Война глазами очевидца

       
                ЕГОРКА
     Исстари известной в Зуевке была семья Глебовых, по-уличному «Бондарихины». Говорили, что когда-то в их роду мужики-бондари водились, которые ремеслом этим, широко востребованным в их времена, и прославились.   Отсюда прилипло к их роду такое прозвище.
     Теперь Глава их семейства Егор Васильевич Глебов известный во всей округе комбайнер. То есть, по понятиям современным он в широком плане хлебороб. Его главное призвание — колхозное поле. На поле весной он сеет  зерновые, крупяные или бобовые культуры, а осень подошла, созрели полевые культуры и он на своем степном корабле, по имени комбайн так и будет хлебную ниву молотить до белых мух.

      Егор - мужик крупный, высокий, в отличии отца, но такой же трудолюбивый, исполнительный. Он вообще как человек  довольно таки странный, интересный, загадочный.
О себе он ничего и никому не говорил, молчал он долго и о войне. Хотя мы из детства помнили как их семья после победы над Германией посылки от него получала. Много посылок: с одеждой для детей и для взрослых, с обувью, с  заморскими гостинцами, с игрушками. А когда Егор Васильевич возвратился с фронта солдатом бравым, стройным, грудь увешана орденами, мы ходили его смотреть и встречать. Гостинцев он много семье своей привез. И мы от него их тоже получали и конечно же их детям завидовали. Потому как ребяткам моего окружения такая дорогая  встреча уже не светила.
     К примеру, на моего отца — Якова Петровича еще в феврале 1942 года пришла похоронка. Он погиб в городе Старая Русса защищая там фанерный завод № 1. Объект военного значения. Такая же история с отцами и у других детей нашей улицы.

     Прошли годы. И я совершенно случайно пришел к пониманию о том, что солдаты пришедшие с войны целыми, они не вечны. Они, как и все мы, умрут со временем и унесут с собой настоящую правду о войне. Поэтому, я решаюсь этих людей, героев войны в прошлом выводить каким-то образом на откровения  и их воспоминания записывать на память их детям, родным и просто для местной истории благодарным потомкам.
Не все фронтовики были такие уж словоохотливы, чтобы с ними посидеть час, другой и получился у меня рассказ. Нет, были и фронтовики молчуны, от которых только и услышишь «Военную тайну нельзя нам разглашать». Особенно такое в моих беседах с ними случалось в первые десятилетия после войны.
И я тогда стал в беседах с ними хитрить. Стал я с ними беседовать не о войне конкретно, а о довоенной жизни, о послевоенной.  И по ходу этого некоторые мои собеседники начинали потихонечку откровенничать и о войне.
    По такому плану проходила моя беседа и с «Егоркой» Глебовым. И получилось из нашей беседы ниже изложенное повествование.

     Девятилетнему Егорке жаркое лето 1921 года запомнилось на всю жизнь. Тогда от палящего зноя все сгорело в полях и на лугах. И даже, казалось бы, устойчивая к засухам степь ковыльная и та не устояла от жестоких суховеев.
     - Голосили сельские бабы «Как зимовать теперь будем, чем питаться, чем кормить скот?» - вспоминает Егор Васильевич. - И многие зуевцы в поисках хлеба уехали из села. Но мои родители решили иначе: «Чем с аравой такой ехать куда-то, лучше уж умереть на своей земле - коль бог так велит».
    Отец Егорки - Василий Ефимович, щупленький мужичишка, проворный, зарезал последнюю коровенку, поделил тушу на мелкие дольки и в бочке мясо засолил. Зима предстояла длинная, семья большая и мяса этого, по его расчетам должно хватить на все месяцы. А тут надежда на лучшее, слух по селу прошел: вроде бы в Самару из-за океана кто-то с помощью голодающим приехал. Спасать от голода всех будут, во всем Поволжье. Сказали, вымирания полного они не допустят.
  Всю зиму Егорка и его меньшой братик Алешка по опустевшим дворам ходили, по чердакам, да по погребам лазили, в каждый уголок заглядывали. А вдруг что съестное и попадется. Нашли как-то обрывок сыромятного ремня, обжарили его и с удовольствием съели.
   - Один раз испугались мы в одном доме насмерть, - вспоминает Егорка Глебов. - Зашли в дом к Груниным, в избе - мертвая тишина, все стены и потолок в зимнем убранстве, в инее. А на сдвинутых лавках что-то накрыто. Открыли - мертвец. Уши мышами у него объедены. Мы из избы и рванули. В сенях с перепугу  Алешка в погреб свалился. Лестницы не было, а у меня силенок к тому времени уже не оставалось, кое-как его вытащил. От родителей узнали о том, что мертвеца Грунины специально не хоронили. В списках живых он числился.
Потом отец рассказывал, почему мертвец в пустом доме лежал. Считая его живым, семья на него продолжала получать паек от иностранцев. Получала паек от иностранцев и наша семья. Но, до нее еще надо было дожить. Помощь иностранная пришла в наше село к лету 1922 года.

