Помню - рукописная версия акции Бессмертный полк 3

Самая главная достопримечательность Ленинграда

Вот пусть нам Любаша расскажет о своих девчонках. Где вы были летом?
- На весенних каникулах мы с Олей ездили в Ленинград. Бесплатный билет за прошлый год у меня пропадал. А Саша с Юлькой сидели дома. Там Сашина тетя живет. Столько нам историй рассказывала! Интересный человек! В войну ее в Германию угоняли, после войны из-за этого учиться не дали. А не озлобился человек, злом не напитался. В последний день я спросила Олю, что ей больше всего понравилось в Ленинграде. Сказала, что понравилось слушать рассказы тети Маруси и играть с ее внучкой Ирочкой. Для наших дочерей общение – самое главное.
 
*   *   *

Самая большая достопримечательность Ленинграда.

На весенних каникулах Саша и Юлька отпустили нас с Олей в Ленинград. Отпустили еще и потому, что у меня пропадал железнодорожный бесплатный билет на двоих, его нужно было использовать до конца марта.
Вечером, после обширной культурной программы мы пьем чай в огромной кухне новой квартиры Сашиной тети Маруси. Я расспрашиваю ее о жизни в военной Германии. Оля уже большая, пусть и она послушает. Они сидят, обнявшись с Ирочкой - внучкой тети Маруси и слушают.
- Сколько же времени Вы провели в Германии? – спрашиваю я.
- Да вот считай. Угнали нас в феврале сорок второго. Мне тогда семнадцать лет исполнилось. А приехала домой в январе сорок шестого.
- Почему же так поздно домой вернулись?
- Помочь нужно было фронту нашему. Освободили нас в начале сорок пятого. Хозяйства кругом богатые. Вот и стали мы для нашего фронта работать. Масло, молоко, сыр, овощи. Видела бы ты, как мы все в этот последний год трудились!
- Как вас к хозяину распределили? Чем кормили, что вы делали?
- Сама знаешь, в начале войны оглянуться не успели, как вся псковщина под немцем оказалась. Наши хутора, правда, не очень жаловал. Топь кругом, болота, леса. Боялись они. Но старосту выбрали. Наблюдали за хутором с вышки в бинокль. Поля не разоряли, скот не трогали. Колхозное поделили, староста так велел. Голову, говорит, за каждую колхозную животину сниму. Хороший к нас был староста, мама нашу однажды спас. Хлеб убрать заставили. По-хозяйски, как к своему относились. Это потом, в конце войны, когда их второй раз из наших мест вышибали, поняли они, что чужое оно все. И хутора, и поля наши сожгли, и людей, где могли расстреляли. Но всего этого я уже не видела. Неожиданно нас собрали, в один день.
Когда их увозили на грузовиках, тетя Маруся и с родными местами, и с жизнью распрощалась. Никак не думала, что живой вернуться удастся. Привезли в одно местечко, выгрузили. Польша это теперь, а тогда все под немцем было. Данные на всех у них, видно, с собой были. Деревенских – на фермы отправили. А девушку из Ленинграда, которую война на хуторе нашем в гостях застала, в магазин к хозяину направили. Повезли их вчетвером на одной тележке. Обрадовались они, думали, вместе будут. Но, нет, всех разным хозяевам раздали.
Не издевалась хозяйка, жаловаться не на что. Им даже отдельно не готовили. Ели то же, что и хозяева, только на кухне, конечно. Но хозяйство уж очень большое было, а работница всего одна – тетя Маруся.
Прежде чем в поле выехать в шесть утра, она должна была десять коров выдоить, в хлеву у них убрать, дать корм птице, овцам, свиньям. А их было видимо-невидимо. В шесть утра она уже с ног валится, а день только начинается. В поле работали от зари до зари, потом опять – коровы, уборка. Больше трех часов в сутки спать не приходилось.
- Вспоминаю сейчас, обидно становится. Самые лучшие годы для любой девушки каторжному труду отданы. Но, с другой стороны, грех роптать. Из тех, кто на заводы попал, многие домой не вернулись, - тетя Маруся говорит все это, покачивая головой на каждой фразе. Не слезы, а тонкая улыбка не сходит с ее губ. Она была очень красива тогда. Она и сейчас красива яркой красотой зрелой женщины. Черные волосы, черные глаза.
- В начале войны домой написала. Если дойдет, думаю, хоть дома знать будут, что жива пока. А через полгода ответ пришел. Грядки тогда я возле дома пропалывала. Выходит хозяйка, конверт мне подает. На штампе – Гамбург. Откуда, думаю. Стала читать, а там все о доме, о маме.… Даже сейчас я это ощущение помню. Глянула я в ясное солнечное небо, а оно – черным показалось. В обморок упала. Хозяйка на меня ведро воды вылила.
