Помню - рукописная версия акции Бессмертный полк 4

Военные годы в тылу. Страшное и смешное - отрывок из романа "Шаг спирали".

Мой отец Сергей не был призван в Армию. У него был незаживающий свищ копчика. Но всю войну он почему-то прятался в подвале и от наших, и от немцев. Конечно, тогда забирали всех. Кто не был призван в Армию, рыл окопы, работал на наших, или на немцев.
С одной стороны, было хорошо то, что отец остался дома, что на несколько семей с детьми мал мала меньше был хотя бы один мужчина. Ночью он мог сделать по дому и во дворе тяжелую мужскую работу, а днем он выделывал кожи, шил чувяки, бурки. Но это было опасно. НКВД часто проводило рейды. Они могли заявиться в любое время суток. Главный садился к столу, бряцал о стол револьвером и спрашивал:
- В доме есть мужчины?
А остальные разбредались по комнатам, шли в подвал, и, как они думали, осматривали каждый уголок. Только тайных уголков в нашем доме было очень много. Они никогда не обнаружили ни одного из них. А, кроме этого под подвалом была большая яма, у которой прятались все мы от бомбежек, отец – во время обысков. В остальное время там прятали выделанную отцом кожу и «сырье», из которого он ее выделывал. Там же хранились запасы продуктов, которые тоже норовили забрать как «наши», так и немцы.
В самый разгар боевых действий «кожевенного сырья» практически не стало. Люди не держали и не били скот. Нужно было как-то выживать. Женщины придумали шить чувяки и бурки из старых вещей. Мать с кем-нибудь из сестер покупала на рынке старые пальто, ватники, фуфайки.
Дома их всем миром распарывали, отстирывали, утюжили, кроили и шили все, что только могло из этого получиться. Однажды, распарывая старую фуфайку, они обнаружили иностранные бумажные деньги, доллары. Их было так много, но отец был неумолим:
- Сжечь сейчас же! Ты понимаешь, что это – смерть не только для меня, но для всей! – кричал он, хотя никто и не возражал против этого.
Деньги сожгли сразу же. Мы, дети, их даже не видели, но нам строго настрого запрещено было даже вспоминать об этом происшествии. Мы даже не успели подумать о том, какие блага можно было бы приобрести где-нибудь «там» за эти деньги. Для нас эти деньги значили одно – смерть для всех, потому что для «валютчиков», которые тогда осмеивались иметь иностранные деньги, было лишь одно наказание – расстрел!
Но отцу было скучно, и через некоторое время он привел в подвал Ивана «Куцего», которого прозвали так за маленький рост. Мать ругалась:
- Нас всех и за тебя одного перебьют, а ты еще собутыльников собираешь.
«Куцего» ей удалось отправить к жене. Но еще через несколько дней ночью пришел «Баландист», которого прозвали так за многословие.
Его положили на узенькую больничную кушетку в коридоре возле кухни, где стояло ночное ведро-туалет. Пробегая ночью по малой нужде, я подумала, что под ногами хрустит сахар, но это были полчища вшей, которые расползались от «Баландиста» во все стороны. Через неделю у всех зачесались головы.
Вшей вычесывали на белую простыню, ловили и били. Искали их и непосредственно в голове, положив друг другу голову на колени. Еще хорошо щелкали под ногтями созревшие гнезда вшей – белые гниды. Но такая борьба со вшами не приносила видимого успеха, и отнимала много времени. Кто-то подсказал матери, что можно избавиться от вшей с помощью керосина. Керосином намазывали волосы на голове, заматывали тряпкой, и потом голову мыли хозяйским мылом, которое тоже было в дефиците. После этой процедуры детские уши опухали, кожа на них слезала хлопьями. Ощущение было такое, что кто-то покалывает эти несчастные уши иголочками.
Из какого-то тайного уголочка я услышала тихий разговор сестер о том, что «Баландист» служил немцам. Это была новая угроза для жизни разросшейся семьи, с трудом выживающей в те годы. Какие подозрения в связях с немцами могли упасть на наш дом!
