Шестое пришествие

                «Никакой пророк не принимается в своём отечестве».
                от Луки 1, 24

           У него была самая заурядная внешность. Невысокого роста, лет за сорок, круглолицый, с коротко подстриженными тёмными волосами, с аккуратной окладистой рыжеватой бородой, какую модно было носить в среде учёных и прочих представителей советской интеллигенции. Маленькие, непропорциональные по отношению к лицу смеющиеся глаза увеличивались в размерах благодаря типичным для того времени очкам в толстой роговой оправе. Видавший виды тёмно-серый костюм был всегда несколько помят. Под слабо затянутым галстуком неопределённого сине-зелёного цвета постоянно была расстёгнута верхняя пуговица рубашки, некогда белой, но изрядно посеревшей от многочисленных стирок.
           Но, что выделяло его из общей серой массы обыкновенных ничем не примечательных советских граждан, так это голос. Совсем нетипичный, неземной, обладающий необыкновенным тембром. Он завораживал. Негромкий, вкрадчивый и при этом настоящий мужской баритон делал его речь какой-то особенной, придавая ей необъяснимые краски, которые странным образом акцентировали внимание собеседника на её содержании. Может быть подобными голосами в советском кинематографе озвучивали положительных героев в дублированных иностранных фильмах... И всё же он был выше этого академического профессионализма.
          Он был необычен.
          Звали его Георгий Павлович Сосновский. Так его представила нам завуч всех времён и народов, бессменный жандарм нашей школы Вероника Семёновна Склоцкая. Фамилия абсолютно точно определяла её внутреннюю сущность. Там, где она появлялась пространство всегда искривлялось каким-то особым образом, и тут же возникали соответствующие ситуации. Они с периодическим постоянством наблюдались при её контактах абсолютно со всеми: с коллегами - учителями, с директором школы, с учениками и с их родителями, которые как на каторгу плелись после работы к ней на ковёр выслушивать нелицеприятные монологи о поведении и успеваемости их ненаглядных чад. Единственным человеком, с которым ей так и не удалось ни разу поссориться и поскандалить, был Георгий Павлович.
         Склоцкая представила его нам как строгого учителя, который наконец-то найдёт на нас управу, и вышла из кабинета. Лишь только за ней закрылась дверь, он озвучил тему нового урока и сразу же начал говорить. В течение сорока пяти минут никто из моих одноклассников не проронил ни звука. И совсем не потому, что мы испугались предупреждения завуча.
        В тот тёплый весенний день за раскрытым окном пели птицы. Ласковые полосы солнечного света бегали по классу, благодаря шевелению высокой раскидистой пальмы, которая танцевала под окном на полуденном ветерке, прилетевшим с моря. Весна, как обычно на пару месяцев раньше, чем в остальных частях великой страны пришла в наш приморский город и давно манила нас своим теплом. Учёба уже начала выветриваться из наших беспечных голов, несмотря на то, что до летних каникул оставалось ещё больше месяца. И вдруг произошло нечто неожиданное.
        Лично я всегда любил географию, но никогда не думал, что она может быть увлекательной до такой степени! Лишь только зазвучал голос Георгия Павловича, как я мгновенно погрузился в тягучее содержание урока. Он с каждой минутой глубже и глубже утягивал всех нас с головой в далёкую Центральную Азию. Если раньше её для нас просто не существовало, а если и существовало, то лишь для таких любознательных школьников как я, и то, только на страницах учебников, да за серым экраном телевизора в новой передаче «Клубе кинопутешествий», то теперь…. Это было совсем не похоже на телепередачу и тем более на обычный школьный урок. Эффект личного присутствия там, за гранью воображения, был почти полный!!! Да, что там «почти»! Слушая учителя, я не разбирал отдельных слов! Я неожиданно увидел с высоты птичьего полёта бескрайние аравийские пустыни и пушистые индийские джунгли. Я спускался в их таинственную темноту и запах сырости бил мне в ноздри. Шипение змей возбуждало трепещущий страх, который сменялся всё более усиливающимся любопытством, о том, кто живёт в этой лесной деревне, и слова древнего санскрита неуловимыми отголосками тысячелетней памяти в огненных образах возникали у меня в голове. Я смотрел на учителя, но видел его в каких-то контурах, поверх которых у меня перед глазами, совершенно необъяснимым образом развернулся многомерный киноэкран. Там всё жило и двигалось; оттуда веяло ветром, незнакомыми запахами и даже доносились звуки... 
          Потом, после урока мы, поражённые, долго спрашивали друг друга, слышал ли кто звонок на перемену? Удивительно, но его не слышал никто! Когда новый учитель вернул нас на Землю, староста класса Ольга Гапаридзе спросила о домашнем задании.
          -Полетайте над Тибетом, - неожиданно ответил Георгий Павлович, - а потом посетите Бутан. На следующем уроке мы совершим экскурсию по его таинственным монастырям и буддийским храмам.
          -А параграф в учебнике?
          -Завтра оставьте учебник дома. У вас и так портфели неприподъёмные.
          -Ни хрена себе! – не удержался от восклицания штатный классный хулиган Лёвка Котов, когда мы вышли в коридор. - Весь морской бой под балду пошёл. Эдак, я и курить брошу…
         На следующем уроке, вопреки обыкновению, посещаемость была полной. И всё повторилось снова - ещё более упоительные полёты и погружения в потустороннюю реальность. Я видел и кожей чувствовал холод в тибетских пещерах со странными выщерблинами в покрытых инеем стенах, где полуголые люди в набедренных повязках веками сидят без движения, слышал изречения буддийских монахов, плывущие тихим эхом по закоулкам притулившихся на скалах таинственных монастырей; сакральные фразы протекали наружу сквозь их каменные стены, тонкой невидимой змейкой спускались в горные ущелья, и я летел вместе с ними извилистыми долинами, до самого океана, до самой Японии, где они, обвивая стволы цветущих сакур, растворялись в звучащих повсюду танку, смысл которых доходил до самых глубин моего подсознания, вперемешку с терпким запахом зелёного чая и горьким вкусом рисовой водки, долго остававшимся на губах после очередного урока.
       И такое с нами стало происходить постоянно! Кто-то чувствовал вкус экзотических кушаний, кто-то чихал от запаха кубинского табака, кто-то машинально оттачивал шариковой ручкой на тетрадном листке древнюю арабскую надпись, увиденную внутри эмирского мавзолея, записывая ниже неизвестно откуда приходившие в голову варианты её перевода. Кто-то, и вскоре это уже стало обыденным, испытывал тихое возбуждение от погони за диким мустангом в американских прериях, или утирал выступивший на лбу пот, от длительного перехода через аравийскую пустыню. Мы ощущали тесноту многотысячной людской толчеи вокруг мировой мусульманской святыни, а неистовые крики паломников во славу аллаха будили во мне странные воспоминания, как будто я уже когда-то был здесь, невероятно давно, и даже молился вместе с ними…
       Речи нового учителя без натяжки можно было назвать потрясением для неокрепшей детской психики. Но наша психика и наше сознание с удовольствием внимали им.
       Уроки географии уверенно и планомерно начали изменять наш класс в неожиданную сторону. Мы стали читать книжки о путешествиях и скупили в букинистическом магазине все подержанные журналы «Вокруг Света». Мы стали меньше толкаться в подворотнях, а через месяц хулиган Котов действительно бросил курить… «Беломор», и перешёл на настоящую трубку, мотивируя тем, что «американские индейцы именно благодаря трубочному курению табака постигали мудрость духов и сынов Гайаваты». Мы стали говорить взрослыми фразами. Мы не понимали, откуда к нам пришло это - мы стали мыслить! Наши родители не узнавали нас, а мы не узнавали сами себя.
       Слухи по школе поползли во все стороны, словно тараканы по рассыпанным крошкам. Хвала монолитному советскому материализму и всеобщему атеистическому воспитанию – особого резонанса и перегиба в невероятных подозрениях со стороны взрослых не было. Допросам с пристрастием мы не подвергались, тем более, что положительные результаты в нашем преобразовании были налицо.
        -Говорят, что их новый географ, Сосновский, в Москве большой учёный был, - услышал я от мамы нашей отличницы Наташи Мешкиной, когда мы с тёткой повстречались с ней на рынке. – Говорят, в Академии наук работал, а потом его оттуда турнули…
       -За пьянку, наверное, - не мудрствуя лукаво, предположила тётка. – У них, у столичной интеллигенции, такое в порядке вещей.
       -Что вы! Что вы, Алевтина Николавна! Разве ж его взяли бы в школу работать? Нет,  нет, говорят, что он с самым главным начальством повздорил по научным, принципиа-а-льным соображениям!
       -Видать сильно его турнули, коли к нам, за столько вёрст от столицы подался, - резюмировала тётка.
       Лишь «Склока» – Вероника Семёновна не преминула поинтересоваться степенью несанкционированного воздействия на школьников со стороны нового педагога. Однажды, войдя в класс перед самым началом урока, она, при всех, спросила учителя утвердительным тоном:
      -Есть сигнал, что вы редко проверяете домашние задания?
      -Нет смысла их проверять, когда я вижу, что дети абсолютно готовы к уроку, - спокойно ответил он.
