Леди Ру. Главы 17-20

17
Редко судьба стреляет метко

- Добрый вечер, Евдокия Ивановна. Вы ещё не спите? Не разбудил?
- Нет, Тимур Тимурович, не разбудили. Здравствуйте.
Пауза. Какая-то хорошая пауза. Вроде взаимной неловкости между людьми, которые симпатичны друг другу. Нет, нет, это мне показалось. Это его обычная манера.
- Устроились?
- Да, спасибо. Как… ваше здоровье?
- Моё… хорошо. Через пару дней выпишут. Спасибо…
Он явно что-то хотел сказать, но не сказал. Мне стало как-то не по себе:
- Тимур Тимурович, мне… Я очень виновата…
- Перестаньте, Евдокия… Ивановна. Всё отлично. Как вам ваша новая квартира? Приемлемо?
- Замечательно…
Тимур Тимурыч заговорил даже как-то быстрее обычного:
- Ну вот и хорошо. Завтра утром с вами свяжется Алла. Есть дело… Ответственное. Я, честно говоря, думал, что всё начнётся где-то через неделю. Но всё закрутилось быстрее. В общем, готовьтесь к интересной жизни. Выспитесь как следует. Хорошо?
- Хорошо.
Опять пауза.
- Ну вот и ладно. Очень рад был вас слышать.
- Я тоже.
- Всего доброго.
- Всего доброго.
Я поймала себя на том, что улыбаюсь. Вот дура.
Я приняла душ, легла в чистую свежезастеленную кровать. Опять улыбаясь. Снег всё шёл. Я закрыла глаза. И сразу – увидела Кресты. Вернее, дорогу, ведущую от Крестов к погосту и дальше – к тракту. Пыльная июльская дорога. Кругом жирное разнотравье, густо, мясисто зудящее насекомыми. Истома. Сладкая, улыбчивая нега. Жара. Я вся влажная. Я сижу в высокой траве, обхватив ноги, подбородок на коленках, смотрю на дорогу, по которой проходят люди, не замечая меня. Идут из Крестов – в сторону погоста. Это всё крестовцы. Вон идёт Степанида Нычкина. Высокая, худая, синеглазая. Интересно, сколько ей сейчас?.. Вроде молодая совсем. Ты ведь, баба Стеша, умерла в 98-ом. А родилась-то в каком? В 10-ом? А мне сколько? Я посмотрела на свои сандалии. Красные, это те самые, которые мне мама купила, когда я пошла в школу. Сандалии совсем новые. Вон даже натерли мизинец. Ой, какой он маленький и розовый, мой мизинец!.. Смешной. А на ногах разве бывают мизинцы? Или только на руках? Стоп. Значит мне семь лет. А родилась я в каком? В 75-ом. Значит, сейчас 82-ой. Конечно. Ещё у меня закладка с мишкой олимпийским была. Я помню. А Степаниде Федоровне, значит, 72 года. А умрёт она в 98-ом. 98 минус 72, это будет… нет, не так… Я совсем дура. 98 надо минус 82 – получится 16. Ей ещё жить целых 16 лет. Крикнуть ей об этом? Нет, лучше не буду… А вот идёт мой брат, Петя. С ранцем, хлеб жует. Значит, ты ещё не разбился? Нет, конечно. Тебе, Петя, ещё жить целых четыре года. Ты ещё целых четыре класса закончишь. А зачем, если ты умрёшь?.. Не понимаю. Идёт, жует хлеб и ничего не знает… Странно. Ой! Баба Дуся идёт. С сумкой. Из магазина. Наверное, несёт ванильные сухари и чай зелёный, грузинский, в брикетах. На торф похож. Ты тоже умрёшь не скоро. Ты в один год со Степанидой Федоровной уйдёшь. В 98-ом. Хорошо, что вы все ещё не умерли. Подождите… Или вы – умерли? Не понимаю! Откуда же я знаю, что вы умрёте?!. Что-то я запуталась. Мне всего семь лет, а я уже знаю, что вы умрёте и когда. Откуда? Кто-то мне рассказал, а кто – не помню. Странно, странно… А может, это я уже умерла и поэтому всё знаю? Кто умер – они ведь всё знают. Я чего ж я тогда тут сижу? Мёртвые так вот в траве и особенно в сандалиях не сидят. Они все на погосте должны быть. В гробах и без сандалий. Вон ещё кто-то идёт, не разгляжу кто. Я сделала пальцами китайские глаза, чтобы резче видеть. Я всегда так в классе делаю, когда не вижу, что написано на доске. Какой-то молодой человек, в хорошем костюме, лет девятнадцати, наверное. Не крестовец. С чёрной папкой под мышкой. Он подходил всё ближе. И лицо его я уже видела отчётливо. Знакомое лицо, но не помню кто. Надо бы спросить. Нет, нельзя. Говорят, мёртвых спугнёшь, если спросишь у них что-нибудь. Они любят безмолвие. А этот тоже должен быть мёртвым, ведь те все были мёртвые. Молодой человек остановился, посмотрел в мою сторону. Я вдавила голову в колени. Нет, не заметил. Он стоял словно бы в нерешительности. Или в задумчивости. Я заметила, что на дороге лежит ржавая труба. Перпендикулярно дороге. Я помню эту трубу. Она здесь всегда лежит. Двадцать сантиметров в диаметре. На неё, кстати, Петя, мой брат, наехал ночью и разбился насмерть. Молодой человек стоял около трубы, словно бы не решаясь её переступить. Потом он медленно занес ногу над трубой, поставил её на трубу, положил на колено папку и так опять продолжал