Буря в стакане

УТРО

     Будильник зудливо и настойчиво сигналил уже в третий раз. Влас Буйлов нехотя откинул край одеяла, потянулся, поднимая руки над головой, извлекая из своего нутра протяжный басовитый звук, затем нашарил будильник, взял его с тумбочки в руку, открыл левый глаз и уставился в направлении предполагаемого циферблата. Картина постепенно прояснялась, сонная одурь рассеивалась и вот в светящемся ореоле циферблата показались цифры, стрелки… Пять сорок пять. Плашмя он уложил будильник на прикроватку, повторно  протяжно  издав какой-то рычащий гортанный звук, громко выдохнул. Резким движением руки отшвырнув от себя лёгкое из верблюжьего пуха одеяло, Влас спустил ноги к полу, не глядя нашарил тапочки, потянулся к краю кровати – за халатом. Встал, в полумраке утра нащупал на стене выключатель. Комнату залил желтый бодрящий свет.
     -  Бытие мое смиренное, счастие непревзойденное  - произнёс, как пропел, он громко.
Это было первое утро его очередного законного трудового отпуска. И надо же, не нежиться в постели, а вставать спозаранку, идти… В последнее время у него стал побаливать левый бок. Врачи решили проверить желудок, надавали Власу направлений на анализы. И вот, надо было их сдать, чтоб выяснить, наконец, причину болей. Однажды Влас ходил даже к знахарке. Та сказала, что боли от семейной неустроенности, о которой он постоянно и переживает. Влас своих переживаний не признавал, хотя понимал, что втайне уже много думал об этом. Знахарка дала какой-то травы, провела обряд. Ненадолго действительно полегчало. Но по мере возобновления переживаний возобновились у Власа и желудочные боли.
     Буйлов потянулся в очередной раз, стряхивая с себя остатки сонной одури. Его шатнуло, он пытался схватиться за край рядом стоявшей тумбочки, но неудачно: с неё с грохотом на пол шлёпнулась книга. Влас поймал взглядом обложку, на которой красовалось: Андре Моруа «Париж».
     Незадолго до смерти Моруа написал книгу о своем родном городе – Париже. Написал с блеском, поэтично, влюбленно. Влас поднял книгу, открыл первую страницу и перечитал уже знакомые строки: «Вы всегда говорили мне о Париже, хотя никогда его не видели, с такой искренней любовью, что мне захотелось показать вам его, точнее – помочь вам вновь обрести Париж, ведь мысленно вы жили в нем долго и, пожалуй, знаете его лучше, чем я. Вы вместе с Квазимодо и Эсмеральдой бродили по старым улицам вокруг Нотр-Дам; вместе с Растиньяком обследовали семейные пансионы, которых теперь уже нет; вместе с ним поднимались к Пер-Лашез и с этого холма бросали вызов распростертому у ваших ног городу…».  Влас захлопнул книгу, положил её на тумбочку, присел на кровать.
     - А что бы я сделал, будучи первый день в Париже? – пробормотал он тихо, размышляя. - Вот что я бы сделал в первый день в Париже… И  непременно должен идти дождь, не какой-нибудь куцый дождичек, а самый настоящий сильный дождь. Я нашёл бы себе милую спутницу и прокатил бы её на такси по Булонскому лесу.
Кавалер живо представил свою неведомую ещё милую, спутницу, с которой катаются они по Булонскому лесу.
     - Бросила береза, бросила осина! Не везет на женщин парню Буратино... - тихо запел Влас, поглаживая переплёт лежащей на тумбочке книги. - Но меня-то, слава Всевышнему, пока никто не бросил. У меня есть шанс. Дождь, очень важен во время этой прогулки дождь. При дожде Париж пахнет лучше всего, - так утверждал Моруа, вдыхая в дождь запах влажных каштанов. Впрочем, я не в Париже, хоть Париж и во мне. Париж мне не светит, пока во всяком случае. Пора…»

МОЛЧАЛИВЫЕ СОЖИТЕЛИ

   Влас бодро вскочил, ещё пару раз вскинул руки сначала вверх, затем по сторонам, изображая нечто вроде гимнастики. Жил  он один, если конечно не считать двух его младших  сожителей – радужного краба Кондрата и огромного чёрного с оранжевыми полосками паука Филиппа.
     Кондрат был существом замечательного поведения. Большую часть своей жизни он проводил  на камнях и ветвях террариума, и в своём аква-пространстве пребывал редко. Кондрат обладал необычайно красивой внешностью, имел величину в три спичечных коробка, это около полутора дециметров. Тело его, поблёскивая на свету, переливалось трёхцветием. Кондрат находил увлекательным занятие наблюдать за своим хозяином Власом. Он часами мог смотреть, чем занимается Влас. Нет, может он вовсе и не смотрел на Власа, но ощущение было именно такое. Глядя на Кондрата, можно было подумать, что его глаза, как головки цветков на стебельках, отрешенно смотрят куда-то вверх, но, казалось, он улавливал каждое движение своего хозяина. Влас в свою очередь находил в Кондрате друга и собеседника. В этом собеседнике было ценно то, что Кондрат молчал. Молчание, как известно, золото. И не раз Влас был от души благодарен своим таким молчаливым друзьям. Вот и сейчас, Влас уже смотрел на Кондрата, тихо декламируя ему свои любимые строки поэта Фирдоуси:

«В цепи человек стал последним звеном,
И лучшее всё воплощается в нём,
Как тополь, вознесся он гордой главой,
Умом одаренный и речью благой,
Вместилище духа и разума он,
И мир бессловесный ему подчинен…»

