Окопная война

                ОКОПНАЯ ВОЙНА

      Прекратились снегопады, ослабли морозы,  выглянуло солнце и стало по-апрельски тепло, хотя на самом деле  идёт самая середина зимы - начало января. В отличие от средней и северной России, где  солнце в это время  совершенно не греет, здесь  оно пригревает даже сейчас. От его лучей ощущается тепло,  и на склонах местами  начинает подтаивать снег. Однако это тепло вместо радости причинило нам много хлопот: талые воды хлынули в блиндажи и окопы, превратив нашу жизнь в сущий ад.
   Глинистая почва раскисла, в окопах вода местами стоит по колено, в блиндаже где мы спим - по щиколотку. То ли из-за этой непролазной грязи, то ли из-за случающихся здесь морозов, а скорее всего одновременно из-за всего этого, развалились купленные мной в Москве ботинки фирмы Hummer. Их внушительной цены и солидного внешнего вида хватило где-то на четыре месяца тяжёлых осенне-зимних новороссийских условий. Один раз эти ботинки спасли мне ногу, когда я неосторожно захлопнул крышку моторного отсека боевой машины пехоты. Тогда удар тяжеленной крышки пришёлся по стальным вставкам в носке ботинка, поэтому вместо раздробления кости я отделался всего лишь ушибом и временной хромотой.
    Теперь же, с наступлением холодов подошвы ботинок дали многочисленные трещины, а на днях на одном из них подошва оторвалась, образовав сбоку ботинка большую дыру. В голове завертелись мысли: что делать? Ведь в дырявой обуви долго не протянуть  в сырости и холоде... Просить у ротного увольнение и выбираться в ближайший город? Получить увольнение с боевой позиции очень трудно, дорога в город и обратно обойдётся где-то в тысячу рублей, да и продаваемые там сейчас берцы служат обычно не более двух месяцев при цене в несколько тысяч рублей.
   Поразмыслив, пошёл я за пять километров по то таящему, то вновь начинающему подмерзать снегу в расположение нашей опорной  части, чтобы получить там вместо развалившихся ботинок обыкновенные кирзовые сапоги. При этом постирать и просушить толстые шерстяные носки не было никакой возможности, и получив сапоги, пришлось напяливать новенькие кирзачи на грязные и мокрые носки. Это было неимоверно противно, но  грубые сапоги после продырявившегося Хаммера показались мне просто райской обувью! Хотя размер сапог оказался на единицу больше моего, тем не менее с толстыми носками они оказались мне как раз впору. По пути назад  я быстро согрелся от хотьбы, ноги больше не мокли от снега, их не холодила эта отвратительная, постоянно просачивающаяся снаружи, сырость.

    Здесь я опять горячо благодарю всех, чьими усилиями армия Новороссии снабжается надёжной, проверенной не одним поколением и не одним десятилетием, обувью - кирзовыми сапогами.
     Большое вам спасибо, добрые люди! Большое спасибо нашим соратникам из движения "Новороссия", нашим начальникам и командирам. Вашими усилиями мы бесплатно снабжаемся добротной обувью, которой так не хватало в прежние времена! Исторические описания пестрят упоминаниями о плохих солдатских сапогах, вынуждавших в прошлых войнах не брезговать даже обувью убитого противника. Мы же избавлены от этой беды вашими стараниями, вашими заботами и попечением.
Ещё раз - огромное вам солдатское спасибо!


   Кирзовые сапоги... в них я отходил два года срочной службы в Советской армии, их я опять одел  в армии Новороссии. За этот без малого сорокалетний срок у кирзачей появилась лишь одна небольшая новинка: застёжка сбоку голенища, позволяющая легко подогнать его под размер икроножной мышцы. Приспособление маленькое, но очень удобное. Благодаря ему можно быстро заправить в сапоги хоть толстые зимние ватные штаны, хоть тонкие летние брюки с одетым под них термобельём.
   Помнится,  был у нас на  срочной службе  один украинец, которому из-за узости голенищ пришлось их расшивать. Теперь же этот недостаток устранён, и мы вновь имеем отличную солдатскую обувь, избавляющую от необходимости каждый Божий день путаться в шнурках, что особенно неудобно как в темени и тесноте блиндажей,  так и в скученнности других наших расположений, нередко имеющих двухъярусные нары. Одно лишь пожелание хочется высказать: надо бы больше сапог 40-42 размеров.