      -Оригинально! – воскликнула завуч. – Как же это вы видите, не проверяя?
      -Профессиональное чутьё, Вероника Семёновна, - с улыбкой ответил учитель.
      -И каким же образом вы оцениваете их знания? Тоже чутьём? Как же вы ставите оценки?
      -Оценки? Обыкновенно. Ручкой в журнал.
      Завуч бесцеремонно взяла со стола заветную классную книгу и, открыв её на нужной странице, выпучила глаза.
      -Прекрасно! – выплеснула она, после долгой паузы. – Одни пятёрки! Невероятно! Да вы просто Ушинский, Георгий Павлович! Макаренко!
      -Видит Бог, я объективен, как никогда.
      -Не знаю, что видит ваш бог, но лично я вижу формализованный подход к обязанностям педагога, - снова произнесла она фразу, унижающую коллегу в наших глазах.
      Такая у неё была метода воздействия на окружающую среду. Пусть, мол, меня бояться все – и школьники, и учителя, и родители, и кто бы то ни был другой! Здесь я хозяйка!
      -Отчего вы так решили? – спросил учитель.
      -Но здесь даже у Котова одни пятёрки! По другим предметам он с двойки на тройку перебивается, а по географии – на тебе, в отличники выбился. И у Синицина пять? И у Солнцевой…
      Склока бросила журнал на стол. Потом взяла с первой парты учебник и посмотрев написанную на доске тему урока, открыла его в нужном месте.
      -Солнцева! – обратилась она к девочке, и та вскочила из-за парты по стойке смирно.
      -Ответь-ка на вопрос из последней темы: укажите характерные черты Фенно…но…скандии? – зачитывая, запнулась завуч.
     -Фенноскандию можно охарактеризовать как область скал, бесчисленных озёр, стремительных рек, обширных болот и лесов, - с выпученными от страха глазами, выпалила девочка. – Фенноскандия сложена очень древними магматическими и метаморфическими породами, которые выходят на поверхность или прикрыты сверху тонким слоем позднейших отложений. В ледниковый период Фенноскандия была центром оледенения…
       -Так. Достаточно, - с удивлением в голосе оборвала её Вероника Семёновна. – Синицин!
       Я вздрогнул, как от удара, и медленно поднялся с места.
       -Чем характеризуется сильное развитие вулканизма в Исландии? – продолжила она опрос.
        Я не успел толком испугаться, как вдруг перед моими глазами, словно на киноэкране,  возникла покрытая зелёной травой равнинная местность, которая вдалеке обрывалась полосой моря. Я наконец-то испугался, но не от вопроса завуча, ответа на который, я конечно не знал, ибо давно уже не заглядывал в учебник, а от того, что весь наш класс – парты, доска, мои одноклассники, непонятным образом раздвинулись в разные стороны и стали какими-то размытыми, а прямо под моими ногами появилась покрытая влажным мхом сырая каменисто-глинистая земля. И вдруг из неё, неожиданно, с бульканьем, выплеснул вверх фонтан кипятка! Я чуть дёрнулся назад, одновременно понимая, что как бы нахожусь в классе, перед самым строгим учителем школы. Горячие капли окропили моё лицо, и вывели меня из оцепенения. Я дрожащим голосом заговорил:
       -Исландия расположена на месте древней обширной суши, которая подверглась опусканию и разломам. Из трещин вылились большие массы лавы, образовавшие ряд плоскогорий, на которых, в свою очередь, возвышаются потухшие и действующие вулканы. Именно с вулканической деятельностью связаны выходы горячих источников и бьющие из земли фонтаны воды – гейзеры…
       Я никогда раньше не читал этот текст. Это я помнил совершенно точно, но язык мой сам изрекал его. Более того: я понимал, что, как ни странно, знаю о том, что говорю! Ответ как бы всплыл в моей памяти, и всё целостней сформировывался в моём воображении в мельчайших подробностях, в красках и в ощущениях!
       Я замолчал, когда Склока с шумом захлопнула учебник и швырнула его обратно на парту. Исландия в момент исчезла, и класс вернулся на своё место.
      -Понятно, - сделала она вывод, и повернулась к Сосновскому. – Я надеюсь, вы помните, что завтра педсовет?
      -Буду на нём непременно, - благодушно ответил Георгий Павлович.
      Она раздражённо повела головой и вышла из класса.
      Мы все вздохнули с облегчением, а учитель улыбнулся нам, и продолжил урок.
       Однажды, придя домой, я увидел во дворе под сетью хитросплетений распускающегося виноградника Георгия Павловича. У ног его стоял большой потёртый чемодан и две увесистые стопки связанных книг. Он разговаривал с тёткой.
       -А вот и Кириллка! - воскликнула она.
       Я поздоровался, подумав, что учитель пришёл по мою душу.
       -Ты здесь живёшь? - радостно спросил он. – А я вот хочу остановиться у вас на некоторое время, а то со старой квартиры меня выгнали. Не против?
       Я был не против.
       Его поселили в комнате на втором этаже, которую летом мы всегда сдавали отдыхающим, а во время учебного года там жил я. Из её единственного окна было видно море. Я смотрел вдаль, делая вид, что корпею над уроками, и мечтал о несбыточном. Теперь меня переселили по соседству - на летнюю веранду, которую от комнаты отделяла стенка с большим окном в мелкую стеклянную клетку, занавешенным со стороны комнаты старой цветастой скатертью. В одной из нижних клеток не было стекла, и скатерть-занавеска завернулась от времени, давая возможность, при желании видеть и слышать, что происходит по ту сторону.
       Подглядывать нехорошо, но вечером я не удержался и заглянул к учителю. Увиденное было несколько неожиданным. Георгий Павлович в потёртом тренировочном костюме сидел в кресле. Руки его лежали на подлокотниках, глаза были закрыты. Он не шевелился. Я наблюдал за ним довольно долго, и даже начал беспокоиться, не умер ли он? Но наконец-то учитель открыл глаза и вздохнул полной грудью. Он размял кисти рук и резко повернул голову в мою сторону, зацепив мои глаза своим пронизывающим взглядом. Я испугался, и отпрянул от стекла.
        Вечером за ужином тётка проворчала:
        -Предложила ему поесть, а он, видите ли, сыт. Из Москвы его турнули, и с прежней квартиры выгнали, - заметила она, и сделала вывод: – Неспроста.
        -Просто отдыхающие уже начали приезжать, а у Семеновых цены только для них, - учителю не по карману, - ответил я.
        -А ты откуда знаешь, что он у Семёновых жил?
        -Не секрет...
        После уроков мы с моим другом Мишкой Пешиным ходили к морю на дикий пляж. Вода была ещё холодная, но мы, забросив портфели, уже загорали на тёплой гальке, выискивая вокруг себя продырявленные «куриные боги».
       Комсоргом класса Мишку выбрали за рассудительность, серьёзность и ответственность – качества, которые ещё редко встречались в нашем бесшабашном подростковом возрасте. Он читал книги про Рихарда Зорге, что-то знал про Мата Хари и вообще увлекался всем, что было связано с разведкой.
      -Ты знаешь, Кир, - доверительным тоном начал он. – Я долго думал о нашем географе и о том, что он с нами творит.
     -Я тоже думал, но ничего не придумал, - отреагировал я.
     -А у меня есть одна версия.
     -Версия?
     -Да. Я думаю, что он – иностранный шпион.
     -Чего?! – усмехнулся я. – Ты серьёзно?
     -Абсолютно.
     -Кино насмотрелся.
     -Не в этом дело…
     -Тогда с чего ты это взял? Да ты посмотри на него: рост с вершок, ходит как мешок…
     -А ты думаешь шпионы какие? – спросил он испытывающим тоном.
     -Какие, какие… Известно какие. Ну не такие же!
     -Так вот. Настоящие шпионы именно такие и есть. Обычные на вид люди. И совсем не обязательно, что они высокие, сильные и в тёмных очках. Это я тебе как специалист говорю!
     -Специалист?! Ха-ха!
     -Я не шучу, - процедил сквозь зубы Мишка. – Ты понимаешь, что с нами он делает?
     -Не очень, - признался я, - но, в общем-то, мне это нравиться. Это всем нравиться, и понятно почему: это же, как кино…, даже лучше, чем кино!
     -Вот именно, это всем нравиться. И этот факт вызывает подозрения.
     -Подозрения в чём?
     -Объясняю. Я думаю, что то, что он с нами делает, есть какой-то особый вид гипноза!
     -Ну… В общем-то, он просто проводит уроки географии…
     -Только странные какие-то эти уроки - похожие на гипноз. Похожи, или нет?
     -Ну, похоже, - согласился я.
     -Вот именно! А я читал, что империалистических шпионов учат как раз таким особым методам, что бы они наших людей обрабатывали.
     -Если он шпион, то мы-то ему зачем? Мы, что военные тайны знаем?
     -Сначала он нам внушит всякого такого разного интересного, потом мы к тому привыкнем, что жить без этого не сможем, а потом он будет делать с нами всё, что захочет. Понял?
       -Понял. Только нафига ему делать с нами всё, что он захочет? Толку-то с нас какого?
       -А такого, разного, - распалился Мишка. – В горах под Егоровкой военная часть есть. Знаешь?