     Странное, но приятное чувство испытывал Влас, проснувшись. Или отпуск тому виной, или весна, не проявляя буйных признаков, всё же проникала в него. Несмотря на ранний подъём, на необходимость поскорей бежать по неотложному делу, кто-то пел в его душе необыкновенные, жизнеутверждающие вокализы, а знакомые строки поэтов так и сыпались с его языка. 
     Кондрата Влас чем только ни баловал: то приготовит ему салатик-шпинатик, то нарвёт листьев одуванчиков и подаст с ошпаренной крапивой, то нарежет фруктов - бананов, апельсинов, груш, яблок. Любил Влас подкормить своего питомца и овощами  - вареной морковью, брюссельской капустой, зеленым горошком, тыквой. Вот что попадало под руку для Кондрата съедобного, то и бывало пущено в ход в кухонной мистерии Власа. Небольшие порции фруктов и овощей Влас аккуратно клал перед Кондратом. Когда краб съедал их, Влас обычно не видел, но пища всегда исчезала, как по расписанию.
Вот и сейчас Влас, последнее звено в цепи, как утверждал Фирдоуси, поплёлся к холодильнику, достал из него банан, снял шкурку, порезал, отделил немного  и поставил блюдечко с едой перед Кондратом.
     - Кушать подано, Кондратий, топай, лопай. А у меня, брат, дела неотложные и с завтраком мне придётся повременить. Ах, Филька же ещё просит подать ему завтрак, - театрально напомнил он сам себе, приложив три пальца своей правой руки ко лбу. 
     Бессловесный Филька, как и краб, конечно же, никогда ничего не просил. Но если бы его не кормили вовремя и постоянно, то не закончилась бы жизнь его тихо и незаметно, потому как паук мог и месяцами не есть. Однако Влас не забывал о своих молчаливых друзьях, отдавая им свою невостребованную привередливым женским полом любовь. С Филькой проблем было меньше, чем с Кондратом. Кормил Влас Фильку раз в неделю, а то и в полторы – кидал ему в посудину отловленного свежачка - кузнечиков, мух или вовсе потчевал двумя-тремя тараканами. Тараканов во Власовом холостяцком жилье не было, не нравилось ему такое шастающее и портящее своими экскрементами его книги рыжеусое соседство, но проблема ли отловить в общагах у друзей-товарищей раз-два в месяц Филькино лакомое блюдо  - пару таракашек. Там-то, в общагах, такого добра – хоть лаптем черпай. Таракан в рационе паука Фильки – деликатес, да и вариант куда как экономный.
     Скромен-тих с виду был Филипп, но характерец имел суровый. Не раз уже цапанул за палец какого-нибудь очередного из тех не в меру любопытных  Власовых  друзей, кои пытались расшевелить, ткнуть чем-нибудь в бок Филиппа. Однажды даже пришлось оказывать медпомощь такому неосторожному напористому зоофилу, потому что в одночасье после Филькиного укуса палец его вспух, а рана, быстро загнаиваясь, зазияла нарывом. Влас предупреждал своих друзей, чтоб с его обитателями не панибратствовали, но разве ж они слушали, наполненные любовью к братьям нашим меньшим, торопясь искупать их во всей своей имевшейся у них в наличии страстно-пламенной любви.

В ПОИСКАХ ТАРЫ

     - Куды ж мне, бес её возьми, излить… растерянно поглядывая по сторонам, прошептал Влас.
     Он подошёл к столу, под которым был шкафчик, состоящий из двух горизонтальных параллельных фанерных полок, открыл дверцу, почесал своей широкой пятернёй темя, и, встав на колени, по пояс нырнул внутрь шкафчика, оглядывая нижнюю полку, напевая себе под нос: «Водил меня Емеля вчера на Рафаэля!» Там стояли какие-то склянки с крупой, пачки с необходимыми  в кухонном хозяйстве продуктами: солью, содой, горчицей, лаврушкой. Осмотрев всё это богатство, торопливо и как-то нервно Влас переставил несколько банок с места, где они стояли, на пол, несколько пакетиков с пряностями зашвырнул в дальний угол шкафа, но искомого так и не нашёл.
     - Чёрт, ну всегда же здесь можно было обнаружить эту банку. Хоть бы, на худой конец, непочатая была, вывалил бы майонез или горчицу из неё, отмыл -  и посудину в дело. Как назло, ничего подходящего!  Куда я теперь солью эту свою... в чём оттранспортирую до места требования…
     Влас хлопнул дверцей, приподнялся, отпрянул несколько назад. Раздался звон стекла.
     - Фу, забыл банки… Вечно путается под руками то, что не нужно.
     Он запустил пальцы руки в оказавшиеся непригодными ему банки, ухватив сразу все три, приоткрыл дверцу, впихнул их, не глядя, и  слегка поддел дверцу ногой. Она захлопнулась. Выпрямившись, снова почесал своей пятернёй - на этот раз затылок, рассеянно оглядываясь по сторонам.
     - Ничего подходящего. Выписали направление, могли бы и не забыть дать посудину для анализа.
     Ворча, он продолжал осматривать пространство в надежде обнаружить, что могло бы послужить этой посудиной. В углу стояла закрытая пластмассовой крышкой трёхлитровая банка, в чреве которой покоились некрупные размером, изумрудного цвета консервированные огурчики.
      - Нет. Огромадна вселенски, она нам не подходит, это очевидно.
Взгляд Власа упал на банку, объёмом не более семисот пятидесяти миллилитров, которая доверху была заполнена оливковым маслом.
     - Тоже-ть не то. Чуток великовата, да и сильно марка, мороки не оберёшься тебя, такую масленую, мыть. Потом же-ть, куда и масло девать. А от вмещающегося в неё количества моей этой божьей благодати  лаборанты  придут в экстаз и, вполне возможно, особенно если нервные, попытаются утопить меня в данном сосуде ... 
     С видом озабоченности мудреца Влас поглядел на висевший над столом настенный шкаф. Он был без дверей и парадно-торжественно демонстрировал Власу всё своё содержимое.
     - О, а что если... Хотя нет… А почему бы нет, никакой трагедии не случится. Мал объёмом, как и нужно, правда, не совсем удобен своей формой…
     Влас рассматривал посуду, из небогатого ассортимента которой он уже нацелился на стеклянный стакан. Невысокий, с широким горлышком и узким дном, он, и правда, был для власовых целей не особенно удобен, но эта находка – хоть что-то из всего наличествующего вокруг. Влас взял стакан в руки, артистично цыкнул, направив струю хорошо проветренного кухонного воздуха в небольшое дупло зуба, всякий раз при осмотре полости рта зиявшее чернотой после недавно вывалившейся пломбы от съеденной ириски.
     - Ептыть, как её, матушку, нести в этом. - Он почесал привычным движением свой лоб. - Ла-на, мы не баре, а баре не мы, пусть будя, - нарочито зачем-то ломая язык, произнёс свой вердикт Влас. С этими словами Влас поплёлся в туалет. Там он вывернул рульку крана, которая была помечена красной точкой. Из крана весело, как бы обрадовавшись свободе, брызнула струя тёплой воды. Некоторое время он одной рукой тёр нутро и наружность стакана, другой поддерживал его, чтоб тот, щедро намыленный турецким мылом «DURU», не выскользнул на пол. Затем, сполоснув стакан, Влас тёр его сухим чистым полотенцем, периодически поднимая к свету и оценивая чистоту посудины. Продукт, переработанный почками Власа и помещённый в стакан, был сильно мутен, будто пенист,  и имел цвет бледно-коричневого кирпича. Влас отлил немного содержимого из стакана в раковину-умывальник,  спустил следом струю холодной воды, крутанув  рульку крана, отмеченную голубым.
     - От, вполне достаточно. Пу-пу-пу, пу-пу-пу – выражая удовлетворение, пропел он, ударно-протяжно выделяя голосом последние слоги, разглядывая стакан. – Как же я донесу эту муть, тьфу, д-дражайшую д-драгоценность! Она ж, едрёна вошь, того, не донесётся.
     В маленьком выдвижном ящичке Влас нашарил новый целлофановый пакетик.  Порывшись пятернями ещё, словно курица лапками в куче навоза в поисках червячка, пошуршав, он выловил в обилии бумажек и всяких мелочей зелёную резиночку, какими обычно в магазинах связывают пачки денег. Прикрыл стакан пакетиком, дважды затянув краешек его этой резинкой. Со стаканом в руке Влас перешёл в прихожую, поставил свою ношу на маленький столик, рядом с телефоном.

