Маленькие комедии. Тбилиси

Моим друзьям Нико, Ире и Тате посвящается


Мы ехали в большом сером джипе Нико. С Нико. Ну и поскольку ехали с Нико, то это и не могло происходить нигде, кроме Тбилиси. Потому что Нико может существовать только тут. Нет, он жил, конечно, и в других странах и даже по нескольку лет, но разве это жизнь? Разве там он может заниматься так спортом, как с друзьями на озере Лиси?


- Нико, ты занимаешься спортом, что-то сильно ты похудел?
- Спортом? Да, конечно.
- А где? В спортзал ходишь?
- В спортзал? Нет. (закуривает сигарету) Ездим с друзьями на озеро, тут рядом, под Тбилиси.
- И что там? Бегаете?
- Дааа, бегаем (усмехается). Ходим вокруг озера и разговариваем. Садимся, шашлык кушаем, чачу пьём, потом опять… спортом занимаемся (смеётся)


С Нико я познакомилась несколько лет назад, в первый ещё свой приезд в Грузию. Успели мы с ним за это время и вина попить, и вкусно, по-грузински, закусить, и друга похоронить. Не люблю, когда Нико плачет, люблю, когда улыбается. Неожиданно серые, глаза его над орлиным носом щурятся улыбкой, а по губам она проходит лишь по касательной, будто нехотя. Выползает наружу и сразу ныряет обратно. Негоже настоящему мужчине ржать, как лошадь.


Но вот лошадей-то Нико, как раз, любит. Ну и где, кроме как в Грузии, мог бы Нико джигитовать, как в детстве с отцом? Да нигде, ни в Москве, ни в Киеве или в Барсе. Дед Нико был директором тбилисского ипподрома, родил сына-джигита, а сын – своего сына, то есть, Нико.


- У нас был табун – сотня лошадей: арабские скакуны, кабардинцы, тушинцы. Мой дед Николоз купил землю, много земли, там они все и были. Я родился на лошади! (горячо) Занимался с ними днями, ночами. Ничего не нужно было, только дай лошадь!
- Куда же всё это делось, Нико?
- В 90-х еды не стало. Людям есть было нечего, чего уж про лошадей… Что только ни делал, кого ни просил, еду коням выпрашивал, как нищий. Потом продал, подарил, отдал просто так, чтобы только кормили.


Лицо его скучнеет, будто съел он лимон или зуб заболел. Проезжаем как раз мимо бывшего ипподрома. Огромное поле, заросшее травой, на котором только остовы небольших зданий. Далеко за полем – город и горы. Говорю Нико, что заброшенные пустыри быстро застраиваются многоэтажками, а то и небоскрёбами. Но Нико возражает, земля принадлежит Иванишвили (теперешнему «хозяину» Грузии), который, уже какой год, обещает городу парк на месте бывшего ипподрома. Может, и выполнит, думаю я, глядя на примолкшего Нико.


Проезжаем ипподром. Нико веселеет и рассказывает историю, которая случилась с ним нынешней зимой.


Монастырская история.


Нико с другом взялся доставить немалую сумму спонсорских денег на строительство монастыря. Монастырь находился высоко в горах, а дело было в феврале, и Нико, в его благом порыве, совсем позабыл, что дорогу туда перекрывают с октября по май из-за снежных заносов. Как их пропустили на перевале, сам он не понял, но пропустили. Возможно, уверенная благость на его лице смутила охрану, которая безропотно открыла шлагбаум, и джип двинул вверх по серпантину. Двигал он двигал, пока не остановился, упёршись в сугроб. Но ещё до сугроба Нико успел позвонить настоятелю и сообщить, что очень скоро прибудет в монастырь с долгожданными деньгами. И как только поняли они, что машина не может двигаться ни взад, ни вперёд, так и мобильная связь пропала. Снегопады в горах, что тропические ливни, засыплет, зальёт в секунду. Не знаю, чем уж они там занимались, на какие кнопки нажимали и в джипе, и в мобильном, но, когда Нико всё-таки решил вылезти и оглядеться вокруг, единственное, что он увидел – горы снега и чёткие волчьи следы вокруг машины. Много следов.


- Не знаю я, что заставило заправить полный бак в селе перед перевалом. Наверное, Бог наш, Отец Небесный. Оставили включённым зажигание на всю ночь, а то бы замёрзли насмерть.
- Не боялись задохнуться выхлопными газами, а вдруг?
- Нет, не боялись. (улыбается хитро) Мы щёлочку оставили, окно не до конца закрыли.
- Как же так, Нико, ты даже кинжал или ружьё с собой не взял? Ты ж грузин! - Нико понимающе улыбается, не обижается на мой, уже откровенный, смех.
- Нет, ружьё не взял, кинжал тоже. Только разводной ключ.
- Ну и что, вас нашли?
- Нет, не нашли. Мы сами, утром уже, выбрались. Чистили снег позади машины руками, больше нечем было. Потом, тихо-тихо. Задом как-то…
- И что же, вас не искали?
- Как не искали? Искали. По ущельям. Думали, мы туда свалились. Я же позвонил и сказал, что через пол часа буду, а меня всю ночь не было. Жена уже похоронила, рыдала там дома.
- Да ты что? И родственникам сообщили?
- Сообщили (смеётся). Они ещё подумали, что друг меня грохнул. Деньги забрал и смылся на моём джипе. Даже в розыск объявили.