      -Все знают.
      -А за Чёрными скалами морской погранотрят.
      -Ну…
      -Вот внушит он нам, пойти туда и разведать для него, сколько там моряков, да катеров, да охрана там какая. А мы, может, и соображать-то ничего не будем. Ну, как лунатики. А на детей-то подозрений ведь нет! Мы же сами с тобой к солдатам ходили конфеты на значки менять, да на звёздочки. Помнишь? Нас ведь пускают туда!
       Я задумался, а Мишка продолжал:
      -В общем, я считаю, что мы должны изложить мою версию в милиции.
      -Ты совсем сдурел? А если он не шпион вовсе? Нас же смех поднимут!
      -Тогда, мы должны за ним проследить, - тут же нашёлся Мишка.
      -Ну…, это другое дело, - согласился я, мгновенно предвкушая интересное занятие.
      -Значит, решено! С завтрашнего дня начинаем слежку. И в этом главная роль - твоя, так как он поселился у тебя дома. Всё запоминай, а что не можешь запомнить - записывай. С кем он общается, куда ходит, что делает. Идёт?
     -Идёт, - согласился я, - хотя на шпиона он всё-таки не похож.
      На следующий день мы с Мишкой приступили к своей нелёгкой работе детективов-разведчиков и после окончания уроков стали дожидаться, когда из школы выйдет Георгий Павлович. Ждать пришлось недолго. Он, в отличии от других учителей, редко задерживался в школе. Вот и в этот раз он вышел из дверей, вместе с выбегающими учениками.
       -Георгий Павлович, скажите пожалуйста, сколько сейчас времени? – с пионерским задором спросила его на крыльце девочка – пятиклассница.
       -Четырнадцать сорок три, - сразу же ответил он, почему-то не глядя на часы и, улыбнувшись, погладил её по голове.
       Немного прихрамывая на левую ногу, учитель направился к калитке и, пройдя двором, вышел на улицу. Держась на отдалённом расстоянии, мы засеменили за ним. Свернув на Комсомольскую, он решительно направился к дверям телефонного переговорного пункта. Мы зашли в него несколько позже, пропустив вперёд несколько человек, и пристроились в очередь.
      Подойдя к окошечку, Сосновский заказал телефонный разговор с Москвой.
      -Кто подойдёт? – спросила женщина из-за стекла.
      -Академик Козырев,* - ответил он.
      -Мне всё равно, академик, или доцент, - прогундосила женщина. – Фамилия, имя, отчество.
      -Козырев Николай Александрович.
      -Ждите…, - и буквально через пару минут: - Пройдите в девятую кабину!
Девятая кабина была последней в ряду. Как только он зашёл, мы прошмыгнули за неё, в угол, делая вид, что рассматриваем развешанные на стене объявления. Впрочем, на нас и без того никто не обращал внимания. Сквозь тонкое стекло и приоткрытую дверь, было прекрасно слышно всё, о чём говорил Георгий Павлович:
       -Сожалею, что нам с вами так и не удалось встретиться лично, а всё только по телефону… Ой, вряд ли. Теперь уж не знаю, когда. Да, да… Спасибо. Нет, нет, ваша работа действительно замечательная, выдающаяся, я бы сказал, работа! Когда успел? Как-то успел. В самом деле! Ну, и не обращайте внимания… . Конечно! Плюньте на них! Правильные оценки всегда приходят запоздало… Своё мнение я уже высказал. Разве, что ряд незначительных замечаний… Ну, например…, - Сосновский сделал паузу, - я бы по иному сформулировал ваш основной термин: «энергия времени». Точнее было бы назвать это многосложное вихревое явление, пока, хотя бы, просто «энергией», которая, в свою очередь обладает хрональными свойствами, то есть изменять время, если иметь ввиду его традиционное линейное понятие. Да, я так считаю. Видите ли…, энергия – есть субстанция постоянного движения, и поэтому она может протекать, то сильно, то есть быстрее, то слабо, то есть медленнее. Соответственно, течение времени во вселенной может ускоряться, или замедляться. Более того: подчиняясь сознательному управлению, энергия может поступать и направленно, то есть в различные стороны, и, соответственно, вспять. Конечно… Вот, например, тот невероятный случай, что произошёл с вами в Дмитровском централе,* в общем-то и был проявлением ускоренного движения энергии, так же как и тот факт, что сразу же после освобождения, вам удалось защитить докторскую, всего через два месяца, хотя, по опыту… Ну, да… Вот именно! Нет, нет, я считаю, что вам надо смело писать вашу работу и отправлять её… куда я вам уже советовал. Ваше открытие, действительно уникально, хоть и несколько преждевременно для современного уровня научного развития. Да, да, опережает время, - он рассмеялся, - в его традиционной поступательной форме… Ну, что вы, не стоит! Да, Бог с ними с деньгами… ладно. Из Новосибирска от Крылова. А он…, что он: работает, как всегда на износ. С женой развёлся. Дочь в Ленинграде у Савицкой в аспирантках. А, что ж – династия это хорошо. Да, пожалуй… Конечно. Обязательно передам. Хорошо… Да… Ну, всего хорошего, Николай Александрович… И вам, И вам, того же…
          Учитель положил трубку, и вышел из кабинки.
         -Говорил я тебе, что он подозрительный тип, - сделал вывод Мишка, когда мы вышли на улицу.
        -Типичный учёный, - ответил я. – По-моему, ничего подозрительного.
        -Да? Ничего подозрительного? - с ухмылкой воскликнул он. – А ты слышал, что он сказал этому Козыреву про его работу?
       -Слышал. Замечательная, сказал, работа.
       -Да, я не об этом! Он сказал, что ему отправлять её надо.
       -Куда отправлять?
       -Вот именно: куда? Он сказал: куда я вам советовал.
       -Ну, и что? – не понял я.
       -А, то: может он имел ввиду, что её за границу отправлять надо? Может, это государственные секреты, а он их переправить империалистам хочет!
       -Н-да? – неуверенно переспросил я, вспоминая подробности разговора.
       -Да! – твёрдо ответил Мишка. – В нашем деле наблюдательность важна. И внимательность. Идём за ним!
       Тем временем, Сосновский шагал вниз, в сторону моря, а мы, оставшись незамеченным, снова следовали за ним. Он дошёл до конца улицы и, спустившись по каменным ступенькам, углубился в узкие переулки между домами.
       Погода портилась. Небо затянуло сплошной серостью. С моря подул стойкий ветер, поднимая в воздух пыль, которую, вскоре, начали прибивать к земле мелкие капли дождя. Но, учитель, казалось, не замечал этого, и чуть склонившись, продолжал уверенно шагать вперёд.
       Я предложил Мишке свернуть в сторону дома, но, тот ответил, что настоящие разведчики непогоды не бояться. Я вздохнул и, прикрывая головы портфелями, мы продолжили слежку.
       Вскоре Сосновский вышел на берег. Здесь ветер гулял в полную силу, гоня на нас, поднимающийся с пляжной гальки лёгкий мусор. Серые волны разбрызгивали пену, разбиваясь о длинный выступающий в море волнорез. Учитель решительно вскочил на него, и быстрым шагом направился к самому краю.
      -Уж, не утопиться ли он вздумал? – с испугом, шепнул я Мишке.
      -Вряд ли. Скорей всего, у него там спрятан акваланг, чтобы уйти за границу. Смотрел «Акваланги на дне»?
     -В такую-то погоду? – скептически произнёс я.
     Сосновский остановился у кромки, и слегка развёл в сторону руки. Ветер раздувал полы его пиджака, пузырил и полоскал штанины брюк. Так он простоял довольно долго, словно памятник, чуть пошатываясь от периодических порывов ветра. Потом повернулся, и понуро опустив голову, побрёл назад.
      Мы попятились и, увидев за своей спиной приваленный к каменной стене забора баркас, шмыгнули под него. Там было сухо, и ветер обходил его стороной. Вскоре рядом заскрипела галька. Шаги приблизились и, затаив дыхание, мы увидели в щель ноги учителя. Лодка чуть качнулась – он присел на неё, и вдруг, неожиданно, тихо, сам с собою, начал говорить. Слова его звучали довольно громко, и их не заглушал ни ветер, ни шум моря, ни мелкие капли дождя, барабанившие по баркасу.
       -Самая большая трагедия людей состоит в том, что они безуспешно ищут гармонию в этом мире, пытаясь понять Закон, - услышали мы. - Они отдают лучшие годы на наблюдения, эксперименты и анализ, выводят формулы, собирают доказательства, создают системы, доказывая окружающим их универсальность. Но, потом, когда-нибудь, вдруг неожиданно что-то не срабатывает – какой-то элемент рушиться и утягивает за собой в бездну все нагромождённые теории. И исследователи отчаиваются, срываются с пути, жгут рукописи, упиваются вином и уходят в леса… Они так и не могут понять, что в этом-то и есть Закон – в чередовании сбоев в системе. Они делали всё правильно, но ошибка в том, что никому из них так и не удалось сложить воедино систему и сбои, собрать их вместе и увидеть единое целое – всеобщее искомое Единство – ключ к природе вещей. А ведь всё так просто!
       И вдруг, он сильно постучал кулаком по поверхности баркаса.