КРАСИВ, КАК АПОЛЛОН

     Над столиком висело зеркало необычайной красоты. Нет, оно было недорогое по стоимости, но мастер постарался, великолепно инкрустировав его красной посеребрённой медью. Увидев своё отражение в зеркале, Влас машинально схватил со столика маленькую чёрную расчёску и стал торопливо приглаживать свои взлохмаченные кудряшки. Что и говорить, он был красив, статен, как бог Аполлон. Да, девушки заглядывались на него и на улицах, и на работе, но Влас был не в меру стеснителен в обхождении с ними, поэтому знакомство не клеилось. В бытовом общении он, казалось, простоват, но на работе Власа ценили как умного, знающего специалиста. Зарплата его, правда, была невелика - о её повышении он не смел даже заикнуться, хотя работал после института уже пятый год. Зарплаты Власу хватало едва-едва, поэтому он частенько задумывался над тем, как же удаётся выживать его сотрудникам  и соседям, имеющим детей. Ведь дети, этот такой желанный стихийный ужас, уже с их самого рождения предполагали наличие на них довольно больших необходимых и не очень необходимых трат. Власу хотелось любить, хотелось жениться,  но все эти материальные проблемы пугали его настолько, что желание всякий раз куда-то быстро само собой испарялось, как вода в самый жаркий день, укатывалось, как по щелям ртутные шарики из сломанного градусника, улетало, как улетали осенние перелётные птицы. Власу оставались серые будни, скрашенные маленькими радостями в образах Кондрата и Фильки. Ещё конечно Влас любил читать книги и смотреть  политические передачи, так часто демонстрируемые теперь по телевидению. Книги он читал запоем, одну за другой. А передачи на ТВ, по его мнению, всё чаще стали походить на крикливое, надуманное шоу не вполне здоровых в плане психическом дуэлянтов, которые от диалога, от поливания друг друга бранными словами скоро переходили на поливание соком, водой или даже в ход пускали свои кулаки.
     Мягкий белый домашний халат был заменён на отлично отутюженные сероватые брюки в едва заметную чёрную полосочку. Торс Власа теперь украсил бледно-бирюзового цвета пуловер, из-под горловины которого выглядывал воротничок белоснежной рубахи. Из зеркала на Власа  глядел настоящий франт. Таким и хотелось видеть себя Власу. Он, любуясь своим отражением, удовлетворённо и даже весело мысленно пропел: «В своей одежде был педант и то, что мы назвали франт». В стёкла окон, как в комнатах, так и в маленькой кухоньке, вдруг громко и настойчиво застучался дождь. Крупные капли наперебой долбили, будто просились впустить их в жилище. На улице начался проливной дождь.                               
     - Как некстати, - глядя в зеркало сказал своему отражению Влас.  – Как этот дождь некстати.
     Влас снял с вешалки, прибитой к стене, длинный чёрный плащ. О, как ему нравилась эта вещь! Этот плащ Власу привёз из Америки друг. И стоил-то он всего ничего, но друг не стал брать от него денег, сказал, что это Власу подарок на день рождения. Друг его, Андрей, приторговывал привозимым товаром, называя свою эту незаконную торговлю бизнесом. Всех своих знакомых он просил называть себя не иначе как Андрэ. Власу не раз доводилось прикрывать на работе Андрэ, когда тот отлучался надолго по своим делам или задерживался по утрам и с обеда.   
      На вешалке Влас выбрал подходящую шляпу – их там было несколько. Он любил носить шляпы. На улице сам он млел при виде женщины в шляпе, считая, что красота женщины во многом зависит и от наличия на ней шляпы. Ему всегда хотелось быть брюнетом, а природа посмеялась, как ему казалось, над таким потаённым его желанием, сделав Власа на своё усмотрение златокудрым. Когда-то он хотел отрастить усы, но что это за усы – рыжие.
Покрыв голову фетровой шляпой, Влас достал с полки чёрный зонт. Не идти же в дождь без зонта. Нырнув ногами в ещё с вечера начищенные до блеска полуботинки, стоя в них на носочках, он стал озираться, ища глазами ложку для обуви. Его обувь была ещё достаточно новая, жёстко держала свою форму. Найдя ложку на столике за латунной статуэткой в виде золотой с широко раскрытой пастью рыбки, которая красовалась на гребне голубой волны, он помог себе закончить процедуру обувания. С полочки под столиком Влас взял небольшого размера тёмно-серый пакетик, положил в него стакан со своим утренним нектаром. Даже этот небольшой пакетик был великоват, стакан норовил завалиться набок. Затем он вышел на улицу.

