Два перевода поэмы Альфреда де Виньи Смерть волка

В системе обмена культурными ценностями переводчик занимает невидимые позиции, но именно на нем лежит ответственность открытия соотечественникам, зачастую незнакомым с языком подлинника, инокультурных объектов  и явлений – артефактов, текстов, высказываний. В настоящей статье представлен сравнительный анализ двух ранних переводов поэмы Альфреда де Виньи «Смерть волка» (1843) – В. Курочкина и А. Фёдорова. Эти русскоязычные переложения французской поэмы появились в тот период, когда в России оформилось журнальное дело и переводами занимались уже не только маститые поэты, но и поэты малоизвестные, журналисты и публицисты - все те, кто свободно владел иностранным языком и имел доступ к оригинальным произведениям. Во второй половине ХIХ века и в начале ХХ века было переведено большое количество иноязычных прозаических и поэтических сочинений. В русской образованной среде просвещение русских читателей, ознакомление с зарубежным художественным творчеством считалось важнейшей задачей. Среди иностранных авторов особо выделяли Альфреда де Виньи - одного из выдающихся поэтов и прозаиков Франции романтической поры. По мнению знатоков словесности, А. де Виньи опередил всех своих современников в поисках формы и своим вдохновением оказал большое влияние на потомков. Сложная творческая судьба этого романтика, в котором, по выражению писателя и критика Реми де Гурмона, было «слишком мало романтического», не оставила равнодушным никого, кто прикоснулся к его творчеству. Следует согласиться со справедливым мнением авторитетного де Гурмона: Виньи «никогда не был банален» и никто не сможет упрекнуть автора «Рога», «Дома пастуха», «Смерти волка» в унижении разума.
    
Первый перевод «Смерти волка» («La mort du Loup»), выполненный поэтом-шестидесятником Василием Степановичем Курочкиным (1831 – 1875), был напечатан в журнале «Современник» в 1864 г. [1]. 60-е годы ХIХ века - особый период в истории российской словесности, когда личности переводчиков формировались под воздействием западноевропейской и русской культур в условиях демократизации общества и газетно-журнальной беллетризации художественного творчества [6, с. 251]. Второй перевод «Смерти волка», принадлежащий Александру Митрофановичу Фёдорову (1868 – 1949), появился в журнале «Современный мир» в 1908 г. [2]. В это  время в России активизировалось издательское дело, публиковались собрания сочинений европейских авторов, а также истории, очерки и антологии западной литературы.

Поэма «Смерть волка» оставалась в поле зрения русских поэтов и переводчиков. Кроме переводов В. Курочкина и А. Фёдорова, имеются малоизвестные интерпретации «Смерти волка» Н. Ларка («Русская мысль», 1898) и Вс. Рождественского (год создания неизвестен), а также часто переиздаваемые переводческие версии В. Левика и Ю. Корнеева [3 – 5]. Переложение поэмы «Смерть волка» на русский язык обеспечило автору поэмы новую жизнь в ментально родственной иноязычной среде, а авторы переводов использовали возможность выразить через «чужой текст» собственную творческую индивидуальность, свои мысли, чувства, впечатления и представления.
    
Во времена В. С. Курочкина теория перевода значительно отставала от переводческой практики (как наука переводоведение сложилось только в 50-е гг. ХХ в.) [9 – 10]), но в печати уже велись жаркие споры между "буквалистами" и сторонниками вольного перевода. «Король русской рифмы», критик и переводчик Д. Д. Минаев полагал, что за «буквальною верностью в переводе» гоняются только те, кто не имеет «художественного чутья и понимания», а переводчик, он же художник, «обязан передать только дух чужого поэта, вовсе не придерживаясь подстрочной точности буквоедов». «Внешняя близость к подлиннику, – писал Минаев в статье о Курочкине как переводчике Беранже, – только делает всякий перевод безличным. Всякого иностранного поэта можно перевести почти подстрочно и даже очень звучными стихами, но если при этом не уловлен тип оригинала, то перевод решительно не достигает своей цели» [11].