       -Вы слышите?! – крикнул он. – Всё ведь так просто!
       Мы в испуге уставились друг на друга. Тем временем, учитель встал, лодка приподнялась, и шаги его удалились.
       -Это он нам? – в испуге, спросил я, Мишку.
       -Это провал, - с побелевшим лицом, ответил он мне.
       На следующий день, придя в школу, мы с опасением поглядывали на Георгия Павловича, но он не обращал на нас никакого внимания.
      -Скорее, он того, - покрутил я пальцем у виска, - нежели он шпион.
      -Эта версия тоже может иметь место, - согласился Мишка.
      Больше я не замечал за ним ничего подозрительного. Сосновский приходил домой, где часто подолгу сидел в кресле, молча, с закрытыми глазами, а потом садился за стол и что-то писал у себя в тетрадях. Наверное, составлял учебные планы, или, что-нибудь в этом роде – учителя, как и врачи, всегда много пишут.
      Дверь в его комнату запиралась только изнутри, на шпингалет. Однажды, когда его не было дома, я зашёл и заглянул в одну из общих тетрадей, которые стопкой аккуратно были сложены на краю стола. Вся она была испещрена какими-то числами, формулами и малопонятными научными комментариями, так, что я и вникать не стал. Одним словом – учёный, которому, волею судьбы, пришлось с высоты академической науки, снизойти до школьного учителя. Уже тогда, я это понимал.
       На пасху пришла бабушка. Она жила на другом конце посёлка, на горном склоне у самшитовой рощи. Принесла корзину тёплых блинов, тщательно завёрнутых в белоснежное полотенце.
      -Ну, где ваш знаменитый жилец? – спросила она тётку за чаем.
      -Чегой-то, вам мама, наш жилец понадобился? – удивилась тётка, обращаясь к бабушке по-мещански старомодно. - И с чего это он знаменитый?
      -С того, что у Семёновых деда вылечил. Ты, что не слыхала?
         -Слепого Пахомыча? – удивилась тётка.
         -В том-то и дело, что теперь не слепого. Прозрел Пахомыч-то. Очки себе выписал.
         -Первый раз слышу. Как вылечил?
         -Кто его знает как… Вылечил, и всё тут!
         -Он, же не врач, а учитель!
        -Врач, не врач, а вылечил…, - потягивая из блюдечка чай, спокойно повторила бабушка. – Эх ты! На рынке стоишь целыми днями, а ничего не знаешь. Так, где он?
-У себя был. В кириллкиной комнате. Он с нами редко обедает. Всё больше в столовую ходит.
        Тётка недоумённо посмотрела на меня, и я кивком подтвердил.
        -Пойду к нему, - вытерев о полотенце после блинов руки, сказала бабушка. – Попрошу…, а то бок так и болит. Тянет и тянет…
       Она поднялась с места и, чуть прихрамывая, не спеша, стала подниматься по лестнице.
       -Мама, вы в своём уме?! – крикнула ей вдогонку тётка. – Учитель ведь он…
       -А я попрошу, - не оборачиваясь, ответила бабушка.
       Не было её долго. Так долго, что тётка даже начала беспокоится. Почти через час дверь наверху открылась и на лестнице послышались знакомые старческие шаги.
      -Ну, что? – напряжённо спросила тётка, когда бабушка спустилась вниз.
      -Не болит, - как само собой разумеющееся, ответила она, - перестал! - И добавила, подняв указательный палец к верху: - Он человек… божий!
      -Тьфу ты, прости Господи! – выдохнула тётка. - У вас, мама все божие…
      Бабушка взяла свою корзину с пустой посудой и, не глядя на нас, пошла к выходу. В лице она изменилась, пребывая, как бы в лёгкой прострации.
      Вечером Сосновский вышел из дома, и я, заинтересовавшись, куда это он отправился на ночь глядя, сказал тётке, что пойду ночевать к Мишке, а сам снова посеменил за ним. Когда он вышел на улицу Орджоникидзе, я услышал звон колоколов, и меня осенила крамольная догадка. Неужели учитель идёт в церковь?
      У Николиного собора – единственной церкви, которая была в то время действующей в нашем городе, - колыхался народ в ожидании начала пасхальной службы. Какого же было моё удивление, когда Георгий Павлович, уверенно присоединился к толпе старушек, и вместе с ними вошёл в храм. Я не знал, что делать дальше. Негоже сознательным советским школьникам присутствовать на подобных мероприятиях! А советским учителям – тем более!
      Постоял я немного, подумал, и решился.
      Протиснувшись вперёд, я различил в полумраке спину Сосновского, и пристроился сзади. Между нами стояла женщина в окружении двух дочерей - девчонок чуть старше моего возраста, тоже учившихся в нашей школе. Они крестились быстрыми привычными движениями, как и все остальные покорно склонив голову, и я почувствовал, что это не было для них отработкой, по настоянию несознательной матери.
      Поп запел тарабарщину, а я отпятился к стене, принявшись глазеть по сторонам. Странный приятный запах, многочисленные огни свечей, разноцветье икон и фресок, непонятное, но завораживающее пение священников, будили во мне ещё непознанное чувство полёта и трепета. «Вот оно, разлагающее влияние церкви, на человека», - подумал я, но тут же поймал себя на ощущении, что хочется продолжать внимать этому мистическому действу.
      Учитель внимал ему вместе со всеми. Наблюдая, думая, фантазируя, и одновременно борясь с усталостью, я терпеливо выдержал службу до самого конца. Когда народ повалил из храма, меня вынесло в потоке на улицу.
      Ночь была тёплой и светлой. Фонари оранжевым светом окрашивали листья деревьев, придавая им благородную чёрно-зелёную густоту. Я слился со стволом ближайшего кипариса и ждал. Все уже вышли, но учителя не было. Неужели я не заметил его?
       Тогда, в нерешительности, я снова вошёл в распахнутые двери. Внутри уже убирались: женщины начинали мыть полы, и собирали огарки свечей. Несколько старушек тихо разговаривали у выхода. Я обошёл их и увидел стоящего у алтаря учителя, который что-то говорил священнику, а тот слушал, как мне показалось, недовольно покачивая головой, словно старик Хоттабыч, поглаживая рукой свою заострённую седую бороду.
       Их беседа длилась минут десять, как вдруг поп неожиданно мотнул головой, сделал два резких шага назад, замер и, выкинув в сторону выхода правую руку, громко вскричал:
       -Служба окончена, сын мой! Ступай!
       Сосновский резко перестал говорить, видимо удивлённый реакцией собеседника, потом тихо вымолвил что-то, но поп вскричал снова:
      -Ступай с миром и не вводи во грех! Ступай!
      -Вы не поняли меня, батюшка! - повысил голос учитель. – Дослушайте до конца и…
      -И слушать не желаю! – взревел тот, так, что все, кто находился в полупустом храме, обратили на них свои взоры. - От дьявола слова твои и гордыня непомерная! Оставь храм во Христов день! Оставь и иди!
      -Как знаете, - помедлив, сказал учитель и, повернувшись, зашагал к выходу.
Лишь только он вышел, как на крыльце к нему подошёл какой-то мужик, явно пьяный, и грубо схватив за рукав, прорычал:
      -В храме батюшку оскорблять?! Интеллигент хренов…
      -Оставьте…
      Сосновский решительно одёрнул руку, да так, что державшийся за неё мужик, пошатнулся и чуть не повалился за него.
      -Ах, ты…! - воскликнул он, уцепившись учителю за лацкан пиджака.
     Тот попытался оттолкнуть его от себя, но не успел. Мужик неожиданно размахнулся и заехал Сосновскому кулаком прямо по лицу…
     -Милиция! – заорали старухи.
     -Черти драные, в церкви даться удумали!
     -Вон отсюда! – гаркнул, появившийся в дверях поп.
     Две тётки ухватились за пьяницу и оттащили его в сторону, а Сосновский, прикрыв рукой глаз, не оборачиваясь, быстро пошёл прочь.
     «Лучше бы я оставался дома и не видел этого», - вспыхнула у меня мысль, и я подбежал к учителю.
     -Георгий Павлович, Георгий Павлович! – не зная зачем, окликнул я его.
     -Кирилл? – остановившись, удивился он, пытаясь натужено улыбнуться. – Ты, что здесь делаешь? В храме был?!
    -Я… я…, просто интересно…, - оправдываясь, пробурчал я.
    -Похвальный интерес, - неожиданно ответил он, не отнимая руку от глаза.
    -Ваш глаз, - вырвалось у меня. – Может вас в больницу проводить?
    -Благодарю, друг мой. Заживёт и так, не велика беда…
    Он убрал руку. Несмотря на темноту вокруг, я разглядел у него под глазом расплывающееся пятно.
    -Ничего, ничего, заживёт…, - пробормотал он. – Идём домой.

      На утро Георгий Павлович, по обыкновению ушёл из дома рано, так, что я увидел его уже в классе. География стояла у нас первым уроком, и я в тревожном ожидании думал, как же он покажется перед учениками и коллегами с фингалом под глазом. Но какого же было моё удивление, когда учитель появился перед нами, как ни в чём не бывало, с приветливой улыбкой на лице, и абсолютно без каких-либо следов вчерашнего инцидента.