СТРАННЫЙ ПОПУТЧИК

     Дождь немного утих, продолжая лишь слегка бусить. Парень посмотрел на небо: оно, вздутое медленно плывущими огромными разных оттенков серого цвета тучами, нависало над домами так низко, как бы грозя накрыть все эти дома, улицы, деревья. Двор был грязноват, полон кое-как припаркованными машинами, заскочившими на газоны, на тротуары и даже на детскую площадку. Снег повсюду уже растаял, обнажив скопившиеся на земле за долгую зиму завалы мусора, стекла, жестяных банок. Деревья были ещё голы, черны на вид. Птицы сегодня видимо тоже проспали или вовсе не хотели в такой мрачный день вылетать из своих укрытий. Дорога, по которой шёл Влас, представляла собой грязное месиво из воды, прошлогодних листьев и песка. Кроме того, большие и маленькие лужи были повсюду. Власу было жалко пачкать свои блестящие полуботинки, но обходить эти лужи и прослойки грязи не везде удавалось успешно.
     - Весна, однако. Как-то незаметно в этом году отзвенели весенние ручьи. Или не было вовсе их, звенящих ручьёв. Солнце не баловало нас своим вниманием. Скоро-скоро молодая трава упрячет всё это безобразие, а над нашими головами зашелестят, обдуваемые ветерком, молодые листочки…
     Влас обернулся, чтобы посмотреть, кто это, нагоняя его, говорит. Следом, слегка запыхавшись, шагал худощавый средних лет мужчина, с безумными, как показалось Власу, глазами. Поравнявшись с Буйловым, мужчина поприветствовал его:
     - Доброго здоровьичка, человек. 
     - Да и вам не хворать, - отозвался Влас лениво, перешагивая лужу.
     - Да-а! Погодка – дрянь. Иегова гневается, посылает страдания людям за грехи их. Вот от ослушания людей все эти и болезни, и войны… -  Мужичок говорил-говорил каким-то тихим  завораживающим голосом, вышагивая мелкими шажками, не отставая от Власа, и не пытаясь обогнать его. Власу не хотелось слушать некстати нарисовавшегося попутчика, он шёл и думал о чём-то своём. Мужичок, своим поведением очень похожий на паука, затягивающего в свою сеть муху, нёс околесицу, задавая при этом Власу вопросы. Влас не отвечал, да и не слушал, о чём так горячо вещает прохожий. А прохожий и не отчаивался, с удовольствием пространно отвечал сам на им же поставленные вопросы.
     - Ипполит Иннокентьевич Пластунов, пастор церкви,  – зачем-то представился он Власу.    
      Влас ничего не ответил, шёл широкими шагами, пытаясь оторваться от свалившегося на его голову спутника. « Вот же гемор, - подумал, Влас. – Привязался. И имя какое-то… Ипполит Иннокентьевич Пластунов. Я думал, таких имён уже и в природе не бывает».
     - Не соизволите ли взять от меня на память книжечку, дабы поближе ознакомиться с нашей доктриной? – приставал Пластунов, всучивая Власу приятного броского оформления тоненькие книжицы «Сторожевая башня» и «Пробудись!»
     - Да я не почитатель вашей секты. Я по другой части. Атеист, можно сказать, - пытался отказаться от подарка Влас. – Не захватила мой ум ваша секта. Многие указывали на неоригинальность доктрины свидетелей Иеговы. В иеговистском вероучении находятся заимствования доктринальных положений арианства, ереси фотиниан, Маркелла, Павла Самосатского, антитринитариев монархиан-динамистов, ереси евионитов, и в обрядовой практике - тетрадитов.
      - Тетрадитов? – схватив за рукава плаща и уставившись на Власа, удивлённо переспросил Пластунов.
     - Ну да, тетрадитов. То есть, четыренадесятников – повторил, объясняя, Влас. 
Но Пластунов всучил-таки книжки Власу.
     - И вовсе мы не секта, это ваше мнение напрочь ошибочно, - воспротивился иеговист. – Да, некоторые так считают.
      - Да, иеговисты - тоталитарная псевдохристианская секта. Рассел, Рутерфорд – с них всё началось ещё с последней трети позапрошлого века, как я знаю. С сорок второго года армагеддон обещал уже Натан Норр, затем в 77-м, как мне пока помнится, Фредерик Френц, уже конечно не обещавший точной даты прихода Армагеддона. Но ни он, ни его последователь с 92-го года Милтон Хеншель, ни мы с вами так и не дождались ожидаемого явления. Какова иеговистская концепция? А я Вам скажу. Иеговистская концепция сводится к следующему. Все христианские церкви и мирские власти в своей совокупности составляют современный языческий сатанинский Вавилон. Даже британская энциклопедия мировых религий определяет свидетелей Иеговы как приверженцев милленаристской секты. 
      - Но это не так, - воспрепятствовал поборник религии. - Это ошибка. Некоторые рассматривают нас, свидетелей Иеговы, как самостоятельную конфессию. И это, я считаю, правильно. Мы проводим свои собрания на законных основаниях во всех странах Европы, в США, Канаде, а также в Израиле, Иордании, на Кубе, в Нигерии, в Доминиканской республике, в Эквадоре, Чаде, Мексике, Танзании…
