Отпуск по болезни

А вот, что ни придумывай, а подумать о чём-нибудь хорошем не получалось.
А как тут подумаешь, ежели нет этого «хорошего». Нет – и весь сказ. Ну, вот подожмёшь губы так, что уголки их почти подбородка касаются, да и скажешь: «Ничего не поделаешь». Вот уж «выраженьице», будь оно неладно! Не нравится оно Вадиму Михайловичу. А как иначе успокоить себя и не терзаться вся-кими «если да кабы»?
В последние годы у него появилась привычка обращаться к себе самому. В основном обращения носили увещевательный характер и были кратки, но почти все содержали эту сакраментальную фразу. Раздражала она его ужасно. В особенности злило то, что взамен придумать было нечего. Честно говоря, раздражало почти всё.
Вот «дипломат», например, старый, давно заменить бы надо. Так это ведь в магазин ехать нужно. А там толпа, шум, гам… Собираешь портфель, а в нём всё до малейшей трещинки знакомо. В конспектах каждое слово за годы так надоело, что зубную боль вызывает.
А «распорядок дня»?! Впечатление такое, будто он не менялся со дня рождения. Лекции до двух, магазин, коммунальные платежи и – домой, где на выбор два варианта: компьютер и телевизор. Пожар бы хоть случился, что ли! Всё ж перемена какая-никакая.
Проходя через гостиную, В.М. бросил беглый взгляд на портрет покойной жены и поморщился. Будешь тут хорошим мужем, если в течении 27 лет брака супруги объясняются каждый на своём языке. Хотя, Бог его знает, как-то же понимали они друг друга до свадьбы. М-да… Не удалась жизнь, не удалась. А все эти причитания друзей и знакомых о его «достижениях» – смех, да и только. Только вот смех – невесёлый.
И сны снятся тоже безрадостные какие-то. Сколько лет уж… И главное, что удивляет, да нет же, бесит: ну, ни разу не приснился себе молодым! Мелькают женские, якобы знакомые лица, юные, красивые, а он во сне (подумать только – во сне!) отчётливо понимает, что это всё не для него – увы, стар. Несмотря на то, что вне своих снов Вадим Михайлович вовсе не был обделён вниманием женщин.
Он периодически заводил короткие скучные романчики, затухавшие как-то сами собой. Невозможность даже во сне почувствовать себя молодым и счастливым вообще выбивала его из колеи. Мысли на эту тему оптимизма не прибавляли.
В. М. глянул в окно. Да-с… Картина, доложу я вам…
Унылый день начинался мелким осенним дождём. Градусник за окном показы-вал плюс пять по Цельсию. Фонари, ещё не успевшие погаснуть, вызывали ощуще-ние наступающего вечера. Не только сейчас, да и лет 30 тому назад он бы почувствовал себя подавленным и несчастным. Гадость - эта  поздняя южная осень!
Вдруг совершенно неожиданно он почувствовал, что не может заставить себя выйти из дому. Удивившись вначале, В.М. в следующее мгновение испытал что-то похожее на облегчение. Оно было каким-то нерадостным, абсолютно не походившим на те моменты в молодости, когда это чувство приходило к нему после решения какой-либо трудной задачи. В.М подумал, что так же, наверное, чувствует себя старая заезженная лошадь, когда с неё снимают поклажу.
Ощущения безразличия и покоя были приятными, и он, не раздеваясь, как был в пальто, плюхнулся в кресло и уставился невидящим взором в окно. Просидев так несколько минут, В.М со вздохом поднялся и, набрав номер, сообщил в телефонную трубку о том, что заболел и на работу выйти не может.
Вяло отнекиваясь от предложений помощи и благодаря за сочувствие, он пообещал невидимому собеседнику как можно скорее выздороветь.
В комнате было холодно. В.М. приложил ладонь к батарее:
– Опять не топят, – произнёс он вслух. Всё так же, не раздеваясь, включил телевизор и компьютер. Пощёлкав кнопками на пульте управления, он с досадой отбросил его в сторону:
– Поють!
В это нарочито искаженное им слово В.М. вложил всё своё презрение, которое испытывал к так называемой «эстраде», пошлой и безвкусной, мощным селевым потоком затопившей почти все телевизионные каналы.
