Двое

ДВОЕ
Рассказ               


    ЭПИЗОД  ПЕРВЫЙ

      Она уходила всё дальше и дальше, а он стоял и лихорадочно придумывал, как её остановить, как обратить на себя внимание и не показаться навязчивым или не выглядеть глупо. Что-то надо сделать такое, чтобы она удивилась и остановилась...
Но он оставался на месте в растерянности, а она сейчас повернёт за угол, сядет в автобус... и они больше никогда не встретятся в почти двухмиллионном городе. И он не смог придумать ничего, кроме как заорать во всё горло: "А-а-а..." Она резко остановилась и оглянулась. И он тут же как подкошенный рухнул на газон со свежей молодой травкой. Падая, он краем глаза успел увидеть, что она со всех ног бежит к нему - ОНА и к НЕМУ! Потом - резкая боль в виске и темнота... и тишина...

       Очнулся он в больничной палате, в голове стоял не то, чтобы шум, но все звуки были как под водой: он их слышал, но смысла понять не мог. Картинка тоже была расплывчатой. Он хотел было протереть глаза, но к лицу удалось поднести только правую руку - левая была зафиксирована чем-то. Он скосил глаза: из руки выползал длинный прозрачный червь и устремлялся куда-то вверх. "Капельница, - сообразил он, - значит, я в больнице..."

       Она училась в радиотехническом институте. В группе было двадцать пять человек, из них - всего две девушки. Вторую девушкой назвать можно было довольно условно: ей было под тридцать, разведена, сын вот-вот должен пойти в школу. Парни в основном были либо из деревни, либо из небольших городов, и она - коренная жительница столицы - казалась им почти небожительницей. Первый год они почти все пытались оказывать ей знаки внимания, но она относилась ко всем одинаково дружески-ровно и доброжелательно: кроме учёбы её мало что с ними связывало - пару раз сходили за компанию на каток( и каждый хотел непременно помочь зашнуровать, а после катания - расшнуровать белые ботиночки фигурных коньков: ступни у неё были по-детски маленькие, и ребята растирали и грели их, а она по-королевски снисходительно позволяла им это делать, словно оказывала милость) и ещё пару раз отмечали вместе дни рождения кого-то из группы ( ребята пили дешёвое вино - она не пила совсем, начинали громко разговаривать, неуклюже шутить, а ей становилось невыносимо скучно). Потом приезжие пообтерлись в большом городе, разбились на группки, и две представительницы слабого пола, несмотря на разницу в возрасте, сблизились и держались вместе на занятиях, но после - расходились в разные стороны. К пятому курсу она особенно остро почувствовала своё одиночество: с одноклассниками она давно не общалась, а от одногруппников отдалилась - теперь им от неё нужны были лишь её подробные аккуратные конспекты( многие обзавелись подружками и частенько пропускали лекции).

       Он был в столице проездом или пролётом - он не знал, как правильнее выразиться: приехал поездом, а дальше должен был лететь самолётом. Приехал специально за три дня до рейса - посмотреть город, сходить в театр или на  концерт( куда будут билеты). Больше он ничего не помнил: кто он, как звать, откуда и куда направлялся. Палатный врач сказал, что у него черепно-мозговая травма и частичная потеря памяти: видимо, он оступился и с высоты своего почти двухметрового роста упал на газон с декоративными камнями, ударился головой, и скорая доставила его в больницу. Документов никаких при нём не было, только деньги и билет на концерт камерной музыки в филармонию. Может, он музыкант? Вполне вероятно: пальцы рук длинные, тонкие, ногти коротко острижены и ухожены. Но тогда он должен, по крайней мере, знать нотную грамоту, а он диез от бемоля не отличит...


                ЭПИЗОД  ВТОРОЙ

        Она уже второй час бесцельно бродила по городу. Ощущение было двоякое: с одной стороны - облегчение, что все волнения позади, защита дипломного проекта прошла довольно гладко, члены комиссии были благодушно настроены и каверзных вопросов не задавали, а с другой - полное опустошение, полный вакуум сознания, в который отдельными молекулами влетали образы солнечного июньского дня. Нися ( Нинила - так звали её старшую подругу по институтской  группе) уже, наверное, мучается в душном автобусе, везущем её к сыну и маме в небольшой городок - на защиту она прибежала с дорожной сумкой и пакетом со всякими сладостями ("Мой бандит лопает конфеты тоннами!") Впереди была целая неделя до вручения дипломов. В этот же день каждая группа из восьми на их потоке на своё усмотрение отметит это событие ( ей предстояло провести в чисто мужской компании несколько часов в ресторане), а дальше - новая жизнь.
         Вдруг где-то позади раздался душераздирающий крик, одним махом выбивший её из этого почти сомнамбулического состояния, она вздрогнула , обернулась на крик и, сама не зная зачем, бросилась бегом к долговязому худому парню, который вдруг рухнул наземь, будто подкошенный выстрелом невидимого снайпера...
           Скорая приехала неожиданно быстро, словно стояла за углом и дожидалась именно этого пострадавшего. Парня с трудом уложили на носилки - он был длинный и оказался довольно тяжёлым, впрочем, как и все люди в бессознательном состоянии, не владеющие своим телом. Она попросилась поехать вместе с ним - то ли из любопытства, то ли из присущего ей сострадания ко всем и вся.

            Она была поздним и десять лет единственным ребёнком. Она купалась в отцовской любви( он знакомил её с растениями, знал название каждого на латинском, подолгу читал книги, рассказывал о достижениях в науке и технике, разговаривал, как со взрослой) и тяготилась, как ей казалось, излишней опекой матери. Мама тряслась над каждым её шагом с одной стороны, а с другой - не сильно интересовалась внутренним миром и детскими переживаниями: одета, обута, накормлена, послушна - значит, всё  в порядке. Но в общем и целом она была оберегаема от негатива или не хотела его впускать в себя: она всех любила и жалела, ни от кого не ждала зла.

            Незнакомец пришёл в себя на вторые сутки. И ей разрешили  десять минут побыть у него в палате. Она придвинула стул к кровати и присела, чуть наклонившись к бледному лицу с большими глазами. Улыбнулась: "Добрый день! Мы с Вами незнакомы - я вызвала Вам скорую помощь. Вот, пришла узнать, как Вы себя чувствуете. Может, что-нибудь нужно?"

            Голова была тяжёлой - от травмы или отходила от снотворного и обезболивающего.
Он открыл глаза - на него смотрела, слегка улыбаясь, довольно миловидная особа с вздёрнутым носиком, длинными чёрными ресницами, обрамляющими нефритовые глаза, и пухлыми губами. Волосы были светло-каштанового цвета, но вдруг в больничное окно из-за облака на какое-то мгновение заглянуло солнце - и они заблестели немыслимыми оттенками рыжего. Фигуру разглядеть не удалось: белый халат на ней был на много размеров больше, чем требовалось. Что-то знакомое было в облике этой девушки, даже лёгкий морской запах, исходящий от её волос что-то тревожил, но пока не пробуждал в памяти... 




   ЭПИЗОД   ТРЕТИЙ

     Ничего не хотелось: ни читать, ни смотреть телевизор, ни поехать на дачу - хотя бы для того, чтобы сбежать от удушающего городского запаха раскалённого асфальта. Она ещё с полчаса полежала в постели, потом пошла смыть остатки сна под прохладным душем. В этом сезоне она ещё не загорала - не до того было - но кожа сохранила остатки прошлогоднего загара, и полоски на местах, прикрываемых бикини, под струями воды сильнее контрастировали с остальным телом. Она неспеша нанесла гель с морским запахом и стала медленно распределять его поглаживающими движениями по всему телу: от шеи к плечам, по которым разметались непослушные волосы, под собственной тяжестью рухнувшие вместе со шпильками, пытавшимися удержать куксу на затылке, от плеч - к груди(небольшой, но красивой формы, с пухлыми коричневыми окружиями с возвышающимися в центре их маленькими бутончиками, которые от прикосновения даже собственных рук сжимались и слегка вытягивались), дальше - вдоль плоского живота с втянутым пупком (у маленькой сестрёнки, родившейся на десять лет позже неё, пупок смешно слегка выпячивался наружу и , когда та смеялась, будто из любопытства пытался ещё больше выглянуть за отведённые ему рамки), потом ещё ниже, обтекая "запретную рощицу", по бёдрам, округлым коленкам, тонким щиколоткам и маленьким ступням. В такие минуты она казалась сама себе посторонней, будто ласкает чьё-то чужое тело, а её самой - со всеми мыслями, с предыдущей и предполагаемой жизнью - не существует. Вдруг вода из летней превратилась в жгуче-холодную (как можно было забыть, что сегодня на три недели отключат горячую воду!) - от неожиданности она вскрикнула, но мужественно смыла остатки геля и, обернувшись большим махровым полотенцем, выскочила из ванной комнаты, но, миновав свою и пройдя через гостиную, громко именуемую в их семье "зал", вышла на балкон - погреться на солнышке, пока не сильно припекало. Балкон был длинный - тринадцать метров - тянувшийся вдоль всей двухкомнатной квартиры.         

