Аромат чайной розы гл. 7

      … Ощущение безмерного, беспредельного счастья не покидало меня все двадцать четыре часа в сутки. Какими словами можно выразить то чувство необычайной прохладной легкости в груди и щемящего замирания сердца только при одной мысли о том, что есть человек, которого ты любишь, и который любит тебя? Как невозможно описать словами свет,заливистый смех ребенка, аромат цветка, так и невозможно подобрать слова, чтобы  описать это всепоглощающее чувство любви. Но одновременно с мыслями о  счастье, дарованной мне свыше, все чаще и чаще стали появляться мысли о нашей дальнейшей судьбе – неумолимо приближалось время, когда заканчивался срок службы, и Владимиру необходимо было уезжать.
- Ты поедешь со мной?- однажды неожиданно спросил он.
     И тут  мой мозг  вышел из любовного паралича, в котором он находился с момента нашей встречи. Он вдруг  решил, что пришло его время управлять моей судьбой, уверенно и  настойчиво потеснив господствующие доселе чувства и эмоции.
- Да,- потупив глаза ответила я. И немного помедлив, твердо добавила - Но только после согласия твоих родителей.
- Это совсем не обязательно, приедем вдвоем, и никто ничего нам не сделает.
- Нет, так я не согласна - с обидой ответила я и поспешила перевести разговор на другую тему.

    Некоторое время спустя он опять вернулся к этому разговору. И опять я ответила, что поеду с ним только при условии, если за нами приедут его родственники или он съездит домой и приедет за мной с согласием его  родителей.
-Но ты понимаешь, что в таком случае всё может случиться?- с нотками раздражения в голосе и, делая упор на слове «всё», спросил он.
- Что «всё»? Что может случиться? Что?-  почти выкрикнула  я,  где-то в глубине души догадываясь, о чем идет речь.

    Живя с момента своего рождения в Закавказье и Средней Азии, я прекрасно   знала, как там народ ревностно   охраняет свои законы и обычаи. Будь то семья интеллигентов, как у Владимира, или семья крестьянина в отдаленном  селении – закон предков почитался и соблюдался неукоснительно. Ни одна уважающая себя девушка не посмеет переступить порог дома своего возлюбленного без родительского благословения. И никогда сын не пойдет против воли своего отца. Я живо представила себе картину, когда мы оба, явившись без предупреждения,  стоим под пристальным и грозным взором его отца и слышим осуждающий ядовитый шепоток его родни за моей спиной. И как я вынуждена буду уйти с позором из его дома одна, если ... Нет, такого я допустить не могла. Нет, нет и нет! Но, боже мой! Каких трудов и душевных мук мне стоило сказать это – нет…