    К весне мои два брата и сестренка с голоду  умерли. Из четверых детей я один и выжил. Поэтому, как только снег сошел, мы с отцом в степь пошли за сусликами. Их водой из норок выливали, убивали,шкурки снимали, а туши на костре жарили (как теперь жарят шашлыки)  Только этим и спаслись.
     В разговор включилась и его жена - Татьяна Яковлевна.
   - Истощал тогда народ и выживший. Поэтому, всю зимушку умерших с голоду в амбары сельчане складировали. Хоронить их некому было, истощены и ослаблены все были до предела. А земля, когда оттаяла, свезли их в общую яму и всех вместе захоронили. Помнят сельчане ту братскую могилу. Ни один престарелый человек не пройдет теперь мимо, чтобы не снять шапку и не поклониться ей. На старых кладбищах могилка, вместо холмика большая впадина на ней. А на краю большой церковный крест вкопан, с порушенного церковного храма он был привезен и у братской могилки возведен.
     Эх-хе-хе, - вздыхает моя собеседница Татьяна, - если бы не озоровали некоторые с пайками тогда, меньше бы смертей в селе было. Что плохого люди скажут про Павла Макарова? Председателем ревкома он работал. О нем говорили, он и сам голодал вместе с народом, а не брал из добра общего ни крохи.
     - А позднее, мать, помнишь, свадьбу сыграли мы с тобой? И тоже горя много хлебнули. Наутро встали, а есть нечего. Батя где-то ржи прошлогодней нашел, обжарили мы ее и столкли на муку в ступе, - подсказывает Егорка.
    - Помню.  Свекровь из нее лепешки испекла. Тогда ведь не разбирали - вкусно или нет, лишь бы желудок наполнить, брюхо набить и утолить голод. Эх! А чего мы видели на этом свете? Ды нет ничего. В тридцать пятом году только и стали жить, посчитай чуть лучше. Зато пошли эти репрессии. А потом война нагрянь опять на нашу голову.

     И тут они замолкают на этих вестях горьких.
Заинтересовавшись рассказами четы Глебовых по истории моей Зуевки, я решил их еще разочек навестить. А потом и других селян навестить, чтобы ее (историю) по крупицам и собирать.
"Пока живы старожилы, пока есть кому и чего вспоминать", - подумалось мне.
      