     Вообще-то отцу полагалась трёхкомнатная, но очередь на жильё продвигалась странным образом: уже получили квартиры те, кто стал на учёт гораздо позже, а они продолжали жить в коммуналке в небольшой комнате. Старший брат отца (живший в другом городе и ночевавший в их комнате, будучи проездом), человек решительный и во имя справедливости идущий до конца, сразу написал в газету "Правда", после статьи в которой отца вызвали куда положено и сказали, мол, если так невмоготу, вот тебе двухкомнатная, а иначе не получишь никакой вообще.
И они срочно эвакуировались холодным февральским днём в новую квартиру, в которой не были ещё подключены свет, газ и отопление. Пока разгружали и переносили вещи, наступили короткие сумерки, в свете которых, войдя в зал она с изумлением обнаружила, что пол до середины комнаты покрыт снегом, который, по-видимому, надуло через большие щели в окнах и незакрытую балконную дверь. Но для одиннадцатилетней девочки это казалось приключением: они ужинали при двух свечах бутербродами и холодным кефиром, спать легли прямо в пальто, укрывшись ватными одеялами, все вместе, чтобы не замерзнуть... Позже, когда она болела ангиной и её не выпускали во двор, она надевала коньки и каталась на обледеневшем балконе, пока родители были на работе, и испытывала неимоверное наслаждение от такой возможности и своей маленькой тайны.

       Теперь она стояла на этом балконе и отогревалась после незапланированного холодного душа. Закрыла глаза, подставила солнцу лицо и раскинула руки - испаряющаяся влага пахла морем, и она отчетливо представила себя стоящей на морской гальке, тем более, что было сделать это совсем несложно: верхний слой бетона на балконе, от перепада температур и от обледенений, с годами растрескался и местами раскрошился, и босые ноги горячую  бетонную  крошку  воспринимали  как нагревшиеся морские камешки. Она мечтательно потянулась руками вверх, будто собираясь нырнуть в  солёные волны, и в этот момент уголок полотенца предательски выскочил из отворота, и персикового цвета покров соскользнул вниз. Послышался приглушённый смешок сверху - этажом выше на балконе соседнего подъезда курил рабочий : к их двум подъездам спустя семь лет решили пристроить ещё четыре, и вот счастливые  новосёлы ждали, пока поклеят обои и поставят розетки.
Она метнулась в открытую вовнутрь зала дверь - на солнышке остался греться
махровый, свернувшийся кольцом  персиковый питон...

 
ЭПИЗОД ЧЕТВЁРТЫЙ

    Утро в больнице начиналось с хождений по коридору до санитарной комнаты и обратно: вновь поступившие и готовившиеся  к выписке пациенты дружно сдавали анализы. Потом медсёстры по палатам разносили градусники, потом делали уколы лежачим, потом собирали градусники и раздавали таблетки. И вот, апофеозом, раздавалось громкое дребезжание двухъярусной тележки, нагруженной огромными алюминиевыми кастрюлями, на боках которых начертаны были таинственные буквы и цифры - это из пищеблока в отделение прибывал завтрак. По одному, по двое, со своими персональными кружками и ложками, обитатели второго этажа тянулись в столовую.
     У него не было ни кружки, ни ложки. На первое время ему свою одолжил сосед по палате, который  после операции пока питался исключительно бульоном из принесённого женой термоса. Но сегодня его перевели в общую палату, где стояло семь кроватей: четыре вдоль стен, одна - прямо под окном, одна по центру и одна - у двери, самое непопулярное место. Вот туда его и определили, так как ловкий мужичок, занимавший это место, перетащил свои пожитки на освободившуюся койку у окна. Он попытался лечь, но кровать у двери была короче остальных - подбирали по размеру простенка - и ему пришлось просунуть ступни между металлических прутьев.

      Мужичок хохотнул: "Прокрустово ложе!" Но новенький не отреагировал, только пошевелил ногами, примеряясь, сможет ли их быстро убрать, если резко откроют дверь. 
Разговаривать и знакомиться ни с кем не хотелось: он по-прежнему не мог вспомнить своего имени, не говоря об остальном. Вдруг в дверь деликатно постучали, мужичок крикнул: " Входите! Мы уже разделись!" И глупо хихикнул. Ноги пришлось подтянуть к животу и повернуться на бок, лицом к стене - ему  не хотелось никого видеть. Потом он услышал всеобщее " а-ах!", нежным голоском произнесенное "здравствуйте!" и вразнобой ответное "здрась...те..." оторопевших обитателей палаты.

     Он повернулся - просто посмотреть на ту, которая вызвала такое оживление: это была вчерашняя ундина. Сегодня от неё пахло морем и солнцем, а слегка вьющиеся волосы были ещё влажными ( в голове промелькнуло: "Ну не из моря же она вышла!") и подхвачены с двух сторон  резными гребнями так, что были  открыты высокий лоб и маленькие уши без всяких там серёжек или клипс.
      Ундину звали весьма необычно: Улита. Вчера она ему представилась: " Меня зовут Ута или Уля - как Вам больше нравится."  Её нельзя было назвать красавицей, но было во всем её облике, манере двигаться, в плавных жестах что-то такое, что неизменно притягивало мужские взгляды. И ещё улыбка - открытая, немного детская и в то же время манкая, словно зовущая разгадать, что за ней скрывается. Сегодня она была уже без белого халата - в общей палате не соблюдали особой стерильности. На ней был изумрудного цвета сарафан в голубые и белые волнистые разводы, что опять вернуло его мысли к ундинам. Ундина - от латинского unda - волна. Откуда это всплыло в его голове, он и сам не понимал. А Ута уже протягивала ему прозрачный пакет, в котором были кружка и две ложки: чайная и столовая.  Он  впервые за  последние  дни  улыбнулся -  Уле  -  и пошутил: " Спасибо - теперь я во всеоружии и могу не опасаться, что умру голодной смертью." Она спохватилась: "Вот - пирожки с мясом и луком, ещё тёплые. И черешня - первая." Уля протянула ему второй пакет. Он опять поблагодарил её, и надолго воцарилась неловкая тишина: они не знали, о чём говорить...


ЭПИЗОД. ПЯТЫЙ

              В последний день второй четверти мама, возвратившись с работы, загадочно улыбнулась и спросила: "Утёнок, как ты относишься к зимнему лесу?"  Ута кивнула головой - короткие кудряшки смешно подпрыгнули. Это означало: "Хорошо отношусь." Мама протянула ей  что-то вроде книжицы, но без страниц внутри мягкой обложки: это была путевка в зимний школьный лагерь. Ута сначала обрадовалась, но увидев дату заезда - 29 декабря - огорчилась: она пропустит школьный новогодний бал, а ей так хотелось потанцевать с одним мальчиком, в которого она была тайно влюблена. Но это был секрет Полишинеля: её с головой выдавали глаза - заходя каждое утро в класс,  она невольно искала его глазами, а когда находила - они вспыхивали каким-то особенным блеском, если же он пропускал занятия, взгляд становился потухшим и отрешённым.
            "Я поеду тридцатого утром!" - решительно произнесла она, и мама не стала отговаривать: она знала, что её мягкая и приветливая старшая дочь может быть непреклонной, если приняла решение.
            
            Вечер был испорчен. Он не пришёл - девочка из параллельного класса обмолвилась, что вся их семья уехала кататься на лыжах в горы и вернётся только после каникул...