В телевизионных программах он обычно выискивал старые советские фильмы и с умилением, часто со слезами на глазах, наблюдал, именно наблюдал, а не смотрел, за нормальной человеческой жизнью без стрельбы, наркотиков и неимоверного количества однообразных сексуальных сцен. Войдя в компьютер, он просмотрел почту.
Ничего интересного там не было, и В.М. перешёл к «одноклассникам». Он в последнее время часто «заходил» в этот сайт в надежде найти кого-нибудь из своих давних знакомых. Казалось, что именно те свидетели его молодости, с которыми он не виделся Бог знает сколько лет, вернут ему ощущение нужности и причастности – чувства, которые он не испытывал с тех пор как остался один в своей 4-х комнатной квартире.
«Нила Сатаева желает установить с вами контакт». Вот это да! Как там го-ворят его студенты? «Ну, и прикол!» В.М. сразу же без всякой натуги вспомнил историю двадцатишестилетней давности, случившуюся с ним в городе у моря. В его главном настоящем городе, который он, В.М., не чаял покинуть никогда, но покинул и скучал по нему тоскливо и безнадежно.
Впрочем, почему вспомнил? Вспомнить можно только нечто забытое, а он никогда не забывал её, темноволосую девочку с чуть раскосыми неожиданно светло серыми глазами, тонкую и странную, так мало похожую на уверенных и шумных южанок – жительниц его города.
Познакомился с ней В.М. просто. Заговорил на улице. Ну, и «заговорил» её. «Да, друзья мои, – В.М ностальгически вздохнул, – уж в этом ваш покорный слуга был незауряден».
Если потенциальная «добыча», то бишь девушка, соглашалась остановиться и хотя бы минуту выслушивать его словесные хитросплетения, то обычно она продолжала свой путь уже в сопровождении нового знакомого.
Не всегда эти знакомства приводили к постели, хотя В.М. ничего другого от них не ждал. Любой иной вариант развития событий был для него неудачей.
Он был женат, и десятилетний стаж его супружества давал ему печальную уверенность в том, что ничего в его несчастливом браке не изменится к лучшему. О разводе не могло быть и речи. Маленькая и очень любимая им дочь и его собственные родители, люди очень консервативные, превращали эту возможность в чисто теоретическую. И В.М. «гулял».
Знакомился, вступал в интимные отношения, длившиеся от нескольких дней до нескольких лет, в зависимости от личности его пассии и от обстоятельств, а затем вновь знакомился…
М-м-м… Нила! Вначале девушка показалась ему очень «удачным вариантом». Как бы это сформулировать? Ну, вот – «его человек». Она не просто слушала В.М., а внимала, впитывала каждое слово. А внешность! Кожа, губы, формы… Да что там говорить! Хотелось схватить её и… съесть.
Да уж… Сдерживаться было нелегко, а тот пиетет, с которым Нила относилась ко всему тому, что изрекал В.М., льстил и усиливал его «кураж».
Лето. Душистый тёплый воздух. Колоннада Воронцовского дворца. Оттуда был прекрасно виден порт. Его огни мигали, менялись в цвете, завораживали. В.М. в тот вечер превзошёл себя.
Нила не отрывала от него глаз и не только не отнимала своей руки, но и не возражала, когда В.М. по-хозяйски обнимал её и проводил рукой, как бы невзначай, по её округлым бёдрам. Ему даже было немного жаль, что «победа» досталась так легко. Каково же было его удивление, когда в ответ на предло-жение поехать к нему в гости, он получил вежливый, но твёрдый отказ.
В.М. был сбит с толку. Весь его, кстати, немалый опыт общения с женщинами указывал, да нет же вопил: «Она твоя!» Но отказ, сопровождаемый лёгким вздохом, прозвучал.
Досада В. М. была так сильна, что только боязнь показаться смешным не позволяла ему обнаружить своё недовольство. Всё же он не сразу смог овладеть собой и какое-то время молчал.
Нила, отстранившись, и,  как ему показалось, с вызовом посмотрела на него:
– Я – мадемуазель.