          
               ОН ДОЛГО НЕ  ГОВОРИЛ  П Р А В Д Ы 

    У Глебова жена Татьяна зимой постоянно болела. Донимала печень в посты без употребления молока и прочих витаминов. Татьяна верующая и посты строго соблюдала. Ее положили в больницу. Егор Васильевич, живя от нашего дома не так далеко, приходил к нам и звонил ей по телефону.
    И еще только прикрывая за собой скрипучую дверь, Глебов начинал меня бранить:
- Руки у тебя не тем концом выросли што ли? Дверь не можешь отремонтировать? - Это хорошо теперь газ есть, тепло, а то бы ты давно дверь свою  отремонтировал.
    Сам он отменный столяр, вообще, мастер на все руки. У него в доме и на подворье устроено всё добротно, во дворе порядок и вокруг усадьбы чисто, уютно.
    Он не всегда сам Татьяне звонил, обычно просил позвонить ей мне. И я за мои услуги брал с него слово, что он на часок другой у меня задержится и расскажет чего-то о войне.  Он соглашался.
Дозваниваясь, я давал ему трубку и он свою жену спрашивал:
- Ну, как ты там, Татьяна? Немного лучше тебе? – Начинает на нее  бурдеть (бронить, ругать) за постничество. Упрекает ее. – Ну, зачем ты тогда замуж за меня выходила? Шла бы, вон, в монастырь или в монашки. Там бы и соблюдала строго эти свои посты, молилась бы...
А Татьяну Яковлевну и я, правда, до больницы видел боевой, шустрой и совершенно здоровой. Идет она по селу, бывало, и ног ее стройных не видно.
     А тут я спешу как-то в сельсовет, на работу опаздываю. Она мне навстречу вышла, улыбается, и говорит:
- На работу видать спешишь, Иван Яковлевич? – я подтвердил ее предположение. – Вот и я по молодости тоже быстро бегала. А теперь отбегалась, ноги порой не сдвинешь, хоть отруби.
     Словоохотливая была его Татьяна, приветливая. О их семье у моих сельчан мнения сложились  положительные. Они люди порядочные, сами работящие, уважительные, приветливые и такими же воспитали своих детей.
      А что касается главы семейства, то, по мнению многих - честнее и  исполнительнее человека в селе не найти. И я слышал, именно поэтому еще на заре образования колхозов  местная власть поручала ему то амбары общественные с зерном охранять, то местную кутузку, то он сопровождал «врагов народа» в район.
И зная его характер таким, начальство колхозное в 1935 году Глебова одного из первых зачислило на первые курсы трактористов при МТС. Поэтому, уже до войны он работал в колхозе комбайнером на передовом сцепе (два комбайнёра в упряжке, он в коллективе старший). Говорили, что больше их  уборочного агрегата зерна нового урожая с хлебной нивы никто не намолачивал.
- Мы с Останковым Тихоном Ивановичем в паре работали, - рассказывал мне Егор Васильевич. - Потому, что мы с ним до работы жадные, обеим больше заработать хотелось. И у нас это получалось. Нас начальство за хорошие показатели любило и постоянно хвалило.

                В ВОЕННОЕ ЛИХОЛЕТЬЕ
    - Это было еще до начала войны, -  объясняет свой успех на хлебной ниве Глебов. – Потом, я помню, как на фронт провожали четэзовцев (трактор был такой ЧТЗ - 60): Соложенкова Петра, Гребенкина Григория. С колхоза имени Кагановича председателя Пенькова Василия забрали, а нас с Тихоном председатель Репин от фронта оберегал, отстарывал. Не хотел, чтобы урожай в колхозе под снег уходил.
- До августа месяца, Егорк, тебя не забирали, - подсказывала ему Татьяна после выписки из больницы. - Числа 15, помню, запрягла я сама лошадь колхозную, усадила тебя в телегу со шмотками подорожными и отвезла в район до военкомата. Там другие были призывники. Оттуда и проводили  мы вас в Кинель. А домой я возвращалась одна по утевскому профилю, заливаясь слезами и пройденную жизнь вспоминая. Дома меня ожидали: шестилетняя Маша, четырехлетний Ваня, двухлетняя Фрося и твои  родители.
   
     Зашла я к ним, они на меня глазенками удивленно смотрят. Села на лавку под образами и думаю "С чего жизнь теперь начинать, с какого концу дела вести теперь без тебя?". Ходим со свёкром по двору -  горюем: чем твое отсутствие теперь восполнить.
- А за нас там теперь думали другие, нами командуют, - продолжал ее мысли Еегор Васильевич. - Одно дело быть исполнительным на гражданской работе, другое дело на войне. Благо, мы ко всему приучены. Но как привыкнуть к тому, что на три солдата выдано две винтовки? А вместо каши выдают уже который день НЗ – два сухаря, которые в воде не размокают. А немцы на нас наступают сытые и до зубов вооруженные. И поди их останови.