«Баландист» постепенно забирал власть в доме в свои руки. У отца он брал деньги и приносил четверти с самогоном. Пьяный отец был агрессивен, и на уговоры матери отвечал грубостями и выгонял ее из подвала. «Баландист» подливал масла в огонь, говоря отцу, что мать отца не уважает. Наконец мать не выдержала. Это был страшный день, когда мать пошла в подвал, выгнала «Баландиста», пригрозив ему тем, что заявит на него в НКВД. Выгнав его из дома, она на глазах отца разбила четверти с самогоном. И тогда отец достал ружье, которое они прятали на всякий случай. Вдрызг пьяный и обезумевший от решительных действий матери, он гонялся по кругу нашего дома за ней с ружьем, стреляя в нее. Потом он убегал перезаряжать ружье в подвал. Там он свалился с узкой и крутой лестницы, сильно ушибся, но ничего себе не сломал, так как пьяным в этом плане всегда везет. Это происшествие было и страшным и смешным одновременно.
Во время войны в нашем доме в основном жили сестры моей матери. После войны они разошлись по своим домам, но стали собираться сестры отца. Они считали, что у них есть право на этот дом. Так как дом был куплен до войны моим отцом, и братом Дмитрием, который из оккупированной немцами территории отправился сначала во Францию, а потом в США.
Особенно много хлопот было с отцовской сестрой Надей. Ежедневно несколько раз за ночь она двигала кровать в своей комнате. Ее безумие было странным. Утром она выглядела совершенно нормальной, и на просьбы матери не передвигать ночами кровать отвечала ей совершенно спокойно:
- Знаешь, у нее нет ног. Просто обыкновенная голова, и передвигается она медленно. Я сплю полчаса, просыпаюсь, а она почти рядом. И я должна передвинуть кровать на другой конец комнаты. Тогда я могу спокойно спать еще полчаса. И так всю ночь до рассвета. А ты просишь меня не передвигать кровать. Нет! – задумчиво говорила она. – Я не могу не двигать кровать ночью.
Отцу приходилось водить дружбу с начальником уголовного розыска, с прокуратурой, чтобы его не трогали, чтобы не приходили с обысками. Однажды отца вызвал начальник уголовного розыска Карп Никитович, который часто бывал у нас в гостях, и показал письмо. В нем говорилось, что отец убил всех детей Нади. Их кровь разбрызгана по стенам, и каждую ночь он пилит в подвале их кости. На стенах подвала действительно была разбрызгана краска, а отец каждую ночь работал в подвале, пилил, строгал, вручную выделывал кожу. Письмо не было анонимным, Надя поставила свою подпись.
- А если бы это письмо попало кому-то, кто не знает всего о твоей сестре? Что ж ты меня подставляешь, дорогой ты мой!
Днем Надя тоже вела себя странно. Она запиралась в своей комнате, много времени смотрелась в зеркало и мяла свой подбородок. Полный решимости, отец решил поговорить с ней.  Когда он зашел в ее комнату, она выпрыгнула в окно. У нас был обычный одноэтажный дом, но окна были довольно высоко от земли, и она сломала себе руку. Все ругали отца: «Зачем было ее трогать!»
У родителей было много интересных друзей, которых они "прикармливали", чтобы отец опять не сел в тюрьму за выделывание кожи. Среди них выделялась очень красивая судья Ираида и начальник уголовного розыска Тучин. Была целая история о том, как она выдернула документ о конфискации дома. Как она любила играть со мной. Юмор тех лет, как мы, дети любили слушать их черный юмор из тайных комнат. Одна из которых была за стенкой шкафа. Чтобы пройти в нее, нужно было, низко наклонившись, зайти в шкаф, там отодвинуть заднюю стенку шкафа и пройти в мастерскую отца, о существовании которой знали только члены семьи. Из мастерской с такими же ухищрениями можно было спуститься в тайную комнату подвала, а оттуда – в просторную яму под подвалом.
В те годы практически неоткуда было получить дополнительный заработок. Всякие частные работы были запрещены. Остановить отца было невозможно. Он делал то, что умел. То, что было запрещено тем временем. Чтобы не попасть опять в тюрьму, он систематически собирал в доме «свою крышу». Он прикармливал сотрудников уголовного розыска, прокуратуры, милиции, и они все-таки иногда в знак благодарности предупреждали его о возможном набеге бандитов, о готовящемся обыске. Как-то начальник уголовного розыска принес найденный в кармане какого-то бандита план нашего дома. Мама Нина ругалась, говорила:
- Не поймешь, то ли правда, то ли хотят, чтобы ты еще заплатил.
Но через несколько дней ночью в наш двор действительно кто-то залез. Надрывно лаяла собака. Отец несколько раз стрелял в темноту из охотничьего ружья. Потом все дрожали до утра, боялись, не застрелил ли он кого-нибудь. С рассвета обыскали сад и никого не нашли. Выстрелы слышали соседские бандиты. Отца зауважали, и больше к нам ночью никто не пытался проникнуть.
