Чабан Митко

В полутёмной маленькой комнатке на узкой кровати лежал старый болгарин-чабан Митко. Он впервые в жизни так сильно занемог, что не вышел пасти стадо. Просто утром не смог встать. Промучился ночь то в ознобе, то в жару, бредил, в голове колотил молоток, мешал спать. По утрам он обычно умывался во дворе, а сосед спозаранку приветствовал его – это была их давняя традиция. Но сегодня Тодор не дождался соседа, заволновался и пошёл проведать. А дальше что – оповестил кого надо, чтобы нашли замену чабану, сварил кофе для Митко и пошёл к себе.

А Митко думал, что уже умер – ан нет, то был провал в беспамятство, наверное, а теперь трясёт, тело ломит, головы будто нет. Укрыться бы чем ещё.  Да некому помочь. Лежит, вспоминает, хотя ему и вспомнить-то нечего: жизнь простая, не интересная, серая, пустая, вот как эта комната, где только печь, стол с лавкой и кровать, а оконце маленькое, всё некогда ветки сливы срезать, они загородили свет.
В последние два года вот только нового, что русская появилась на краю села. Дом они купили. И так повелось: когда мимо её дома Митко гонит стадо, она иногда выйдет с фотоаппаратом, с чабаном поздоровается за руку, угостит яблоком или ещё чем, а сама радуется, фотографирует ягнят, козлят. Златко – козёл-предводитель всего стада – любимец её. Он как заметит её, ни на кого не похожую, бежит и становится на задние ноги, будто служит ей. За это получает хлеб. А ещё она его научила, как собачку, «лапу» ей подавать. Ну чудная! А сама всё щёлкает фотоаппаратом, и чабана не забывает. Он попросил фото, так она запомнила, на следующий год привезла. Вон три снимка висят на стене – только это и есть украшение в доме.

Жарко-то как. Нет воды рядом, кофе глотнул. И провалился куда-то. Уже всё слилось: и стадо, и жена-покойница, вот солнце взошло, солнце село, кругом степь, ровная, как стол… А больше не было впечатлений. Что было, то и видит сейчас. Никуда из Болгарии не уезжал, да и по Болгарии из своего села никуда не пришлось ездить, это вот сын теперь разъезжает: то в Варну, то в Софию, а сам под Бургасом живёт, шофёр на грузовике. Редко видятся: всё некогда сыну.

Ох, как прихватило: лихорадит его всего и что-то не так с головой, будто там стреляют. Попить бы… Просил ведь старую, чтоб не умирала раньше его. Нет, всё по-своему всегда делала, вот и ушла  – ей так удобнее, а ему каково теперь одному?
Апрель в этом году холодным выдался. Хотя первого всё равно выгнали скотину. И он тепло оделся. Сам,  как баран, в тёплом тулупе, да плащ-накидка в мешке за спиной. Дождь со снегом идёт почти каждый день. А русская-то приехала. Опять подошла поздороваться. Если бы помнил  русский, поговорил бы (в школе учили), да и она его не понимает: зубов-то у него уже не осталось, вот и шамкает. Стесняется её. Она красивая, весёлая, добрая. А он? Чабан деревенский, старый. Улыбнётся и сразу вспомнит, что беззубый, засмущается. А Златко уже рядом с ней. Как в цирке, то «лапу» ей даёт, то встанет на задние ноги, а передние ей на плечи поставит. Потом встанет в позу напротив неё, да как топнет со всей силы, мол, хлеб давай. Она смеётся, угощает его. Ну чудная такая. Что ей эта скотина, разве ж интересно это фотографировать?

Ну всё, видно не подняться ему больше, не увидеть эту улыбающуюся странную русскую с фотоаппаратом, не ходить больше по степи в холод и в жару со стадом… Дверь скрипнула, шаги, идёт кто-то. Вот и Тодор. А с ним сестра его – Багрянка. Видно, опять проведать брата из города приехала. Сунула градусник – а там уж сразу под сорок. Тяжко. Она аналгин что ли дала: городская, они всё знают, всё по-своему. Потом чай из трав заварила – все болгары так лечатся, затем и мёд у него разыскала, намешала в чай. Заставила выпить, переодела в чистое, вытерла, дай Боже ей здоровья самой. Добрая душа, она и за братом присматривает, как остался он вдовцом. Полотенце положила рядом вытирать пот. Оставила хлеб с овечьим сыром, банку с отваром из трав рядом поставила. Ну всё, ушли. Спать тянет.

Чуть успокоился, лучше стало, кажется, поспал. А вот опять худо, не легчает. Может, это последнее, что он испытает, а потом уйдёт туда, к жене. Кто придёт на поминки, кто вспомнит его, кроме соседа? Чабан все дни в поле с овцами, козами. Ни друзей, ни коллег, как у других бывает на обычной-то работе. Чабан один всегда. Ходит туда-сюда по степи, стадо гоняет. Хорошо, что собачка есть маленькая, Бошко, помогает пригнать в отару самых шустрых, далеко отбежавших, или слабых, отставших. Размером-то он немного больше кошки, а гоняет баранов и коз, будто овчарка, лает, а если что –  за ногу чуток прихватит для острастки, боятся его, слушаются. Так вот ляжет Митко на траву, прикроет лицо кепкой и может спокойно спать: знает, что отара в порядке будет, Бошко присмотрит. Вот Бошко, наверное, и есть его друг. Всё. А ведь были когда-то друзья в школе, на работе. Давным-давно. Он же хорошо учился, аж до восьмого класса дошёл, не всем удавалось. Потом не поехал в Добрич продолжать ученье, как другие, потому что отец умер, пришлось матери помогать по хозяйству. Стал работать в колхозе. Так поначалу друзья приезжали, звали поступать в училище, дивились ему, мол, что он так вот сидит в селе, мог бы получить профессию и найти нормальную работу. Года через три и они разъехались, всего-то их трое из класса осталось в селе. Женился на своей однокласснице Цветанке, родили сына. После увольнения из кооперации (уже под пятьдесят было) работу чабана предложили, он и согласился. Почему способный мужик пошёл овец пасти? Не поверите.  Оказывается, чтобы время было книги читать. И правда, книги-то поначалу брал в читальне, таскал с собой в мешке, читал много, с интересом, даже дома жене пересказывал. Он как-то услышал, как Цветанка на вопрос соседки, почему в пастухи супруг подался, ответила: «Он мечтать любит, а там свобода, мечтай, сколько хочешь». Со временем он тускнел, мало общался с людьми, знай, бродил себе с утра до вечера со стадом.  Казалось, полинял под солнцем, разленился, постепенно и читать перестал, тогда стал как все чабаны.

Вот и вспомнить теперь нечего. Глаза закроешь – только пастбище да стадо.
 
Пастбище в их  селе  – это бывший военный аэродром (по-болгарски летиште).  После войны аэродром ликвидировали за ненадобностью, всё травой поросло. Степь ровная, хорошо там стада пасти, просматривается на километры во все стороны до самой лесополосы перед полями. Одна бетонная взлётная полоса осталась в память о прежнем аэродроме.  И та уже стара, трещинами покрылась, травой зарастает. Как и жизнь самого Митко: ровная, серая, длинная, однообразная, заброшенная, и тоже никому уже не нужная. Если по взлётной полосе можно было набрать скорость и взлететь, то жизнь его осталась без полёта, даже не смог разогнаться как следует, хотя полоса-то всегда была под ногами…

                ***
     Болгария. Май 2016 г.