Современная наука о переводе утверждает, что восприятие переводчиком исходного поэтического текста обусловлено взаимодействием собственно картины мира, индивидуальной вербальной реальности с поэтосферой переводимого текста и представленной им лингвокультурной действительностью. Нельзя не согласиться с мнением, что восприятие текста переводчиком «должно быть не столько адекватным действительному (конкретному) положению дел в реальном мире, сколько той интерпретации объективной реальности, что дается автором в исходном тексте» [8, с. 72 – 78].
    
Обратимся к поэме Виньи «Смерть волка» и ее русским переводам, выполненным во второй половине XIX века. Перевод Василия Курочкиным многократно печатался в России и по сей день считается одним из лучших. Его отличительные черты - строгость слога, преобладание эпического начала над лирическим. Свойственная поэтической манере поэта-«искровца» словесная игра, использование лексики с «оппозитивной стилистической окраской» [6, с. 251] обеспечили этому переводу жизнестойкость и конкурентоспособность. Версия А. Фёдорова, напротив, свидетельствует о преобладании мягкого лиризма над эпическим началом, о любви переводчика к "дополнениям" - эпитетам и украшениям текста, отсутствующим в оригинале.
 
Виньи славился как поэт-живописец, поэт-колорист, и «Смерть волка» начинается короткой, но выразительной пейзажной зарисовкой: 

     Les nuages couraient sur la lune enflammеe
     Сomme sur l'incendie on voit fuir la fumеe,
     Et les bois еtaient noirs jusques а l'horizon [13, с. 251].

В переводе В. Курочкина этот фрагмент звучит следующим образом:
    
     Как над пожарищем клубится дым летучий,
     Над раскаленною луною плыли тучи.
     Мы просекою шли. Недвижно мрачный лес,
     Чернея, достигал верхушками небес...

Небольшие лексические трансформации в переводе В. Курочкина не помешали ему сохранить оригинальный образ «черного леса» и пламенеющей луны.
   
     А вот это место в поэтической версии А. Федорова:
    
     Клубились облака под бледною луною,
     Как над пожарищем клубится сизый дым.
     До горизонта лес чернел сплошной стеною.

У лиро-эпического поэта Виньи «облака бежали», у лирика Фёдорова – клубились; у Виньи луна пылающая, в переводе Фёдорова – луна бледна; Виньи сравнил тучи с «дымом от пожара», А. Фёдоров дополнил сравнение эпитетом «сизый».
    
Автор «Смерти волка» ведет повествование от первого лица, создает собирательный образ охотника: 
 
     Nous marchions, sans parler, dans l'humide gazon,
     Dans la bruyеre ;paisse et dans les hautes brandes
     Lorsque, sous des sapins pareils ; ceux des Landes,
     Nous avons aperсu les grands ongles marquеs
     Par les loups voyageurs que nous avions traquеs.

В. Курочкин передал эту картину скупыми словами, сосредоточив внимание главным образом на действии:

     Мы просекою шли, Мы шли внимательно, …и вдруг у старой ели
     Глубокие следы когтей мы разглядели.

При этом в его переводе исчезли штрихи пейзажа, придающие сцене картинную живописность: l'humide gazon (мокрая трава), la bruyеre еpaisse (густой вереск), les hautes brandes (высокие пустоши). У Фёдорова - почти подстрочная точность перевода, подчас следование его букве сочетается со стилистическими переделками и смысловыми отступлениями от исходного текста, лексическими трансформациями за счет введения красочных определений и оценочных слов, дополнительных эпитетов:
 
     Мы зорко двигались с волнением немым; под сумрачным навесом
     Могучих сосен; верный волчий след.

Стилистические и семантические «вольности» переводчика при описании местности, его склонность к дополнительным определениям придают переводу особую поэтичность и самобытность. Использование топонимов, подчас обильная топонимика, – особенность поэзии Виньи. И в «Смерти волка» поэт-романтик называет конкретную местность, где идет охота на волков: событие происходит в Ландах (департамент на юго-западе Франции). Обращает на себя внимание то, что в обоих переводах топоним опущен, и это делает описание более отвлеченным.
    