Но в одном из соседних двух этажных домов вернулась из длительного заключения женщина, чье тело было почти полностью покрыто наколками. Дети из соседних домой собирались, чтобы посмотреть на это зрелище. Она мылась под душем в ванной комнате огромной коммунальной квартире, а дети заглядывали в щелку двери, рассматривая ее тело. Она все видела, но, видно, гордилась своими наколками, и никого не прогоняла.
Постепенно вокруг этой женщины стали собираться бандиты со всего города, и облюбовали они крыльцо нашего дома, на котором засиживались задолго за полночь. Отец решился на глобальные меры, и однажды полил крыльцо кислотой. Мать очень ругалась на него, боялась, что нас убьют. Но у бандитов были видно свои разборки, и на отца никто не подумал. Но с тех пор они перестали устраивать вечерами свою бандитскую «малину» на крыльце нашего дома.
Сейчас я понимаю, что тогда не было слияния бандитов и милиции. Даже мы, дети, могли на глаз определить того, кто был бандитом.
Праздновали Первое мая. Днем мы ходили на демонстрацию. Родители давали нам деньги, на которые мы могли купить мороженное, разноцветные заполненные опилками шарики на резиночке, конфеты-тянучки, петушки на палочке и еще некоторые, неведомые современным детям  сладости. Это был один из трех основных праздников (первое мая, седьмое ноября и Новый год), которые мы, дети, ждали с нетерпением несколько месяцев. А вечером в нашем доме родители собирали компанию.
- Мой Карпуша пошел на демонстрацию совершенно голый, совершенно босый, - делала намек отцу жена начальника уголовного розыска Новочеркасска.
Здесь мы уже не выдерживали, представив двухметрового Карпушу совершенно голым и босым шагающим в колонне демонстрантов. Прыснув от смеха, мы мгновенно ретировались из нашего укрытия, но мама Нина услышала это, и нам тут же досталось.
- Не смейте даже приближаться к той комнате. Там рассказывают взрослые анекдоты, и детям нельзя это слушать, - отчитывала нас она. – Девочки, вы же всегда были такими послушными.
- Вот, почитайте, - и она вытаскивала из комода уже надоевшую нам книгу «Примерныя девочки», изданную еще в прошлом веке.
А мы, дети, любили слушать их черный юмор из тайных комнат, одна из которых была за стенкой шкафа. Чтобы пройти в нее, нужно было, низко наклонившись, зайти в шкаф, там отодвинуть заднюю стенку шкафа и пройти в мастерскую отца, о существовании которой знали только члены семьи. Из мастерской с такими же ухищрениями можно было спуститься в тайную комнату подвала, а оттуда – в просторную яму под подвалом.
Мы любили подслушивать анекдоты, которые рассказывали взрослые за столом. Иногда мы не понимали, чему все они смеются до слез. Мы втихаря тоже смеялись, не понимая сути анекдота.
«Мужчина на приеме у врача: - Доктор, когда я выпью, я не могу кончить!
- А вы не пейте.  - Тогда я не могу начать...»
После этого анекдота все смеялись до слез. И потом прокурор области Андрей Иванович поднял тост:
- Так выпьем же за то, чтобы начать и кончить мы могли в любых условиях, вне зависимости от того, сколько мы выпьем!
Какими они казались нам веселыми! Какими симпатичными! Как они любили пошутить с нами при случае! Знали бы мы тогда, что красивый мужчина и галантный кавалер в компании прокурор Андрей Иванович Попов накануне ночью участвовал в расстреле заключенных в подвале Новочеркасской тюрьмы, и поэтому за столом он болтал несусветную чушь, и напивался по-свински до беспамятства. А начальник НКВД Евдокимов вместо эвакуации затопил баржу с заключенными. А заключенным тогда мог быть любой. «Был бы человек, - говорил тогда Андрей Иванович, - а дело на него всегда найдется!»
Какие интересные люди окружали наших родителей! Моей крестной матерью стала инвалид детства тетя Лёля, у которой одна нога была короче другой. А её мужем был Николай. Николай был практически глухим, и потому разговаривал странным металлическим голосом. Все так его и звали – Николай «Глухой». Над ним любили подшучивать. Оказывается, он отсидел пару лет за то, что нарисовал портрет любимого вождя Сталина, а это могли делать только специально допущенные люди. Николай обижался на шуточные предложения нарисовать вождя еще разок, но всегда быстро отходил и начинал смеяться совершенно диким смехом, похожим больше на лай собаки.