    …И вот он все-таки наступил, этот безжалостный день расставания. Накануне мы долго и горячо спорили, но так и не пришли к единому решению проблемы – Владимир настаивал на совместном отъезде, я же категорически не желала ехать без гарантий, что мы там обязательно поженимся и, кроме того, я не хотела  бросать учебу в университете. А этот вопрос у нас пока не обсуждался. Может быть, я тысячу раз была неправа, но быть «привозной» нежеланной невесткой в семье я не хотела. В конце концов, Володя решил пойти к моей маме и обо всем переговорить. И вот тут у меня внезапно подкосились ноги и я медленно, как-то по-старушечьи, осела на стул. В носу странно защипало, мгновенно пересохло во рту - я была на грани потери сознания. Что-то странное творилось со мной, как будто произошла мгновенная перезагрузка и я со стороны увидела и себя, и  Володю, который продолжал еще что-то говорить, но я его не слышала. Однажды, в момент сильного нервного напряжения я уже испытывала что-то подобное. В голове тяжело заворочалась  тягучая мысль: «Это всё. Это конец. Мы больше никогда не встретимся. Никогда не встре-тим-ся. Никогда. Ни-ког-да. Ни-ког-да…» Я никак не могла избавиться от этой мерзкой, липкой мысли. Она сверлила мне мозг, сдавливала сердце, не давала дышать. Всю дорогу до дома мы обменивались односложными фразами, как будто берегли слова для серьезного и очень важного для нас разговора. Но чем ближе мы приближались к моему дому, тем больше во мне  росла уверенность в бессмысленности этого предприятия. Мое состояние вызывало во мне тревогу и удивление одновременно: я как будто постепенно впадала в анабиоз. Движения и речь замедлились, появилось несвойственное для меня в экстремальных ситуаций спокойствие, граничащее с равнодушием. Скорее всего, это происходило от ощущения безысходности: я понимала, что уже вряд ли смогу повлиять на ход событий – он уедет один. Боже! Как же трудно принять такое важное решение и быть уверенной, что оно единственно правильное!  Маленькая, совсем крохотная надежда у меня все-таки была: вдруг мама со своим богатым жизненным опытом поможет мне сохранить мою любовь. Вот возьмет и скажет такие желанные слова: «Брось все! Наплюй на условности! Уезжай! Сбереги свою любовь!» На что надеялся Владимир, я не знаю. Внезапно  подлая мыслишка, что он хочет подстраховаться на случай своего предательства  буквально пригвоздила меня к асфальту. Резко остановившись, я спросила:
- Зачем ты идешь со мной?
- Как зачем?
- Да, зачем? Что ты хочешь услышать от моей матери? Или ты хочешь подстраховаться на случай, если не приедешь за мной? Ты хочешь, чтобы тебя не считали подлецом? Ты для этого идешь? – произнесла я трясущимися сухими губами.
- Что ты такое несешь? Ты хоть понимаешь, что ты такое говоришь? Ты себя слышишь? Я люблю тебя! Но ты же сама отказываешься ехать со мной. Я просто должен обговорить все с твоей матерью.

       Мама не была удивлена нашему визиту: она знала о сложившейся ситуации и о моем решении дождаться согласия родителей Владимира. Но такой я ее еще  не видела  никогда: на лице была маска  спокойствия  и отчужденности, странная язвительная полуулыбка не сходила с ее губ в течение всего разговора. А разговор  совсем не  клеился: говорили обо всем и ни о чем конкретно. Даже бокал вина, предложенный матерью «за знакомство», не смог разрядить обстановку. Все слова Владимира натыкались на холодный  взгляд  матери, как бы  говорящий: « Ишь, чего удумали!» Я же все это время молча сидела и, не отрываясь, смотрела на него – я понимала, что это последние мгновения, когда он рядом, когда могу слышать его голос, видеть его глаза, маленькую родинку над губой. Ощущение надвигающейся потери с каждой минутой все сильнее и сильнее сжимало мою грудь. Я не понимала, о чем конкретно шел за столом разговор, я не могла ни на чем другом сосредоточиться, кроме одной мысли: «Мы никогда больше не увидимся. Это конец. Он сейчас уедет, и мы больше никогда не увидимся…» Из этого оцепенения меня вывел вопрос матери:
- Так ты согласна именно сейчас  ехать  с ним?
- Нет, сейчас я не поеду,- хрипло ответила я.
- Ну вот, ты слышал? Это ее решение. Изменить что-нибудь я не в состоянии,- как-то очень поспешно сказала мама.- Так, дочка, иди-ка на кухню и завари  нам свежего  чаю.

