Красные туфли

День похорон ей казался ирреальным: то ли одна заблудилась в непроглядном тумане и запаниковала, то ли пребывала в бесконечном кошмаре с самой ночи – именно тогда начался для неё этот страшный день, потому что не смогла заснуть, плакала, почему-то трудно стало дышать. Она не находила себе места в квартире и не представляла, как всё это будет происходить и выдержит ли.

Подруг она вечером попросила разъехаться по домам, хотя они настаивали, чтобы остаться с ней: не одной же быть в такой тяжелейший момент. Но она настояла на своём, ей казалось, что в изнеможении рухнет и заснёт. Не тут-то было, ни минуты сна.

Утром страшно было увидеть в зеркале заплывшие веки-подушки, как у аллергика в разгар приступа, к тому же, свет невыносимо резал глаза, она ещё больше щурилась и ничего не видела. Надо найти тёмные очки. Под руки попадались очки мужа, их было три или четыре пары, но все большие, они не удерживались и сразу спадали. Она нашла свои, но только одни и  в красной яркой оправе – откуда они, такие модные?  Ну что ж, сил нет искать, наденет, какие есть. Она дрожала, слёзы продолжали литься, болела голова, да всё тело и душа ныло-ныло-ныло…  Оделась в чёрное с длинными рукавами, с воротничком-стойкой, облегающее платье  –  именно в то, в котором хоронила родителей много лет назад. Хотя ей казалось, что платье она давно отдала приятельнице… Что-то с памятью, наверное, стресс.  Накинула  на голову чёрное кружево шантильи. А туфли не могла обуть: ступни неожиданно распухли. Это случилось впервые в её жизни, непонятно, почему такое произошло. Она не пила ни спиртного, ни новых лекарств, ни воду, почти ничего не ела, тем более того, что могло вызвать отёчность или аллергию. Попробовала даже сапоги, хотя не сезон для них, – никак. Не пойдешь ведь в шлёпанцах. И не попросить у подруг, некогда, её ждет машина, да и не подумала об этом как-то. Что делать?

Наткнулась на красные туфли, видимо, забытые (откуда они?), шикарные, на высоких шпильках. В то время красивая обувь была редкостью, или как говорили, дефицитом. Туфли были явно велики, но сейчас на отёкшие ноги впору. Может, она их потому и не вспомнила, что они спрятались и тихо, не на людях,  прожили много-много лет в дальнем углу шкафа… Не выходящие из моды классические лодочки.

В них и поехала. Нелепый наряд. Как ни странно, отёкшие ноги и поиски туфель немного отвлекли её от стучавшей молотком мысли: как выдержать, как преодолеть эту жуть, да и вообще как жить.  Что делать? Раньше на этот вопрос было кому ответить, теперь она одна, спросишь – в ответ молчание…

Как много собралось людей. Она многих не узнаёт,  все они внимательны, искренне сопереживают, теснятся вокруг неё, стараются быть опорой. Всё выглядит не настоящим, как во сне. Может, у неё что-то со слухом и зрением? Как в тумане: приглушенно, расплывчато, слова не ясны.

Позже она ничего уже не замечала и не чувствовала, кроме невосполнимого: его отсутствия. Внутри паника. Его больше нет рядом, а раньше он был всегда. Проводы, речи, прощание, рыдания, потом нет слёз, и нет вообще ничего и никого, только вот дышать трудно. Тишина и всё серое, никакое, опять тот же кошмар, непроглядный туман.  В сознании ли она, куда всё ушло, пропало? Где она, с кем, куда несут её ноги?

И это прошло. Сказали, что всё закончилось, к ней подходили, обнимали, говорили. Что это? Она смотрит на свои лакированные, не к месту блестящие ярко-красные туфли. И кажется,  все тоже смотрят. Какая сцена… Работают два кинооператора, давние коллеги мужа по кино. Они хотят делать о нём фильм, попросили разрешения снять и этот день. Рядом стоявшие расступились, образовав полукруг так, чтобы она оказалась в центре, предоставив возможность операторам снять её, его жену, ставшую вдовой. Она очень высокая на шпильках, похудевшая, стройная. Изящное чёрное платье выигрышно оформляет красивую фигуру. И очки, в красной широкой оправе, так гармонирующие с красными лакированными лодочками, будто она специально подбирала столь вызывающий наряд, столь дерзко выделявший её в скорбной толпе, –  это её-то, труднее всех переносящую эту потерю единственно родного и самого близкого ей человека… Это может смотреться со стороны эпатажем – до неё в секунду дошло, что так нельзя, надо выбросить очки, разуться. Проходя через толпу, она слышала реплики:
–  А как хороша! Ей идёт траур.
–  Она никогда не была так эффектна.
–  Стиль сохраняет даже на похоронах …
–  Но нельзя же одеваться так ярко, это вызов.
 