В.М. мысленно чертыхнулся, но испытал определённое облегчение. Шансы ещё сохранялись.
Он с деланным равнодушием произнёс, пожав плечами:
– Ну и что!
Приём был, в сущности, неплох и часто срабатывал: разрушение стереотипа (эка важность – сохранение девственности!) достигалось полной его дискредитацией.
В.М. захихикал:
– Как вам формулировочка?
Интересно было бы озвучить её тогда, 26 лет тому назад. Но тогда это не сработало. Он помнил, как провожал её, рассказывая с притворным оживлением анекдоты. Помнил, как она шла, притихшая и задумавшаяся. Честно говоря, В.М. до последнего надеялся на успех своей тактики. Но, когда на его нарочито бодрое «пока» прозвучало в ответ, как ему показалось, спокойное, почти равнодушное «до свидания», пришлось признать, что это неудача. Неудача совершенно нелогичная и поэтому ещё более болезненная.
…В.М. откинулся на спинку кресла. Он был приятно удивлён той лёгкостью, с которой память выдавала «на-гор;» мельчайшие подробности того вечера. Впервые за много лет воспоминания не вызывали у него чувства досады и неудовлетворённости своими «ошибками» и упущенными возможностями.
А, впрочем, чему удивляться! Вот эта строчка – «Нила Сатаева» и т.д. – она превращала все эти «давным-давно» в нечто реальное. «Э-эх! На денёк бы вернуться туда… Да, хоть на часок!»
В.М. с силой сжал подлокотники кресел, затем встал и зашагал по комнате. «Да… А на следующий день… Расскажи кому – не поверят ведь! Стою на улице Ленина. С кем это я тогда? А, ну да, помню прекрасно – с Мишкой Каликой. Идёт Нила».
В.М. остановился у окна. Можно, конечно, в этом месте порассуждать о предопределении, о судьбе… Да к чему это? Факт, что в миллионном городе, в малюсенькой точке на его карте пути их пересеклись.
Он кивнул ей, совершенно не удивившись встрече. Ну, ведь и вправду не удивившись. А почему? А Бог его знает. То есть позже и до сего дня удивлялся и удивляется. А тогда – нет. Нет и всё! Более того, он предложил девушке, да какое там предложил – приказал подождать в сторонке. Нила кивнула в ответ и, не проронив ни единого слова, остановилась. Она стояла, чуть зажмурившись от летнего солнца, покусывая дужку солнцезащитных очков. Приталенное светлое платьице контрастировало с красивыми загорелыми ногами…
Нет уж, человеку следовало бы рождаться стариком и постепенно молодеть, тогда бы он ничуть не жалел о безвозвратно ушедшем времени, а так… Чт; так? Включаешь свои «видеозаписи» и видишь, чт; потерял. Ну, и справляйся с этим, как знаешь.
Они сразу же поехали к нему. Девушка молчала. Как ни странно, В.М.тоже не хотелось говорить. Нила была так естественна и проста, что он временами терялся, хоть и старался не показывать этого. Ни тени кокетства. Когда он обнял её, она обмякла и закрыла глаза.
Ну, а дальше… Что дальше? Молчала. Только потом В.М. обратил внимание на капельку крови на её нижней губе. Прикусила, чтобы не вскрикнуть.
Да, уж, «мадемуазель»…
В.М. помнил, как изо всех сил старался скрыть своё смущение. Говорил много и витиевато. Старался доказать себе и ей, конечно, что ничего такого – дело житейское. А чувствовал, ой, как чувствовал, что не так оно. Что не стоило ему приближаться к этим немигающим раскосым глазам. И что отныне потечёт его жизнь по странной территории под названием «ни с ними, ни без них».
Вот уж правда! Ведь тянуло к ней неимоверно, а когда уезжала, испытал чувство облегчения. Чёрте (чёрт  те) что! Анекдот!
Да только чувство это быстрёхонько начало трансформироваться. Сначала в нехватку, потом в скуку, а потом и в самую настоящую тоску. Ничего не хотелось, ничто не привлекало. А в мыслях только она.