стоять, задумавшись. Интересно, о чём он думает? Жалко, нельзя спросить. А затем он быстро снял ногу с трубы и пошёл обратно. Кто же это такой? Насекомые вдруг стихли. Я почувствовала, что со стороны погоста дунул прохладный ветер. Я посмотрела на небо. Шла гроза. На горизонте клубилась, как живой моток чёрных ниток, чернильная туча. Клубилась и ворчала, будто спросонья. Надо уходить. Нет, не уйду, пока не вспомню, кто это такой. Симпатичный юноша. Туча наползала. Теперь она стала расплывающейся чернильной кляксой. Холодно. Небо вдруг лязгнуло. Словно упавший плашмя железный лист. Я вздрогнула и сжалась в комок, изо всех сил обхватив колени. Небо откашлялось и заурчало. Звук – как будто горло кто-то полощет. Кто же это, Господи! Помоги! Кто? Не помню. Молния ударила, как мне показалось, метрах в пятнадцати от меня. Раздался звук, словно кто-то сухо-предсмертно икнул. В большой гулкой пещере. Пару секунд удивительно приятной, объемной, какой-то чёрно-фетровой тишины – и небо над самой моей головой оглушительно лязгнуло с ненавистью. В голове прояснилось: «Редко, редко, редко судьба стреляет метко, метко, метко…». Боже мой! Это же Вадим! Тимура Тимурыча сын. Что он тут делал? Опять гром, только похожий на звон. Я посмотрела вверх: туча уходила боком, её чернильное пятно стремительно перетекало по небу в сторону погоста. Там было черным-черно, и уже валилась сверху серо-мутная пелена дождя. А надо мной было синее небо. Почему Вадим?.. Гром зазвенел, но уже далеко и нестрашно. Только это не гром, а телефон.
Я проснулась. Было светло. Я лежала сжавшись в комок на кровати. От холода. Окно было открыто. Телефон звонил. Я вскочила, быстро закрыла окно, заметила, что день ясный и морозный, сняла трубку.
- Ало!
Это была Алла.
- Привет, Ал.
- Спишь?
- Да. То есть уже нет.
- Я тебе уже полчаса дозваниваюсь. Давай, поднимайся, соня. Ты уже двенадцать часов проспала. Через два часа будь в офисе. Успеешь?
- Успею… Слушай…
- Что?
- У Тимура ведь сын есть, да?..
Алла помолчала.
- Есть. Ты ведь его видела. А что?
- Да так. Он мне тут чего-то снился. Ни с того ни с сего. Странный сон какой-то… Ладно, это я так… с пересыпу…
- Да, Дусь, не зря тебя Тимур на службу взял.
- При чём тут?...
- Ты – интуит, вот при чём. Сон-то, небось, мистический? С достоевщинкой? В общем, так: когда была перестрелка, ранили не только Тимура, но и Вадика. Он с ним был. Причём ранили очень серьёзно. Он всё это время был на грани, без сознания. Большие были сомнения насчёт того, будет он жить или нет. Тимур измучился. Жалко его. Честно. Он хороший. С женщинами не повезло, а тут ещё сын… Ну, а этой ночью, после кризиса, Вадим пришёл в себя. Теперь жить будет. Консилиум был утром. Пришли к выводу, что он идёт на поправку. Тимур – как новый пятак. Даже смешно на него смотреть. Я сегодня была у него.  А ты, значит, интуичила всю ночь?
- Да наверное… Мне Тимур звонил вчера…
- Я знаю. Он вчера и мне звонил, и ещё… разным людям. Предчувствовал, что ли… А тебе он не зря позвонил, нет, не зря. А тебе что снилось-то?
- Ой, Ал… Мне снились те, кто умерли. Ну, из наших, Крестовских. Они ведь почти все умерли. Они по дороге шли. Понимаешь? Я сижу и смотрю, как они идут. А Вадим пошёл по той же дороге, но остановился. Прямо посередине. Там ещё труба была. И назад пошёл. А потом была гроза. В общем, глупость.
- Да нет, не глупость… Ой, Дусь, наделаем мы дел… Давай, жду. Через пару часов.
- Ага..
Алла положила трубку. Я посидела, подумала… Потом набрала в памяти мобилы номер: «Гад Т.Т.». Ещё посидела в раздумье. Стерла «Гад». Подписала почему-то вместо «Гад»: «Мой». Усмехнулась. Стерла «Мой». Оставила просто «Т.Т.» Потом набрала «Т.Т.» Сосчитала звонки. Один. Два. Три. Четыре. Возьмёт или нет? Пять. Шесть. Семь.
- Ало… Евдокия, здравствуйте… Здравствуй… Хорошо? Так можно?
- Здравствуй.. Тимур. Я поздравляю… тебя.
- Спасибо.
- Тимур, ты не представляешь… Ведь я так виновата… А тут. Я не знала ничего.
- Да ладно тебе… Я ведь сегодня… Как заново родился. Ты же знаешь.
- Да знаю. Мне сон приснился про твоего Вадика… Я сейчас Алле… Я же не знала… Ой, как я виновата… А сон оказался… Ой. Тимур, всё будет хорошо. Вот. А я всё сделаю, что надо. Я стараться буду. Вот…Я плашмя лягу…
Я стала плакать. А он молчал в своей трубке. Он там правильно молчал. А я всё не могла понять, кто он мне и кто я ему. И почему так всё сложилось. Прямо легло. Как дед ещё говорил, заподлицо. И всё так налаживается. И хочется что-то сделать. Хорошее, доброе.