В первой части «Смерти волка» автор, талантливый пейзажист и строгий стилист, мастерски воссоздает атмосферу лесной тишины. В тексте доминируют глаголы, эпитеты редки, по контрасту вводятся метафорические образы «флюгера в трауре» и ветра, достигающего «одиноких башен»: 

     Nous avons еcoutе, retenant notre haleine
     Et le pas suspendu. -  Ni le bois ni la plaine
     Ne poussaient un soupir dans les airs; seulement
     La girouette en deuil criait au firmament;
     Car le vent, еlevе bien au-dessus des terres,
     N'effleurait de ses pieds que les tours solitaires.

     В. Курочкин допустил заметные отступления от исходного текста и необходимые семантические замены в пейзажной зарисовке. Для описания тишины переводчик употребил глагольные формы и выражения: затаили дух, остановясь, навострили слух, замерло, не шелестил.

В интерпретации А. Фёдорова атмосфера молчания и тишины передана с помощью глаголов и глагольных выражений (замереть, безмолвствовать, хранить …  молчанье), дополнительных эпитетов в сочетании с глаголами и существительными (чутко замерли, башни каменные немые и одичалые, седые дубы) и уточняющих слов-образов для передачи атмосферы глубокого молчания и тишины. Переводчик конкретизировал пейзаж образом старого замка, отсутствующим в исходном тексте. Образ ветра, коснувшегося башен, в интерпретации А. Фёдорова заменен антонимичным образом ветра, не коснувшегося дубов и башен; образ флюгера трансформирован в образ тоскливо плачущей совы, введен мотив туманного полусна, отсутствующий в подлиннике.
    
Особого внимания заслуживает перевод содержащегося в подлиннике метафорического образа спящих дубов, которые прислонились к скалам, опершись на выступы: 
   
     Et les chеnes d'en bas, contre les rocs penchеs,
     Sur leurs coudes semblaient endormis et couchеs.

Синтаксис французского подлинника усложнен причастиями и не совсем понятно, к какому слову относится притяжательное прилагательное «leurs» – к «les chеnes» (дубы) или к «les rocs» (скалы), и в каком значении автор употребил слово «coudes» (локти или изгибы?). В. Курочкин перевел это место следующим образом, наделив локтями деревья и создав величественный горный пейзаж с символическим образом дубов в центре:

     И дубы дольние, как будто бы локтями
     На скалы опершись, дремали перед нами.
 
А. Фёдоров упростил задачу, опустив «трудное место» в пейзажной зарисовке и сместив акцент на образ «ветерка»:

     Не трогал ветерок седых дубов на скалах.

В поэме Виньи тщательно, со знанием охотничьего дела, воссоздан образ самого старого и опытного охотника, изучающего следы волков:

     Rien ne bruissait donc, lorsque, baissant la tеte,
     Le plus vieux des chasseurs qui s'еtaient mis en quеte
     A regard; le sable en s'y couchant; bientоt,
     Lui que jamais ici l'on ne vit en dеfaut,
     A dеclarе tout bas que ces marques rеcentes
     Annonсaient la dеmarche et les griffes puissantes
     De deux grands loups-cerviers et de deux louveteaux.

В. Курочкин пространно описал встречу охотников с волками, увеличив текст до девяти строк; А. Фёдоров, наоборот, сжал рассказ до четырех строк и, верный лирическому стилю, не поскупился на дополнительные определения, отсутствующие в оригинальном тексте:

     Тогда передовой, старик, охотник ярый,
     Разведчик опытный, – прильнул к песку и нам
     Внушительно сказал, что, судя по когтям,
     С волчихой волк прошел, и их волчата – парой.