Первый и неравный бой их пехотный полк принял под Орлом. Немецкие танки и мотопехота расчленили и разбросали их полк на мелкие группы. Первое ранение в руку, шесть месяцев провалялся рядовой солдат Егор в госпитале. После излечения добрался до сборного пункта. Формировка, сапёрная рота, фронт.
- Второй бой 26 июня 1942-го года запомнился мне на всю жизнь, - вспоминает Глебов. – Наша часть попала в окружение, упорно отбиваясь, пока не отступая. Ночью решили группами пробиваться из кольца. На пути – водная преграда, река. Немцы с того берега и с воздуха  охотились за каждым плотом, за каждой нашей лодкой. Но наша группа переправилась целой, зато сразу же нарвалась на засаду неприятеля. Не успели мы опомниться как слово «плен» стал для нас реальностью. Окружили они нас кольцом, кричат "Рус капут".
Простейший лагерь в степи: колючая проволока вокруг и сторожевые  вышки. Солнце нещадно печёт целый день, на небе ни облачка, нигде ни единого тенечка, жара беспощадная. А немцы своим преданным служителям, полицаям - приспешникам прикажут сельдь в бочках в лагерь закатить, к нему картофель вареный давали иногда. Без воды дают. А мы голодные и сутками не пивши "Нате,вам, ешьте!" 
     Выделяли и баланду в общей таре. А ложек нет, и нет котелков. Командуют раздачей пищи уголовники, баланду разливают кому в сапог, кому в пилотку. Думаем, чем в аду таком жить, лучше умереть.
Решаемся на побег. Организатор - из бывших офицеров. Уголовники, которые едой распоряжались, о планах пленных не знали. В тщательно замаскированный подкоп часть наших обреченных на волю все же ушли.
      Егор Васильевич тяжело и глубоко вздохнул в волнении, потом продолжил:


  - Сколько мы шли, куда шли – неизвестно. Города большие обходили стороной, в села за продуктами входили ночью и редко. Боялись немцев и шпиков там встретить. Исхудали все до нитки.
Егор вспоминает добрых людей, тепло отзывается о тех, кто рискуя жизнью помогал им на оккупированной территории, кто  последним куском хлеба, или картошкой делился с ними.
- Однажды мы с другом Сашкой (он родом из под Орла) уточняли дорогу у селян, просили за одно и еду. Крадучись зашли с задов к домам. Немецкие овчарки учуяли нас, лай подняли. Началась погоня, как за зайцами они за нами гнались.
 А нас легко ловить истощенных, измученных голодом,бессонницей и ходьбой.
         Поймали меня и Сашку, к офицеру привели. Правда, не били, через переводчика о делах на нашем фронте расспрашивали. А мы ничего не знаем, прошло времени уже сколько, как мы из лагеря убежали? Данные для них наши устарели. И они отстали. Повезли на крытой машине,куда - не знаем, ехали долго. Остановились….

       Тут Егор Глебов от спазмы в горле прервал рассказ, на глазах старого и бывалого солдата от трудных воспоминаний появились слёзы.
      - Ну ладно, Егорк,теперь уж чего...? Дело прошлое, - успокаивает его Татьяна. Она сидела с ним рядом, слушала, напоминала порой о чем-то, или поправляла. – Прошло все теперь-то. Не переживай. - Успокаивала она. - У нас жизнь теперь дюже хорошая. Только бы болезни по старости не прилипали.
     - Никому, кроме Татьяне, я об этом не рассказывал. - Егор Васильевич при этих словах опять глубоко вздохнул и резко выдохнул. Набрал потом воздуха в грудь, явно, для успокоения. -  Тебе все расскажу. Но ты об этом пока никуда не пиши. Пока мы с Татьяной живы. А потом поступай как захочешь.
        И я эту его просьбу много лет выполнял. Оставляя эту его часть рассказа в моих черновиках на потом.
     - Привезли нас в расположение немецкой части, - продолжал рассказывать мне свое былое Глебов, -  определили меня и Сашку рабочими полевой кухни. И мы с ним кололи дрова, чистили картошку, стирали полотенца, мыли посуду. Так мы и кочевали с их частью до осени сорок второго года. Пока тепло было, жили мы в их крытой машине, спали в  топчанах. На ночь немцы нас закрывали на замок, сами уходили в дом. напротив А в зиму к нам они привыкли, мы к ним привыкли.  И мы переселились в соседние с ними квартиры. Прислуживаем мы теперь немецким офицерам там.
   