      - О-о, расползлись ваши щупальца по миру, - ехидно поддел иеговиста Влас. – В Эритрее вас не жалуют, судами терзают. Да и Россия неблагосклонна. Гоняют?   
     - Гоняют, - тяжело вздохнул иеговист, выражая на лице скорбь. В последнее время участились факты преследования. Конечно, ныне  не практикуют высылку братьев и сестёр в Сибирь, как это бывало раньше, когда, к примеру, операцией «Север» за двое суток первого-второго апреля тысяча девятьсот пятьдесят первого года тысячи свидетелей Иеговы и членов их семей вывезли в Сибирь. Но всё же… Были случаи, когда нас запрещали в России, да. И в Москве, и в Таганроге. В Москве братья и сёстры не согласились с решением, опротестовали его аж в Европейском суде по правам человека в Страсбурге. И он признал незаконным решение российского суда о роспуске общины в Москве и обязал Россию выплатить потерпевшим 70 тысяч евро. Вот и Роскомнадзор буйствует: признал публикации Общества Сторожевой башни экстремистской литературой, аннулировал выданное разрешение на распространение в России журналов.
     - О, так вы мне всучили запретную «чекистскую» литературу?! Под уголовное деяние мою голову подставляете, - артистично удивился Буйлов.
     - Какое же это деяние, - возмутился Пластунов. - Это миссионерство, благое дело, уверяю вас, молодой человек. Да, действительно, сейчас в России в отношении свидетелей Иеговы ведётся расследование девяти уголовных дел по излюбленной властями статье 282УК РФ. Но судите сами, какие действия мы направляем на возбуждение ненависти и вражды, а тем паче, на унижение достоинства человека? Плохи дела в городах, плохи. Вот хоть в Асбесте, в Ахтубинске, в Кемерово, в Таганроге, в Чебоксарах, в Челябинске, в Чите, в Салехарде, в Йошкар-Оле… Дело Каллистратова, старейшины из Горно-Алтайска, дважды опротестовывалось. Верхсуд Алтая постановил-таки прекратить уголовное дело против него - за отсутствием состава преступления,  и даже признал за ним право на реабилитацию. О, как!
     - Да, господин иеговист, тут Вы правы: Россия по отлову рисованных экстремистов впереди планеты всей. И не только иеговисты в печали. Граждане с альтернативными взглядами пополняют тюрьмы. С них взыскивают громадные штрафы, во много крат превышающие их зарплаты, не говоря уж о пенсиях. И это уже не шутки. В связи с применением российского антиэкстремистского законодательства не только свидетели Иеговы подвергаются гонениям.
     - О чём и речь, мил человек. Несмотря на то, что нас невозможно заподозрить в причастности к деятельности, наносящей ущерб безопасности государства и общества, это присовокупляют нам в актив. Доктрина свидетелей Иеговы может кому-то и не нравиться, - дело выбора. Но она не наносит ущерба миру и стабильности в обществе, в то время как преследования в отношении представителей этой организации наносят ущерб международно-правовому авторитету России – обрадовавшись поддержке, подхватил Ипполит Иннокентьевич. 
     Власу порядком наскучила эта беседа. Он стал подумывать, как бы избавиться от столь навязчивого собеседника. Он ускорил шаг, давая понять, что спешит. Но Пластунов бодро засеменил вслед, продолжая что-то объяснять Буйлову.   
     - Не соизволите ли выделить некоторую сумму на деятельность церкви, даже самую незначительную? Для Вас это сущие копейки, а нам помощь. Не хотите ли совершить благое дело во имя Господа нашего, Иеговы? – противно канючил Пластунов, едва успевая за Власом. Он постепенно завладел вниманием Власа, как стихийное бедствие завладевает своей территорией, а тот, спеша, наконец, отвязаться от приставучего  поборника церкви, шёл уже почти бегом, не разбирая дороги, наступая на лужи и промоины.
     Не в магазин Влас шёл, денег за ненадобностью не брал. Сунув руку в карман, обнаружил вчерашнюю сдачу от покупки – вдвое сложенную сторублёвую купюру. Поколебавшись, отдавать ли, достал её, отдал Пластунову. В безумных глазах агнца божьего загорелись искорки благодарности. Своими ледяными руками он схватил руку Власа, и стал нудливо-жалостливо желать удач, обещая вечную жизнь на том свете и освобождение от мук ада. Влас хотел заметить Пластунову, что его, Пластунова, вера вряд ли допускает вечную жизнь на том свете, но промолчал.
     Мимо идущих промчалась пышных форм бегунья, видимо желавшая посредством физкультуры обрести некогда подпорченную форму. Пластунов с интересом посмотрел ей вслед и, как ястреб, устремился за бегуньей, а Власу удалось, наконец, отвязаться от надоедливого преследователя. Буйлов, обернувшись, посмотрел на Пластунова. Тот, остановившись, смотрел на спортсменку, затем, поменяв направление, поспешил навстречу бегунье, одолевающей по периметру стадиона очередной свой круг. Буйлов перешёл дорогу, предназначенную для проезда спецавто, шагнул на уличный тротуар, свернул за угол здания, где уже рукой подать было до входа в его поликлинику.   