           Пригородный автобус довёз её до разворота ( она настояла, что в пятнадцать лет не нуждается в сопровождении мамы и прекрасно доедет сама), а дальше нужно было идти пешком почти километр по  лесной  просеке, ведущей к дому отдыха, на  две недели принявшего школьников. Можно было вернуться на шоссе и зайти через главный въезд, но так было ближе (объяснила словоохотливая кондукторша, заприметившая среди пассажиров одинокую фигурку с дорожной сумкой на колёсиках).
          Сделав буквально несколько шагов, она попала в зимнюю сказку: невероятным образом на ветвях деревьев  смешанного леса держались снежные массы таких объёмов, что по всем законам физики они уже давно должны были пополнить сугробы,
возвышающиеся чуть ли не до середины нижней части стволов ( если бы ранним утром заботливыми руками местного дворника просека не была расчищена - брести бы ей, загребая полные сапожки ).  Она запрокинула голову - над головой тоже были сплошные бело-чёрные кружева. Автобус минут пять назад уехал, а она всё стояла посреди этого великолепия, оглушённая  чистотой и тишиной. Придя в себя, она решительно зашагала к виднеющейся в конце просеки калитке в решетчатой ограде, которая издали была почти незаметна и сливалась с лесным пейзажем.
           В комнате, куда её сопроводил начальник зимнего лагеря( не из особого расположения, а просто ему было по пути - в их корпусе располагался актовый зал, и начальник шёл посмотреть, как идёт оформление сцены и нарядили ли ёлку как следует - по всем правилам пожарной безопасности), уже поселились три девочки: десятиклассница Люба - разбитная говорливая деваха, то и дело привычно вставлявшая в речь крепкое словцо, Клава ( "Клавдия," - она представилась, жеманно протянув правую руку для пожатия, а левой убрала с лица длинную чёлку : волосы были жирные и выглядели неопрятно, да и вся Клавина бесформенная фигура казалась грудой поспешно сваленных в кучу и прилипших друг к другу кусков жира) и Ариша - худенькая пятиклассница с живыми карими бусинами глаз и длинными густыми чёрными волосами, собранными в конский хвост, увенчанный большим розовым бантом. На фоне Клавы Аришка выглядела тростиночкой. Глядя на эту троицу, Ута невольно рассмеялась: ну, прямо Трус, Балбес и Бывалый! " Мне осталось присоединиться в роли Шурика - и можно начинать операцию "Ы", - подумала она, поправляя указательным пальцем очки на переносице: вообще-то она пока могла обходиться и без них, надевала только, чтобы лучше видеть написанное на школьной доске и когда, как вот сегодня, оказывалась в незнакомом месте.

      


ЭПИЗОД  ШЕСТОЙ
      
       Прошла неделя. Его выписывали из больницы. Идти ему было некуда. Было, правда, немного денег, но без документов в гостиницу не заселят...

      Завотделением должен был заявить в органы, чтобы те занялись установлением личности неизвестного, но слишком свежи были неприятные ( и это мягко сказано!) воспоминания от предыдущего вынужденного общения. Тем более, что память постепенно, фрагментарно, но стала возвращаться к молодому человеку, да и девушка эта, посещавшая бедолагу каждый день, вызвалась приютить его на время (добрая душа!) И врач отпустил парня, однако с условием, что тот будет продолжать приём препаратов и два раза в неделю приходить лично к нему (интересный случай!) на приём.

        С каждым посещением  Уля привязывалась к Мите всё больше. На третий день она, вспомнив подобный случай, описанный в одной из многочисленных книг, ею прочитанных, стала перечислять вслух мужские имена, но не полные, а уменьшительные, как обычно называют в семье,  и на имени "Митя" что-то дрогнуло в его лице, он мучительно пытался припомнить - это имя явно играло немалую роль в его жизни, но было ли это  е г о  имя? Во всяком случае, надо было общаться  - и пока решили называть его Митей.

         Младшую сестру на лето отправили к родственникам в деревню -  свежий воздух,  здоровая   пища, красивая природа, да и не будет мешать готовиться к  экзаменам и защите диплома старшей. Родители с мая по октябрь большую часть времени старались проводить на даче: полчаса пешком до станции, двадцать минут на электричке, а там и до работы недалеко. Так что особых проблем с обустройством "квартиранта" не возникло, разве что мама попыталась заикнуться: " Ты смотри, чтобы чего не вышло..." Отец промолчал, но тоже был недоволен. Соседка по даче, слышавшая разговор, буркнула себе под нос: " Малая была - кошечек да собак таскала, а теперь вон чего удумала - мужика подобрала! Нешто он щенок какой? " Но репутация и помыслы Ули настолько были чисты, что намёки матери она восприняла, как беспокойство за сохранность имущества: "Не волнуйся, мамочка: Митя не проходимец, он интеллигентный молодой человек, только вот в беду попал - мы должны ему помочь. Вы же сами меня учили!"

         Митя поселился в зале - он курил, а выход на длинный балкон был только здесь, да и в девичьей комнате он бы чувствовал себя неловко - Уле пришлось бы то за одним, то за другим приходить. Ещё в больнице выяснилось, что Митя хорошо рисует - молоденькие медсёстры то и дело просили нарисовать их портреты и приносили бумагу и карандаши. 
Уля была в растерянности: её книжный опыт говорил, что если человек умеет так рисовать, то у него должна быть отличная память на лица, но,  с другой стороны,  другой книжный опыт настаивал на том, что если память блокирует что-то, то это  что-то человеку может приносить страдания. Надо действовать, но очень деликатно - не может же чужой человек долго жить у них. Странно, что его никто не разыскивает. Хотя, неделя - не тот срок, тем  более, что он был проездом и собирался улетать. Знать бы когда и куда - можно было выяснить, кто не зарегистрировался на рейс.



ЭПИЗОД   СЕДЬМОЙ

      Зимний лагерь сильно отличался от летних: подъём числился в расписании, но время 7-00 было чисто символическим (после поздних ежедневных танцев до упаду мало кто просыпался раньше восьми), на зарядку утром никого не гоняли - и без того народ целый день был в движении( катались кто на чём хотел и умел - на санях, на лыжах, на коньках, а то и просто на пятой точке с горки, был ещё теннисный стол, но очередь на игру была в первый же день расписана до конца смены), завтракали, обедали и ужинали в два захода - первыми ученики с пятого по седьмой классы, а через полчаса после них - все остальные, включая педагогов и персонал дома отдыха. Отрядов, как таковых, не было: за каждым педагогом закреплялись несколько комнат, примерно пятнадцать ребят, и он отвечал за порядок, дисциплину и здоровье подопечных. А в остальном каждый был волен распоряжаться своим временем по собственному усмотрению. Старшие ребята умудрялись ездить в город и привозить спиртное и сигареты(в поселковом магазине - по договоренности с начальником лагеря - им не продавали). Но если кого поймали - без разговоров отправляли домой.
       Ута любила кататься на коньках. Она не знала, будет ли в лагере пункт проката, поэтому привезла свои. Каждый день после завтрака они втроём с Любкой и Аришей ( Клава предпочитала местный буфет со сладостями и телевизор в комнате отдыха) отправлялись на лесное озеро. Лёд был сносный, хотя и не очень ровный. Главная проблема была в том, что каждый раз приходилось расчищать пятачок от выпавшего за ночь снега. А если ещё случалась небольшая оттепель, то снег покрывался корочкой, но зато лёд немного подплавлялся и кататься было одно удовольствие. После обеда во время тихого часа, пока Ариша, уставшая от катания, а Клава, разомлевшая от еды, спали, Любка с заговорщицким видом тащила Уту через чёрный ход на задний двор, где их уже поджидали Женька и Славик ( им было по восемнадцать, весной - в армию, а пока их по-знакомству пристроили отдохнуть - школьниками они были больше полугода тому назад). Они в деревне у сторожа за бутылку "арендовали" огромные сани - тяжёлые, добротные. Девчата усаживались, а парни везли их со смехом и шутками до довольно крутого правого берега озера, где они все вместе, уже вчетвером с ветерком съезжали с горы и останавливались, проехав ещё метров десять по льду озера. К концу тихого часа тем же путём возвращались в корпус. 


ЭПИЗОД   ВОСЬМОЙ

        Уля проснулась , словно от толчка: пять утра, но она во сне вспомнила, что сегодня вечером надо идти в ресторан. За всеми последними событиями это отошло даже не на второй - на сотый план. Платья нет, парикмахерские все, конечно, битком, хорошо хоть туфли купила заранее, только вот разносить не успела - теперь непременно натрут.
Она вскочила, накинула халатик и, пока не передумала, ринулась в ванную - облиться холодной водой и остыть: от страха, что ничего не успеет, она разволновалась и  голова стала горячей, а в висках громко застучало. Но потом подумала, что нужно успокоиться и составить план действий. Во-первых, бегать по магазинам поздно и бессмысленно. У неё есть недошитое длинное платье с открытой спиной - когда-то оно предназначалось для любительского спектакля, но он отменился - две претендентки на главную роль разругались и между собой,  и с режиссёром, и в итоге платье тоже стало ненужным. Все швы смётаны - только прострочить на машинке и отутюжить. Во-вторых, сегодня выпускные вечера  в школах и ВУЗах, а следовательно хорошие мастера все заняты, и прическу придётся тоже делать самой. Уля плеснула холодной водой в лицо и, не вытирая его, пошла к себе.
         К девяти утра, когда на кухне появился Митя, чтобы выпить утренний кофе и поздороваться, платье было закончено. За завтраком Митя пошутил: " Золушка собралась на бал? Не нужен ли ей преданный паж?" Уля смущённо сняла туфельки, которые всё это время пыталась хоть немного разносить - они и впрямь были как у Золушки: маленькие и цвета почти телесного, но прошитые строгим геометрическим узором, поэтому на расстоянии казалось, что они хрустальные и настолько прозрачные, что через них виден цвет кожи на ноге. Продавщица в магазине, видя что Уля затрудняется с выбором, предложила ей эту пару: подойдёт под любой цвет платья - как в воду глядела.
         