     И тут я вспомнил как моего соседа, дядю Егора за «служение» немцам упрекал другой фронтовик, Он без одной руки. Иваном Харитоновичем его величали. Значит он уже какой-то информацией владел о Глебове? Если по пьяни упрекал Глебова в лакействе, показывая при этом как тот немцам чистил сапоги.
     А Егор Васильевич тем временем продолжал рассказывать.
- Стирали им, офицерам белье, подшивали воротнички, убирали в комнатах,постель на койках заправляли, чистили им сапоги, - Егору опять стало тяжело говорить, он на время замолчал. Мне стало его жаль.
Я теперь вспоминаю и как мой дядя Георгий Петрович, фронтовик спрашивал его с издевкой о немецком плене, о прислужничестве, о холуйстве. Изображая руками при этом чистильщика сапог. Я даже спорил с ним, мол, это напраслина в адрес Глебова. Хотя на войне может случиться всякое. И старался оправдывать как-то пленение Егора. Война  без плена не бывает.
     А дядя гнул свое:
     - А приказ Иосифа Сталина – Джугашвили он забыл? Был его приказ "В плен живым не сдаваться". Струсил, пулю пусти себе в лоб.
 Таков наш русский человек.
Непререкаемая и неподдельная психология была у наших фронтовиков.

  - Немецкие офицеры нас не обижали и не плохо кормили, - продолжал Глебов, немного успокоившись. – Но нам было очень стыдно и неприятно им прислуживать. А куда деваться? Жить-то было охота.

   Один из них по-русски говорил хорошо. Он и давал нам все задания на день. И он всё просил нас не убегать, говоря «А то вас за это мы и расстреляем». Доверились они русским пленным со временем еще больше. И привыкли они к нам, к таким же людям, как и они, по сути-то, на столько, что с собой стали брать нас на вечернее кино.
     Но в один из вечеров пошли в кино немецкие офицеры одни. Мы с Сашкой в расположении части остались. Печь затопи в избе. И мне Сашка шепчет:
   - Егорк, а я у немцев нашел  канистру со спиртом. Она у них в техничке.
     Уговаривает меня выпить, я согласился. Выпили по кружечке, и хватит бы. Но, нет, маловато показалось,решили повторить. Темно стало в машине. Со спичками стали наливать спирт. Нечаянно облил себя Сашка и загорелся. Обгорел сам, мало того,и внутри машина загорелась. Прибежали перепуганные офицеры на пожар. Сашку отправили в свой госпиталь, а меня допрашивали о случившемся. Я рассказал все как было. Офицер, который по-русски говорил, понял меня, разобрался. Крамольного умысла в наших действиях не нашел. Только долго удивлялся нашей привычки столько спирта пить.

   Один я теперь среди чужих людей остался, Сашки со мной нет. А без него и мне теперь и свет не мил. Офицер русскоговорящий вечером приходит в мою квартиру и говорит:    
    Пошли Егорка со мной, Сашке в больнице совсем худо. И, правда, Сашке очень было худо. Проведали мы его, нас он не узнал. И вскоре от ожогов он умер.
      Немцы видят, я места среди них теперь не нахожу, отмахнулись от меня, не стали следить за мной и не стали меня замечать.
    «Они решили отпустить меня», - думаю я. И сбежал от них ночью. Долго  бродил по окрестным селам, пока не набрел в Украине на окраинный домик. В нем и приютила меня добрая, одинокая женщина-хохлушка. Выкопал я в ее доме для себя подвал, думаю "Жить буду в нем до прихода наших".

                У СВОИХ
    Но она про указ их мне сообщает: «Всем, кто скрывается - у немецких властей необходимо немедленно зарегистрироваться. Им будет предоставлена работа на шахте. А кто уклоняется – расстрел».
    "Будь что будет", - думаю я. Помня о добрых офицерах - штабистах немецкой Армии. Есть же на земле люди разные. Попались вот нам с Сашкой и среди них люди заботливые. Сжалились, давали шанс выжить, если бы с ним не трагический случай и жили бы.Кто знает, может и в этом их приказе заложен мой  шанс.Пошел в комендатуру, зарегистрировался беженцем. Поработал я на шахте не долго, услышал о партизанах. Связаться решил - не успел, в город входили Советские танки.