МНОГОГЛАВЫЙ, МНОГОХВОСТЫЙ

Поликлиника уже была открыта, народу в ней скопилось  – не протолкнуться. И в регистратуру, и в раздевалку тянулись длиннющие хвосты очередей. Хвосты двух очередей в раздевалку и трёх очередей в регистратуру ниспадали через фойе по лестнице к самому выходу, безнадёжно сплетаясь в один сплошной, будто змеиный клубок. Соблюсти очередь в такой заварухе было невозможно, поэтому у окошек регистраторов и раздевалки раньше оказывались те, кто смог, кому повезло, кто активно работал локтями, отталкивая претендентов посовестливее и послабее.
     Влас притормозил свой быстрый шаг на пороге поликлиники. Слегка запыхавшийся, он оглядел пространство, от удивления тихонечко запел знакомую ему песенку: «Теперь я знаю: у чертей полно идей. Коварством, хитростью свой опыт добывают…»
     - Придёт же в голову муть, - осёкся Влас и перестал напевать.
     Очередь походила на выползшего ниоткуда многоглавого многохвостого монстра. Он, этот монстр, был жив, шевелился, издавал пугающие звуки, бурлил эмоциями. В помещении оказалось настолько тесно, что скоро уже чувствовался недостаток здорового воздуха. Кто-то кричал, обличая кого-то в намерении проскочить к заветному окошку вне очереди, кто-то усиленно работал локтями, отчего вся похожая на студень масса этого монстра приходила в движение и начинала роптать.
     А вам приходилось утром сдавать анализ крови или отстаивать очередь на талон к врачу-специалисту? Да-да, всем знакомо. Верю, что каждый сталкивался с этой не в меру неприятной услугой здравоохранения. Влас протискивался в левое крыло, в лабораторию, где принимали анализы. О, это было совсем нелегко.
     По всему коридору разнеслось чьё-то визгливое требование: «Посадите его на скамейку, человеку плохо, дайте ему место». Людская масса зашевелилась, задвигалась, эхом заголосила. Влас обернулся. Краем глаза, между голов стоявших, увидел, как у регистратуры наверху слева двое мужчин, подхвативших под руки седого старика в серой вязаной шапке, рыжем замшевом пальто, склонившего свою голову на грудь, подвели и усадили на скамейку, которая была плотно приставлена к стене. Шапка съехала на глаза, но старик не поправил её, только дышал глубоко, отчего его плечи то приподнимались, то опускались. Руки его опирались о подлокотники, голова приклонилась к груди.
     Пробираясь сквозь толпу, Влас медленно продвигался в нужном направлении. Не странно ли, как раз вчера в новостях показали материал об очередях в поликлиниках. Напомнили также уже ранее показанный сюжет из одной московской детской поликлиники, в котором рассказывали, что «с середины августа десятки людей занимали очередь с пяти утра и раньше, чтобы пройти медосмотр к первому сентября. Иногда людям приходилось стоять по пять-шесть часов. Направлений врачи выдавали мало».               
     - Ничего в этой стране не меняется, - констатировал Влас, обведя взглядом скопившуюся массу людей.
     Протиснувшись сквозь толпу, не сворачивая к регистратуре, Влас добрался до лаборатории, встал в очередь к первому окошечку. Здесь дело шло довольно быстро: люди выставляли свои приношения, подавали лаборанту направления и отходили в сторону. Влас вытащил из пакета стаканчик, снял резиночку, выкинул влажный целлофан, служивший крышечкой, в большой тут же стоявший пластмассовый бак для мусора. Стакан поставил на стойку.
     - Хрусталя не нашлось, стеклом обошлось? – нето шутя, нето серьёзно в рифму спросила пожилая лаборантка. – Говорят же: посуда нужна специальная. Купите вон, в аптеке.
     Влас строго посмотрел на лаборантку, кивнул в сторону плотно заполненного людьми коридора. Он демонстративно положил перед ней своё направление и отошёл, ожидая, что лаборантка пронзит пространство зовом. Правда, вряд ли кто в висящем в воздухе гвалте услышал бы её. Влас обернулся, посмотрел – лаборантка переливала содержимое стакана в контейнер для сбора биоматериалов.
     - Ну вот, день не зря потерян – вздохнул он умиротворённо. – Приняли моё добро.
     Теперь ему надо было ещё сдать кровь. Крыло лаборатории плотно заполнено людьми, в нём находилось человек сто, не меньше. Некоторое время Влас искал конец очереди, неоднократно переспрашивая «кто последний». Кабинетов было несколько, живые людские очереди так же, как в регистратуре, переплетались между собой, создавая путаницу и неразбериху. Влас почесал затылок.
     - Это ж, сколько здесь стоять придётся! - артистично вопрошал он рядом стоящих.
Те, будто только этого и ждали, наперебой стали делиться своими впечатлениями об этом «бардаке». Больше всех кричали всякого калибра льготники. Это были и  инвалиды всех и всяческих войн, включая, наверное, даже битву на Чудском озере, были одутловатые прихрамывающие диабетики, были удручённые заботами худющие многодетные матери трёх и более детей и даже матери-героини с медалями на груди и материнскими книжками в руках. Тут же стояли и сидели чернобыльцы, просвеченные радиацией и щедро здесь несущие её в массы. Стоя в сторонке, ожидал своей очереди почётный донор, на груди которого в ряд красовались маленькие значки и значки побольше. Лицо донора было обиженным. Всякий из них доказывал перед другими своё первоочередное право, данное ему государством. Они спорили до драки, кто сильнее и круче льготен. Власу казалось, что их анализы и давление уже проступали на их лицах. Нестарый лысый мужичок, называвший себя ветераном войны, махая своей палкой, показывал диабетчице с карикатурно-объёмным седалищем, как он бил в окопе фрицев. В ответ на свои веерные движения ветеран получил упрёк, что воевал в Молдавии, как только что сам же и рассказывал, а не на фронте.
     - И никакой ты не ветеран! – сделала своё умозаключение диабетчица.