      Было около полудня. На плите закипала вода в большой кастрюле. В ванной на табуретке стояла двадцатилитровая выварка, наполовину наполненная холодной водой.
Уля вылила в неё  кипяток, наполнила кастрюлю водой из-под крана и опять поставила на огонь. Митя курил на балконе как раз под окном кухни (чтобы дым не натягивало в зал)  и созерцал это священнодействие. Он вдруг подумал, что и сам каждое лето грел воду, чтобы помыться, когда надолго отключали горячую воду. Уля, с ковшиком в руке, скрылась в ванной. И он невольно представил, как она в этот самый момент снимает халатик, аккуратно вешает на крючок на двери, достаёт шпильки, и волосы рассыпаются по спине, доставая до ... Краска прилила к его щекам. Он достал следующую сигарету, но сломал и в сердцах сунул в карман. Потом достал, раскрошил над цветочным ящиком, навешенным за перилами, и ушёл с балкона.


ЭПИЗОД    ДЕВЯТЫЙ

     После ужина главным развлечением были танцы. В комнату отдыха не вмещались все желающие, а актовый зал начальник закрывал на ключ - там были кресла с дорогой обивкой, и после прошлогоднего случая, когда кто-то из обидевшихся кавалеров, кому отказали в танце, искромсал  целый ряд (а в ряду, по иронии судьбы ровно двенадцать штук!) ни в чём не повинных предметов мебели, тут проводились исключительно общие собрания в начале и конце смены, а также новогодний концерт. Виновника тогда так и не нашли ( поговаривали, дескать деревенские в тот вечер затесались среди отдыхающих), но с тех пор под танцплощадку отвели комнату отдыха: стулья сдвигали к стенам, журнальные столики выносили в коридор и ставили друг на друга столешницами к столешницам, шахматы и шашки убирали в стенной шкаф, а в углу, на телевизор, ставили магнитофон. Кассеты можно было приносить свои.
      Музыкой заведовал Женька. И поскольку он был большим поклонником "The Beatles",то в основном под них и танцевали. Иногда, когда он выходил на улицу покурить, удавалось вклиниться завхозу со своим баяном - он наяривал по большей части польки, и тут выдвигалось старшее поколение: две поварихи, уборщица и дядя Коля-дворник. Молодёжь расступалась, освобождая место, и посмеивалась, а те - знай себе плясали, по очереди ангажируя единственного партнёра. Начальник в лагере ночевал редко - у него в деревне жила старая мать, в начале одиннадцатого он,  строго наказав, чтобы через полчаса все расходились,  уезжал к ней на своём старом жигулёнке (говорят, новую  машину берег - зимой не ездил, а может после инцидента   в актовом зале опасался, что  какой-нибудь новоиспечённый Остап Бендер доберётся и до его автомобильных кресел).

ЭПИЗОД   ДЕСЯТЫЙ

       Вода как-то неожиданно закончилась:  ковш беспомощно царапнул по дну бачка, зачерпнув остатки, а на волосах было ещё  порядком шампуня, глаза пришлось закрыть, чтобы мыльные струйки не затекли в них. Уля задернула шторку и неуверенно позвала: " Митя! Помогите, пожалуйста!" Митя, поняв с полуслова, какая именно помощь требуется, молча принёс кастрюлю с кипятком, потом в ней же три раза принёс холодной воды - из кухни, чтобы не поворачивать носик смесителя, который находился за шторкой, размешал воду ковшиком и уже переступил порог, но вдруг услышал за спиной странный шорох: это Улина рука вслепую пыталась из-за шторки нащупать ковш и набрать в него воду. Он рассмеялся и сказал: "Присядьте и опустите  голову. Да не бойтесь же, я не буду на Вас смотреть - просто помогу смыть шампунь!"
 
       Потом всё было как в тумане...

       Потом они заснули...

        Первой проснулась Уля: было четыре часа пополудни, она схватилась за голову - волосы влажные и растрепанные усугубили положение. В шесть она должна быть в ресторане. Выскользнув из под простыни, побежала в ванную за халатом. Митя делал вид, что спит, но сквозь ресницы провожал взглядом её нагое тело. И тут он чуть пониже поясницы увидел почти горизонтальный шрам - старый, но довольно заметный. Смутная тревога охватила его...


ЭПИЗОД   ОДИННАДЦАТЫЙ

    Женька нравился Уте своим лёгким характером. Она никогда не видела его в дурном настроении или - не дай Бог - чтобы он ругался или обзывал кого-то, кто постоянно вертелся под руками,  мешая заменить кассету или прокрутить  плёнку  до нужной песни. 
Она даже подумала, что если бы не была влюблена в одноклассника, то непременно бы влюбилась в этого весельчака и балагура, ну и что, что ему скоро в армию - она бы его ждала, писала письма, а потом... Что будет потом, думать не хотелось, ведь это же она просто так, чисто теоретически рассуждала. Но за день до отъезда Любка  сунула ей в руку записку и пояснила: " От Женьки." Ута  удивлённо посмотрела на подружку - та закивала головой: " Тебе, тебе! Ну читай же! А то я умру от любопытства!"  Записка была длинная, походившая больше на письмо:
" Уточка! Ты уже совсем не гадкий утёнок, ты почти взрослый красивый лебедь, или, скорее лебёдушка. Прости, что так сбивчиво. Одним словом, мне нужно с тобой серьёзно поговорить. Я бы не решился, но боюсь, что завтра увижу тебя в последний раз. Приходи сегодня во время тихого часа на наше место, но без подруги - покатаемся вдвоём на санях."  Подписи не было.

      Любка почти взашей вытолкала Уту за двери чёрного хода. На заднем дворе одиноко маячила мужская фигура - это был Женька, рядом стояли сани. В своей светлой дублёнке
он больше не казался ей парнем на пару лет старше её  - это был молодой мужчина, и от этой мысли она испытывала новые,  до той поры неизведанные чувства. Женька пошёл ей навстречу, почти бегом, словно боялся, что она может передумать и вернётся в корпус.
Он взял её лицо в свои ладони, потом снял очки, которые она зачем-то в этот раз надела - будто они могли стать последней преградой - и бережно ( чтобы не напугать?) коснулся
её губ своими. Для этого ему пришлось сложиться чуть ли не пополам - Ута едва доставала ему до середины груди. И в этот момент, как чёртик из табакерки выскочил и встрял между ними Митька - десятилетний Любкин брат. Он жил в другом корпусе, с младшими.
Любка была из многодетной семьи и им выделили две бесплатных путёвки. Пацан был такой же шебутной, как и его старшая сестра. Это она его подослала "третьим лишним - чтобы чего не вышло".

        Женька метнул на Митьку испепеляющий взгляд, но покорно повёз их двоих на санях к озеру.


ЭПИЗОД   ДВЕНАДЦАТЫЙ

         Улю вдруг осенило: "Митя, а давайте Вы пойдёте в ресторан вместе со мной! Ну, что сидеть одному дома? Тем более, что Нися не приехала - у неё сын попал в больницу, руку сломал, упал с качелей. Свободное место будет. Ну соглашайтесь же!"  Даже после всего того, что с ними так неожиданно случилось, Уля по-прежнему не могла перейти на "ты" - что-то удерживало её.  "Ну и что, что в джинсах, - настаивала она, - там половина студентов будет в джинсе с ног до головы. Идёмте же! Кстати, смените обстановку и, может быть, ещё что-либо вспомните!"  Последний аргумент оказался самым убедительным.
         
         Через десять минут они ехали в такси - успевали впритык.