      Я отрешенно смотрела на  шипящее пламя газовой горелки – там, за моей спиной  решалась моя судьба. Но исход мне был уже ясен. Обрывки фраз  («все может быть...», «не считайте меня…», « ей надо учиться…», «вы меня поймите…»), долетающие до меня из комнаты, уже не могли ранить меня. Другая боль, причиняющая неимоверные страдания,  прочно поселилась во мне – в груди как будто что-то стало обугливаться и сворачиваться в жесткий комок с острыми рваными краями. Войдя в комнату со свежезаваренным чаем, я поняла, что пока я была на кухне, в комнате что-то произошло. Что-то очень значительное. Это было заметно по натянутому молчанию, по напускному спокойствию  матери, по быстрому тревожному взгляду Владимира.
- Ну, что ж, мне пора,- сухо сказал он, резко вставая  из-за стола.- Провожать меня не надо, поздно уже.
- Я все-таки провожу тебя. Хотя бы до остановки, - твердо произнесла я.
      Надо было найти в себе силы преодолеть пространство от дома до троллейбусной остановки. Всего каких-то двести метров до той черты, переступив которую у меня начнется новая жизнь – без него. Невыносимо было осознавать, что скоро, вот уже сейчас он уедет и неизвестно чем все это закончится: суждено ли нам быть вместе или мы расстаемся навсегда. Все эти мысли змеиным клубком крутились у меня в голове, и каждая из них больно жалила меня в самое сердце. И оно не выдержало: остановилось, замерло, когда в темной глубине улицы появилась маленькая светящаяся точка приближающегося троллейбуса. Прикрыв ладонью губы,  кривившиеся  от сдерживаемых из последних сил рыданий, я почти беззвучно прошептала «Не уезжай!» Но он уже ничего не слышал. Поставив ногу на ступеньку и держась за поручень с шумом и скрежетом закрывшейся двери троллейбуса, он в последний раз оглянулся и кивнул мне на прощание. Как тогда, в библиотеке, при нашей первой встрече. Вот и все. Я еще долго стояла в оцепенении в кружевной тени огромной чинары, тихо и как-то очень бережно осыпающей меня крупными жухлыми листьями. Листья медленно и плавно, словно убаюкивая мою воспаленную душу, кружили в прохладном ночном воздухе…

       Через месяц, перед самым Новым годом,   приехал отец и забрал маму с сестренкой в Новосибирск. Я осталась заканчивать учебный год с тем, чтобы потом с потерей года перевестись в какой-нибудь подходящий ВУЗ: с курса на курс ни одно российское  высшее учебное  заведение  студентов-вечерников из среднеазиатских республик не переводило. Жить я стала у нашей хорошей знакомой Веры Ивановны, одинокой пожилой женщины. Она покупала  продукты, готовила еду и поджидала меня по вечерам с учебы или с работы. Мы вместе делали по утрам гимнастику, стирали, убирали в квартире и слушали пластинки с ее любимыми  цыганскими романсами и моими любимыми «Голубыми гитарами». Но все это я проделывала как робот – с момента отъезда Володи я не получила ни одной весточки от него и ни о чем другом я думать не могла. Сначала я каждый день заглядывала в почтовый ящик, надеясь обнаружить в нем заветный конверт. Потом мне пришла в голову мысль, что он после холодного приема матери не решается писать на домашний адрес, и я стала ходить на главпочтамт. Но в окошке «до востребования» меня ждал только один ответ: «Вам, девушка, еще пишут». Через два месяца мытарств я, наконец, поняла, что мне не напишут никогда. Внешне я старалась никак не выдавать своего состояния, по-прежнему улыбалась, весело болтала с друзьями-однокурсниками, только очень боялась споткнуться – от любого резкого движения головой слезы, постоянно переполнявшие глаза, начинали безудержно литься по щекам, и тогда приходилось нести всякую чушь о соринке в глазу, о недосыпе и еще черт знает о чем!
        Жизнь учит, что лучшее средство от хандры и депрессии – это работа. И я стала загружать себя оформлением тематических стендов, литературных викторин и «Дней поэзии». Кроме того, необходимо было до моего отъезда в Новосибирск привести в порядок библиотечный фонд – огромная недостача, так ловко «втюхнутая» мне  при передаче  материальных ценностей, висела на мне в виде кругленькой суммы. Ежемесячно по правилам я могла списывать ветхую литературу в  небольшом объеме, что я и стала регулярно делать. Но недостающее количество книг было так велико, что к моменту моего увольнения я не успела списать их все, и пришлось идти к начальнику политотдела с повинной головой. Инцидент  был успешно разрешен и акты на списание подписаны, но только после ужина в кафе с вином,  водкой и шашлыками на четыре персоны (учитывая еще заместителя начальника политотдела, меня и комсорга Петюню, оказавшего помощь в организации  этого мероприятия).