     -Может, тебе показалось в темноте? – с недоверием спросил Мишка.
     -Ничего мне не показалось, - ответил я. – Фингал должен быть такой, что и за неделю не пройдёт! Как у тебя, когда ты с Котовым подрался? Помнишь?
     -Да ладно…, у меня и не было-то ничего.
     -Ха! Ну да, не было! Три дня в школу не ходил!
     -Ребята! – постучал по столу Георгий Павлович. – Перестаньте болтать.  Сосредоточьтесь. Сегодня мы с вами отправимся в Антарктиду, а для такого тяжёлого путешествия требуется особая собранность и внимание…
      Не успел он договорить фразу, как откуда-то с полу, из-под ног повеяло слабым холодком и на кончиках моих ушей появилось еле заметное ощущение морозного покалывания. Неожиданная зимняя свежесть хлынула в ноздри и всё побелело в глазах…      Учитель начал рассказ о южном материке.
      Из школы Георгий Павлович вернулся рано, почти следом за мной. Завидев копошащуюся в саду тётку, он подошёл к ней и спросил:
      -Сколько с меня за квартиру причитается, Алевтина Николавна?
      -За квартиру? – переспросила она. – Так ещё не к спеху…
      -Нет, нет. Пришло время рассчитаться.
      -Ой, никак уезжаете? – с наигранным сожалением всплеснула тётка руками.
      -Увы, - вздохнул учитель. – Уезжаю.
      -Батюшки… А как же школа?
      -Учебный год кончается.
      -Никак другую работу нашли? – продолжала допытываться она.
      -Можно и так сказать. Так сколько с меня?
      -Сейчас подсчитаем… Идёмте в кухню, Георгий Павлович, я вас хоть обедом накормлю.
      -Не откажусь, - с улыбкой, кивнул учитель.
      Лишь только они ушли, как в калитку вошёл Мишка.
      -Слыхал чего?! – тут же доложился я. – Учитель-то уезжает!
      -Как уезжает? Куда?
      -Не знаю куда, но говорит, что насовсем. Другую работу нашёл.
      -Та-ак…, - делово протянул мой приятель. – Подозрительно.
      -Что тебе всё подозрительно?
      -Что уезжает, подозрительно. Проработал у нас в школе всего каких-то пару месяцев и вдруг уезжает…
      -Так другую ж работу нашёл. Видать, зарплата больше, - предположил я.
      -Пожил тут зачем-то, погулял по берегу моря, да по окрестностям, - продолжал рассуждать Мишка, – а в окрестностях военная часть стоит, да погранотряд… так, так, так…
      -Чего так, так, так? – передразнил его я. – Он туда и не ходил вовсе. Я ж за ним почти каждый день наблюдаю. Он - то в школе, то дома, то по берегу гуляет…
       -А может он ночью?
       -Да ладно! – отмахнулся я.
       -В общем, так: наблюдай дальше, - скомандовал он. – Перед отъездом каждый шаг его должен быть под контролем. Понял?
      -Понял, - с иронией в голосе, ответил я. – Пошли на море!
      -Пошли!

      Возвратившись через пару часов домой, я обнаружил, что у нас находится ещё один гость. На вешалке висела милицейская фуражка. За столом сидели тётка и соседка - Людмила Филипповна. Перешёптываясь, они поглядывали на лестницу.
      -Видал, какие гости у твоего учителя? – бросила мне тётка, таким тоном, как будто я был причастен к какому-то криминалу, связанному с нашим жильцом.
     -Милиционер, что ли? – уточнил я, вспомнив про драку в церкви.
     -Милиционер, милиционер, - проговорила Людмила Филипповна. - Участковый инспектор старший лейтенант Ломов. Вот так-то! Вот она, наша интеллигенция. Тихо, тихо, а потом ею милиция интересуется.
      -Уже час у него сидит. Видать, чего-то серьёзное натворил, учитель-то ваш.
      -Чего серьёзное-то?
      -Не знаю чего, но не хватало мне ещё милиции в доме... Ладно, ступай уроки делать!
      Я мигом поднялся к себе в комнату, и тут же прильнул к своему наблюдательному пункту. За стенкой была тишина. Милиционер – невысокий, худощавый, с чёрными усами, молча курил у окна. Рядом, облокотившись на комод, стоял учитель, и выжидающе смотрел на него.
      -У вас ещё будут какие-нибудь вопросы? – спокойно спросил он.
      -В общем, всё ясно, - неуверенно, проговорил участковый. И дополнил: - Но… отчего-то мне хочется ещё поговорить с вами.
      -Что ж, поговорите, ибо завтра меня уже не будет, - спокойно ответил
Сосновский.
      -Уезжаете?
      -Можно и так сказать, - учитель вдруг задумался, присел за стол и, взяв карандаш, раскрыл свою тетрадь. – Извините…
     -Куда же? – с вспыхнувшими в глазах искорками спросил Ломов. - Если не секрет, конечно?
     -Туда, - небрежно махнул Сосновский рукой в сторону окна, за которым простирался привычный глазу морской горизонт.
     -Что значит туда? – с подозрением уточнил милиционер. – В Грузию, что ли, или может быть, - он усмехнулся, - в Турцию решили махнуть?
     -Да, да, в Турцию, - отрешённо ответил учитель, что-то увлечённо записывая в тетрадь.
Ломов изменился в лице, медленно подошёл сзади и заглянул ему через плечо.
     -Формулы выводите? – спросил он. – Научная мысль не даёт покоя?
     -У вас на лбу комар сидит, - не оборачиваясь, проговорил учитель. – В этом году они рано появились и будет их много, вопреки обыкновению. Сырым будет лето, дождливым.
      Тут же раздался резкий шлепок.
      -Да, действительно - комар, - воскликнул участковый. – А как же вы…
      -В зеркале увидел.
      Милиционер порыскал вокруг глазами и остановил взгляд на маленьком настольном зеркале, которое пряталось между стопками книг. Он задумался. Потом обошёл учителя справа и, нагнувшись на уровень его опущенной головы, «прострелил» возможную траекторию его взгляда.
      -Но как вы увидели зеркало, если оно завалено книгами? – недоумённо спросил участковый.
      Учитель перестал писать и, оторвав голову от тетради, внимательно посмотрел на Ломова.
      -Зеркало, товарищ лейтенант, не просто оптико-отражающий предмет, - произнёс он, откидываясь на спинку стула. – Зеркало, это особая физическая субстанция, обладающая голографической глубиной пространственно-временного спектра. Мне, как учёному, зная эту особенность, было совсем несложно увидеть в нём отражение вашего лба под изогнутым углом зрения.
     «Он, что, изогнул свой взгляд, что ли?» – подумал я.
     -Что значит изогнутым? – тоже задал вопрос участковый. – Не хотите ли вы сказать, что ваш взгляд изогнулся, обогнул, то есть, стопку книг и впёрся в зеркало, в котором отражался мой лоб?
     -Можно и так сказать.
     -Что значит можно? А если не так, то тогда как иначе?
     -Если не так, то тогда я увидел комара у вас на лбу внутренним зрением, - неожиданно ответил Сосновский.
     Участковый недоумённо посмотрел на него. Потом выпрямился, откашлялся, и принялся взад-вперёд прохаживаться по комнате.
      -Так куда вы всё-таки завтра уезжаете? – спросил он, уже более официальным тоном.
      -Вы же сами сказали: в Турцию.
      Милиционер развернулся на каблуках, и воскликнул уже с еле заметным раздражением в голосе:
      -Это я предположил. А как на самом деле?
      -Если вам было бы приятно что бы я ехал в Турцию, то, пожалуйста – я еду в Турцию.
      -Ага. Значит в Турцию? Может у вас и билет есть на пароход?
      -На пароход? Да, да, на пароход! – вдруг воодушевлённо воскликнул учитель, как будто ему в голову пришла очередная научная идея. – Конечно, на пароход! Конечно! Всё, решено: на пароход!
      -Покажите.
      -Что показать? А, билет? Пожалуйста. Он… у вас в руках.
      -У меня в руках ваш паспорт.
      -А в нём билет. Вы не заметили его, когда перелистывали.
      -Да? Да, действительно…, - выговорил участковый, отыскав в паспорте синенькую бумажку. – Как же это я… Так. Теплоход «Адмирал Соколов». Туристический рейс Сочи – Батуми - Стамбул – Варна - Сочи. Странно… Через профсоюз путёвочку доставали?
     -Через «Интурист».
     -Через «Интурист?
     -Что же здесь удивительного?
     -Да нет, ничего… Ни-че-го. А когда отплытие?
     -Там написано.
     -Ах, да. В двенадцать тридцать. Завтра. Хорошо.
     Участковый закрыл паспорт с билетом, и протянул его Сосновскому.
     -До свиданья, - отчеканил он, взяв под козырёк.
     Уже на пороге задержался и, обернувшись, спросил:
     -От какого причала отходит теплоход?
     -От третьего. Провожать придёте?
     Участковый ничего не ответил и вышел за дверь.
     Его шаги ещё раздавались по скрипучим деревянным ступенькам, а учитель снова уселся за стол и опять, как ни в чём не бывало, углубился в свои записи.