Думал, пройдёт, но не проходило. «Чем зацепила? Да я и сегодня не знаю! – В.М., сам того не замечая, заговорил вслух. – Внешность… Да бросьте! Мало что ли было их – с «внешностью»? Да сколько хочешь! – В.М. раздражённо махнул рукой в сторону невидимых оппонентов.
Он вдруг впервые за много лет пожалел, что не курит. Очень захотелось затянуться горьким сигаретным дымом. «А ведь она меня любила. Не знаю, как это вышло. Почему? За что? А ведь любила!»
Смотрела, смотрела на него, не мигая, будто жаль было упустить хоть мгновенье. Беспрестанно касалась его рук, спины, лица. Сначала его это забавляло, а потом стало беспокоить. Он попытался обратить всё в шутку: «Колдуешь?» Нила молча кивнула, потом подошла и потёрлась носом об его грудь: «Колдую. Только ничего у меня из этого не выйдет».
Вышло, вышло! Вон сколько лет прошло, а вроде – как вчера было. Не знаю, что там ты наколдовала, а вот после той встречи…
Что там говорить! Всё стало как-то не так. И ездил к ней в Пензу, и переписывался, и идеи бредовые о переезде к нему в город развивал, но так ни на что и не решился, не осмелился. Жил как-то серо, тоскливо, время от времени вспоминая те несколько дней. Пробовал «клин клином» вышибать. Да где там!..
Лет через семь пришла открытка. Из Чехословакии. Прочёл её В.М. и как-то сразу уныло успокоился. И замужем, и за границей, и муж офицер… Полный набор… Воплощённая советская мечта.
Зачем прислала ему она эту открытку? Что это? Дескать, «знай наших»?
Чувство у В.М. было гаденькое. Вроде как сам отдал её другому. А с дру-гой стороны ничто уже от него не зависело, и на душе стало вроде бы покойно и безотрадно.
В этот день он, прилично подвыпив, «снял» на бульваре какую-то девицу мышино-серой внешности и, усадив её против себя в маленьком кафе, вывалил всю правду о себе и о Ниле.
Девица оказалась очень странной. Она слушала В.М., не перебивая, четыре часа. А когда кафе стали закрывать на ночь, поднялась, подошла к В.М., поцеловала его в лоб и, заплакав, поспешно вышла. «Интересно, чего это я ей тогда наговорил? Не помню. Но уж очень мне себя было жаль».
«Эх, чёрт! Нет сигареты! Выпить, что ли?» В.М. подошёл к бару и вынул бутылку «Курвуазье». «Да что это я разволновался, как юный пионер?» Он вернулся в удобное кресло у компьютера, прихватив бутылку с рюмкой.
После той открытки прошло два года, и В.М. уехал за границу. Сейчас, по прошествии стольких лет, он мог признаться себе, что если бы не та открытка, не уехал бы он, ой, не уехал бы!
В.М. медленно завращался на кресле. «По дороге» он нажал кнопку на магнитофоне. «Бэсамэ, бэсамэ мучо…» Да, пожалуй, это было то, что нужно. Вадиму Михайловичу всегда, с тех самых пор, как услышал он впервые эту мелодию, было мучительно интересно, к;к могла совсем юная девчушка передать такую безнадёжную страсть и тоску в короткой песне? Нет, такие песни не сочиняются людьми! Их отпускает на землю оттуда, сверху, Господь в неизреченной благости своей. Видно, в утешение грешным детям своим.
Испанского В.М. не знал, но был уверен, что и японцы или кто там ещё по-экзотичнее, слушая «Бэсамэ», чувствовали то же, что и он – тоску по всё той же несбывшейся любви.
«И что в ней, в этой песне?! Слёзы и безнадёжность… Но вот безнадёжность какая-то тёплая, жалеющая. Поиздевалась над человеком судьба, плачет он, а песня обнимает его, гладит по головке, утешает… И ведь не врёт, ничего не обещает. Жалеет. Усмиряет, что ли? Странно, а вот как человек может знать, что другой человек – не его судьба? Вот видишь, чувствуешь, что твоё это, твоё родное, единственное, а понимаешь, что не судьба, и ничего не попишешь».
В.М. отхлебнул изрядный глоток из бокала.