         У входа в ресторан стояли сокурсники Ули - все в наглаженных брюках и свежих светлых рубашках, кое у кого даже имелись галстуки. Митя хотел было повернуть обратно, но Уля с иронией спросила: "Кажется, Вы предлагали себя в качестве верного пажа? И теперь отступаете при виде безоружной группки разодетых юнцов?  Да  Вы их на голову  выше и, как минимум на пять лет,  старше!  Неужели испугались?" Митина щека слегка дёрнулась при последних словах, он взял свою даму под руку и подвёл ко всем собравшимся.

        Зал был небольшой, рассчитанный как раз на двадцать пять человек. Но он аркой соединялся с соседним, в дальнем углу которого возвышалась полукруглая эстрада для небольшого музыкального ансамбля. Администратор предупредила, что желательно все речи произнести до семи, так как потом музыка их может заглушать. Столы были накрыты, два официанта открывали шампанское и разливали по бокалам - мероприятие началось. Митя выпить отказался - из-за лекарств, которые все ещё принимал, но объяснять никому ничего не стал.
        Ровно в семь появились музыканты. Первый час они играли отработанную годами программу для подвыпивших посетителей. Потом стали играть на заказ.
         Митя  извинился  и  вышел  на  свежий воздух покурить ( как любил повторять отец,  " глотнуть свежего никотина").


ЭПИЗОД   ТРИНАДЦАТЫЙ

       Накануне  танцы устраивали в последний раз, потому что завтра после общего собрания должен был состояться концерт, подготовленный общими силами школьников и взрослых. Завхоз с  девочками разучил несколько душещипательных песен - они во время тихого часа закрывались в актовом зале и репетировали (Клава жаловалась, что звуки баяна не дают ей заснуть, а Аришка , наоборот, быстро засыпала под протяжные мелодии и тоненькие голоса юных певиц), Женька предложил себя в качестве чтеца смешных коротеньких рассказов, младшие в соседнем корпусе готовили какой-то сюрприз вместе с педагогами и ни за что не хотели даже намекнуть, в чем он заключается.
 
      На последние танцы народу набилось столько, что журнальные столы начальник разрешил перенести в актовый зал, и парочки, грустные от предстоящего прощания танцевали  по всему коридору. Женьки долго не было, пришлось завхозу (по многочисленным просьбам) сменить репертуар и три раза подряд играть одно и то же танго. Ута стояла в коридоре, подпирая стенку, а Любка прижавшись к крепышу Славику томно вместе с ним покачивалась в такт незамысловатым аккордам. В коридоре свет не включили нарочно, и  эта парочка  казалась двухголовым раздувшимся инопланетянином, топчущимся на месте и не решающимся войти в освещёную комнату отдыха.

       Ута задумалась и не заметила, как к ней подошёл кто-то высокий и пригласил на танец: в полумраке и без очков она не разглядела лица. "Вы позволите, прекрасная ундина?" - голос был с лёгкой хрипотцой: то ли от волнения, то ли простуженный. Она кивнула, положила руки  на плечи парню, а он обхватил её талию: пальцы были холодные и длинные, и ей почудилось, что она в щупальцах гигантского кальмара. От ощущения холода и от такого неприятного сравнения её стала колотить мелкая дрожь, и теперь ей хотелось одного: поскорее высвободиться из плена этих щупальцев...  Танго кончилось, и "кальмар", подведя Уту к тому месту, где пригласил её,  так же внезапно исчез...

     Наконец, прибежал запыхавшийся Женька и притащил две колонки, чтобы музыка была слышна и в коридоре. В тот вечер они не танцевали, просто сидели рядом с магнитофоном и молчали. Иногда он брал её руки и отогревал в своих ладонях -   было прохладно...

ЭПИЗОД   ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ

           В маленьком зале становилось душно, несмотря на то, что оба окна были открыты. Захмелевшие дипломированные специалисты ( Первым делом, после того как накинула в ванной халатик, Уля позвонила в деканат и, сославшись на семейные обстоятельства, договорилась забрать свой красный диплом в канцелярии в понедельник, чем секретарь Леночка была искренне огорчена - она уже по указу начальства закупила два букета для краснодипломников, а теперь что делать со вторым: до понедельника он завянет. "Возьмите его себе, - рассмеялась Уля и добавила, - как лучший секретарь института!") небольшими группками стояли на террасе, выход на которую был из большого зала. Митя стоял один - ему было не по себе среди технарей: теперь он был уверен, что  умение хорошо рисовать как-то связано с его профессией. Уля не решалась к нему подойти - понимала, что сейчас у него в голове складываются очередные кусочки пазла, и не стоит ему мешать.
         
          Музыканты ушли на перерыв, и Уля с облегчением выдохнула: туфли нещадно натерли-таки ноги, а ребята один за другим приглашали её - ну совсем как на первом курсе. За столиком у окна человек пять чернокожих парней, видимо тоже выпускников, скорее всего университета, о чём-то громко спорили на французском языке. Взгляд  Ули скользнул за окно: Митя вот уже как полчаса продолжал стоять на том же самом месте, где она его видела, прежде чем все пошли танцевать.
         Чуть приподняв подол своего алого платья, она увидела, что задники туфель в крови, но нужно было продержаться ("Как тогда!"). Стараясь идти ровной и лёгкой походкой, Уля направилась на террасу - Митя стоял неподвижно...

          Как можно беззаботнее она сказала: "Ну и жара! Солнце уже садится, а пекло не проходит. Не раздобудет  ли верный паж своей Золушке немного льда? Иначе ей придётся обронить обе туфельки!"  Митя вышел из оцепенения и, ничего не ответив, быстрым шагом направился к администратору - невысокой полной женщине с огромной прической на голове, отчего всё, что располагалось ниже прически, а особенно на фоне Митиной долговязой и худой фигуры, выглядело нелепо и комично. Уля невольно улыбнулась.
Через несколько минут к Мите подошёл официант и вручил ему ведёрко со льдом.
        На террасе стояли бетонные большие кашпо с кадками, из которых торчали фикусы
и разросшиеся юкки. Он усадил её на край дальнего кашпо так, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, осторожно снял туфли и, набрав пригоршню льда, стал поочередно прикладывать то к одной, то к другой ранке. Кровь остановили, но надевать опять  туфли не имело смысла, и решили их хранение на время доверить фикусу. Кавалер подал даме руку - она опёрлась о его предплечье - и  пара медленно стала приближаться к открытым дверям большого зала.
 
       Чернокожий студент сунул саксофонисту смятую купюру, тот что-то тихо сказал своим товарищам, они закивали головами...

       Странная пара - очень высокий молодой мужчина в мятых джинсах и белоснежной рубашке с закатанными рукавами и хрупкая маленькая почти девочка, придерживающая подол длинного ярко-красного платья, чтобы не наступить на него босыми ногами, с распущенными длинными, пылающими в лучах заходящего солнца, волосами - уже почти достигла середины зала, когда вступил саксофон и полилась мелодия незамысловатого, но с ностальгическими нотками танго  "La Petite Fleur" - "Маленький цветок ". Довольные заказчики музыки бросились приглашать девушек, скучающих за соседним столиком.

      На третьем такте Митя, остановившись на самой середине зала, развернул Улю лицом к себе и произнёс : " Позвольте пригласить Вас на танец, прекрасная ундина!" Уля вздрогнула и потянулась руками к плечам Мити, а он обхватил её тонкую талию своими длинными , холодными ещё после льда, пальцами - так, что они сомкнулись ледяной хваткой. Уля задрожала, прошептала: "Кальмар..." и потеряла сознание.




ЭПИЗОД   ПЯТНАДЦАТЫЙ

      В армию его не взяли - язва желудка. В художественное училище он поступил легко: единственным  уроком в школе-интернате, который он никогда не пропускал, было рисование. Потом директор  договорилась, и его приняли в школу с художественным уклоном: пожалели сироту. По достижении восемнадцати лет  положенную детдомовцам квартиру  не дали, под предлогом, что ему от бабки в деревне достался в наследство дом. Дом оказался старой развалюхой, из которой всё более-менее ценное добро растащили и пропили местные алкаши. В трёх километрах от деревни, около лесного озера,  в живописном месте расположились корпуса дома отдыха. Сосед покойной бабули работал зимой  там  сторожем, он  и  подсказал: к праздничным   датам       требуется        художник-оформитель. С тех пор Денис каждые праздники подрабатывал в доме отдыха - неплохая добавка к скромной стипендии. Да и место уж больно подходящее для зарисовок с натуры:  пейзажи - один другого краше!