Смеёмся оба. Спрашиваю Нико, много ли тут волков в горах. Да есть немного - улыбается он.


***
Перепутал.

- Вот я, однажды, давно ещё, собаку нашёл, щенка. Принёс домой. Хороший такой щенок, игривый, но на других собак больно злой. Вырос он, и тут я понял, что это волк.
- Да иди ты! Как же так, Нико, неужели сразу не понял?
- Не понял. Хороший был, толстопузый. Ходил гулять с ним, поводок только сильно рвал, а так – совсем собака. Когда разобрался, отвёз в горы и выпустил.
- Ушёл?
- Ушёл, волк же… менатрэба.
- Что ты сказал? Не расслышала?
- Скучаю.


***
Амалия

- А вот с верблюдом было сложнее…
- Нико, хватит мне голову морочить! С каким ещё верблюдом? Здесь верблюды не водятся.
- Не водятся, да. Дурова подарила нашей Амалии верблюда.
- Какая Дурова?
- Ваша… эта… дрессировщица. Так называют?


Нико довольно и хитро поглядывал. Уж очень ему нравилась моя реакция. Не знаю, сколько раз он рассказывал свои истории, но Тбилиси, всё-таки, не Москва, людей здесь меньше. И не пойдёшь ведь на первый канал тбилисского телевиденья, не будешь всей Грузии рассказывать, не баба же. Ну а своих историй тут, в каждом селе – заходи в любой дом и слушай часами, запивая домашним вином. А уж если стол серьёзный накроют с чачей в семьдесят градусов, с шашлыком, промаринованном душистыми кавказскими пряностями, так и неделю будешь сидеть, песни петь да слушать.


- Была Дурова на гастролях в Сухуми, ещё в советское время. Кто-то из своих свинью ей подложил, обрил наголо верблюдиху Эллу – Нико сдержанно улыбается, будто мысленно представляет, как кто-то гигантским помазком намазывает кремом для бриться целого верблюда.
- Вот и попросила она тётю Амалию взять Эллу к себе, пока шерсть не отрастёт. Все там, в Сухуми, знали, как Амалия животных любит. Обещала Дурова забрать Эллу месяца через два-три. Так верблюд и жил у Амалии во дворе вместе с курами и собакой Фаней. Корм из соседних совхозов привозили. Потом – война в Абхазии, нечем стало кормить. Начали звонить Дуровой, она не ответила. Дали объявление в газету, нужен ли кому верблюд. Хотели взять только на мясо, Амалия не отдала. Потом, наконец, нашёлся добрый человек, тоже наш родственник, приехал и забрал Эллу в Кахетию. Все сбежались, провожали Эллу, все же её знали, привыкли. Потом и Амалия ушла с беженцами из Абхазии, добралась до Тбилиси.
- Она ещё жива?
- Кто? Амалия? Живёт сейчас в Цхнети, ей комнату выделили в пансионате, там и живёт.
- А Элла?
- Не знаю (смеётся) Давно не виделся с тётей Амалией, спрошу при случае. Но вот собачка Фани потерялась, когда они бежали из Абхазии.
- О боже, Нико, не могу слушать плохое про собачек.
- Да не плохое, хорошее. Нашлась эта Фани не так давно. Вот только год назад умерла своей смертью от старости. Искала её Амалия десять, а, может, и двенадцать лет. Однажды пошла она в соседний монастырь, а около входа худая, грязная собачка вьётся. Вгляделась – вроде, Фани, но вся седая. Собачка обрадовалась сильно, на руки стала прыгать. Ну так к Амалии же все животные льнут. Но это точно Фани оказалась. По эпилепсии определили.
- ??
- На Фани иногда нападало, валилась на спину и билась в эпилепсии. Ну вот и у этой собачки тоже самое было, так это точно была Фани.
***


Пока Нико рассказывает историю тёти Амалии, проезжаем по узким улочкам района Верэ. Это не такой старый район Тбилиси, как Сололаки, но тоже красивый. В нём больше новых, современных домов, соседствующих вполне себе живописно со сталинками. Узкая улочка вливается в более широкую, это уже район Ваке. Едем медленно, сегодня вторник, люди возвращаются с работы, пробки. По бокам улиц, то тут, то там, серебрятся платаны. Огромные платаны вырисовывают многие улицы Старого города, но и в других районах, как здесь, в Ваке, стоят они, выбеленные временем, шелестят седой своей листвой и смотрят столетиями на проплывающие мимо, сначала – конки и фаэтоны, теперь вот на автомобили.


