Эвридика в рли Орфея

– Эвридика в рли Орфея –
(Письма к Наталье Гаидукевич. Русский путь. 2002)


О Марине Цветаевой принято го¬ворить восторженно, с придыхани¬ем – в ее манере, всячески педализи¬руя «трагическую судьбу». При этом мы часто забываем, что судьба лю¬бого человека, если ее проследить от рождения до финала, обязатель¬но окажется трагической. Ведь жизнь, как с ней ни играй, как ее ни обыгрывай во всех мажорных реги¬страх, рано или поздно заканчива¬ется смертью. А это трагично для каждого.
Марина Цветаева по природе своей из крепкого рода Цветаевых и могла бы дожить до мафусаиловых лет. Тому свидетельство – ее се¬стра Анастасия, которая радовала нас своим полнокровным творче¬ским долголетием.
Принято считать, что трагиче¬ский финал с петлей на шее цели¬ком и полностью был предопределен тяжелой судьбой. Но судьба Анастасии не менее тяжела, и все же она, слава Богу, умерла во благо¬времении своей смертью. Марина Цветаева трагический финал своей жизни заранее программировала, как программировала она судьбу любимого по всем параметрам сы¬на Мура, когда сказала, что Мур или станет Наполеоном, или погиб¬нет добровольцем на фронте.
Невозможно поверить, что Ма¬рина Ивановна не знала, в какую страну она возвращается. Все знала – слишком была умна, талантлива, прозорлива. Она вернулась в ад, как Орфей «вернулся» за Эвридикой, с той разницей, что Эвридикой была она, а плененный адом Орфей – ее героический супруг.
Быть героем – значит быть слепцом. Фанатично устремиться к великой цели, а в результате быть нагло использованным всеми спец¬службами в их сомнительных, гряз¬ных целях. Цветаева культивирова¬ла героизм с детства. Портрет Ор¬ленка, сына Наполеона, из драмы Ростана заменял икону. На него она и молилась безбожно, как все поэ¬ты, нарушая заповедь «не сотвори себе кумира».
Цветаева всю жизнь творила ку¬миров. Хотел сказать «ложных ку¬миров», но кумиры всегда ложные, даже если они талантливы или ге¬ниальны.
Кумиру Эфрону была принесе¬на в жертву и своя жизнь, и жизнь сына, и жизнь дочери, и жизнь сестры.
Влюбившись в одного графома¬на, Цветаева пишет пламенную статью "Поэт – альпинист» где восхваляет поэтическое ничто.
Согласно героическому канону жизнь поэта должна протекать в нищете и лишениях и Марина Ивановна всячески поддерживает и раз¬вивает в своих письмах миф о ни¬щете. Я был во Франции, в Медоне, и видел ту великолепную виллу, где Цветаева жила в мифической нищете, совершая окрестные путе¬шествия с поэтом-альпинистом, в которого страстно влюбилась. В этот счастливейший и благополуч¬ный период парижской жизни она все время жалуется в письмах, что ей не заплатили, недоплатили, что не хватает денег на то и на это. Так Пушкин, ведя сверхроскошный об¬раз жизни, остался должен импера¬тору 50 тысяч, а потомкам внушил-таки мысль о своей нищете. Роман¬тический стереотип, в который са¬ми поэты верили. Да кто из нас не хотел бы пожить в той нищете где-нибудь в Париже или привилегиро¬ванном пригороде в Медоне? Как-то поэт Бонифаций пошутил, пере¬фразируя Пастернака, адресата Цве¬таевой: «Цель творчества – самоот¬дача и переделкинская дача». Это всего лишь шутка, но она развеива¬ет навязчивый стереотип, что рус¬ский гений обязательно должен прозябать в нищете. Нищету настоящую Цветаева узнала, когда, вер¬нувшись в воюющий Советский Союз, не могла устроиться в Каза¬ни даже уборщицей. И никто-никто не мог ей помочь. Однако она была слишком сильной личностью, чтобы из-за этого повеситься в эва¬куации, похожей на ссылку. В лаге¬рях и тюрьмах, где томились ее муж и ее сестра, было куда страшнее и тяжелее. Самоубийство Цветаевой – это еще и комментарий к ее гени¬альным строкам: «Послушайте, еще меня любите, за то, что я умру».
Как все настоящие поэты, Цве¬таева в своих стихах больше самой себя. «Отказываюсь жить в бедла¬ме нелюдей» — это ведь не пред¬смертная записка, а вполне при¬жизненные стихи. То, что в стихах поэзия, в жизни проза, и притом весьма приземленная. Марина Ивановна инсценировала свой по¬этический отказ от жизни самой жизнью, вернее смертью. Но стихи все равно сильнее.
Возможно, что в Елабуге ослаб¬ла вера в поэзию. Ведь поэты тоже люди и вовсе не из железа. Даже Христос усомнился и смутился ду¬хом перед арестом в Гефсиманском саду. Интуиция подсказывает, что чисто по-человечески Цветаева мог¬ла все перебороть, выжить и дожить до более светлых времен, как Ана¬стасия. Однако выживание вовсе не входило в ее поэтическую програм¬му. Она могла только жить, требуя от всех окружающих обожания и любви. Ее способность влюбляться и влюблять в себя мужчин и жен¬щин даже по переписке поистине удивительна. Эпистолярный роман с дальней родственницей Натальей Гайдукевич — шедевр такого почто¬вого любовного воркования. Она уже почти охмурила своего адреса¬та, но у той вовремя сработал ин¬стинкт самосохранения, и поездка в Париж, которой так требовала Цветаева, не состоялась. И Бог с ней. Не в поездке дело, а в письмах.
Марина Цветаева жила на ред¬кость полнокровной, насыщенной и переполненной жизнью. Она бы¬ла настолько счастлива в браке и в бесконечных романах со всеми, да¬же с собственным сыном, что час¬то радость принимала за горе, а лю¬бовь за ненависть. Крайности схо¬дятся, а она вся из крайностей. Оба¬ятельная, умная, сверхталантливая, любвеобильная поэтесса так при¬выкла покорять всех и вся, что не могла смириться даже с временным поражением. Ведь в конечном итоге она все-таки очаровала и Совет¬ский Союз, и нынешнюю Россию.