      По случаю Нового года и в качестве подарка к первому в жизни Дениса юбилею ( первого января ему исполнилось двадцать лет) начальник зимнего школьного лагеря по завершении оформительских работ  позволил ему до конца каникул пожить в корпусе, где разместили младших школьников: в подсобке с небольшим окошком под потолком поставили списанную кушетку из медпункта, завхоз выдал матрас и комплект постельного белья - теперь Денису не надо было каждый день после пленера тащиться три километра пешком в деревню. Ребята из группы скинулись и вручили ему заранее (все разъезжались на праздники по домам) большой добротный и удобный этюдник, и теперь он мог спокойно ещё целую неделю писать зимние пейзажи.
      
        На Уту он обратил внимание благодаря сочетанию её изумрудных глаз и рыжевато-каштановых вьющихся волос: при ходьбе кудряшки смешно подпрыгивали, и в глазах, словно отражением,  скакали огненные чёртики. Ему сразу захотелось запечатлеть её на холсте, но было страшно - как передать эту подвижность, эту игру цвета во всем её облике. Движения были то по-детски угловатые, то плавные, будто волны укачивали  хрупкое тело: девочка превращалась в девушку. Подружки обращались к ней - Ута, Уточка, а он усмехнулся: да уж, точно, не уточка - зеленоглазая прекрасная ундина!


ЭПИЗОД   ШЕСТНАДЦАТЫЙ

        Женька уныло тянул тяжелые сани. Пассажирам пришлось слезть - второй день была оттепель, и то тут, то там сквозь подтаявший снег проглядывала земля и корни деревьев.
А вот спуск к озеру схватился тонкой корочкой и поблёскивал. Они уселись в привычном порядке: сначала - Женька, протянув свои длинные ноги вдоль саней вперёд , потом Ута, прижавшись спиной к его мягкой дублёнке, а впереди Уты - малой. Ута обхватила Любкиного братишку руками в тёплых рукавичках, Женька уточнил: " Ну, что, готовы?"
Митька радостно отозвался: "Готовы, готовы!" И прибавил крепкое словцо. Ута пригрозила: "Будешь так говорить - не поедешь!"  "Да, ладно тебе, я же не нарочно - само вырвалось..." - пробурчал сорванец. "Тогда - поехали!" - Женька с силой оттолкнулся обеими ногами и быстро поставил их на полозья.

ЭПИЗОД   СЕМНАДЦАТЫЙ

     После обеда Денис оделся, перекинул ремень этюдника через плечо и вышел из корпуса. Ярко светило солнце, и он намеревался подправить кое-что на своём практически завершенном полотне: с крутого склона лесного озера несутся сани, а на них парень и девушка - раскрасневшиеся и смеющиеся.
    
      Он разложил этюдник как всегда на пологом берегу - отсюда открывался прекрасный вид: полукругом озеро, обрамлённое заснеженными деревьями, и сверкающая сегодня - практически ледяная -  горка.

       А потом было как при замедленном прокручивании киноплёнки:
плавно приближающиеся  сани,  зависший крик, хруст льда и медленно уходящие в черноту полыньи фигуры людей...

      Он остолбенел и не мог сдвинуться с места...минула вечность...Сбросив оцепенение, кинулся прочь. Он не понимал - куда бежит, зачем? Если помочь - почему от озера? Если за помощью - почему не к дому отдыха? В голове громко ухало - казалось, сердце разрослось до неимоверных размеров и пыталось сквозь  рот и широко открытые глаза выпрыгнуть наружу.

ЭПИЗОД   ВОСЕМНАДЦАТЫЙ

   Все сгрудились над ней -  аленьким цветком среди черно-белых согбенных тел.
Администраторша семенила быстрым шагом, на ходу поддерживая одной рукой колышущуюся на голове башню из накладных куделек: "Разойдитесь, дайте воздуха! Уже едет скорая! Да, разойдитесь же, вам говорят!" Народ нехотя расступился. Музыканты, не сразу понявшие, что случилось, а может быть, отрабатывая полученные деньги, доиграли композицию до конца. Солнце юркнуло за дома, и в зале под потолком зажглись голубоватые бра, в свете которых   её лицо казалось мёртвым.   

ЭПИЗОД   ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ

        Он не знал сколько прошло времени, но в голове почему-то пронеслось:"Новенький этюдник!" Это было подло, мерзко, гадко - в эту минуту думать не о тех, кого он мог спасти, а о том, что где-то на берегу валяется дорогой подарок и нужно вернуться и забрать его. Денис медленно развернулся и побрёл к озеру.

     Издали он увидел человек пятнадцать народу - все больше школьники. Завхоз и начлагеря что-то горячо обсуждали, размахивая руками. Никто не заметил, как он подошёл. На берегу на чьих-то пальто и куртках, почему-то на животе лежала и стоналаУта. Поодаль стоял милиционер и разговаривал с мальчиком, который прибежал первым. Подошли санитары с носилками. Когда Уту перекладывали, куртка, которой она была прикрыта,  соскользнула, и Денис увидел  неумело наложенную чуть ниже поясницы марлевую повязку, насквозь пропитавшуюся кровью...

      Он  подобрал этюдник и направился в деревню...


ЭПИЗОД   ДВАДЦАТЫЙ

     Уля пришла в себя в машине скорой помощи. На боковом сиденьи с задранными кверху, как у кузнечика, коленками, сидел Митя. И почему она решила, что он - тот самый "кальмар" - просто совпадение. И голос у того был противный - скрипуче-хриплый, она его запомнила. А фраза... Обычная, когда приглашают на танец - многие её говорят. Вот с ундиной - сложнее... Но думать об этом пока не хочется... А Митя - он такой милый, лёд выпросил, кровь остановил, теперь вот с тревогой смотрит на неё ... "Просто тепловой удар - ничего особенного," - сказал врач скорой помощи. " Что вы хотите - на улице вечером плюс тридцать, а весь день жара до тридцати восьми стояла."
      В отделении её продержали сутки. Несколько раз измерили давление и пульс, прокапали физраствор, сняли кардиограмму, взяли анализ крови и, посоветовав избегать перегрева, отпустили. Всё это время Митя просидел под дверью палаты - у него был такой убитый вид, что завотделением распорядилась выдать ему халат и бахилы и разрешила ночью прилечь на кушетку.
      Он лежал , вытянувшись во весь рост, ноги в бахилах  торчали далеко за пределы кушетки. И в памяти всплыла другая кушетка - в маленькой полутемной подсобке. Память ухватилась за конец клубка и потянула... Пазл сложился целиком.


ЭПИЗОД   ДВАДЦАТЬ  ПЕРВЫЙ

     В лагере царило всеобщее уныние, но не потому, что отменили концерт и прощальное застолье. Все разговаривали тихо, почти шепотом. Поварихи, выдавая через окошко тарелки с ужином, только вздыхали, а не шутили,  как прежде. Завтра дадут водолазов, чтобы достать тела Жени и Мити. Дядя Коля уехал на скорой вместе с Утой, чтобы разыскать её родителей - домашний телефон не отвечал.
     Любка на ужин не пришла - лежала на кровати и тупо смотрела в стенку. Её не трогали. Ей вкололи успокоительное и решили домой пока не отправлять. Звонили соседям - те сказали что и мать , и отец пьют уже неделю, дети кормятся по соседям, и что пора таких алкашей лишить родительских прав.

       Утром после завтрака  все побежали на озеро, но водолазов там не оказалось: перенесли на следующий день. Было что-то нереальное  во всём этом: гибель товарищей по лагерю, сострадание, страх  и тут же детское любопытство -  к а к    и х   д о с т а н у т,    к а к  о н и  будут  в ы г л я д е т ь ?

    Денис пришёл за расчетом. В холле административного здания, где находилась бухгалтерия, прямо напротив входа на стене висели два портрета с чёрным уголком.
Денис отвернулся. Ему стыдно было смотреть в глаза этим ребятам...

     Бухгалтерша, отсчитывая купюры и давая ведомость, чтобы он расписался, покачала головой: " Такие молодые... Женька в армию весной собирался, мать попросила пристроить отдохнуть перед службой - вот и отдохнул. А пацанёнку  этому, Мите, едва десять лет исполнилось - ровесник года, первого января родился, а мы и не знали - обычно дети говорят, и имениннику пирог пекут, подарочек какой-никакой вручают... А у этого семья - одно название, поди никогда и не праздновали..."

ЭПИЗОД   ДВАДЦАТЬ   ВТОРОЙ

     Родителям о случившемся Уля решила ничего не говорить - пусть себе спокойно копаются в грядках. Да, собственно, ничего особенного не произошло - с кем не бывает?
     Но, надо же!  Какие  совпадения: то же самое  танго, такие же ледяные руки и та же манера обхватывать талию... Уля отогнала неприятные воспоминания...