- Ну, извини, Тимур, что я так…
- Всё в порядке, Дуся… Тебя все «Дуся» зовут, и я буду. Всё в порядке. Теперь – всё в порядке. Давай работать будем. Работы много. Хорошо?
- Хорошо.
Я приняла душ, позавтракала и пошла в офис.

18
Экспонаты кунсткамеры

В офисе меня ждала Алла. Рядом с ней сидел сияющий, как клоунский штиблет, Аладдин. Влажный, благостный и с китчево-херувимскими ресницами. Мы облобызались.
Сначала Алла познакомила меня с сотрудниками. Она сказала так: «Начинаем осмотр нашей кунсткамеры». Потом она «кунсткамеру» варьировала с «дурдомом», «паноптикумом», «лепрозорием», «домом скорби», «даун-яслями» и т.п. Но всё это по-доброму. Их, сотрудников, собственно говоря, было немного.
Алла, как выяснилось, числилась ассистентом директора, то есть, Тимура. Она же выполняла функции главного финансиста.
Я, к моему изумлению, стала заместителем директора и менеджером по пиару в сфере маркетинга и торговли. Про последнее я уже слышала. И всё-таки…
- Ал, - сказала я. – Я ж в названии своей должности трёх слов не понимаю.
- Это какие такие слова ты не понимаешь?
- «Менеджер», «пиар» и «маркетинг». Догадываюсь, конечно. В общих чертах… На уровне второго курса экономфака. Или пивоторговли в Усть-Муходуйске… Но…
- Зато понимаешь целых пять.
- Это какие?
- «По», «в», «и», да ещё «сфера» и «торговля». Да плюс ещё два «заместитель» и «директора». Семь. Убедительная победа 7:3. Коммерция и связь с общественностью – это ты. Всё, тема закрыта. Ты – попиар и комик в одном флаконе.
Аладдин оказался тоже заместителем директора. Но по работе с кадрами. Алла пояснила:
- У нас много всяких дочек, внучек и прочего. В смысле – дочерних и внучатых предприятий. Вот пусть твой Оладушек ездит время от времени и инспектирует кадры. Работа достойная. Собственно говоря, особой работы-то и нет. Аладдин – негласно – будет под тобой. Так решил Тимур. Если чего нужно – используй Аладдина. Считай, что он твой зам. Типа пажа. Правильно я говорю, Оладий?
Всё это говорилось при Аладдине. Аладдин блаженно жмурился, хитро блестя глазами сквозь ресницы, а потом заорал полушёпотом, самозабвенно мотая головой:
- Всё сделаю! Для Евдокии – всё сделаю! Штопать могу, пылесосы чинить, рвы копать, на амбразуры кидаться, матом ругаться, стриптиз сделать могу. – При этом он сделал развратное лицо и приподнял штанины на коленях, показав белые носки и узкую полоску густоволосатых икр.
- Баш станет бухгалтером. В понедельник, когда приедет.
Оставались ещё двое: юрист и программист. Да плюс – шофёр, Сергей, тот самый траурный лоб, который занимался вчера моей машиной. Да ещё плюс – кухарка, Соня Ли, китаянка.
Юристом в «Трансмеде» работала некто Саша, существо совершенно абстрактного возраста – от 25 до 55. Сначала эта Саша мне очень не понравилась: какого-то мышино-пыльного цвета волосы, такие же глаза, лицо слегка лошадиное, бледное и вроде бы сонное. Рот чуть-чуть приоткрыт. Всегда. То ли дура, то ли флегма, то ли всё вместе. Летаргический вурдалак какой-то. Второгодница из лесной школы. Я даже спросила Аллу шёпотом в коридоре:
- Ал, а эта Саша, она… блатная, что ли?
- Что, не понравилась тебе Саша? – улыбнулась Алла.
- Да нет, не то чтобы… Просто… Прямо как соя диетическая.
- Ну да, соя... Значит так. Александра Александровна Приговорова. Хорошая фамилия, правда? Вообще-то она Вышинская по маме, что тоже, согласись, пикантно. Тридцать пять лет. Трое детей. Девочка, мальчик и мальчик. Все трое – от разных. Мужья посланы. Заметь: они посланы ею, а не она ими. Что не байка. Отвечаю. Двое из них вот тут, у фикуса, рыдали при мне, орошая фикус. Умоляли Сашу вернуться в семью. И были посланы. Юрист высшего класса. Мастер спорта по стрельбе. Конным спортом увлекается. Парашютистка. Через месяц у них свадьба с Сергеем.
- Это – с шофёром?
- Ну да.
- Ого! Может, он поэтому такой… печальный.
- А ты язва! Нет, Саша – супер. К ней привыкнуть надо, приглядеться, прислушаться и привыкнуть. Перл. Чувство юмора – удивительное. Профессионал – настоящий топ. Погоди. Время пройдёт – поймёшь.
Аллин прогноз на следующий же день оправдался. С Сашей мы сдружились. И она неоднократно мне помогала мудрыми советами.
Программиста-инженера звали Ваня. Ваня был на вид классическим Ваней: уши – топориком, нос – валеночком, серо-бутылочные большие глаза распахнуты и, кажется, говорят: «Ой, как всё в этом мире странно и интересно! Уяй, как суперски всё в нём!»
В общем – простота.