    В особом отделе народу было много, подошла очередь, долго допрашивали, крутили вопросами и так, и эдак. Потом в казарме всех нас закрыли, часовых у двери и у окон поставили. Пока наводили справки, всех  содержали под строгим арестом.Признали через две недели меня не опасным, выдали обмундирование, новую солдатскую книжку, оружие и определили в действующую часть. А чтобы на деле проверить мою преданность Родине и товарищу Сталину, поручили осужденного дезертира пустить в расход перед строем. Объяснили, как мне действовать в таком случае.

     Зачитали осужденному приказ, объяснили степень его вины и меру наказания. "За измену Родины бывшего рядового, Семена Петровича Злобина, бойца действующей армии вооруженных сил СССР признать дезертиром и предателем. Применить к виновному высшую меру наказания - расстрел".
     Повел я его после этого к лесочку, там не глубокий овражек. У края овражка я его и прикончил очередью. А за мной со стороны все это время специальный особист наблюдал. В моральном плане для меня эта их проверка была самой тяжелой. Скорее - страшной. Особенно было не по себе, когда я у того овражка стоял с осужденным один на один. Когда меня он перед смертью просил написать ему домой. И сказать как его боевой товарищ в письме, что он погиб не предателем и не дезертиром, а героем. Взгляд я его и сейчас помню.

    И мне тогда было тоже не легко слушать рассказ-исповедь старого и  бывалого солдата Глебова. Он звучал как раскаяние за содеянное на войне. У меня не было ни капли сомнения, что рассказывал он правду, которая много лет  железным обручем сковывала ему душу. По его просьбе я действительно долго не писал нигде об этом. Написал в местную газету после его смерти к юбилею Победы.  А когда написал, то получил от некоторых фронтовиков (в основном от бывших командиров) головомойку. Они обвиняли меня во лжи. «Такого быть не должно",- говорили они. Они не верили, что немецкие офицеры им попались такие уж добрые, хорошие, которые отпустили потом пленного Егорку на все четыре стороны. И не понравилось им, что особисты  русские такие жестокие, которые такое испытание придумали Глебову.

И д е о л о г и я была на войне в СССР своя.
    А на самом деле война штука действительно суровая, многогранная и многоликая. О расстрелах подобных и другие фронтовики приводили примеры.

    А далее с моим героем Глебовым на войне обстояло дело так:
Убедившись в преданности солдата Глебова, командование определяет его в разведывательный взвод полка. Обладая недюжинной силой, преданностью и ловкостью, он стал доставать в полк «языков». За что и заслужил от  командования много боевых орденов, медалей и благодарностей. Читал его благодарности, которых у него много. Они все в рамочках и под стеклом. Там было красивым почерков написано «Глебову, лично, от товарища Сталина». Одиннадцать таких благодарностей у Егора Васильевича я насчитывал. Он гордился ими.
    Висела тут же, на сеничном заборе и другая рамочка - синяя, где описаны боевые заслуги и боевой путь старшего сержанта Глебова. Подпись внизу была самого маршала Конева, под которой стояла и гербовая печать. Этой реликвией  особенно гордился он, как и всеми другими боевыми наградами.
      А в праздничные дни, особенно в дни Победы, его грудь была украшена разными наградами, в т. ч. итрудовыми. Вся его грудь сверкала ими.

     По этому поводу Глебов мне говорил:
     - Награды же на фронте не так просто бойцу выдавались, награды умением и кровью зарабатывались. Например, за форсирование Днепра меня наградили орденом «Красной звезды». Нас тогда командир взвода  собрал и говорит: «Поручено, к предстоящей переправе не просто языка достать, а важную птицу. Командованию нужны были сведения по дислокации и силе противника».
А такие сведения у кого? Естественно у штабника – офицера. И мы целую неделю охотились, наблюдали, искали расположение штаба, изучали подходы к нему. И в одну из темных ночей подкрались к немецкому штабу, сняли двух часовых, вошли тихо в блиндаж устроенный на обрывистой круче. Одного немца прикончили, который сильно шербушился (сопротивлялся), а другого попросили забрать все бумаги. Мы с этим немцем переплыли на нашу территорию. За выполнение особо важного задания нашу пятерку и высоко отметили, всех наградили.