      Денис долго собирался с духом. Несколько раз выходил на балкон покурить. Возвращался. Подходил к двери Улиной комнаты. И опять шёл курить. Наконец Уля не выдержала и первая вышла к нему, обратившись, сама того не замечая, на "ты": " Ты решил отравиться никотином и оставить на моём балконе своё бездыханное тело?  Да я его даже до дивана не дотащу..." Она вдруг осеклась на полуслове и помрачнела, о чём-то вспомнив.

      "Уля! Дорогая... Я так тебе благодарен..." - он взял её за обе руки и прижал ладошками к своим губам сначала одну, потом - вторую. Он тоже не заметил, что сказал ей "ты". Его глаза наполнились слезами. Уля рук не отнимала, но растерянно произнесла:
"Ну,  не надо... так... Я ничего такого..."  Денис задержал  дыхание и выпалил:" Я всё вспомнил! Этой ночью..." Уля прикрыла ему рот ладошкой:" Успокойся, Митя, ты потом мне всё расскажешь..." Он отстранился: " Я - не Митя, совсем не Митя - не такой, каким... Короче - меня зовут Денис, я художник-оформитель. Ехал заключать договор на оформление одной выставки... Теперь уж опоздал - вряд ли меня ждут, нашли уже другого... Но это неважно... А важно то... то..." Он вдруг разрыдался как ребёнок и упал перед ней на колени. Она прижала его голову к груди и как маленького стала утешать, приговаривая: "Всё хорошо, я с тобой... Всё будет хорошо!"



ЭПИЗОД   ДВАДЦАТЬ   ТРЕТИЙ

       Ута  почти месяц провела в больнице: переохлаждение, двухстороннее воспаление лёгких , плохо заживающая рана ... Но хуже всего было то, что каждую ночь она видела один и тот же сон.

       Женька, она и Митька на дикой  скорости несутся с обледеневшей горы. Их выносит намного дальше обычного - туда, где лёд постепенно истончается, а дальше всё  происходит мгновенно: сани  накреняются одним  боком, сбрасывают седоков - они оказываются в воде. Тяжелые сани, перевернувшись накрывают их и все идут ко дну. Женька  пытается вытолкнуть Митьку, но тот уже мёртв - острым концом полоза ему пробило висок. Тогда он, из последних сил работая ногами, чтобы не дать набрякшей дублёнке утянуть его на дно, одной рукой приподнимает сани, а другой выталкивает из под них Уту - она не успевает рвануть в сторону и острый полоз проезжает по оголившейся полоске тела между джинсами и коротенькой курточкой... Оказавшись на поверхности и откинувшись спиной на кромку льда Ута  хватает Женькину руку и отчаянно тянет  за неё , но в руке остаётся только меховая рукавица...

      Два раза в неделю к ней приходил маленький седой старичок с козлиной бородкой и в круглых очках. Соседки по палате окрестили его доктором Айболитом. Это был детский психолог. Он вежливо здоровался и каждый раз произносил одну и ту же фразу, ради которой, собственно, девчонки и задерживались, хотя и знали, что нужно выйти из палаты.
" Ну-с, милые барышни, не хотите ли выйти прогуляться?" -  говорил Антон Вольфович , слегка опустив голову и глядя поверх очков. Маленькие чертовки хихикали и дружной стайкой выпархивали в коридор.
    
       Он был добрый волшебник - этот сухонький улыбчивый врач. К концу третьей недели сон стал возвращаться лишь изредка, а когда она вернулась домой - и вовсе перестал.

     Жизнь вошла в привычную колею. С одной лишь разницей: ей больше не нравился красавчик и любимец всего класса - он казался глупым и самовлюблённым.


ЭПИЗОД   ДВАДЦАТЬ   ЧЕТВЁРТЫЙ

        Они долго оставались в тёмном коридоре: Уля сидела на полу, а Денис лежал, свернувшись калачиком и уткнувшись лицом в её живот... Она гладила  его по голове и что-то тихо напевала. Денис успокоился и заснул. Сейчас он представлялся ей одиноким и беззащитным, ищущим заботы и понимания большим ребёнком.  Её ребёнком...

        Потом Уля уснула сама, положив руку на обувной ящик и уронив голову на руку...
Денис проснулся под утро, тихонько встал и осторожно на руках перенёс своё сокровище на тахту, стоявшую в Улиной комнате...

         Она проснулась оттого, что  будто лёгким пёрышком водили по её губам, щекам, подбородку. Открыла глаза: над ней склонилось улыбающееся лицо Мити, ах, нет - Дениса! Ей пока трудно было привыкнуть к его "новому" имени. Денис кончиками пряди её волос её же и щекотал: " Пора, красавица! Проснись!"  Уля попыталась припомнить, что ей снилось, но поняла, что не снилось н и ч е г о  - просто ощущение покоя. Она потянулась, выгнув спину, как кошка, и выпростав руки за голову, а когда возвращала на место, Денис перехватил их и стал целовать: сначала каждый пальчик, потом ладони, потом тыльные стороны, предплечья - поднимаясь к плечам и шее. Она не возражала. Конечной точкой этого пути стали её приоткрытые, уже ждущие поцелуя, губы... А дальше всё было ещё стремительнее, чем в первый раз, но уже осознанно и страстно...

      Они, усталые, лежали на тахте. Её дивные волосы разметались по подушке и плечам, и Денис, лёжа на животе и перекинув руку под Улиной грудью, их лениво перебирал.
"Расскажи мне о себе..." - тихо сказала Уля. " Не сейчас, милая..." Он резко отжался и рывком сел спиной к ней, и эта резкость её испугала и удивила. Она теперь тянулась к нему всем сердцем, всей душой и в ответ ждала того же.


ЭПИЗОД   ДВАДЦАТЬ   ПЯТЫЙ

     После долгого отсутствия из-за болезни Ута наконец пришла на занятия. Девочки бросились к ней с расспросами, но вскоре отстали - Ута отвечала односложными "да, нет", а потом и вовсе замолчала.  Классная в первый день после каникул  сообщила, что Ута лежит в больнице с  воспалением лёгких, но  поскольку объявлен карантин по гриппу - посещение только для одного из родителей и по пропускам.

    Все заметили, что Ута сильно изменилась: задумчивость, плавные движения, даже улыбка теперь у неё была особенная - словно она знала нечто такое, чего они знать не могли, да и лучше бы не знали вовсе.

    Красавчик  Фил ( вообще-то его родители назвали Филимоном, в честь деда, геройски погибшего на войне, но он стеснялся этого имени и переиначил его на иностранный лад), наконец, обратил на неё внимание и именно потому, что она больше не смотрела на юного Нарциса, как все остальные одноклассницы - влюблённо.

     На большой перемене Фил  уселся на передней парте, повернувшись  к Уте - она складывала учебники и тетради в сумку: неторопливо, хотя нужно было успеть пообедать и перейти в кабинет физики, и словно не замечала этого исключительного знака внимания. Тогда он крепко схватил её за оба запястья и посмотрел своим долгим томным взглядом ей прямо в глаза: " Уточка, что такая задумчивая?" Она вырвалась и молча продолжила сборы. Тогда он встал, обошёл её со спины и медленно провёл вдоль позвоночника указательным пальцем: " Ах, да - мы теперь не уточка,
мы - улиточка! Хе-хе!" Ута встала, с разворота влепила ему звонкую пощёчину и громко, чтобы все слышали, отчеканила:" Я тебе не Уточка и не Улиточка, теперь я - Уля. Всем ясно?" Потом издевательски потрепала оторопевшего Фила по пылающей щеке и добавила: " Никогда больше так не делай, Филя!"  Все засмеялись: собачка Филя был персонажем детской передачи "Спокойной ночи, малыши!"


ЭПИЗОД   ДВАДЦАТЬ   ШЕСТОЙ

       Они молча позавтракали. Уля поставила на плиту большую кастрюлю и ждала, пока нагреется вода, чтобы вымыть посуду. Денис курил на балконе, повернувшись спиной к окну кухни и оперевшись о боковые перила.  " Трус... Трус! - думал он, - Или ты обо всём сейчас ей расскажешь - и пусть она решает, что дальше - или ты немедленно навсегда исчезаешь из её жизни." Он загасил сигарету о землю в цветочном ящике, бросил через плечо взгляд на Улю, хлопотавшую у раковины - хорошая хозяйка из неё получится, хотел было уйти с балкона, но достал следующую сигарету... "Да ты не просто трус, ты трус в кубе - хочешь переложить груз принятия решения на эти хрупкие плечи, да ещё и показать: вот, мол, я какой -  благородный!" Злость на самого себя медленно закипала в Денисе. Он буквально ввинтил недокуренную сигарету в землю и, чтобы не передумать, быстрым шагом преодолел весь путь до прихожей, сунул ноги в мокасины и выскочил за дверь.