Алла, не дожидаясь моих сомнений по поводу Вани, тут же дала мне комментарий. На ушко:
- Иван Мулебякин. Двадцать три года. Закончил Питерский университет. Сам из Сибири, из села… забыла, как называется. Что-то типа Пьянки, или Упойки. Как-то так. Можешь у него уточнить. Сначала стал победителем Сибирской олимпиады среди юных программистов. Потом взял золото по России. Поступил по результатам Олимпиады в Питерский университет. Ну, закончил. Экстерном почти. После окончания его звали и в Принстон, и в Гарвард, и на «Сони», и дядюшка Гейтс весточку послал Ване со всякими нежностями, и ещё куда-то его тянули, но Тимур его жёстко перекупил. Кстати, в мировом рейтинге хакеров, негласном, конечно, он – номер четыре. Взламывает всё. У него кличка есть, её во всем мире знают: «Муля». Эм, ю, эл, джей, эй. Эта «Mulja» на компзащитах всех банков и спецслужб мира стоит. Вроде: «Осторожно, убьёт!» Защита стоит, а он всё равно ломает. И ничего ему не сделаешь, этому Ване Мулебякину. Вот так вот посмотришь на него: лопоухое недоразумение. Да? А поди ж ты. И, главное, душа человек. Святой, наверное. Ему Тимур знаешь, сколько положил?
- Сколько?
- Сорок тысяч евро.
- В год?
- В месяц, какой год… Квартиру трёхкомнатную ему купил. Машину. К машине Ваня вообще не подходит. Потому что в ней компьютера нет. В квартире живёт в одной комнате, где компьютер. В другие даже не заглядывает. А деньги в свою деревню переводит. Братьям, сёстрам и матери. У него два брата и две сестры. Школу там сейчас строят на Ванины деньги. Детдом в районе. Бывают же люди. Женить его надо. А может, наоборот, – не надо… Ладно, пойдём перекусим. Соня нам сегодня что-то итальянское соорудила. Кстати, про Соню. Она уже давно русская, в третьем, считай поколении. Но кровь у неё забавная. Ты про Чан Кайши слыхала?
- Ну да, конечно.
- Это его правнучка. Готовит – с ума сойдешь. Гранпри у неё был в Париже кулинарный. Её там Тимур и перекупил. Он вообще любит, чтоб с ним яркая публика работала. Чтоб генеалогия у всех была весёлая. У него у самого с этим тоже… забавно.
- Да? Что он – родственник Фрунзе, что ли? Или Гайдара?..
- Тамерлана. Я не шучу.
- Ого! Про тебя, Алл, не спрашиваю…
- А чего про меня спрашивать… Я ж тебе говорила: я ведьма. Потомственная. В шестом поколении – точно. С двух сторон у меня такая дурная наследственность – с русской и с ирландской.
- Ого! Вот ты рыжая-то откуда…
- Точно.
Мы зашли на кухню. Нас встретила Соня, очень красивая девушка. Я что-то читала про фарфоровую кожу у китаянок и про прочее. Действительно: Соня была красива почти неестественной миниатюрно-фарфоровой красотой. Глаз не оторвёшь. Ходит такой загадочный фарфоровый иероглиф… Вернее, плавает, парит в пространстве.
- Знакомьтесь, - сказала Алла. – Только скорее, а то есть хочется.
- Соня.
- Дуся.
- Что у нас, Сонь, сегодня?
- Минестроне, лазанья.
- С грибами?
- С грибами.
- Что пить будем? Бардоленцию?
- Как просили.
- Как ты, Дусь, насчёт Бардоленции?
- Это что такое? Бордо?
- Нет, Бордо – это Бурдашка. Так Ноздрёв говорил. Классика. А это - Бардолино.
- Итальянское?
- Итальянское. Я, Дусь, люблю всё простое и итальянское. Не люблю я все эти гребешки в винном соусе. И прочие фуа-гра. Простое деревенское Бардолино, супчик простой и простая лазанья. Щи да каша… А? Как тебе?
- Я – за. Я насчёт гребешков – никак не в курсе. И про фуа-гра…
- Кстати, Дусь… о фуа-гра… - Алла оценивающе оглядела меня сверху вниз, а потом сверху вниз. – Ты давно взвешивалась?
- А что?
- А то. Мне кажется, ты похудела. И очень сильно.
Я почти ничего не ела целых два дня. И до этого неделю почти ничего не ела. И в зеркало почти не смотрелась.
- Ну-ка иди сюда! – Алла повела меня за руку через коридор. Мы завернули в одну из комнат. В комнате стояли велотренажер и весы.
- Взвешивайся.
Я встала на весы. По экрану стремительно промчалось стадо каких-то сумасшедших не то девяток, не то восьмерок. И затем как-то помпезно-парадно высветилось: «74».
- Надо же! – вырвалось у меня. – Шесть килограммов скинула!
- Это всё нервы.. Много, - серьёзно сказала Алла. – Слишком. Тебе надо килограмма два-три набавить.
- Зачем?!
Она опять резко потянула меня за руку, так, что я чуть не ухнулась с весов, и подтащила к зеркалу.
- Смотри! Это что за Освенцим?
Я посмотрела на себя. Лицо, действительно, вытянулось. Овал как-то угловато оквадратился, что ли. Опрямоуголился, провалившись на щеках. Обозначились скулы. Глаза… не то чтобы ввалились: они смотрели как-то испуганно. Как у зэков на фотографиях 30-ых годов.