«А чего это я, собственно, заныл! Вы себе представляете – приезжаю в Москву и… – сюрпризом к ней домой или, скажем, на работу. А! А она свободна, элегантна и так же любит меня». В.М. прищурился и, поднеся бокал близко к глазам, посмотрел через хрусталь на экран компьютера.
Просидев так несколько мгновений, он поставил бокал на столик и вздохнул:
«Ко всему вышесказанному, господа, я забыл добавить существенную деталь: в день встречи мы с ней рука об руку идём в казино и выигрываем, естественно. Нет, немного, один миллион долларов».
Стоп, стоп, стоп! В.М. встал и, заложив ладонь за лацкан пиджака, обратился к креслу:
«А чего это Вы, Вадим Михалыч, ёрничаете? 26 лет Вас помнят и ищут. Ну, и как Вы это можете объяснить? «Свободна, элегантна». Ну, что ей может быть нужно от Вас? Кроме Вас, конечно.
В.М. с пьяной решительностью сел за компьютер. «Помню ли я фамилию Сатаева? А почему только фамилию? Я Вас, Нила Равилевна, по-всякому помню».
В.М. перечитал написанное. Фраза не понравилась. Уж очень двусмысленно она прозвучала. «А-а-а! – он махнул рукой, – не понравится, и не надо». И нажал на «отправить».
«Милый Вадик! Я понимаю, что не имею никакого права на эту фамильярность, но не могу сдержаться. Ещё я понимаю, что имею все шансы показаться тебе восторженной дурой. Но, увы! (Хотя, почему «увы»?!) Самое простое название тому, что я почувствовала, когда получила от тебя письмо – ликование.
Ясен и прозрачен для меня ты, конечно, не был – слишком ты сложная (в смысле крупная) личность, чтобы быть таким для кого бы то ни было. Но если просто умозрительно (смешное слово!) порассуждать на тему несбывшегося в жизни, то - как человек почти посторонний той девочке Ниле - смею сказать - хотя, какое там «смею»! (Сижу над этим предложением уже минут десять). Ну, ладно – исключительно, как почти другой человек - ты тогда прошёл мимо… Я понимаю, то есть догадываюсь, что больна тобой. (Бр-р-р ! Как патетично и по-книжному!) Нет, нет, не пугайся, пожалуйста. Это не обвинение, не претензия на что-либо, упаси, Боже! Просто ещё одна попытка освободиться от этой болезненной зависимости, которая не отпускает меня долгие годы. И всё я по-нимаю. И знаю, что «так» у психически нормальных людей не бывает. Беда в том, что мне, как всем «тронутым», выздоравливать совершенно не хочется. О, не думай, что я не пыталась «лечиться». Пыталась, и весьма деятельно. Целых семь лет не писала тебе. Скрипела зубами, думала ещё немного потерпеть и – пройдёт. Не прошло… Написала. Глупо, по-детски. Ты, может быть, помнишь открытку из Чехословакии. Она мне стоила флакона французских духов. Ленка, моя соседка, согласилась отправить тебе эту открытку из своей турпоездки. Помню, как она хихикала и всё спрашивала, есть ли усы у моего «мужа-офицера». Муж-офицер появился намного позже – накликала. Старалась изо всех сил и, мне кажется, удалось создать у него ощущение нормальной семьи. Но у меня-то, у меня никогда его не было, этого ощущения. И самое страшное заключается в том, что меня это совершенно не трогало. Рождение двух сыновей ничего не изменило во мне. Я оставалась всё тем же добросовестным автоматом, и главной моей заботой было не «испортиться». И всё это время я не оставляла попыток найти тебя. А понимала ведь, что это совершенно бессмысленное занятие. Я не помню, когда, но в очередной раз размышляя о тебе (можно подумать, что я хоть иногда не делаю этого), я вдруг поняла, что не живу, а прохожу по жизни. Извини за высокопарность, но иначе не могу выразиться. Вадик! Ты не представляешь, как я обрадовалась тому, что у меня появился шанс на освобождение!
(Интересно, радуется ли больной, если для того, чтобы сохранить жизнь, ему должны ампутировать, скажем, ногу?) Шанс, кстати, не только у меня, но и многих других людей, которые не догадываются о том, что я испортила им жизнь. Вадик! Я знаю, я помню, что ты добрый человек… Вадик! Отпусти меня, потому что… у меня самой ничего не получается».