ОН ДЫШИТ. И МЫСЛИТ

     Скучно здесь точно не было. А у кого с речью и голосом сложилось не очень, те, исподтишка ли, демонстративно ли компенсировали завоевание места под солнцем локтями, тычками и даже плевками. Редкий рабочий, мающийся радикулитом или грыжей, чувствовал бы себя здесь не в своей тарелке. Но разговоры, заметил Влас, народ здесь вёл нешуточные. Затесавшийся в эту дышащую смрадом недовольства и невостребованной удали массу долговязый студент, слегка покашливая, испуганно озирался по сторонам. Молодой интеллигент, оттесняемый толпой, пытался поделиться своим зарубежным опытом посещения идентичного заведения, рассказывал окружающим:
     - Бывал я в Израиле - как на другой планете. Заходишь там, в просторный зал, вставляешь карточку в автомат-регистратор, удобно присаживаешься и ждёшь. Приятный женский голос объявляет твой номер и на мониторе дублируют. Всё! Никаких льгот, да и зачем, всё по номеру талона, чётко и быстро в течении максимум 15 минут. Качество жизни!
     - У нас такие штуки тоже кое-где уже вводят. До поликлиники просто не дошло ещё, - отозвалась невысокая женщина средних лет,  в шляпке с крашеным пёрышком, из-под которой по выглядывающим тёмным волоскам угадывалась короткая стрижка.
     - А хрен они будут заботиться о больных, - обидчиво возразил стоявший в уголочке у стены и до сих пор молчавший дед. Он, прихрамывая, переминался с ноги на ногу. 
     - Эскулапам  тоже немало достаётся – заступился за врачей невысокий щуплый мужчина.  Щеку его, ближе к переносице, оседлал созревающий  фурункул.
     - Сходил я за направлениями на анализы. К терапевту не попасть, попал через заведующую. Жаль врачей мне. И почему они должны сами работать с компьютером, почему им надо так много писать, будто писателям. С пациентом некогда работать. Я помню времена, когда доктор успевала и послушать, и давление измерить, и живот пропальпировать. Ещё и поговорить успевала, советы дельные дать. Я спрашиваю: куда всё это делось, где оно?! Только я чётко знаю, врачи здесь ни причём!» - не обращаясь ни к кому конкретно, возмущался седовласый морщинистый дед.
     - Слава богу, аллаху, кришне, кому угодно, что я болею раз в тридцать лет, потому что идти к докторам – это просто как вылить на себя ушат помоев за их несчастную докторскую судьбу, - активно поддержал деда мужичок в косоворотке, похожий на татарина.
В этот странный стихийный полилог включилась пожилая женщина с всклокоченной пепельного цвета причёской и чёрными мешками под глазами. Она неприлично громко выговаривала:
     - А не пойти ли этим глубокоуважаемым докторам нахрен. Каждый раз, когда я прихожу решать свою проблему, причём часто даже платя свои деньги, на меня смотрят, как на г…, типа «что ж ты, ущербная, довела себя до такого состояния».
     - Да, да, вы сначала сами научитесь нормально относиться к пациентам, которые перед вами не выделываются, пытаются решить свою проблему, а уж потом начинайте свои причитания, - с раздражением затараторила молодая грудастая, с бесформенной фигурой и блеклым цветом лица женщина. Она была столь полна, что многие оглянувшиеся на её голос с интересом разглядывали теперь её. Женщина была одета в безразмерный выцветший свитер и широкие серые брюки. Лицо её лоснилось жиром. Жиденькие склеившиеся неаккуратными прядями волосы были неприбраны и придавали женщине ещё более неряшливый вид.    
     - В регистратуре все угрюмые сидят вечно, в кабинетах все, б…ть, как  на призывном пункте, - подхватил тему худощавый моложавый старичок. – Или я вам деньги даю за то, чтобы вы мне рассказывали, как я себя запустил и какой я из-за этого мудак? Я вам вот что скажу, всем, кто со мной солидарен: ничего у нас никогда не поменяется, пока взаимного уважения не будет. За всю долгую жизнь встречал только одного адекватного нормального доброго доктора. Но он меня плохо вылечил – забыл второй нерв удалить из зуба. Забыл, понимаете, а деньги взять не забыл. Кирюхин, - говорит – вы сначала в кассе оплатите, а уж потом к нам.
     - Вы, Кирюхин, ну не надо же здесь матом, - раздражённо завизжала молодая особа, стоявшая в углу, прижавшись к стенке и держась за правый бок, отчитывая худощавого старичка. - С одной стороны, врачей можно понять. Условия в государственных  больницах отвратительны: там и нагрузки такие, что работать просто невозможно, и нет нормальных эффективных лекарств, и столько теперь всё возрастающих безумных требований к бумагам, что выть хочется, и зарплата, которой лишь на проезд едва хватает. Все это, правда, создает такие условия, что действительно зачастую нет выхода, кроме как увольнение, чтобы не потерять остатки уважения к себе и к своему делу. С другой стороны, претензии к пациентам мне не кажутся оправданными. Да, неадеквата бывает много. Но он проявляется только тогда, когда пациент сам оказывается в таких же чудовищных условиях, когда один вдрызг измученный врач на 1200 коек, когда бытовые условия мерзотны, когда младший и средний персонал безудержно хамит… А еще ведь у пациента что-то болит, порой нестерпимо, и реально его история может закончится печально. Так вот, когда пациент оказывается в такой ситуации - наивно и не очень разумно ожидать от него понимающего, бережного и уважительного отношения к врачу. Нет, я знаю, что есть люди, которые даже в таких условиях на это способны, и им мой большой респект. Но тех, кто на это в такой ситуации неспособен - понимаю прекрасно. И поэтому досада, которую медики выливают на пациентов, мне кажется, с одной стороны, не очень справедливой, а с другой - направленной не по адресу, потому что и врачи, и пациенты становятся заложниками безумной организации медпомощи, в которой человеческий облик почти никому сохранить невозможно. Поэтому многие врачи уходят из государственных больниц и многие из них уже никогда туда не вернутся.
     - Как пациент дико поддерживаю – вступил в разговор весёлый мужчина лет тридцати. – ОМС надо уничтожить. Пациенты в равной степени страдают от этого пиз…ца.
    - Здоровый человек - это прямая прибыль государству и работодателю, а драть деньги за то, что ты болен - значит способствовать замкнутому кругу: "болеешь - теряешь работу; нет денег - нет лечения; нет работы - нет денег на лечение; ещё больше заболеваешь - до хрони какой-нибудь. А больных не берут на работу". Это глупо. Просто надо по мозгам людям стучать, что "врач всегда прав" а он, больной, тут не клиент, а пациент, что есть две большие разницы. Ну и, конечно же, дать врачам рычаги влияния на пациентов. В 90-ые годы всей стране на мозги накапали "либеральными ценностями" - массово, всем сразу, эффективно – значит, реально можно привить людям нужную культуру. Вот этим и надо заниматься, а не "ОМС разрушать". Вроде умный человек, а глупости не избежать никому, когда не о своём профессиональном думаешь, - назидательно вступился за ОМС Кирюхин, глядя на этого весёлого мужчину лет тридцати.