Описывая поведение диких зверей, Курочкин предельно упростил имеющееся в оригинале развернутое сравнение волков с борзыми, сведя его к отвлеченному сравнению диких животных с громко лающими псами. Фёдоров пропустил это сравнение, но при этом сохранил строгость стиля, языковую точность в передаче деталей пейзажа и драматического накала в свойственной ему динамической манере:

     Мы приготовили ножи и шли вперед,
     Блестящие стволы, скрывая осторожно.
     Вот стал передовой. Я подался тревожно,
     Взглянул между ветвей, сплетавшихся как свод,
     И встретил пару глаз; они из тьмы сверкали.
     Четыре легкие фигуры танцевали
     В сиянии луны средь вереска. Они
     Уже почуяли, что враг вблизи таится.

Виньи живописал, создавая образ волков. В предельно сжатой поэтической форме он сообщал содержание древнего мифа о «полубогах» Ромуле и Реме, сравнивая волчицу и волчат с мраморным изваянием в Риме:

     Le pеre еtait debout, et plus loin, contre un arbre,
     Sa louve reposait comme celle de marbre
     Qu'adoraient les Romains, et dont les flancs velus
     Couvaient les demi-dieux Remus et Romulus.

В. Курочкин стилистически трансформировал текст, ввел оценочные слова, пересказал историю рождения Рима без упоминания имен его легендарных создателей:

     Их мать красиво так лежала перед ними,
     Как изваяние волчицы, славной в Риме,
     Вскормившей молоком живительным своим
     Младенцев, призванных построить вечный Рим.

А. Фёдоров наполнил сравнение  риторическим пафосом, упомянув легенду о волчице, вскормившей знаменитых близнецов:

     Поодаль волк застыл, а боком к нам, в тени
     Под деревом – как бы изваяна волчица:
     Мать Рима, та, кого Рим не забыл, и кем
     Любовно вскормлены владыки Ромул, Рем.

При этом в переводе Курочкина приложение les demi-dieux из оригинального текста заменено историко-литературным образом «Младенцев, призванных построить вечный Рим», в переводе Фёдорова замена производится с помощью приложения «владыки». В первом переводе  мифологический флер сохранен благодаря эпитету «вечный (Рим)» и эпитетной конструкции вокруг образа волчицы; во втором переводе - благодаря развернутой мифологеме, вкратце передающей содержание старинной истории: «Мать Рима, та, кого Рим не забыл, и кем / Любовно вскормлены владыки Ромул, Рем».

В первой части поэмы, в которой автор мастерски воссоздал картину героической схватки зверя с собаками и описал его трагическую смерть, динамика «батальной» сцены передана нанизыванием разнообразных грамматических форм:
    
- глаголов и деепричастий (vient et s'assied, s'est jugе perdu, еtait surpris, a saisi, n'a pas deserrе, traversaient, Se croisaient en plongeant, a roulе, restaient, clouaient, entouraient, regarde, se recouche, en lеchant, sans daigner savoir, a pеri, refermant ses grands yeux, meurt sans jeter un cri);
    
- эпитетов-причастий и причастных оборотов (dressеes, enfoncеes, comptе, pris, baignе dans son sang, le sang rеpandu);
    
- красочных или точных эпитетов при существительных (ongles crochus, gueule brulante, chien le plus hardi, gorge pantelante, m;choires de fer, couteaux aigus, larges entrailles, chien etrangle).

В. Курочкин при переводе этой сцены использовал стилистические трансформации и перестановки, передавая свое видение события и свое понимание предсмертного поведения зверя («перед людьми и перед смертью горды»). При трансфере рефлективной части стихотворения поэт-«искровец» конкретизировал урбанистический мотив. Сравнение свободных волков с услужливыми собаками он перевел из философско-этической плоскости в социально-политическую:

     Чтобы не шел с людьми в их городах на стачки,
     Чтоб голод выносил, но чтоб не брал подачки,
     Как пес, который гнать из-за куска готов
     Владельцев истинных из их родных лесов.

Находясь под влиянием газетной беллетризованной культуры 1860-х гг., в частности, политического фельетона [7], Курочкин придал строкам из Виньи социальную злободневность и, совместив несовместимое, заменил мотив сделки животного с человеком мотивом городской стачки. В этих строках отразилась свойственная 1860-м гг. риторика и стилистика просветительского культурного диалога; нашли выражение лежащие в основе процесса перевода принципы осмысления «чужого» как «близкого», столь необходимые для постижения и осознания переводчиком инокультурной специфики и злободневной вербальной реальности.