В.М. несколько раз перечитал письмо. Голова с непривычки болела после вчерашнего. Погода с утра проявляла если не постоянство, то уж по крайней мере неприятное упорство, не желая меняться. «М-да… Ну, и что теперь?» Как там насчёт «свободна и элегантна»? Думаю, не очень свободна, даже если и элегантна. А ведь правду пишет. Ну, вот чувствую, что правду. Жаль, что всё так сложилось. Хотя…
Опять врёшь самому себе. Ты что, женился бы на ней?!
– Не смешите меня! – произнёс В.М. вслух. Он забарабанил пальцами по столу: «Да что же это за жизнь такая проклятая!» Смотри ты! Ну, вот как это так устроено, что все те, кого он любил, оказались далеко-далеко от него? «Да-а…станешь тут алкоголиком. Хорошо ещё, что здоровье этого не позволяет». В.М. криво улыбнулся: «Каламбур-с!» А между прочим, я всю жизнь каламбурю. Ишь ты, приёмчик выработал! Как что-нибудь решить или предпринять –
п-жжжаллста – шуточка, каламбурчик! И… «уже никто никуда не спешит». Басню Эзопа «Лиса и виноград» впору переименовать. Скажем так: «В.М. и его счастье». Да и то, лиса – та хоть прыгала, пыталась виноград достать. А я?
А жизнь проходит. И ничего интересного на горизонте не маячит.
В.М. вдруг стало до тошноты тоскливо. Он даже испугался и полез в карман за таблетками. Запив водой горьковатый шарик, В.М. немного успокоился. «А вот поеду к ней!» Он настолько реально, физически ощутимо представил себя рядом с Нилой, что почувствовал горячую волну, пробежавшую по всему телу. «Поеду, а там хоть трава не расти!»
В.М. вскочил и начал бесцельно ходить по комнатам. При этом он периодически довольно сильно ударял кулаком по стенам, не обращая внимания на боль. Потом резко остановился у платяного шкафа, рывком открыл дверцы и стал вытаскивать оттуда сорочки, брюки, галстуки, беспорядочно сваливая их на кровати.
До самого вечера В.М. был радостно возбуждён и деятелен. Он перешерстил весь интернет, заказывая билеты в Москву. Там же, как ни странно, он доволь-но легко узнал Нилин домашний адрес. Проделав всё это и собрав чемодан, он не мог никак успокоиться. Ни телевизор, ни книги не могли отвлечь его мысли от завтрашней встречи в Москве. Ему, обычно человеку рассудительному, затея вовсе не казалась авантюрной. «Сюрприз! А что! Да она в обморок упадёт от радости».
Что будет дальше, В.М. представлял себе весьма смутно. Им полностью овладело доселе неведомое бесшабашное настроение. Оно нравилось В.М. своей новизной и пьянило.
«Скорей бы уже наступило завтра. А там утречком в аэропорт и… А такси-то я не заказал, забыл». Он с досадой хлопнул себя по лбу и потянулся к телефону. «Хотя, собственно, зачем такси? Оставлю машину на стоянке аэропорта. Целее будет».
Утром снежная пороша, тонкая и неестественно белая покрыла асфальт. Было пасмурно, снег ещё не успел растаять. В.М. тщательно побрился, сварил дежурную овсянку и, читая газету, проглотил её.
Выйдя на улицу, он зябко поёжился. Повозившись немного с замёрзшим замком, В.М. сел в машину, и медленно, учитывая погодные условия, выехал со двора. Он включил обогрев салона, радио и стал слушать немудреную мелодию.
Под колёсами уже хлюпала чёрная жижа – всё, что осталось от недавней пороши. Ветер рвал зонтики у людей, стоявших на остановке автобуса. В.М. с умилением подумал о том, как тепло и уютно внутри автомобиля.
Вдали завиднелось здание «родного колледжа». «Бюллетень-то я так и не взял… Нехорошо получается. А, впрочем, ничего особенного. Скажу, болел два дня».
В.М. призадумался: «А ведь и впрямь болел. Именно два дня».