     А медаль «За отвагу» я в Германии получил. Там менее рискованным было задание, но ответственным. Автомобиль с важными документами в нашем штабе сломался, взводу разведки охранять и ремонтировать его поручили. Основные подразделения заняты противником, а мы у машины крутимся. Оказалась поломка серьезной, запчастей нет. Ищем выход. В одной деревне фермера разыскали, его из подвала вытащили, заставили трактор завести. Я с техникой знаком, сажусь за руль, едем, машину свою  цепляем - выход найден. А за солдатскую находчивость тоже полагается награда.

     После случая с фермером и со штабной машиной старшего сержанта Глебова назначают командиром разведывательного взвода. Именно в этом чине и с личным составом своего взвода он встречался с американским взводом разведки.
 
   - Братались мы с ними на берегу немецкой реки Эльбы, обменивались табачком,  делились мнениями, опытом, фотографировались, сидели на лужайке, выпили за дружбу. Вскоре наш полк направили в Чехословакию.

                ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
    18 мая 1945 года боевой путь старшего сержанта Глебова закончился. В Пражском лесу он с боевыми товарищами и с войной прощался.
     По возвращению домой Егор пошел определяться на работу в МТС. Директор, Андрей Андреевич Тришкин будто знал о его умении работать. Он вызвал механика и велел за Глебовым закрепить самый лучший комбайн. И опять началась хлебная нива, его родная стихия, опять они с Тихоном комбайновым сцепом намолачивают зерна выше всех не только в МТС, но и в районе. Гремят, как и до войны эти фамилии.
       Платили в МТС механизаторам по тем временам сносно,  в отличие от оплаты колхозников. Егор Васильевич как человек прижимистый, экономный, накопил  деньжонок, заменяет свой саманный домик срубовым пятистенником. Покрыл крышу железом, что по тем временам было редкостью, и обнес двор тесовым забором.
И потекла у них с Татьяной мирная жизнь в радость. Прибавлялись дети один за другим. Всего детей у них семеро.
       - А внуков и правнуков к пенсионному возрасту у нас и не сосчитать, - смеются они, счастливая Татьяна Яковлевна и Егор Васильевич. – Вот только живут они от нас отдельно и многие на стороне.
Жить бы только, да радоваться им, но старость незаметно подошла, а с ней и болезни. Первой от болезней в мир иной ушла Татьяна. Егор Васильевич долго  бодрился, до восьмидесяти лет хорошо выглядел, но одиночество его глодало.

      Решился к дочери на жительство перейти.
Своя кровь, но спокойствия прежнего уже нет. Не хозяин он теперь, а по натуре человек он властный, свободолюбивый, принципиальный, требовательный.
В праздник Победы в начале девяностых Егор был не веселым, с грузом каких-то душевных травм был. Выпил под этим впечатлением дозу не по возрасту.
     Развозили ветеранов на машине, он домой дошел сам. Рано лег спать, а утром отважный разведчик и прославленный хлебороб не проснулся.

     Сейчас в его доме живут люди приезжие. Расширили они его, сделали даже  двухэтажным. Дворик в том же виде сохранен, тот же заборчик, резные воротца, садик за двором у них сохранен, у озера. Только вот ягодников в нем стало меньше, которые раньше зайцев в сад  привлекали. Я, бывало, когда становлюсь зимой на охотничьи лыжи, иду вдоль садов с ружьишком. Из их сада заяц обязательно выпрыгивает.
В эту зиму тоже косой из сада выбежал. Я стрельнул ему вслед, и с грустью вспомнил Глебова Егора Васильевича, его жену Татьяну Яковлевну. Многое остается в этом мире неизменным, а  люди уходят, человечество со временем меняется.