А. Фёдоров, будучи предельно точным в переводе этой части поэмы, избежал политизации авторской идеи о стойком противостоянии смерти, не допуская нарочитых смысловых «вольностей» и дополнений, но сконцентрировался не на философской, как у Виньи, а социально-этической проблеме:

     Чтоб в сделку никогда с врагами не войти,
     Как те ничтожные и низкие творенья,
     Которые должны за пищу и за кров
     Терзать владельцев скал, ущелий и лесов.

В третьей части поэмы автор-рассказчик, восприняв случай на охоте как урок мужества и призыв к гордому стоицизму (stoique fierte), размышляет о страдании и героической смерти волка. Приведем этот фрагмент полностью:

     Ah! je t'ai bien compris, sauvage voyageur,
     Seul le silence est grand; tout le reste est faiblesse.
     Ah! je t'ai bien compris, sauvage voyageur,
     Et ton dernier regard m'est alle jusqu'au coeur!
     Il disait: «Si tu peux, fais que ton ame arrive,
     A force de rester studieuse et pensive,
     Jusqu'a ce haut degre de stoique fierte
     Ou, naissant dans les bois, j'ai tout d'abord monte.
     A force de rester studieuse et pensive,
     Gemir, pleurer, prier est egalement lache
     Fais energiquement ta longue et lourde tache
     Dans la voie ou la sort a voulu t'appeler,
     Puis apres, comme moi, souffre et meurs sans parler».

В. Курочкин «отредактировал» этот фрагмент в соответствии со своим пониманием внутреннего мира рассказчика, близкого автору «Смерти волка», его философских размышлений о судьбе человека, заметно проигрывающего в сравнении с гордым и мужественным зверем. У Виньи рассказчик воспринял гибель животного как урок стоического героизма, как самоотверженный призыв к укреплению духа. Однако переводчик перевел акцент в иную смысловую плоскость: акцентируя внимание на мысли о твердости духа, он исключил мотив «души» и заменил мотив «страдания" мотивом «терпения», отсутствующим в подлиннике:

     О! если б человек был так же духом тверд
     Как званием своим «царя зверей» он горд!
     Бесстрашно умирать умеют звери эти;
     А мы – гордимся тем, что перед ними дети!
     Когда приходит смерть, нам трудно перенять
     Величие зверей – умение молчать.
     Волк серый! Ты погиб, но смерть твоя прекрасна.
     Я понял мысль твою в предсмертном взгляде ясно.
     Он говорил, твой взгляд: «Работай над собой,
     И дух свой укрепляй суровою борьбой ...
     Когда ж окрепнешь ты, всей жизни смысл проникнув,
     Тогда терпи, как я, и умирай, не пикнув».

Перевод этого места у А. Фёдорова, в целом не свободный от смысловых дополнений, и идейно, и семантически ближе к исходному тексту:

     Увы, – подумал  я. – Как это ни обидно,
     Мне стыдно за себя, за человека стыдно.
     О, как ничтожны мы. Достойно умирать
     Учиться мы должны у вас, зверье лесное!
     Удел живущего – бороться и страдать.
     Величье в твердости; ничтожно остальное.
     Бродяга сумрачный, я подвиг твой постиг.
     Мне вглубь души твой взгляд тускнеющий проник...
     Молиться и стонать и плакать недостойно.
     Исполни долг, но долг владыки, не раба.
     Трудись, иди, куда зовет тебя Судьба,
     Страдай и умирай, как умер я спокойно.

Однако, несмотря на опущение самого мотива гордого стоицизма, сквозного в творчестве А. де Виньи, оба переводчика смогли передать назидательные интонации финала и ключевую, знаковую мысль - о стойкости духа и героической смерти загнанного зверя.
    