***
«Папиросница от Моссельпрома»


Вдоль еле движущейся вереницы машин идёт женщина средних лет. Весело так идёт. Ни быстро, ни медленно, а именно весело. Улыбается, что-то говорит в открытые окна. Как и все почти грузинки средних лет, одета в чёрное. Но в чёрной её блузке – слишком глубокое декольте, и юбка чуть короче принятого. На проститутку, вроде, не похожа, на нищенку тоже. Тёмные волосы, прибранные аккуратно то ли в косу, то ли в хвост, шальные какие-то, тёмные глаза. Проходит она и мимо нашей машины, весело говорит что-то на грузинском, обращаясь к Нико. Он отвечает, смеётся. Она идёт дальше и, вдруг, через его голову, подмигивает мне. Подмигивает залихватски так, сверкнув молодым глазом. Едем дальше, засыпаю Нико вопросами - кто это? Она что-то продаёт? И о чём они смеялись? Нико рассказывает, женщина эта – городская сумасшедшая, ходит тут, по улице Аракишвили, уже лет двадцать, просит деньги и никогда не обижается, если не дают, только радостно соглашается с отказом и спрашивает тогда хоть сигаретку. Никогда и никто не видел её без сигареты в руке. Идёт себе между машин танцующей своей походкой, в руке сигарета дымится. Если совсем уж пробка, и все стоят, наклоняется, опираясь на опущенное стекло, приветливо разговаривает с водителями. О чём? О горах в белых снежных шапках, которые виднеются вдали, о платанах, каждый из которых она наверняка знает в лицо, да и они её? О том, какой в этом году урожай винограда или же о том, какое кислое вино у хромого Валико с улицы Барнова, что в районе Верэ? Не знаю, о чём рассказывает эта женщина, которая никогда не обижается, но все её тут, в Ваке, привечают, хотя, многие не знают ни её имени, ни где она живёт. Нико тоже не знает.


- Не знаю. Откуда-то отсюда. Такая же, как «гиж Марина» («сумасшедшая Марина»)
- ???


***
Гиж Марина.


- Была у нас в Тбилиси такая. Лет восемь назад умерла, старой уже. Весь город её хоронил, тысячи людей.
- Почему же?
- Просто хороший человек, все её знали. И министры, и олигархи, и артисты, да все. Шли за её гробом, хоронили с почестями, как президента. Сплетничали, что была когда-то любовницей Шеварнадзе (смеётся). Очень была красивая, даже в старости. Никогда не выходила на улицу не накрашенной. А жила в подъезде, у чёрного хода в дом, жильцы позволяли ей. Иногда пускали помыться.
- А почему она сошла с ума?
- Во время наводнения в 50-х. Тогда ведь Кура смыла серные бани, много людей погибло. Марину в тот день привели перед свадьбой, проверить на девственность и изъяны.
- ???
- Ну да, по обычаю перед свадьбой женщины ведут невесту в баню и проверяют там, девушка ли она, всё ли у неё на месте и нет ли лишнего чего. Вот там их и смыло, всю её семью и семью жениха, а Марина выжила, но сошла с ума.
- Вот ужас-то какой!.. Так, значит, все её любили просто за красоту? Тысячи людей?
- Конечно. Как можно мимо красоты пройти с холодным сердцем?
- Да, Нико, пожалуй, никак.



Несколько лет назад, ночью, в Тбилиси, мы прошлись по подъездам Сололаки. Входишь в тёмную парадную, не видно ни зги. Друзья-грузины, которые позвали на эту экскурсию, достают свои мобильники, включают их и… Высвечиваются ровными кругами прекрасные фрески на потолках, на стенах подъезда. Стоишь, пригвождённая зрелищем, под ногами осыпавшаяся штукатурка тихо потрескивает. Световой круг ползёт от потолка к полу, на нём – «ковровая» плиточная мозаика. Нежные, полустёртые временем цвета – огромные вазоны, толстощёкие амуры, древнегреческие боги. Подъезд всё ещё жив запахами жилья, не склепа. В квартирах, к которым ведут полукруглые битые лестницы, живут люди. А, может, и гиж Марина? Она тут жила?.. Где-то там, повыше, в пролёте, стоит её маленький пыльный топчанчик, круглое зеркальце над изголовьем и рядом пришпилен кем-то подаренный сухой букетик сирени. Амальгама с зеркала давно уже сползла, но в отдельных местах, где она осталась, отражаются и амуры, и вазоны с цветами, и прекрасное, не съеденное временем и людскими страданиями лицо грузинской красавицы.



***
Машина подъезжает к отелю, нужно выходить, идти в номер и начинать писать этот рассказ. Прощаюсь и благодарю Нико. В голове – куча-мала: табуны, волки, монастыри, верблюды, добрые тётушки и сумасшедшие красавицы. И это всего за пару часов, пока мы ехали по Тбилиси. Не знаю, смог бы кто-то за то же время или хотя бы за какое-нибудь раскрыть тему: свой – чужой. Да, Нико, понимаю, чужая я на вашем празднике жизни, но праздник этот хочется всегда носить с собой. Диди матлоб, генацвале!