      Однако рабочий день рано или поздно заканчивался, и надо было идти домой привычным маршрутом - мимо Оперного театра до остановки «Университетский бульвар». Грустно было проходить мимо розовой клумбы, грустно и больно – столько воспоминаний было связано с этим местом…
    Осенью вновь я вернусь в наш заброшенный сад,
    Там, где розы стыдливо молчат у пруда.
     Розы молчат. Розы знают, что ты их не коснешься,
     Розы знают, что ты не вернешься сюда.
     Поплачусь я розам, но что толку, ведь розы немы…
     Ароматом ответят мне только-
     Что тогда им оставили мы? Ты не придешь…
     На росу тихо падают слезы,
      И метели укутают грезы мои. Ты не придешь…
Эти стихи  как нельзя лучше отражали мое душевное состояние.
 
    …Успешно сдав сессию, я забрала документы в деканате и стала собираться в дорогу. Больше меня в этом городе ничего не удерживало. Разве что воспоминания. Провожать меня на вокзал поехала Наташа с Мишкой, Вера Ивановна и Петюня. На перроне мы, неуклюже скрывали волнение перед разлукой навсегда: что-то обещали друг другу, пытались бестолково острить и нервно посматривали на часы, отсчитывающие последние минуты нашего общения. Выбрав подходящий момент, я отвела Петра в сторонку и спросила: « Ты можешь мне что-нибудь сказать о…» Он не дал мне договорить. Повернувшись ко мне в пол-оборота и отведя взгляд в сторону, он сказал: « Не вспоминай про него. Не надо. Забудь. Вот уедешь - и забудешь. Обещаешь?» Подошел поезд, ребята помогли  занести  вещи в вагон. Я уже собралась войти следом, как услышала, что кто-то на перроне  зовет меня по имени. « Лю-да-а-а! По-до-жди-и!» Сердце оборвалось в груди! А вдруг это…Пробираясь сквозь толпу, ко мне спешил Арыслан – сын Великого Каракалпакского народа. « Вот! Это тебе! На память! Ну и чтобы скучно не было в дороге» - запыхавшись сказал он, протягивая мне  книгу Ленгрена юмористических « Жизненных советов». « И это тоже тебе! Она такая же, как ты…,ну, это…, в общем...» - смущенно пробормотал он, протягивая мне прекрасную желто-розовую розу. «Спасибо, Арыслан, ты настоящий Лев» - сказала я ему, целуя его вмиг покрасневшие бронзовые щеки…

      ….Всю дорогу я засыпала и просыпалась, глядя на розу, мерно покачивающую своей прекрасной головкой в такт перестуку колес. И в такт колесному перестуку в голове звучали слова « Уедешь – забудешь, уедешь – забудешь, уедешь…» Да! Да! Да! Уеду! Уеду! Но забуду ли?..

        На перроне Новосибирского вокзала приветливо махали мне руками мама и сестренка. Началась суета с багажом, прощание с попутчиками, какие-то вопросы,  какие-то ответы. Уже направляясь к выходу, я оглянулась – на столике в кефирной бутылке одиноко стояла моя роза. С нее медленно, один за другим осыпались желто-розовые лепестки…
 
      А своего принца я все-таки встретила. Был он, правда, не на белом коне, а на легком тарахтящем мотоцикле «Минск». И повез он меня не в сказочное тридевятое королевство, а в самую что ни на есть пустыню, где была организована сказочная рыбалка!Но это уже было совсем в другой жизни. Прошло тридцать восемь лет, и в нашем саду благоухают прекрасными цветами тридцать восемь кустов роз – по одному за каждый год счастливого брака. Есть среди них и несравненная «Глория Дей», роза с удивительно ароматными желто-розовыми лепестками, свернутыми в тугие прохладные бутоны. Говорят мы с ней похожи?..