...Неужели прошёл этот страшный год? Не верится. Горе не уходило, оно было её постоянным тяжёлым шлейфом, от которого – никуда. Да ещё на «шлейф» то и дело наступают неловкие знакомые. И без того носить это тяжко, да тут терзают не известными ей деталями его прошлого…  Время не справляется со своей задачей: не лечит оно, не лечит и не пытается даже. Зачем же все упорно повторяли, что время лечит, а она верила.

В Доме кино собрались отметить День памяти друга, представить и фильм о нём, который вот-вот выйдет на экран. О нём говорилось с душой, умно. И вот она увидела себя на экране. Та нелепость с красными туфлями и летними очками выветрилась из памяти, как незначительный эпизод. А тут, в фильме – она как актриса первого плана, которой нарочито надлежит выглядеть именно так: элегантной вдовой, создавшей стиль, будто специально над этим поработавшей.  И не просто чёрное с красным, что было бы в норме и ожидаемо, нет. Весь облик соответствовал трауру, горю, если бы не детали, бросающие вызов обстоятельствам:  радостные, смеющиеся алые туфли и модные легкомысленные тёмные очки в вызывающей красной оправе – им бы солнце и море, а не хмурый, в слезах, день похорон.  И на этом, конечно же, сделали акцент снимавшие – уж они мастера заострить эпизод. Сфокусировали всё на деталях, так противоречащих её состоянию души.  Наездом камеры изменили соотношение чёрного и красного, крупным планом дали яркие детали. Ей, забывшей о тех мелочах, показалось, что операторы воспользовались её беззащитностью, тем, что она осталась без него.

Что было, то было, не исправить уже, не объяснять же всем про опухшие глаза и отёкшие ноги. Пусть каждый думает своё.  А она – всегда с ним,  уж он-то всё поймёт правильно...

И вдруг, как призрак из детства, возникла довольно страшная сказка Андерсена о красных башмачках. Девочку-нищенку взяли в богатый дом, выбросили старую одежду, заодно и красные ботиночки, которые были ей дороги. Прошло время и ей купили алые башмачки, похожие на те, в которых, казалось, она была счастлива, несмотря на бедность.  Она, радостная, явилась в них в церковь, что было непростительным вызовом, и после этого уже ни за что не хотела их снимать: желала так легко обрести утраченное счастье. Потом, как говорят, впала в прелесть, даже забыла о причастии, о Боге, о сострадании. Башмачки взяли её в плен, стали ею управлять: по их воле она беспрерывно танцевала и к ужасу своему не могла остановиться. Мораль той сказочки ясна: не стоит полагаться на чудо, хорошо бы приложить свой разум, усилия для обретения счастья, нельзя давать миру вещей завладеть своей душой. Сказка скорее пугала, чем радовала, и в подсознании эта «страшилка» осталась. Может, и операторы, навязчиво показывавшие красные туфли, подпали под влияние прочитанного в детстве?

… Она ехала в такси домой, и всё мысленно прокручивала и фильм, и смерть, и сказку, и всё ехала, ехала, ехала…  Долго и мучительно. И дышать опять стало трудно.
- Куда едем? – поворачивается к водителю,  а на его месте стоят красные туфли. Смотрит вперёд – там пропасть. Кричит мужу: Лёня, спаси! - и тут же оказывается в его объятиях.
- Да проснись же! Что, кошмар приснился, что так кричишь?
- Это ты, Лёня, жив?
- Да что с тобой? Конечно, я, а кто же еще с тобой в постели? Ну ты и напугала меня диким криком. Всё хорошо, успокойся, родная.
- Мне снилось, что ты умер, а я в красных туфлях на похоронах…

Слёзы её лились, как летний ливень с радугой: щедро, мощно и радостно.

                ***          
                Болгария. 2016 г.
Фото из интернета