- Это – нормально?! – патетически спросила Алла. И сама ответила: - Нет, это ненормально. Твой нормальный вес, Дусь, равен (минимум) году твоего рождения. 75. Ясно? И ещё кило запаса. На случай нервов. А они – будут, это я тебе обещаю. И не обращай ты внимания на эти комплексы. Ты – русская красавица, а не вьетнамский суповой набор. Ты что, хочешь быть ходячей вешалкой? Ходят по подиуму эти ложноножки тридцатикилограммовые. Смотреть тошно. Ты – женщина. Настоящая. В соку и в силе, а все твои женские прелести должны что-то весить. Так что пошли есть.
И она опять потянула меня за руку.

19
Сталкер – XXI

После обеда мы уединились с Аллой в её комнате. Сварили кофе. Забрались с ногами на диван.
Вино легко и приятно-монотонно звенело в голове. Похоже на далёкий прибой с цикадами. Почему-то из той поездки с Ленкой в Турцию я вынесла именно такое самое сильное впечатление: вечер, море, цикады. Наверное, тогда вспоминалось детство и пионерлагерь «Родничок».
Я закурила свой «Vogue». После третьей затяжки привычный ласковый обруч перехватил голову и, словно пощекотав виски, растворился где-то во лбу.
- Теперь слушай, - сказала Алла. Она курила «Парламент», причём зажимала сигарету между мизинцем и безымянным пальцем. Получалось очень красиво: чуть на бок, с хищно-алым веером маникюра на фоне копны, рыжей, как какая-то древняя, ассирийская, что ли, медь.
- Слушаю.
- Диспозиция в принципе проста, - Алла, затянувшись, помолчала.
- Какая диспозиция?
- Значит, смотри. Пункт первый: есть план строительства ну, предположим большой свободной экономической зоны.
- Где?
- Это, Дусь, не важно. В России. Собственно говоря, точно ещё и не решено – где. И даже не решено – чт;. Это же Россия. Решили, что надо что-то строить, а что именно – недорешили. Чтобы решить – где чт;, нужно ещё попереставлять местами всяких политиков, олигахов, министров, губернаторов и прочих кукол. Вопрос «где?», да и «что?» тоже – технический. Это может быть Мордовия, а может – Камчатка. А может – Подмосковье. «Где?» – не вопрос. «Что?» – тоже не вопрос. Может, космодром. А может – олимпийская деревня. Расслабься. Но строиться она будет. Сто пятьдесят процентов. Для начала всё это будет стоить миллиардов 20-30 долларов. Так? То есть пункт первый: зоне – быть. Она так условно и называется: «зона». «Сталкер» смотрела?
- Смотрела.
- Тогда рассуждай дальше сама. Зона есть… Ну и…
- Нужен сталкер.
- Умница. Вот ты им, условно говоря, и будешь… В зону надо привести людей. Иначе говоря – тех, кто заплатит. Или вернее: найдёт тех, кто захочет заплатить. Ясно, что наше доблестное государство вложится в зону неслабо. Ясно и другое: желающих вложиться в зону, помимо государства, более чем достаточно по всему миру. Но все эти желающие хотят не просто вложиться, а вложиться так, чтобы их вложения шли как бы вместе с вложениями нашего доблестного государства. То есть под его гарантии и так далее. Гарантии государства – это та волшебная комната в зоне, где исполняются все желания. Понимаешь?
- Понимаю.
- Тогда рассуждай дальше: причём здесь мы, то есть – ты?
Я подумала. Потом спросила:
- А мы вкладываемся?
- Вопрос грамотный. Отвечаю: нет, мы не вкладываемся. В этом и суть.
Я ещё подумала:
- А ещё можно вопрос?
- Можно. И нужно. Чисто комбинаторно: вопрос остался один. Давай.
- Знаем ли мы, где находится комната?
- Очень хорошо. Молодец! Теперь рассказываю. Мы знаем, где находится комната. Но надо сделать так, чтобы туда пошёл со сталкером нужный человек. Тот, который очень много заплатит именно сталкеру. То есть – тебе и нам всем. В общем, эти игры в многозначительные аллегории мне надоели. Есть один человек. Назовём его Мистер Икс. Этот Мистер Икс - уже не аллегория, он является одним из главных торговых посредников в мире. Оружие, нефть, мобильная связь – всё это его территория. Таких людей в мире не больше пяти-шести. Наш Мистер имеет несколько имён. Его интимное имя - Анри. Нам нужен подход к Анри. Если мы его найдём, этот подход, зона наша. Но подходов к этому Анри почти нет. Вернее, есть один. Это его жена. Анри - нормальный франко-американский еврей с русскими корнями. Про него никто ничего не знает. А он знает про всех. Ну, почти. Кроме нас. Это типа Вахи, только глобалистского. Кстати, Ваха и Анри знакомы. Ну так вот. Жена Анри – русская. Илона Зулич.
- Я что-то слышала…
- Конечно. Не могла не слышать. Это писательница такая.
- А-а-а… Вспомнила. «Бесы +», ещё что-то…
- Читала?
- Пыталась. Не смогла. Да и некогда мне было.