      Уля ничего не могла понять: такая резкая перемена в настроении и поведении Дениса её ввергла практически в ступор. Она всё делала автоматически: готовила завтрак,  ела, грела воду и мыла посуду. Из ступора её вывела громко хлопнувшая входная дверь. Первое, что пришло в голову - родители вернулись с дачи. Уля вышла в прихожую, но там никого не было. Не было и обуви Дениса...   


ЭПИЗОД   ДВАДЦАТЬ   СЕДЬМОЙ

      Уле теперь часто снился совсем другой сон: Женька бережно касается ладонями её лица и осторожно целует в губы, потом они вдруг оказываются в комнате отдыха около магнитофона, звучит "Yesterday", он греет её пальцы, потом сгребает в охапку и выносит в полутемный коридор, они танцуют,  тесно прижавшись друг к другу, потому что знают - это последний танец...

     Чем больше проходило времени с того ужасного дня, тем больше она думала о Женьке. Она  больше не плакала. Она представляла себе продолжение его жизни и их  взаимоотношений. Ни до, ни после  никто так на неё не смотрел, было в этом взгляде  что-то родное и близкое: нежность, забота, любовь и проскальзывающая грусть, будто Женька предчувствовал, что скоро они расстанутся навсегда. И Уля придумывала всё новые и новые подробности - как   м о г л о   б ы т ь. Она даже в тот институт поступила, куда  он не поступил  и  собирался опять поступать после армии. И парней, наперебой ухаживавших за ней, к себе не подпускала -  х р а н и л а     в е р н о с т ь   Женьке.

   Когда она услышала душераздирающий крик и , обернувшись, увидела падающего высокого парня - у неё все оборвалось внутри: Женька! В эту секунду мелькнула сумасшедшая надежда: а вдруг он каким-то чудом спасся? И она, теряя на ходу босоножки, устремилась к нему.


ЭПИЗОД   ДВАДЦАТЬ   ВОСЬМОЙ

       Денис извлёк  из камеры хранения на вокзале дорожную сумку, достал из неё наспех сложенный (не хотелось по жаре таскаться) и оттого теперь изрядно помятый пиджак, в котором он забыл документы (и очень хорошо, что забыл - при падении барсетка, должно быть отлетела далеко, и её уже, наверняка,  подобрали и обчистили), пересчитал случайно сунутую в карман вместе с паспортом сдачу с оплаты авиабилета  и понял, что на обратный билет ему не хватает. Зато как раз хватает на такси, чтобы доехать до Улиного дома и занять у неё денег. Недолго поколебавшись, затолкал пиджак обратно в сумку, перекинул привычным движением её через плечо и направился  к  стоянке такси.


ЭПИЗОД   ДВАДЦАТЬ   ДЕВЯТЫЙ

      Это был не Женька.  Да  по-другому и не могло быть. Хотя Антон Вольфович  категорически настоял на том, чтобы Уту не пустили на похороны, которые состоялись по окончании следствия, она знала, что  т е л о  погребено. Но знала она и другое: Женька всегда отныне будет незримо рядом.
 
  Незнакомый парень лежал на газоне, на зеленой свежей травке ( предыдущая сгорела от жары, и теперь взошла новая - установили разбрызгиватель воды, который каждую ночь поливал газон). Он был без сознания. Сначала Уля подумала: от солнечного удара. Но тут увидела кровь на виске и отпрянула. Потом побежала к ближайшему  телефону-автомату и набрала номер скорой помощи, а когда  вернулась - вокруг уже собралась толпа. Скоро появились двое с носилками  и ещё один человек, спросивший:"Кто вызвал скорую?" Уля подняла руку:" Можно, я с ним поеду в больницу?" Один из санитаров косо глянул на Улю:" А вы ему кто? Если не родственница - берите такси и поезжайте следом". Она умоляюще смотрела на главного из бригады..."Поедете с нами," - сказал врач тоном, не допускающим возражений.   

    Незнакомец пришёл в себя, но он ничего не мог вспомнить, даже собственного имени.
   

     Когда человек теряет память, он становится беспомощнее ребёнка, и Уля вдруг почувствовала в этом, устремлённом на неё, взгляде больших, обведённых темными кругами, глаз - призыв о помощи. " Никто из родственников не знает о беде, с ним приключившейся, и некому сейчас о нём позаботиться. Я буду его навещать, пока он не вспомнит: кто он и откуда." 


ЭПИЗОД   ТРИДЦАТЫЙ

   Денис давно издалека наблюдал за этой парой: не то, чтобы они были "парочкой", каких в зимнем лагере образовалось немало - напропалую флиртующих и обжимающихся по темным углам старшеклассников - они вели себя по-особенному. Какой-то свет исходил от них: и от того, как он ей подавал руку, когда они спускались со скользких ступенек крыльца, и от её каждый раз с новой интонацией оброненного "спасибо", и от дружного смеха - звонкого и чистого. Денис злился и завидовал им. Завидовал и опять злился. У него   т а к   никогда не было!  Подвыпившие случайные знакомые девицы, которых он легко затаскивал в постель, уже через час вызывали разочарование и даже отвращение.
     С такими отношениями он столкнулся впервые. Они были к тому же очень красивой парой. Особенно она - в его представлении так и должна была выглядеть зеленоглазая рыжеволосая ундина, соединившая в себе море и солнце.
    
   Каждый день веселая компания из четырёх человек во время тихого часа тайком приходила покататься с крутого берега озера. Иногда, если удавалось сбежать незамеченным, к ним присоединялся пятый - озорной мальчуган. Насколько было понятно из разговоров - это был брат второй девушки. Денис раскладывал этюдник и, делая вид что его интересует исключительно красивый пейзаж, поглядывал в их сторону. Однажды к нему сзади неожиданно подошёл дядя Коля и пошутил: " Да, такого сплошь белого снега на картине я ещё не видел - белый квадрат!" Денис выдавил краску из тюбиков и нанёс первые мазки...


ЭПИЗОД   ТРИДЦАТЬ  ПЕРВЫЙ

    Уля вдруг почувствовала неприятное покалывание и как-будто зуд во всём теле, как если бы извалялась в грязи, и теперь эта грязь присыхает, становится второй кожей и начинает растрескиваться. Она кинулась под душ, забыв про отсутствие горячей воды. Нанесла нервными движениями гель - тот самый " Морской бриз" - и стала всё с себя смывать: и сострадание и жалость к Денису, и свой первый опыт близости с мужчиной, и свои надежды на счастье... Она пришла в себя от того, что её всю колотило от холода - как тогда, после ледяной полыньи. Как и тогда,  она с трудом воспринимала реальность - рассудок не хотел допустить, что всё это случилось именно с ней. Она продолжала делать то, что делала и раньше: обернулась полотенцем и вышла на залитый солнцем балкон. Теперь там стоял табурет, вынесенный для Дениса, чтобы он мог присесть, когда курил.

       Уля стала на табурет, закрыла глаза, раскинула руки в стороны, будто хотела захватить побольше солнечного тепла и света...


ЭПИЗОД   ТРИДЦАТЬ   ВТОРОЙ

     Денис вдруг ощутил смутное беспокойство: ему казалось , что такси едет слишком медленно, зелёный на светофорах долго не загорается, а водитель отвлекается на ненужные разговоры. Он не выдержал и с досадой в голосе проворчал: " Нельзя ли побыстрее ехать?" Таксист усмехнулся: " На поезд опаздываете? Так мы же от вокзала едем!" Но всё же немного прибавил скорость.
     Он не стал вызывать лифт - на одном дыхании взбежал на четвёртый этаж, толкнул дверь - квартиру за ним Уля так и не заперла. Сердце заколотилось ещё сильнее, когда через открытую дверь в девичьей комнате и окно он увидел фигурку, обёрнутую персиковым полотенцем: она как бы парила над миром, раскинув руки, и медленно начинала сводить их вместе, будто собиралась нырнуть в одной ей видимые волны...

... Он подхватил её, когда она одной своей маленькой ножкой уже коснулась перил, а второй оттолкнулась от табурета... Полотенце все падало и падало вниз, а он прижимал к себе пахнущее морем и солнцем тело рыжеволосой ундины с изумленными изумрудными глазами. В этот момент он понял, что никогда не сможет ей рассказать всё до конца  - слишком  она ему стала близкой и родной...