     Ещё один посетитель пришёл совсем поздно, когда из телевизора знакомая бодрящая мелодия оповестила дом о начале вечерних новостей.
     -Это не дом, а проходной двор какой-то, - подогретая визитом милиционера, недовольно проворчала тётка, но гостя впустила.
     -Извините, а Георгий Павлович…, - смиренно проговорил высокий человек в сером пиджаке, с густой чёрной бородой, зачёсанными назад длинными волосами и проникновенным взглядом.
     -Дома, дома ваш Георгий Павлович. Там наверху. Только ведь ночь уже!
     -Извините, пожалуйста…
     -Ноги вытирайте!
     -Извините…
     Бородач вытирал ноги долго и тщательно, после чего в очередной раз извинился и поднялся наверх.
     Я оторвался от телевизора и направился, было, следом, но тут тётка, как назло поставила передо мной пустые вёдра.
     -Натаскай-ка воды, а то ни капли не осталось, - приказала она. - И в умывальник налей!
     «Вот приспичило ей, в самый неподходящий момент!» - в сердцах воскликнул я про себя, и кинулся как можно быстрее выполнять её поручение.
      Когда все вёдра и бак были наполнены, я с подмоченными от спешки штанами, с нетерпением вбежал к себе в комнату и, затаив дыхание, примостился у разбитого стекла, откуда пробивался лучик света.
      Гость и Сосновский сидели за столом и разговаривали.
     -Вот письма. Десятки писем! – говорил гость, протягивая учителю толстую, перевязанную пачку.
      -Десятки, - мечтательно улыбнулся учитель. – Десятки, это хорошо. Пускай пока-что десятки.
      Он взял пакет, покрутил его в руках и передвинул по столу обратно своему гостю.
      -Собирайте этих людей у себя в приходе.
      -У меня уже нет прихода. Я больше не служу. Меня…
      -Служите, - перебил его учитель, утвердительным тоном. – А где – значения не имеет.     Собирайте их у себя дома, на даче…, где угодно. Думайте о них. Обо всех. Нужна каждая капля. Всегда нужна.
     -Я буду стараться, - ответил гость, хотя…, это не так-то просто. Всеобщее неверие сидит в людях и, что ещё хуже – патологический страх. Он-то и даёт дьяволу почву занимать вселенские пространства…
     -Да, бросьте вы о дьяволе, Владлен Дмитриевич, - перебил гостя Сосновский. – Никакого дьявола не существует. Дьявол – наше неправильное понимание Бога.
     -Вы так считаете? – с интересом спросил Владлен Дмитривевич.
     -Считаю – не то слово.
     -Да, да, конечно… Понимаю.
     -Мы привыкли всё, что нам не по нраву относить к природе дьявола, но не желаем замечать, что всё это проявления Божьи, и являются частью единого закона. А то, что это не нравиться нам, и мы характеризуем как зло, всё равно ничего не меняет. Ибо это не зло. Да, да. Вы же понимаете – то, что для одних зло, для других спасение…
     -Верно.
     -И победить мы такого «дьявола» не можем, именно потому, что всё это проявления единого вселенского закона, который надобно знать и понимать. В этом и состоит наша с вами задача.
     -Да, да, - понимающе кивал бородач.
     -И теперь нам пристало начать кардинально менять своё мировоззрение. Кардинально, не взирая на догмы, в том числе и научные. Времена меняются, Владлен Дмитриевич. Пришла пора понять, что мир наш есть то, что мы о нём представляем. Простая истина.
     -Коллективное сознание?
     -Истинно так! Коллективное сознание творит действительность. А в нём растворено сознание индивидуальное. Задача состоит в том, чтобы выделить индивидуальное сознание и дать ему возможность свободного полёта. Тогда оно начнёт всё изменять вокруг себя, подключая к своему центру другие элементы коллективного сознания. Так, постепенно преобразуется весь мир!
     -Юнг?
     -Забудьте имена и теории. Есть один закон, и я даю его вам. Вот…
      С этими словами он открыл ящик стола, достал из него несколько общих тетрадей и какой-то толстый томик.
     -Здесь всё, что вам нужно на данном этапе. Здесь законы и основные технологии управления, а также формулы, выкладки, пояснения, чтобы соотнести с современными научными знаниями и формами мышления. Хотя… именно их-то и надо менять.
      -А это? – спросил гость, указывая на толстую книгу.
      -А это пока только для вас. Возьмите. Я тут подкорректировал кое-что, как вы и просили. Убрал домыслы и пустое, пояснил некоторые притчи. Всё на полях, да на корках - уж извините – работал в поезде - другой возможности не было. Дополнений делать не стал - уже времени нет, да и не это главное. Впрочем, она и в устоявшемся виде за много веков впитала в себя такую Божественную силу, что все мои поправки, по большому счёту, не имеют смысла.
       -Всё равно, это очень важно! Научный интерес, если хотите.
       -Понимаю. В таком случае обратите большее внимание на апокрифы. К ним не относились столь пристрастно. В частности на апокриф от Фомы – это и есть логий,* которым пользовались евангелисты. А также апокриф от Иоанна. Он всё понимал. И записал не репортаж о событиях, а знания… хотя, вряд ли теперь есть смысл расшифровывать их, - Сосновский открыл другую, лежащую на столе потрёпанную книгу. - Ну вот, например: - он отыскал глазами нужную строку. - «… и после того когда она выйдет из тела, её отдают властям, тем, которые произошли от архонта, и они сковывают её оковами и бросают в темницу и кружат её до сих пор, пока она не пробудиться от забвения и не достигнет знания… И я сказал: «Господи, как может душа умалиться и возвратиться в естество своей матери или в человека?» - он закрыл книгу. - Вы понимаете? Он понял! Иоанн всё понял!
      -Но это же Восток?! – осторожно произнёс Владлен Дмитриевич. – Буддизм. Неужели Иоанн говорит о Колесе Сансары*?!
      -Ещё раз говорю вам: оставьте имена, термины и теории. Отбросьте ярлыки. Есть только одно – истина, которую спрятали, забыли, а вернее, просто не хотели замечать. По многим причинам. В этом есть необъективность прежних писаний. Сами понимаете.
      -Да, да, я понимаю. Благодарю вас Учитель! – воскликнул тот.
      -Оставьте, - улыбнулся Сосновский. – Создатель – наш с вами учитель. Я, просто Георгий Павлович Сосновский. Между прочим, что так оно и есть на самом деле.
      -А что же дальше? Когда же…
      Бородач замолчал, как бы не решаясь произнести нечто запретное.
      -Скоро. Через три дня я буду в Казахстане, а через… двадцать семь лет – в Москве.     Тогда, может быть и увидимся.
      -Значит, опять у нас?! – спросил Владлен Дмитриевич, воодушевлённым голосом. – Какой же раз по счёту?
      -Седьмой будет, - со вздохом ответил учитель и поднялся из-за стола. - Хотите чаю?
      -Чаю? – отрешённо переспросил гость.
      -У меня особенный чай. С Цейлона! Купил по спекулятивной цене на местном рынке. Видимо моряки привезли. Вкус ничуть не изменился за тысячелетия. Там на северо-востоке острова есть одна старейшая плантация. Она находится в горной долине, где сформирован особый микроклимат, дающий растению удивительный аромат и целительную энергию. Сейчас заварю…
       Учитель принялся возиться с кипятильником и вскоре в стеклянной банке забурлил кипяток. Когда он разлил готовый напиток по стаканам, Владлен Дмитриевич спросил, осторожным голосом:
       -Георгий Павлович…, я хочу напомнить вам…, вы мне обещали написать о Пилате и об индийском пути.
       -Да, да, - отпивая глоток из стакана, ответил учитель. – Я написал кое-что…
Он потянулся к тетрадям.
      -Вот эти, с выкладками, вы передадите в Московский институт внедрения новых технологий… Не в сам институт, конечно, а найдёте там начальника отдела физико-математического анализа Семёна Ивановича Тихоедова. Ему и передадите.
      -Конечно, конечно, - взяв тетради, охотно ответил бородач.
      -А эта - вам, как просили.
      -Спасибо!
      -Здесь тоже всё тезисно. Уж, извините, времени не нашлось.
      -Ничего, ничего, что есть, и то хорошо …, - восторженно проговорил Владлен Дмитриевич, открывая тетрадь и углубляясь в записи. –… Так, так… Это же… Это же - чудо! Это же…, - он запнулся и посмотрел на Сосновского, - это же революция!
     -Учитель усмехнулся и снова отхлебнул чаю.
        -Эта революция, кому надо, давно известна. Вот, например, письмо Пилата к Тиберию – я тут полностью привожу его текст…
       -Где, покажите…
       -На третьей странице.
       -Да, да, вот, вижу!
       -Оригинал этого письма находится в Библиотеке Ватикана, а копия в Библиотеке Конгресса, в Вашингтоне.
       -Неужели?!
       -Да. Только в Советском Союзе, сами понимаете, на такую информацию – табу. А кто прослышит, так сразу на смех – пустое, мол, да буржуазные сплетни.
       -«…В Галилее появился молодой человек и во имя Бога, который послал его, исповедует он новый закон, смирение…», - начал бегло читать Владлен Дмитриевич. – Кесарю Тиберию… Какой же это год?