    ...Вернувшись на свой боевой рубеж, я дополнительно разогрелся заготовкой дров. Топор, как известно, лучше шубы греет, вот я и отправился с топором в лесопосадку, состоящую из деревьев акации и кустов бересклета. Надо сказать, что местная заготовка дров сильно отличается от таковой в средней и северной России. В новороссийских степях мало естественного леса, вместо него есть искусственно посаженные лесополосы. Растущая в них акация уже перестояла свой срок, почти каждое дерево поражено сердцевинной гнилью. Однако при этом древесина акации очень тверда и крепка, её трудно пилить в морозы, особенно трудно поддаётся пиле  засохшее на корню, но при этом не упавшее на землю дерево акации  -  сухаль.  Даже бензопила берёт его с большим трудом, цепь её при этом быстро тупится. Такие сухали мы обычно обходим стороной, поскольку бензопилы у нас нет и пилим мы обыкновенной "дружбой-2", то есть самой обычной двуручной пилой, о которой в других областях России стали уже забывать.  Явно перестоявшими были и посаженные когда-то в лесополосе кусты бересклета. Их кривые стволы, порой согнувшиеся под прямым углом, часто достигали толщины в руку, а то и ещё больше.  От них шло множество молодых побегов образующих труднопроходимые заросли.
    Заготовка дров была нашим обычным повседневным делом, занимающим почти всё светлое время, свободное от боевого дежурства. В двух наших буржуйках хорошо горели живые акация и бересклет, сухали же мы берегли для растопки. Конечно, на всякий случай для этой цели у нас имелся мешочек артиллерийского пороха, но мне, чьи предки были сплошь лесными жителями, как-то уж очень стыдно было не суметь развести огня обычными средствами. Поэтому всякий раз я припасал сухого хвороста, досушивая его затем на наших буржуйках до того, что он легко загорался от огонька обычной зажигалки. Мало-помалу моему примеру последовали и соратники из  местных ополченцев. В часы короткого отдыха я рассказывал им о моих родных хвойных лесах: о красавицах мачтовых соснах, о могучих сибирских кедрах, о высоких тёмных раскидистых елях, под зелёным пологом которых есть засохшие ветки сохраняющие сухость в любую, даже самую промозглую и сырую, погоду. Эти ветки легко воспламеняются и жарко горят, позволяя развести в лесу костёр даже во времена осеннего ненастья, при котором мелкий дождь-сеянец умудряется вымочить всё вокруг.

   Но как быть здесь, в новороссийской степи, где ёлок нет совсем? Один выход подсказал мне соратник из Луганска, пожилой воин-ополченец с позывным  "Леший". Бери, говорит, перекати-поле. Сначала мне не верилось, что вымоченные под мокрым снегом и дождём веточки перекати-поля будут легко загораться, но на деле они оказались ничуть на хуже сухих еловых веток!  Однако сейчас перекати-поля оказалось очень мало. Пришлось изыскивать другие средства, и тут выяснилось, что на растопку отлично идут веточки акации с многочисленными стручками. Стручки легко воспламенялись в любую погоду, поэтому мы не бросали в лесополосе кроны сваленных деревьев, а тащили их целиком к нашим блиндажам, так же сложенным из брёвен акации.