- Мне тоже некогда. Но писательница она так… от нечего делать. Хотя и неплохая. Самовыражается. От скуки пишет. Как все сейчас. Рублёвки эти гламурные. И эта туда же. Да и образование куда-то надо девать. А оно у неё есть. Анри в её романы вложил миллиона три – всё и раскрутилось. Потом – гламур, тусовка, телек, сценарии, экранизации, журнал, магазин «Z» с экзотикой… «Зулич» – «Z»… Оригинально, да?.. В общем, нормальное дао-luxury. Всё по бизнес-схеме. Сама она, эта Илона, девушка, как выяснилось, непростая. Где-то пару-тройку месяцев назад ей всё это вдруг надоело. Ну, депрессия, наверное, средний возраст. Она примерно твоя ровесница. И вот тётя Илона всё это бросила и уединилась. Иногда живёт в Норвегии, иногда – в Италии, иногда – бог знает где. Чуть ли не в Бирме. Анри в ней души не чает. Звонит, приезжает. Советуется. Единственный человек, который имеет влияние на Анри, - это Илона. Он делает всё, что она скажет. Всё. Буквально. Думаю, имел место гиперприворот. Хотя… У людей, типа Анри, такое бывает. Ну, сама знаешь: Людовик XIV, Александр III, Майк Тайсон, Дали… История-то довольно обычная. Сама она этого Анри… Держит для пользы. А польза – большая. Ну и вот. Подруг или даже близких приятельниц у Илоны нет. Одна её подруга, ещё школьная, покончила с собой. Вены перепилила. Другая – со времён университета – сошла с ума.
- Вамп какой-то…
- Не без этого. Двое её бывших мужей тоже, кстати, плохо кончили. Один героинист, другой из окна прыгнул.
- О Господи…
- Господи не Господи, но в настоящий момент эта девушка-ночь пожинает, так сказать, плоды своего вампиризма. Мы за ней следим, сама понимаешь. Кое-кто из её врачей – наши люди. Сейчас она в таком психическом состоянии, когда ей начинает быть страшно одной, но быть не одной ей ещё тоже страшно. Понимаешь?
Алла с силой вдавила потухшую сигарету в пепельницу.
- Понимаю, - сказала я. – У меня у самой такое было.
- Не совсем такое, но – похоже. Она, эта Илона, вроде бы и потянулась к людям, вернее – хочет потянуться. А боится. Потому что круг общения… ещё тот. Это же не люди, а… Ты же вон с Храпом не хочешь встречаться… А твой Храп по сравнению с её Кобзонами и Касьяновыми – мышка-норушка. И все эти её старые светские и бизнес-знакомства – неизбежное напоминание о прошлом, а значит снова – депрессия. Ей нужно что-то неожиданно новое, свежее, случайное, и вместе с тем, простое, правдивое, наивное. Понимаешь? Не знаю, как лучше выразиться. Мужчины здесь не подойдут.
- Почему?
- Во-первых, Анри не подпустит. Он же за ней следит. Как и мы. У него там целая служба с прослушиваниями, подглядываниями и прощупываниями. У неё – представляешь? – в постели датчик сердцебиения за двести тысяч евро. Анри её сердце слушает. Он чуть ли не за снами её следит. Там тоже какой-то аппарат, но мы пока не выяснили какой. Какие тут мужчины. Если к ней какой-нибудь в кафе подойдёт – он через час скоропостижно утонет. А во-вторых, она влюбиться уже не способна… Нет. Тут нужно другое. Ей нужна случайная подруга. Из другого мира. С другой планеты. Из другого теста. И этой её подругой будешь ты.
- Ничего себе! – я даже закашлялась.
- Ничего не ничего себе, - сказала Алла. – Опять же – во-первых: получится – хорошо, не получится – и ладно. Смотри, Илона Зулич через неделю поселится в очень маленьком итальянском городке, в Тоскане. На вилле, которую приобрёл Анри. Она будет жить одна, замкнуто. Но каждый день – гулять на берегу, ходить обедать в кафе. Всё очень просто. Мы тебя селим в отеле рядом. Отель отличный. Кстати, кафе, в которое будет ходить Илона, - в этом самом отеле. И ты тоже живёшь одна, замкнуто. Но каждый день гуляешь по берегу, ходишь обедать в кафе…
- А как же я с ней заговорю?
- Придумаем. Можешь для начала прочитать её романы. А заодно и современную, извини за выражение, литературу. Илона – умная женщина, но с  адским тщеславием. Подойдёшь к ней, скажешь, что узнала (её портреты по всем журналам шли сотнями), что какое, мол, счастье, что встретилась с самой Зулич. И скажешь ей что-нибудь приятное и умное. Обязательно – умное. И душевное. Ведь всё, что писалось положительного о творчестве Зулич, было проплачено. И она это прекрасно понимает. А тут – искренняя поклонница из рядовых читательниц. Умная, по достоинству оценившая и всё такое… Придумаешь какую-нибудь легенду своей жизни. Как её романы тебе, например, помогают обрести себя… Тут любой растает. Разговоритесь. Может – и подружитесь. Твой, Дусь, психотип хорошо проанализирован нашими спецами. Психотип Зулич – тоже. Ей очень нужна такая, как ты. Это факт. А такая, как она, может быть интересна тебе. Это тоже факт.
- Ну, предположим, – вздохнула я, – что всё это так и получится. Вряд ли, конечно, но – предположим. И что дальше?
- Дальше – посмотрим. По обстоятельствам. Сейчас твоя задача – почитать Зулич, перелететь в бизнес-классе в Италию и пожить там неделю-другую в отличном отеле. Вот и всё. И в интерес, а не «в падлу», как сказал бы Храп, пообщаться с забавной женщиной. Очень забавной… вот, опять же, и всё. Если соскучишься – пришлём тебе Аладдина или Ленку Баш. Или маму. Могу я навестить.
Я помолчала.
- Слушай, Ал, а почему всё это – я? А? У вас же целая агентура. Школа ФСБ. Профессиональные вербовщицы. Я никак не могу понять… Почему – я?
Алла щёлкнула ногтем по пепельнице и сказала шёпотом:
- Так показали карты.
