Последний день Победы

Встречаются неверно написанные и редко употребляемые слова, а так же диалект местности, где прошло мое детство. Все это замысел писателя, прошу не считать ошибками.


– Эх, красота-то какая, – проговорил Степан Гаврилович, сидя у окна и наблюдая за праздничным салютом, – научились же делать… Ну, спасибо, детки, порадовали старика…
Маленький, «сухонький» старичок шумно отпивал горячий крепкий чай из граненого стакана с резным подстаканником и любовался фейерверком на главной площади. Его дом стоял на пригорке, и даже здесь на окраине городка из его окна открывался прекрасный вид на все малоэтажные строения.

На коленях лежал видавший виды, изрядно потертый фотоальбом. Нет, не просто фотоальбом, а память! Вся память Степана Гавриловича. Он бережно поглаживал его одной рукой словно кошку, убирая с него несуществующие крошки и что-то бормоча себе под нос.
– Помню, помню, как на Красной площади в сорок пятом маршировали, красиво шли, а с какой радостью! – он снова сделал глоток и поставил стакан на стол, стоящий рядом, чуть отодвинулся от подоконника и бережно открыл альбом.
Перевернув пожелтевшую кальку, Степан Гаврилович взял в руки чёрно-белый снимок красивой женщины.
– Марусенька, не дожила ты, душенька, до юбилея такого, – с тоской, но очень нежно произнес ветеран. – А помнишь, как мы в сорок третьем познакомились?! Ты тогда совсем девчонкой была, а ручонки нежные такие… Я до сих пор помню, как ты тогда перевязывала мне плечо… А я тебе подснежники носил, да ландыши, а ты смущалась и краснела… А помнишь, как Васька в школу пошел? Его бабка Фрося до околицы провожала и плакала, а нынче уж его внук в школу собираться будет. А помнишь, как ты меня грамоте учила? Ох, что-то все мысли путаются, Марусенька, совсем плохой я стал и память не та, вот что давеча было помню, а зачем со стула встал – нет… А на прошлой неделе Пашку схоронили, помнишь, он все тебе сумку с медичкой носил, пока я не мог? Погоди-ка, где-то тут карточка его есть… ах, вот же он. Здорово, друг Пашка, ты прости, не смог я к тебе прийти проститься… прости… совсем ноги не ходят, я из дому уж не выхожу. Хотел на парад посмотреть, ведь праздник такой! Ты помнишь, как воевали?! Как выдавили фашистов из нашего леса? Да если бы не ранило тогда, я б их долго еще гнал, этих фрицев!!! А теперь ты, Пашка, спишь, посыпаешь и не увидел красоты такой, я сейчас любовался на салют, вон какой забабахали, шикарнее, чем в прошлом годе… Я хотел на парад посмотреть, но отвезти некому было, – Степан Гаврилович стал все тише говорить и все громче вздыхать, от нахлынувших воспоминаний стало щемить грудь и вдруг защипало глаза, скупые стариковские слезы выступили на глаза, впервые за последние годы.
– Ваня, – ветеран взял в руки еще один чуть пожелтевший снимок, с которого улыбался молодой парень, сидящий на броне танка, – Ваня, как же ты, дружочек? Жив ли ты? Сто лет, сто зим тебя не видел… Ты, как тогда остался под Сталинградом, так и потерялся, ни письма, ни весточки.

Неожиданно Степан Гаврилович закрыл альбом, отложил его на подоконник и, кряхтя, стал подниматься со стула.
– Ууу, уже совсем стемнело, хватит свет жечь, пора спать… но ведь как уснуть, когда такой день? Столько воспоминаний… Сердце что-то зашалило. Марусенька, я ведь, как ты и говорила, капли пью, сейчас найду их, а то что-то совсем беда.
Еле поднимая ноги, маленький старый человечек передвигался по дому, тяжело дыша. Накапав лекарства, он запил их водой и с глубоким вздохом опустился на стул.
– Что ты, Степка, совсем раскис, – немного помолчал, старичок снова стал тихо бубнить себе под нос, ностальгия будоражила его сознание, внезапно всплывшие воспоминания вызывали бурю эмоций в его душе.
– А ведь хорошо я жизнь прожил… нет, не жалуюсь. И дети есть, и внуки, и даже правнуков повидал. Жаль редко ездят… А ведь внук обещал на парад отвезти. Но я не сержусь на тебя, Мить, дела у вас там, в городе, не до старика вам. Позвонить тебе надо, Димка, помню тебя хулиганом, как ты на заборе повис, когда за яблоками полез, – Степан Гаврилович снова тяжело поднялся и еще медленнее пошел к серванту. – Где же эта бесовская штука? Надо же придумать такое, финтифлюшка маленькая вместо телефона, а вот же он.

Ветеран еще долго возился, ища сначала очки, потом пытаясь набрать нужный номер. И вот в его дрожащих руках мобильный телефон самой простой модели отозвался гудками, он с замиранием сердца неумело приложил его к уху, и даже дыхание его замерло. Так было каждый раз, когда он пытался позвонить внукам, а сегодня особенно. Он долго колебался, набрать номер или нет, ведь время позднее было.
– Алё, дедуль, привет, – радостно отозвался мужской голос в трубке, сквозь шум его было трудно разобрать, да и слух уже не тот стал.
– Митя, как вы? – закричал дедушка.
– Все отлично, мы на площади гуляем, у нас тут такой концерт классный. Прости, что к тебе не приехали, сам понимаешь, тут так клево, – пытаясь перекричать гул праздника, парень тараторил так, что Степан Гаврилович не все понимал.
– Да, да. Красиво, я по телевизору видел, но звук у меня сломался, не слышал ничего, – старичок говорил все тише, кричать не хватало воздуха от нахлынувших эмоций и вновь выступивших слез.
– Ладно, дед, давай. Пока. Завтра наберу тебе, а то нифига не слышно. С праздником! Спасибо деду за Победу! – процитировал лозунг, чуть захмелевший внук.
– Пока… – он сквозь слезы посмотрел на светящийся маленький экранчик, но все расплывалось, он положил телефон на сервант и присел на край кровати.

Слезы душили пожилого человека, обидно стало, что вот так вышло с его праздником и его детьми.
– Я целый год мечтал побывать на параде, ведь неизвестно, сколько жить осталось… Нет, я не виню вас, понимаю… Марусенька, что-то совсем больно стало, даст Бог скоро свидимся с тобой, моя хорошая, я скучаю по тебе…
С этими словами Степан Гаврилович лег на кровать, совсем по-детски поджав ноги и заложив ладошки под щеку, по которой тоненькой струйкой сбегали слезы. Он совсем затих и лишь изредка вздыхал.

На следующий день телефон долго пел трели на серванте, но младшему внуку Дмитрию никто не отвечал. К вечеру, забеспокоившись, он приехал в дом деда и нашел того, сжавшегося на кровати словно младенец, с улыбкой на губах.
Дима долго разговаривал с ним, держа похолодевшую руку, и все просил прощения за то, что не приехал вчера, что оставил любимого дедушку. Всю жизнь это чувство вины не покидало мужчину.

А в стареньком фотоальбоме появилась еще одна фотография, внуки и правнуки с удовольствием рассматривали его и слушали пересказы дедовских историй.