУ мама известила меня о смерти, сначала Бабанны в 1948г, затем дедушки Ивана Гурьяновича Правдина. Царство им небесное.