Алла незаметно вынула откуда-то из-за спины колоду карт, внимательно, неотрывно и очень серьёзно глядя мне в глаза, стала медленно тасовать. Перетасовав, положила на столик.
- Сними.
Я сняла.
- Это ты, - сказала Алла. Я посмотрела на карту. Дама червей.
- А теперь потасуй сама и возьми любую.
Алла продолжала глядеть мне в глаза своими неподвижными изумрудинами. Я потасовала и положила карту, не поворачивая, на стол:
- Это она? – мне стало как-то весело и в то же время не по себе.
- Она.
Я перевернула. Дама пик.
- Вот видишь, - улыбнулась Алла. – А ты всё спрашиваешь, почему – ты. Это ещё не всё. Возьми ещё одну. Любую.
Я взяла из середины наугад.
Червовый король. Алла тяжело вздохнула, как будто после тяжёлой работы, закурила:
- Это тебе на десерт с хэппи-эндом…

20
Кафка и какафка

В следующие несколько дней в Москве установился лёгкий ровный мороз. Как-то дынно пах по утрам снежок на палой листве в Парке Культуры.
Приехала Ленка, вся свежая, весёлая и сладко пахнущая, как этот самый новый снежок. Мы просидели в «Шоколаднице» четыре часа. Уболтались до головокружения. Потом Ленку прибрала Алла.
Мелькал благостный реснично-лоснящийся Аладдин. Мурлыкал, как кот. Вообще всё было как-то тихо, уютно, словно приглушенно-замедленно, как бывает утром 1 января в детстве.
Около двух недель подряд я сидела дома (в офис мне было разрешено не ходить) и читала романы Илоны Зулич. Перед этим я решила ознакомиться с новейшей российской словесностью в целом. Лет семь-восемь я почти ничего не читала. И вот решила наверстать упущенное.
Поступила я тупо, обстоятельно и честно. В моём пионерском стиле. Сначала обошла всех своих соофисников и опросила их на предмет того, что стоит почитать. Аккуратно составила список.
Надо сказать, что все мои коллеги на вопрос «Что ты посоветуешь почитать из современной русской литературы?» отвечали одинаково. Вернее так: вариантов было два. Вариант первый: «информант» сразу и весело говорил: «Ничего». Вариант второй: информант корчил такое лицо, как будто он после Амстердамского аэропорта заходит в привокзальный Урюпинский сортир, потом делал глубокий вдох (носом), затем – выдох (ртом) и наконец, выпятив нижнюю губу, решительно объявлял: «Ничего». Тем не менее, какой-то список того, что «ну попробуй это, хотя…», я всё-таки составила.
Потом я купила газету «Мир книг», очень пахнувшую клопами, и прочитала её от корки до корки, включая рейтинги продаж.
Во-первых, я ужаснулась тому, что я совершенно ничего и никого не знаю и плохо понимаю, о чём там, в газете, написано. Создавалось ощущение, что десяток человек обсуждают что-то только им понятное и только им интересное на только им понятном языке.
Во-вторых, я удостоверилась, что всё здесь вращается вокруг тех же самых авторов, которых столь неохотно морщась, называли мои офисные коллеги.
Об Илоне Зулич несколько раз говорилось в «Мире» вскользь, как о чём-то само собой разумеющемся. Как о Кобзоне, что ли. Или – о глобальном потеплении. Или – о мировом финансовом кризисе. То есть подразумевалось, что а) Зулич есть, б) все знают, что такое Зулич и в) о Зулич всё уже сказано. В одной из чудовищно-заумных статей «Мира» Зулич в каком-то немыслимом «шизоинтеллектуальном» (термин из статьи) контексте была поставлена в один ряд с Сапфо, Улицкой, Кафкой, Умберто Эко и сериалом «Моя прекрасная няня». Налегал автор на Кафку. Мне почему-то вспомнилось, как однажды совершенно пьяный Сеня Вайзеншток (я его всё чаще вспоминала в последнее время), когда все стали говорить про Кафку, сказал: «Кафка-какафка», - и заснул.
От чтения всех этих «какафок» у меня заболела голова. Правый висок. Я выпила цитрамону и, отмыв руки от клопов и взяв список из названий романов, героически поехала в «Библио-Глобус». Пять романов – Илоны Зулич, двадцать – других продвинутых отечественных литературных дарований. Полная спортивная сумка романов. Даже немного участилось сердцебиение. Что-то было в этом от той, давнишней моей жадности до знаний.
Сначала я засела за других авторов, чтобы потом лучше понять, откуда растут ноги у Зулич. И вообще – чтобы разъяснить, кто есть ху и ху из кто в российской литературе.
Где-то на шестом романе (а читала я быстро) я, если можно так выразиться, метафизически затосковала. Самым обидным было то, что все эти авторы писали очень неплохо, даже хорошо, местами – блестяще. Особенно там, где из текста пёрла, как пузыри из бутылки с нарзаном, ирония. Метафизическая же тоска происходила от никак не желавшего покидать меня вопроса: «Зачем я всё это читаю?»
Я никак не могла понять, почему после чтения всех этих неглупых текстов во мне нарастает и нарастает какая-то душевная изжога. Вроде бы всё было на месте. И диапазон широк и исчерпывающ: от надрывного сентиментализма или мистики до жёстко-лаконичного реализма с элементами талантливо изложенного порно.