- Читаю я это письмо, и глазам своим не верю. Пишет моя учительница, Анна Григорьевна, как у нас партизаны орудуют, как староста им помогает. Испугалась я. Если, думаю, это письмо прочитали, никого уже в живых не оставили. Потом уж узнала, что Анна Григорьевна письмо это с каким-то поляком передала, а он его в Гамбурге в почтовый ящик опустил. Так на груди эту единственную весточку из дома и проносила до возвращения домой.
Встречалась я иногда со своими из хутора. Даже в Кенигсберг с хозяйской дочкой ездили. Сын их там со своей частью несколько дней был. Так они продукты ему передавали. А одну дочку побоялись. Видно отправить.
- А у хозяев никто не приставал, не безобразничал? – спрашиваю.
- Некому было. Остались самые ветхие старики, да мальчишки по двенадцать, тринадцать лет. Так и их к концу войны забрали. Потом фронт все ближе и ближе подходил. Вот тут-то мы горюшка и хлебнули. Забрали нас от хозяев и на окопы направили. Еды почти не давали, а работа на холоде. Как мы выжили, до сих пор удивляюсь! Кто послабее, там и остался. А мы со своей деревенской закалкой и это вынесли, выжили.
- Да ты, наверное, наслышалась о нашем довоенном житье-бытье.  Бедный был колхоз, на трудодни мало чего приходилось. Спасибо еще, за отца пенсию назначили, погиб он на железной дороге. Так мы за эти деньги кое-что из одежды могли купить. Руки-то рабочие у нас в семье одни были, а рта – три. Тяжело жили. Летом грибов, ягод наберешь, картошки наготовишь, свеклы вместо конфет. – Оля и Ирочка засмеялись. – Да, дорогие мои, ни сахара, ни конфет. А не заготовишь, так к весне с голоду опухнешь. Потому и у немцев выжили. Привыкли без деликатесов жить. Вспоминаю еще случай такой, когда к весне у нас и свеклы-то почти не осталось. Все уже поштучно распределено, сколько можно съесть в день. Поставили как-то на всех пару свеколок в печку запечь. И тут приходят активисты наши. Зерно искали. А какое у нас зерно? Голь перекатная…. Поискали, поискали.… Нет ничего. Так главный нашу свеколку из печи достал, на землю бросил, и сапогом раздавил. Не знаю, наверное, обидно ему стало, что ничего не нашли, или начальником показать себя хотел. Так что мы еще до немцев со своими горя хлебнули. Теперь смешно даже этот случай вспомнить. Ведь не дворяне, не буржуи мы были, чего уж с нами-то бороться. А вот что-то его заставило нашу свеклу растоптать.
- А после войны первые годы еще хуже жили. Дома-то все разорили, сожгли. В землянках жили, а зимы-то у нас суровые. Все тогда разорено, разграблено было. Только подсобные хозяйства и спасали. Картошку посадишь, полоску ржи. Сушеную свеклу размочишь, водица сладенькая получится. Клюквенный кисель, или морс на ней сделаешь. Горьковатая она, конечно от свеклы, но едим, и ему рады. Мяса почти не видели. Картофель кончится, ячмень толчем. И все не дождемся, когда первую морковку выдернуть можно будет.
Потом мужчины с фронта вернулись, дома по очереди рубить стали. Правда, какие дома, так, на одну комнату, лишь бы не в землянке жить. Лучше и лучше жить стали.
Замуж я вышла. Шофером он был. Сын родился. Думала, что счастливее меня человека на свете нет…
В один год и мужа и сына потеряла. Сначала муж умер, сердце у него слабым оказалось. Потом сын под машину попал. На моих глазах попал. Помутилось у меня все в голове, как будто умом тронулась. Но людям спасибо, умереть не дали. Год как во сне прожила. Потом Петя меня пожалел. Тоненькая я в молодости была, как тростиночка. Поженились мы. Аня и Володя один за другим родились. А муж недолго пожил. Фронтовые раны открылись, так и похоронила я его. Дети его так и не помнят.
Тетя помолчала и добавила:
- Мало я этого женского счастья видела. Одна радость – дети хорошие выросли. А уж внучка Иришка – это моя любимица.
…Я уже не раз, отвернувшись, смахиваю украдкой слезы, а тетя Маруся все покачивает головой, да улыбается уголками губ, загадочной улыбкой Моны Лизы.
- Учиться не пришлось. Не дали после войны. Как же, в Германии была, может быть, завербована уже…. А я хорошо до войны училась. Отличницей была. Со вторым мужем в Ленинград перебрались. Чтобы квартиру получить, дворником пошла. На судьбу не жалуюсь. Труда никогда не чуралась. Чистоту всегда наводить любила. Люди и уважали. Муж умер, так мне на двух работах работать пришлось. А тогда ведь, чтобы на вторую работу устроиться, нужно было с первой работы разрешение взять. А чтобы его дали, нужно было не просто убирать, а «вылизывать» все. Вот так всю жизнь, в работе недостатка не было. А теперь вместо той ведомственной квартиры две государственных квартиры получили. Мы в этой двухкомнатной с Аней да с Иришкой живем. А Володе с Ниной однокомнатную дали. Значит, оценило государство мой простой труд, Приятно это.