Осуществленный макро- и микроанализ переводов В. Курочкина и А. Фёдорова выявил особенности индивидуального восприятия и осознания инокультурного контекста и соответствующих им когнитивных эталонов. В целом переводчикам удалось передать особый, свойственный А. де Виньи «высокий» романтический стиль, питаемый «духовным аристократизмом» - внутренней культурой, благородством и гуманизмом. В процессе созидания нового текста и иной языковой реальности сработал важный фактор – честность переводчиков, которая заключается в профессиональной верности принципам адекватного выбора вербальных трансформаций. Тонкое знание французского языка наложилось на личное знание людей и самих себя, на понимание «чужой» и «родной» культурной реальности, чужой и «своей» модели мира. На философско-этический и жизненный опыт, накопленный автором поэмы, переводчики перенесли свой собственный опыт, отпечатавшийся в логических суждениях, понятиях, умозаключениях, образах и картинах. Расхождения в интерпретации оригинального текста, в вербальных трансформациях, смысло-семантические различия закономерны, так как обусловлены спецификой творческого мышления и особенностями индивидуального восприятия романтических идеалов и моральных установок, мыслей и чувств французского поэта. Но все это не расходится с общим пониманием адекватности перевода и общими принципами "верности" оригиналу, а особенности интерпретации обусловлены особенностями времени и страны, которым переводы предназначались. В этом и целесообразность стилистических и в большинстве своем лексико-семантических замен, соответствующих заданной вербальной реальности, а также уровню понимания и осмысления исходного  текста и его стиля с помощью актуальных и доступных ментальных, мифопоэтических и мифориторических средств переноса на родную почву «инокультурного» и «иноязычного» материала.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Виньи, А. де. Смерть волка; пер. В. Курочкина // Французские стихи в переводах русских поэтов XIX–XX вв.; сост. Е. Эткинд. М.: Прогресс, 1969. С.363–367.
2. Виньи, А. де. Смерть волка; пер. А. Фёдорова // Современный мир, 1908, Л II. С. 19–20.
3. Виньи, А. де. Смерть волка; пер. Ю. Корнеева // Западноевропейская лирика. Л.: Лениздат, 1974. С. 382–385.
4. Виньи, А. де. Избранное. М.: Искусство, 1987. С. 488–491.
5. Жужгина-Аллахвердян, Т.Н. Поэзия Альфреда де Виньи в русских переводах // Сучасні стратегії та методології навчання перекладу: [Матеріали міжнародної наук. конференції]. Дн-ск: Литограф, 2012. С. 18–22.
6. Последнее стихотворение. 100 русских поэтов XVIII–XX вв. Антология-монография; автор-сост. Ю. Казарин. Екатеринбург: изд-во Уральского ун-та, 2011. 552 с.
7. Румянцева, В. Н. Стихотворный фельетон середины XIX века: Н.А. Некрасов, В.С. Курочкин, Д. Д. Минаев: дис. канд. филол. наук. Оренбург, 2007. 234 с.
8. Янссен-Фесенко, Т. А. Перевод как вербальная реальность сознания // Гермес. Научно-художественный сборник; сост. А. Н. Злобин. Саранск, 2009. С. 72–78.
9. Эткинд, Е. Российская интеллигенция: два поколения // Эткинд Е. Барселонская проза. Харьков: Права людини, 2013. 244 с.
10. Эткинд, Е. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. Л.: Наука, Ленингр. отд., 1973. 248 с.
11.Мастера русского стихотворного перевода. Т. 1 (а.с. Антология поэзии-1968) (Библиотека поэта. Большая серия). 311 с. (предисл. Е. Г. Эткинда "Поэтический перевод в истории русской литературы").
12. Toesca M. Alfred de Vigny, ou La passion de l'honneur. P., 1972. P. 181.
13.Оригинал цит. по изд.: Vigny, A. de. Oeuvres completes. P.: Seuil, 1965. P. 100–102.

В новой редакции.

Впервые опубликовано в:  Актуальные вопросы переводоведения и практики перевода. Нижний Новгород: Альба, 2014. С.38–48.