Были, конечно, и откровенно беспомощные тексты. Явно проплаченные. Они, как правило, и возглавляли рейтинги. Это были тексты, целиком состоящие из претензий на невероятную глубину. Так сказать, поток претензий на глубину, он же – общих мест. Но многие явно искусно, почти виртуозно, сделанные романы прочитаны были мною на одном дыхании. И всё равно после этого «одного дыхания» в ноющем, несмотря на цитрамон, правом виске стучало: «Зачем я всё это читаю, зачем?..»
Я – опять же – честно, тупо и обстоятельно дочитала последний, 20-ый роман и перед нырком в Зулич решила сделать перерыв. Чтобы в голове улеглась вся эта какафкофония и чтобы постараться ответить себе самой на вопрос: в чём всё-таки дело, в текстах или во мне?
Два дня я ничего не читала, гуляя по набережной и парку, и думала. Ближе к вечеру второго дня я решила так: дело во мне. Всё банально. Банальнее некуда. Я, как институтка XIX века или как пионерка 30-ых гг. века XX, жду от литературы чего-то большего, чем литература. А время изменилось: литература – это литература. Хорошая, плохая, разная. Но – только литература. Что-то вроде словесного дизайна. Или современной архитектуры. Молодые, умные, как говорится, конкретные ребята упражняются в организации словесного пространства и времени. И делают это, наверное, высоко-высоко профессионально. Вот и молодцы. А я, дура, по старинке открываю книгу, как дверь храма или как молитвенник. Но никакого храма и никаких молитв там нет. И это, наверное, правильно. Наверное, всё встало на свои места и вся эта мешанина-нелепица двух-трёх русских веков с «поэт в России больше, чем поэт» и тому подобным наконец-то завершена. Детектив – отдельно, духовные катакомбы – отдельно. А христианская проповедь в форме детектива о неврастенике, тюкнувшем старушку, и святой проститутке с небесными глазами – всего этого уже больше никогда-никогда не будет. Всё, конец географии. Окончательное отделение церкви от искусства.
От этой очень простой, простой до пошлости, мысли, а вернее – чувства, мне стало вдруг так грустно, что я заплакала прямо на улице. Нет, нельзя!.. Это уже совсем глупо. Тоже мне: плач о погибели русской словесности… Я вытерла слёзы и оглянулась. Оказывается, я стояла у памятника Достоевскому. Достоевскому, которого я люблю до слёз. То есть – буквально: до слёз. Читаю – и начинаю плакать. Кончатся когда-нибудь в моей жизни эти чудеса и совпадения или нет? Как же я сюда вышла? От Фрунзенской дочапала до Волхонки и не заметила. С ума я, что ли, схожу или просто обчиталась.
Фёдор Михайлович сидел на краешке стула, вцепившись в края, как будто его сгоняют (а ведь его сгоняют!!!) и ничего не выражающим, как бы он сам, наверное, выразился «безглазым взглядом» смотрел на Манеж. Я медленно спустилась по ступенькам и побрела в сторону станции метро «Боровицкая». Справа, на целлофане, расстеленном на граните, бойкий старикан в выцветшем зелёном берете, натянутом на уши, разложил книги. Я пробежала глазами по обложкам двадцати-тридцатилетней давности.. Издательство «Советский писатель»… Опять всё то же… Как там у вас, мой славный, мой несчастный, Фёдор Михайлович?... «Безмозглая мысль»?..
- Что ищете, девушка? – весёлым тенором проскрежетала беретка. Беретка была пронзительно синеглазая и сильно навеселе. Неужто у него что-то покупают?
Я ещё раз пробежалась глазами по книгам. Стивенсон. Энциклопедия рыбака. Фадеев. Похлёбкин. Луи Арагон… Какая-то вавилонская инсталляция… Зарубежный детектив. Румынский (73-ий год). Учебник древнерусской литературы. Маршак. Сделай сам. Мериме. Воспоминания Жукова. Тютчев…
Я взяла томик Тютчева и, уже словно зная, чт; открою, открыла наугад. Конечно…
Когда пробьёт последний час природы,
Состав частей разрушится земных,
Всё зримое опять покроют воды
И божий лик изобразится в них.
- Поэзией интересуетесь, девушка?..
- Сколько это?
- Сто. Для вас – пятьдесят.
Я дала сто и пошла к метро. Вдогонку:
- А сдачку? – в теноре беретки явно чувствовалась уверенность, что сдачки давать не потребуется. Я обернулась и улыбнулась старичку. Синие, смеющиеся, хитро-добрые глазки говорили о том, что час природы пробьёт нескоро.
- Счастья тебе, красавица!
В одно мгновение с души смыло всю эту двадцатироманную муть. Стало хорошо и просто. Как и должно быть. У метро я набрала номер «Т.Т.»
После трёх гудков:
- Привет, Дуся.
- Здравствуй, Тимур. Как твоё здоровье?
- Спасибо, налаживается.
- Как сын?
- Всё в порядке. Слушай, Дуся: ты вылетаешь через четыре дня. Хватит тебе четырех дней?.. Как твой литературный ликбез?
- Продвигается. Четырёх дней хватит, Тимур.
- Отлично. Перед твоим вылетом я тебе позвоню. Ты мне скажешь в двух словах, что думаешь об этой Илоне, исходя из прочитанного. Ладно?
- Ладно… Тимур?..
- Что?
- А когда… я смогу… увидеть тебя, потом, после поездки?
- Да, так будет лучше. Ты же сама понимаешь.
- Понимаю. Конечно, так будет лучше.
- Вот и хорошо, Дуся. Я тебе позвоню.
- Пока.
- Пока.
Я не стала садиться в метро и пошла домой пешком. Пришла домой, когда стемнело. Легла в постель и уснула сразу, без всяких снов.