       -Тридцать второй.
       -«Сначала я думал, что в его намерения входит возмутить людей против римлян, - с жадностью, продолжил вслух читать бородач. - Мои подозрения вскоре рассеялись. Иисус из Назарета говорил скорее, как друг римлян, чем как друг иудеев. Однажды я увидел молодого человека среди группы людей, опиравшегося на ствол дерева и спокойно говорившего с толпой, которая окружала его. Мне сказали, что это Иисус. Это было очевидно благодаря значительному различию между ним и теми, кто окружал его. Его красивые волосы и борода придавали ему внешность божества. Ему было около тридцати лет, и никогда раньше я не видел такого приятного, доброго лица.
Какое же все-таки было различие между ним, с его прекрасным цветом лица, и теми, с черными бородами, которые слушали его. Поскольку я не хотел беспокоить его, я пошел дальше, сказав, однако, своему секретарю, чтобы он присоединился к группе и послушал. Позднее секретарь рассказал мне, что ему никогда не доводилось читать в работах философов ничего такого, что могло бы сравниться с учением Иисуса, и что он не сбивает людей с пути и не является смутьяном. Вот почему мы решили защитить его. Он мог свободно действовать, говорить и созывать людей. Эта неограниченная свобода не нравилась иудеям, которые были возмущены; это не беспокоило бедных, но раздражало богатых и обличённых властью. Позже я написал Иисусу письмо, приглашая его в Форум для беседы. Он пришел. Когда Назаретянин появился, я совершал утреннюю прогулку, но, взглянув на него, почувствовал себя не в силах сдвинуться с места. Казалось, что ноги мои прикованы к мраморному полу железными цепями; я весь дрожал, словно чувствуя за собой вину, хотя он был спокоен. Стоя на месте, я за это время оценил этого необыкновенного человека. В его внешнем виде или характере не было ничего неприятного. В его присутствии я чувствовал глубокое уважение к нему. И сказал ему, что вокруг него сияет аура, что его личность обладает заразительной простотой, которая ставит его выше сегодняшних философов и учителей. Благодаря своей приятной манере, простоте, смиренности и любви, он произвёл на всех нас глубокое впечатление. Таковы, достопочтимый повелитель, факты, касающиеся Иисуса из Назарета, и я нашел время, чтобы в деталях известить тебя об этом деле. Моя точка зрения такова, что человек, который может превращать воду в вино, который лечит больных, который воскрешает мертвых и успокаивает бушующее море, не виновен в преступлении. Мы должны допустить, что он, как говорят другие, действительно сын Божий. Ваш покорный слуга, Понтий Пилат».
         Владлен Дмитриевич поднял на учителя глаза, а тот, как ни в чём не бывало, допивал чай.
        -Пилат не желал впасть в немилость Кесаря, которому рассерженные иудеи могли донести на него, - пояснил он, - и потому, сделал то, что мог сделать в сложившейся ситуации. В сущности, дело не в Пилате – по большому счёту, он ни причём.
       -Это удивительно! – воскликнул бородач, и снова принялся листать тетрадь. – Но, дальше…, - он разочарованно поднял глаза на учителя. – Дальше, вы почти ничего не пишете. Здесь так мало об Индии…
        -Здесь самое основное, а подробности вы узнаете сами.
        -Сам? Но, когда же? Каким же образом?!
        -Вы говорили мне, что после того как вас отлучили, вам поступило предложение работать в известной газете?
        -Да, но, я намерен отказаться. Мне претит работать на КГБ, а работа в «Правде» подразумевает это, как само собой разумеющееся.
       -Хотите совет?
       -Конечно!
       -Не отказывайтесь. На том месте, куда вас приглашают, много вреда людям вы не принесёте, а отказом жизнь себе подпортите. Лучше соглашайтесь. Тогда, через три года вас пошлют в длительную командировку в Центральную Азию, и там вы сможете подробно узнать всё, что вас сейчас так интересует. В тридцати километрах от Равалпинди – это в Пакистане, недалеко от индийской границы – есть городок Марри, названный в честь Марии, ибо она умерла в этом месте, когда ехала с Иисусом в Кашмир. Там, в Пинди-Пойнт осталась её могила. Я написал в тетради, как её найти. В пятидесятом году могила восстановлена, благодаря некоему Кхвадже Назиру Ахмаду. Там вы найдёте его книгу об Исе – в ней много правды. А потом вы сможете побывать в Шринагаре – это столица индийского штата Кашмир. Там Иисуса помнят из поколения в поколение, с тех пор когда он жил возле озера Дал, где читал проповеди и исцелял страждущих. В центре Шринагара – его могила «Розабал», что значит «могила пророка». Там на плите, даже есть отпечатки стоп, со следами рубцов, оставшихся после распятия…
        -Невероятно!
        -Кстати, кое-что об индийской жизни вы сможете найти в «Бхавишье Махапуране»…
        -Как, как? Я запишу, минутку...
        -Я записал это в тетради. Здесь, в Союзе её не достать, а в Индии – найдёте без труда, и даже с комментариями. И будьте внимательны: в Индии нет имени Иисус – есть Иша Натха, или Юс-Асаф – производные от Иисуса. А в мусульманском мире даже существует целое течение - ахмадиев, в основе которого лежит память об индийском периоде жизни. Кстати, постарайтесь там встретиться с неким историком Фида Хасанином. В будущем он напишет книгу по своим исследованиям…
         Георгий Павлович замолчал и, задумавшись, расслабленно откинулся на спинку стула.
       -Вы видите будущее…, - констатируя факт, восхищённо произнёс бородач.
       -Последнее время, мне всё чаще видится прошлое, - проговорил Сосновский, вдруг, неуловимо изменившимся голосом. – Мне вспоминаются три низких склонившихся дерева на берегу озера и источник под ними. Он вытекал из трещины в камне и был чист как слеза. Я хорошо вижу этот оазис, где всегда наступала прохлада, когда приходили люди и рассаживались вокруг деревьев…
       Я слушал учителя. Моё тело устало от длительного недвижения, но я с жадностью продолжал воспринимать отчётливо доносившуюся речь, интуитивно понимая, что стал свидетелем невероятного, запретного и… откровенного знания, которое коснулось и меня, своей необъяснимой глубиной и чистотой.
       Сосновский говорил, а я, стал медленно погружаться в давно знакомые мне ощущения, приходившие на каждом его уроке. Я отодвинулся от разбитого стекла, и растянулся на кровати. Голос его стал доноситься менее отчётливо, но энергетика слов уже охватила меня, и мне уже не были нужны фразы. Я видел образы, доходившие до моего сознания.
       Я почувствовал жаркий вечер и увидел красное багряное солнце, заходившее за коричневую гряду далёких гор. Передо мной сверкала водная гладь, и солнце отражалось в ней алыми бликами, которые разгонялись, вошедшими в воду коровами. Животные пили, а вокруг них плескались в воде несколько худеньких шоколадных мальчишек – погонщиков. Я увидел смуглых полуголых людей, которые шли вереницей вдоль берега к трём низким деревьям, свесившим свои густые ветви над одинокой фигурой человека, завёрнутой в белую ткань. Он сидел на песке, скрестив под собой ноги, а рядом с ним, в озеро, тоненьким ручейком струился источник, бьющий из-под выступающего из земли большого плоского камня. Человек, что-то рисовал на песке тонким прутом, периодически поднимая голову и поглядывая на подходивших к нему людей. Он был не стар. Лицо его было загорелым, худым, с седой бородой. Голова его была абсолютно лысой и сверкала на солнце. Вот он потянулся к источнику и, набрав в ладонь воды, смочил себе затылок. Люди подходили к нему и здоровались. Он тоже кивал им в ответ, приветливо улыбался, а с некоторыми о чём-то весело переговаривался.
          Мальчишки в озере продолжали плескаться и галдеть. Вот один из пришедших мужчин прикрикнул на них, и они затихли. Людей собралось довольно много – может быть, человек тридцать или пятьдесят. Они расселись вокруг деревьев. Лысый человек поднял руку вверх. Гул голосов затих, и он произнёс фразу на незнакомом мне языке. Я не знал этого языка, но совершенно точно понял смысл сказанного. Нет, это не было сакральным откровением. «Пусть дым костра тянет в другую сторону», - сказал он, и я тут же увидел плывущее на меня туманное облако, которое принесло с собой едкий запах тлеющей травы.
         А потом человек начал тихо говорить, но от смысла слов его, моё внимание отвлёк странный голос. Я точно был уверен, что уже слышал его не раз, но вот, только не мог вспомнить где. И вдруг опомнился: это был голос моего учителя Георгия Павловича Сосновского – голос выразительный, таинственный и неповторимый.
        Я уснул. Проснулся, когда на часах был уже полдень. Кинувшись к своему наблюдательному пункту, я увидел в комнате Сосновского тётку, которая мыла полы.
        Вскочив с кровати, я вышел в коридор и заглянул туда.
        -Георгий Павлович уехал? – спросил я с сожалением.
        -Уехал, и слава тебе Господи, - ответила тётка. – А тебе-то, что? Что он тебе по географии поставил-то?