Сейчас перед пенсией перешла в аэропорт работать. Хочется пенсию побольше заработать. Заработки больше, но и работа более тяжелая. Молодые сюда не идут. Я понимаю, молодые уборщицами по большой нужде идут, когда, например, ребенка оставить не с кем. Вот она до ухода мужа на работу за два, три часа уберет все, а потом весь день дома. А в аэропорту весь день от часу до часу находиться надо. Разлили, разбили, рассыпали, натоптали. Так весь день трешь и трешь эти сотни квадратных метров. Автоматизация, конечно, видела, небось. А все равно, тяжело. Организм у меня крепкий, а ноги.…  Идешь домой, а они уже не гнутся в коленях. Не знаю, кто там работать будет, когда все пенсионеры со старой закалкой уйдут. А посменная работа нас устраивает. Аня сейчас администратором гостиницы работает. Мы с ней так смены подобрали, чтобы кто-то все время с Иришкой дома был, а это – великое дело. И то хорошо, отработал свои двенадцать часов, и двое суток дома.
- А знаешь, Верочка, - после долгой паузы говорит тетя Маруся. – Германия эта, окопы, землянки, все это вроде в другой жизни было, или было так давно, в каком-то далеком далеке. А вот детство, ягоды грибы, лес, речушки наши, озера, любовь моя разнесчастная, молодость, вроде только что было.… А жизнь уже прожита.
Тетя Маруся сидит за кухонным столом, уронив крупные, натруженные руки. И, всматриваясь в ее глаза, в красивые, правильные черты лица, я вижу ее совсем молодой…. Человек не хочет помнить страшного, жестокого, его существо отвергает эту память о войне. Но воспоминания эти живы. Живы не только в тех, кого коснулась война, но и в нас, в наших детях и внуках.
- Ты посмотри, Верочка, какую нам квартиру дали. Один холл метров четырнадцать будет. Вот я и говорю Ане. Буду помирать, здесь мою кровать поставь. Просторно здесь, воздуха много.
- Ой, мама, да что ты глупости говоришь. Ты еще на пенсии лет тридцать поживешь, у нас все долгожители в родеу.
- А еще лучше на даче умереть. Нам тетя на псковщине дом завещала. Дачу теперь там всей родней сделали.
- Господи, она умирать никак не пристроится. Да ты еще Иришкиных детей замуж выдавать будешь, - смеется Аня.
В последний вечер мы пьем чай с черничным пирогом. За эти дни мы с Олей осмотрели очень много самых разных достопримечательностей Ленинграда. Всего не перечислишь. Я видела у нее слезы на глазах, когда нам показывали документальный фильм о военном Ленинграде, когда она рассматривала военные тетрадки тех лет…
- Скажи, Оля, Какое у тебя самое сильное впечатление от этой поездки. Что тебе больше всего запомнилось? Что больше все понравилось? – спрашиваю я ее. – Ну, подумай, что? – повторяю я, заметив ее нерешительность.
- Если честно, честно? – спрашивает она.
- Конечно, честно.
- Мне больше всего понравилось играть с Ирочкой, слушать рассказы тети Маруси, - И все дружно смеются.
- Значит, мы с Ирочкой и есть самая главная достопримечательность Ленинграда, - с гордостью говорит тетя Маруся.
А, по-моему, моя Ольга познала одну из важнейших человеческих мудростей. Счастье человека заключается в общении с другими людьми.
Почему мы интересуемся подробностями жизни великих людей? Мы хотим познать, каковы они были в общении. Хотим познать природу тончайших связей между людьми. Благодаря которым и существует человеческое общество. В музеях, за прекрасными полотнами живописцев мы тоже хотим видеть отголоски человеческого общества той, или иной эпохи.
В последний наш приезд уже в Санкт-Петербург мы были в гостях у тети Маруси. Она совсем не изменилась. Но из квартиры практически не выходит, да и телевизор не привыкла смотреть. Много  жизненных мудростей таила в себе тетя Маруся. В современном положении вещей она не винила ни правителей, ни депутатов Госдумы:
- Да если бы мы ждали, что нас накормят, или нам что-нибудь сделают, так половина России перемерли бы от голода и от холода в землянках. Ленивый народ стал! Разве сейчас кто так работает, как я всю жизнь хоть в Германии, хоть здесь, в России, работала. Не нужно ничего ждать, надо браться и делать. А у нас все президенту пишут! Да он что ли вон те кучи мусора – показала она с балкона, - к вам убирать приедет, милые вы мои? Или вот Володя рассказывает. Он ведь техник по обслуживанию самолетов. Предполетная подготовка. Еще в Советское время в Белоруссии это образование получил. Так вот смены у него нет. Болеть ему даже нельзя. Нет в России такого учебного заведения, чтобы техников готовили. Все теперь коммерческое, экономят на техниках. А мы потом удивляемся, что аварии самолетов одна за другой происходят.