  Предвкушая предстоящую просушку у горячей печки, я в этот раз работал особенно усердно. И правда, в этот вечер мы протопили блиндаж так, что пришлось раздеваться до нижнего белья. Обувь у соратников хоть и не развалилась, но промокала, а дождь со снегом вымочил всю нашу верхнюю одежду. Все мы рады были хоть как-то разложить свои вещи на просушку, хотя раздеваться-одеваться в тесном блиндаже, не позволяющем даже выпрямиться во весь рост, было очень неудобно. Особенную трудность доставляли наши неповоротливые зимние бушлаты. Будучи тяжёлыми сами по себе, за день они вымокали и  тяжелели еще больше. Сырые рукава бушлатов снимались с большим трудом, вдобавок стаскивать их приходилось сидя.     Наконец мы всё-таки развесили наши вещи  для просушки. Всё вроде бы хорошо, всё вроде бы прекрасно: жар натопленной печки выгоняет сырость из одежды и хворь из тела, но...
      Подбрасывая среди ночи дрова, вижу падающие с потолка капли. Они капают на одеяло под которым спит соратник Евгений. Тот, ничего пока не замечая, громко храпит. Присмотревшись, замечаю ещё одну протечку крыши блиндажа. По счастью обе они находятся по краям, поэтому, разбудив Евгения, мы сдвигаем свои лежанки из-под падающих сверху капель. Тут наступает черёд моей смены, и я ухожу на пост.
   Погода новороссийской зимы очень неустойчива. То ударят морозы, то повалит снег, то налетит дождь, то облака опускаются на самую землю и ползут по ней, насыщая воздух мелкими водяными капельками. При этом видимость  резко снижается, составляя порой менее ста метров вдаль, тем самым затрудняя наблюдение за местностью.    Все эти природные явления очень быстро сменяют друг друга. Так как смена погоды сопровождается сильным ветром, то он дует здесь очень часто, почти непрерывно. Высокая влажность делает его пронизывающим, пробирающим до самых костей так, что даже при положительных температурах приходится одевать зимние тёплые вещи, вплоть до ватных штанов и бушлата с утепляющей подстёжкой. Ветер режет глаза, не даёт поворачиваться лицом навстречу к нему, поэтому с поста приходишь насквозь продрогшим.
   На этот раз ветер нёс мокрый снег с дождём, и вернувшись, я вместо прежних двух точек протечки нашей крыши увидел целую капЕль. Сдвигать лежанки из-под них было уже невозможно, наши одеяла и матрасы вымокли, в одном месте от стены отвалился кусок сырой глины, перепачкав лежавшие рядом автомат и бронежилет. В другом месте падающие капли вымочили и перепортили медикаменты, мой рюкзак с лежащими в нём документами так же оказался мокрым.   Всюду сразу  вылезла эта ужасная, липкая, всепрони¬кающая грязь с запахом цемента. Опять всё в грязи: оружие и личные вещи, инструмент и ящики с боеприпасами, одеяла с матрасами и посуда. Грязь проникает всюду, она оказывается даже на внутренней стороне бушлата и наручных часах.
    Вода  сочится  и понизу, стекая в нашу землянку тонкой струйкой из примыкающего ко входу хода сообщения. Эта струйка среди раскисшей жижи так же упорно стремится к нам, преодолевая все возводимые на её пути преграды и образуя на полу глубокую лужу.      
    И вот   сижу я, весь промокший и продрогший, в нашем несчастном блиндаже  и взираю на хлюпающую под ногами воду,  на клочок серого, хмурого неба видимого из-за откинутого в сторону одеяла, закрывавшего вход в блиндаж. Низ одеяла пропитался грязной жижей, делающей его во время морозов жёстким словно лист жести. Такое промороженное одеяло перестаёт плотно прилегать к полу и стенкам, поэтому упускает тепло и пропускает внутрь блиндажа холод. Однако сейчас одеяло отмякло, отяжелело и стало так плотно "обнимать и целовать" каждого проходящего через него, что все мы вымазались в грязи с ног до головы, став грязнее самых последних бродяг. Пришлось откинуть его  на раскисшую глиняную насыпь, где одеяло продолжает исправно пропитываться грязью.
    Умыться или хотя бы помыть руки с мылом, побриться, почистить зубы в этих условиях - ничего кроме горькой усмешки такие мысли сейчас не вызывают. И сколько же ещё это будет длиться? Неизвестно... командиры  нам об этом не говорят, потому что не знают ничего сами.  На что же надеяться, чего ждать, как и откуда придёт облегчение если, конечно, оно придёт вообще?
    Изменится погода? Полно те, в середине зимы лето всё равно не наступит... Может быть, нас сменит другое армейское подразделение? Об этом никто ничего толком не знает. Если и сменит, то когда? Не в ближайшие дни - это уж точно. Так как же быть, на что же надеяться? Выходит - не на что...
    Вспоминается прочитанный мной где-то небольшой отрывок об измученных, грязных, обросших и обовшивевших солдатах,  находившихся в сходных условиях. Они потеряли уже не только надежду, но и всякую волю  к жизни вообще. В их глазах читалось лишь одно: "когда же конец?" Конец, судя по всему, самой жизни, а не её обстоятельствам...     Не помню ни автора этого отрывка, ни места и времени описываемого, но зато остро чувствую смысл  изложения.
   Вот она, проклятая нашими дедами и прадедами, окопная война! Вот она, во всей своей "красе" и "великолепии", то есть в своём настоящем ужасающем образе, в своей кошмарной действительности. Вот оно, идущее от начала времён проклятие земного бытия!
   В сердце начинает закрадываться какая-то совершенно особая, неизбывная тоска. Хмуро молчат и мои товарищи, испытывающие, судя по всему, те же чувства. Нам не хочется делать ничего: ни чистить оружие, ни пилить дрова, ни готовить пищу, ни набивать снег в чайник для получения воды. Какая-то противная вялость и безразличие овладело нами...   Такое дурное расположение духа современные психологи называют депрессией, и здесь очень важно не поддаться ей, а вступить в схватку со своим плохим настроением.
Чем оно вызвано? Обосновано ли оно, оправдано?
Да, вполне. Оно вызвано тяжёлыми внешними природными условиями и неизвестностью.
    Что можно в этом случае сделать? Многие скажут: "принять сто грамм".  Но для устранения явления потребно устранить порождающую это явление причину. В данном случае она была только что названа: это неблагоприятные природные  условия и неопределённость, вызванная отсутствием известий о будущем. Если принять внутрь какое-то количество алкоголя, то что даст этот приём в  отношении указанных выше причин?
   Спирт улучшит погоду? Уберёт грязь? Осушит блиндаж, прекратит капЕль с потолка? Высушит и сбережёт наши вещи? Наконец, алкоголь поднимет температуру окружающего воздуха, согреет, даст силы стоять дальше? Спиртное поможет определить день, когда сюда придёт подмена и нам можно будет отправиться в тыл, на отдых?
    Мне становится смешно. Алкоголь может быть и создаст видимость тепла, но ведь на самом деле он нисколько не согревает, а лишь создаёт ощущение "сугрева" за счёт расширения кровеносных сосудов кожи, что обеспечивает ей увеличение кровотока, ощущаемого как прилив тепла. Таким образом, люди грубо обманывают сами себя, не зная или не желая признавать очевидного.     Но если алкоголь лишь обманывает, то что же делать, как быть? И тут на память приходит прочитанное и слышанное о предыдущих войнах, бывших в истории нашей страны.