       -Пять, - буркнул я.
       -Вот и слава Богу! Вот и хорошо!
       Тётка собрала с постели простынь и высунулась с ней в окно, собираясь вытряхнуть.
       -Ой! – воскликнула она с тревогой. – Опять милиция к нам.
       -Где он! – раздался снизу грозный голос участкового. – Уехал?!
       -Уехал, - тут же отозвалась тётка.
       -Чёрт побери! – в сердцах воскликнул он. – Не успел! С утра то одно, то другое! То заглохнет ни с того ни с сего, то колесо спустит… И ведь новая ж машина! Мистика какая-то!
      За окном раздалось хлопанье автомобильных дверей и рычание мотора.
      -Видать в порт поехал, учителя твоего ловить, - предположила тётка. – Так ведь я и чуяла, что жулик он твой учитель! Так ведь и чуяла!
      Я ничего не сказал, а лишь посмотрел на часы. Было четверть первого, а теплоход должен был отчалить в двенадцать тридцать. «Не успеть вам в порт, товарищ старший лейтенант, как не старайтесь», - подумал я со злорадством, и одновременно с горьким разочарованием, оттого, что больше никогда не увижу в своей жизни этого удивительного человека.
       К концу дня, когда стемнело, в дом с шумом вбежала Людмила Филипповна.
      -Слыхали! – заорала она. – Теплоход потонул!
      -Какой теплоход? – спросила тётка, с хрустом откусывая яблоко.
      -Какой, какой! Туристический! «Адмирал Соколов»!
      -Как потонул?! Где?!
      -Недалеко от берега с сухогрузом столкнулся! А на нём людей-то, людей сколько! Сейчас их у Чёрных скал спасают!
      От услышанного, у меня сжалось в груди, и я не раздумывая, прыгнул в башмаки и рванул из дома.
      -Ты куда! – крикнула тётка. – Кириллка, стой! Темно ведь уже! Стой! Тебе там делать нечего…
      Но я уже, что есть силы, подгоняемый стуком сердца, бежал к автобусной остановке.
На пляже санатория «Искра» толпились люди. Машины милиции и скорой помощи стояли у парапета и беспорядочно мигали огнями. Вокруг раздавались крики, и повсюду стоял отчаянный отборный мат. Перед глазами мелькали носилки с пострадавшими. На море в темноте ревели военные катера полося по чёрной водной глади широкими лучами прожекторов.
      Группа моряков оттеснила зевак в сторону. Я долго находился в гуще зевак, пытаясь разглядеть, что впереди, но не видел ничего кроме пугающей человеческой суеты.
      Нескольких человек мокрых, измождённых, с трясущимися руками провели через толпу и усадили на бревно, прикрыв их плечи санаторными байховыми одеялами.
      -Сейчас придёт автобус, - успокаивал их врач. – Закатайте рукава, пожалуйста.
Врачу подали заправленный шприц, и он нагнулся к пожилому мужчине.
      -Не стоит, доктор, со мной всё в порядке, - говорил он слабым голосом. – Лучше помогите девушке…
     -И девушке поможем…
     -Кошмар, ужас…, - доносилось из толпы.
     -Где аппараты дыхания?! – кричал врач.
     -Здесь дети… Быстрее!
     Доктор оставил пожилого мужчину и убежал в темноту. К мужчине подошла ещё одна вымокшая пара – молодой человек и женщина.
     -Вы видели его?! – с надрывом спросила она. – Вы видели, как он шёл?!
     -Да!
     -Я тоже видел, своими глазами! – говорил молодой человек.
     -Чудо! – восклицала женщина.
     -Успокойтесь, - к ней подбежала медсестра. – Вам надо лечь. Пока прилягте. Сейчас принесут носилки.
    -Он правда шёл, девушка! - восклицала женщина. – По воде шёл…
    -Очень хорошо, гражданочка, прилягте пожалуйста. И завернитесь в одеяло. У вас жар…
    -Нет, нет… Его все видели. И мужчина вот этот видел. Ведь правда же?
    -Правда, - устало ответил пожилой человек.
   -Что вы видели? – раздался из темноты бодрый вопрос, и я увидел приближающихся людей с телекамерой. В руках одного их них был большой фонарь, который бил направленным лучом на вымокших уставших людей.
     -Я могу подтвердить, - щурясь от яркого света, воскликнул молодой парень. Он был спортивного телосложения и выглядел наиболее бодро. – Этот человек шёл по воде, ну как… как по асфальту, прямо. Он взял меня за руку и потащил за собой. А там и впрямь упруго было…
    -Что он несёт? - кто-то буркнул у меня за спиной.
    -Он сказал, что здесь мелко и надо смело идти вслед за ним! – продолжал парень.
    -Да, да, - подтвердила женщина. – И я пошла за ним, и потому я здесь. Там была мель. Там твёрдо было, почти до самого берега… Как песок… Вы ведь тоже шли, - снова обратилась она к пожилому мужчине.
   -Да, - опять немногословно подтвердил он.
   -Будем снимать? – спросил один из телевизионщиков.
     -Да. Прямо при этом свете, - ответил ему другой, видимо, главный в группе.
     -Камера не возьмёт.
     -Камера новая, что-то, да возьмёт. Вон луна снова вышла – поможет. А позже ПТС подъедет. Давай!
     Журналист расстегнул пиджак, слегка взлохматил свои аккуратно уложенные волосы и встал перед камерой в свет фонаря. За спиной его, прижавшись друг к другу, сидели на лавочке мокрые поникшие люди. Ему подали в руки микрофон.
     -Поехали! – дал команду оператор.
     -Мы ведём съёмку с места трагического происшествия, которое потрясло сегодня всех жителей нашего города, - заговорил журналист. - Два часа назад туристический теплоход «Адмирал Соколов» столкнулся с сухогрузом «Мирный». По предварительным оценкам, столкновение произошло из-за поломки в рулевом управлении сухогруза. Сам теплоход затонул, но благодаря самоотверженной работе военных моряков, все пассажиры были спасены и военными катерами доставлены на берег. Наиболее стойкие из них сумели доплыть до берега своими силами. Спасательные работы ведутся до сих пор, но они заканчиваются и всем пострадавшим оказывается медицинская помощь…
     -Ну, конечно, все спасены! – кто-то возмущённо воскликнул в толпе. – Человек сто на дно пошло, не меньше…
     -За моей спиной находится группа туристов, которые смогли спастись самостоятельно, - невозмутимо продолжал журналист. – Скажите, как вам это удалось, - обратился он к пожилому мужчине, подсунув ему микрофон к лицу.
     -Когда мы барахтались в воде, - откашлявшись, начал мужчина, - какой-то человек вышел из переполненной шлюпки прямо на воду…, он встал на воду и пошёл по ней. Он не тонул. Он крикнул, что здесь мелко, и если идти вслед за ним, то можно дойти до берега… Я тоже шагнул и почувствовал, что под ногами твёрдо…, и вышел из воды… и пошёл за ним. И вот женщина пошла…
      -Да, я тоже…, - вставила женщина, но журналист оборвал её жестом.
      -А потом, уже ближе к берегу, я вдруг провалился и поплыл… но там уже метров пятьдесят оставалось…
      -Спасибо, - сказал журналист и повернулся на камеру. – Всё. Снято!
      Толпа возбуждённо обсуждала сказанное чудесно спасшимися пассажирами.
      -А где же сам этот человек? – с недоверием спросил кто-то.
      -Он шёл, и постепенно погружался в воду, - ответил мужчина, - а потом…, потом, я уже не видел его.
     -Да. Он тоже потом погружаться стал, - сказал парень.
     -Нет, нет, он сначала медленно погружался…, - вставила женщина, - но потом он пошёл назад, а я шла дальше и больше не видела его.
      Съёмочная группа отошла поодаль. Фонарь выключили, и оператор опустил тяжёлую камеру на землю.
      -Дай сигарету, - попросил журналист.
      -Эту чушь в эфир нельзя, - произнёс третий. – У них бред от стресса.
      -С чего ты взял, что мы для эфира снимаем? - закурив, сказал журналист. – Забыл, что у нас отдел кинохроники? Ладно. Значит так. Сейчас покурим, переместимся на другое место и сделаем подсъёмочку. Я всё равно, на всякий случай, скажу, что-нибудь про общий шок и психологические расстройства от него. Слова старика про мужика, который вёл их по воде аки посуху, потом вырежем, а со слов, что он сам поплыл, когда пятьдесят метров осталось, - оставим. Всё склеим, и утром на стол главному. Ясно?
     -Ясно. Только можно особо не распинаться - главный, без высшего распоряжения это всё равно это не выпустит.
     -Не важно. Наше дело - материал сдать в положенной форме. Ну, всё, пошли работать!
      Он швырнул в темноту трассирующий огонёк сигареты и принялся оглядываться по сторонам, выбирая место для съёмки.
      Я выбрался из толпы и побрёл к остановке. Мимо бежали люди из ближайших домов, мчались машины с мигалками. Но я уже не замечал их, продолжая шагать в темноту по обочине дороги. В голове моей отчётливо звучали слова учителя, когда он призывал обречённых пассажиров с тонущего теплохода уверенно идти за ним.

Самара. 2005 г.