     - Да не говори, ваще – блудливо ухмыляясь, нудил 13плохонько одетый худой смуглый мужичок. - Пререкания с лечащим врачом, и вообще с любым медиком при исполнении, надо приравнивать к сопротивлению аресту полицией с ровно одинаковыми последствиями. Не хочешь лечиться, хочешь конфеты при сахаре кушать, знаешь лучше, что тебе надо колоть и куда – на*ер и лечись, ушлёпок, дома: уринотерапией. И вообще - надо чтобы медиков кормили как на убой, гоняли до полусмерти, и чтоб отдыхали они, пока не взвоют от безделья - т.е. хорошо платить, серьёзно с них спрашивать, да не пациентам! И вообще, всё по-серьёзному - и ответственность, и вознаграждение за неё, естественно. Но вот в бизнес здравоохранение превращать - тупо.
     -  Научились, сцуко, врачам вопросы задавать и заботиться о собственном здоровье, - снова заговорил весёлый мужчина лет тридцати. - Ага, так научились о здоровье заботиться, аж оторопь берет - то мочи с гомеопатией нахлебаются, то от прививок детей прячут, то веганами себя объявляют.
     - Ага, правильно. Пациенты в этой системе - вообще лишние. Давайте их ликвидируем, чтобы не возникали, а деньги будем врачам просто так платить. А, не... они же тогда заскучают. Во! Давайте им пациентов по разнарядке для опытов поставлять! Ну, для научных экспериментов. И чтобы они не возникали и претензий никаких не имели, их здоровье и жизнь - ваще не их собачье дело, - размахивая руками, опять ехидно процедил сквозь зубы плохонько одетый худой смуглый мужичок.
     - Пока у врачей в головах будет подобный вот патернализм и хамство - им не надо много платить, - продолжил выкладывать свои воззрения весёлый мужчина лет тридцати. Им вообще платить не надо, нет смысла. И, кстати, сравнение медиков с полицейскими – не случайно.  Ещё не разрушилась система, которая поддерживала какую-то карательную и контролирующую функцию врача. Во главе угла до сих пор не уважение к профессиональным заслугам и профессии вообще, а всё тот же трепет перед властью. Всё то же пресмыкание перед системой, в которой можно было реализовать свою власть, унижать страдающих и испуганных людей - и не нести никакой ответственности за свои действия. Ни в сфере взаимоотношений - пациентов можно унижать, оскорблять, пугать - и ничего не будет, ни в сфере профессиональной. Раз врач всегда прав, а сообщество любой косяк покроет - можно не нести ответственности за своё лечение. Ах, какая же жалость, что эта система рушится, врачи плачут, бедненькие, не о качестве собственного образования, не об отставании отечественной медицины, не о том, что государство сократило бюджетные расходы. А о том грустят, что пациентов теперь унижать нельзя, потому что они на хамство смеют теперь отвечать хамством. И виноваты, конечно же, во всём они - и в распределении бюджетных расходов в том числе. Культура им нужная не привита, понимаете ли. Научились, сцуко, врачам вопросы задавать и заботиться о собственном здоровье!
     - Вы полагаете, в тоталитарном обществе, где принята карающая медицина, и врач ощущает себя богом, а не работником сферы услуг - люди "народными средствами" не лечатся? – вновь заговорил невысокий щуплый мужчина. - Этого перед товарищем чекистом не чувствуешь. А перед пациентами - очень даже. В этом и проблема тоталитарных систем: насилие воспроизводится на всех уровнях. И травмируют люди друг друга дальше сами - без помощи КГБ, ФСБ и подобных карающих систем. Если человеку удаётся в такой системе сохранить самоуважение и разум - он способен признать, что дело - в системе, а не в людях. А если не удаётся – виновными становятся у пациентов - врачи, у врачей - пациенты. Сплошное обличение друг друга в грехах к всеобщему миру не приводит.
     - В тоталитарном обществе идет массовая пропаганда науки во всех слоях населения, плюс высмеивание народных средств. Если вы жили в СССР, то могли это наблюдать лично. А общества, где принята "карающая медицина" я вообще не знаю – ответил ему молодой интеллигент.
     -   А тебе-то откуда знать про методы СССР? – недовольно спросил седовласый дед, подозрительно глядя на молодого интеллигента, но тот не ответил деду. 
     - Гражданин сам должен платить налоги, а не работодатель за него перечислять в бюджет деньги, которые гражданин не успел подержать в руках. Тогда гражданин будет спрашивать: «Где деньги, Зин?» Сам и полностью должен оплачивать своё лечение. Тогда он начнёт беречь своё здоровье. Сам и почти всегда, за редким исключением, - захожя уже в кабинет, с важным видом и знанием дела произнёс пожилой интеллигентного вида мужчина, явно какой-то начальник. Народ на него зашикал, мол, заходи уже, не задерживай очередь.
     - Полностью сам человек должен оплачивать образование, своё и своих детей. Тогда он перестанет считать, что ему кто-то что-то должен, - продолжил перечислять ориентиры счастливой жизни бородатый нерусского вида парень, которого рядом стоящий друг называл Арсик.
     - Система грантов, поддержка талантливых людей должна быть – дополнила сумбурную речь Арсика симпатичная измождённого вида девушка в роговых очках.
     - Отличное замечание про самоличную уплату налогов и распоряжение своими деньгами. В этом если не вся, то очень важная суть. Особенно в деле потре****ского отношения к жизни. И к чужой жизни, и к труду. Скрытые налоги у нас в России составляют от четверти до шестидесяти процентов. А поддержка талантов у нас начинается за границей – поддержал Арсика его похожий на геолога друг Дрей, который на вид был вдвое старше Арсика..
     - Народ не против платить налоги, если есть чем. Наши российские зарплаты в большинстве своём тянут лишь на унизительное пособие. Как, впрочем, и у врачей, которые вынуждены покидать госучреждения и идти в коммерцию.  А цены в частной медицине весьма кусачие. Зато зарплаты приличные. Что же ещё остаётся людям? Особенно пенсионерам… -  перекрикивая говорящих, парировал пожилой грузный мужчина, сидящий на скамье поодаль.
     - К особо популярным и ценным частным врачам бывает сложно пациентам попасть и за деньги – возражал высокий приятный темноволосый мужчина в очках «Нигура». 
     - А вот скандальные пациенты всегда и везде будут скандалить. А уж за деньги выпьют всю кровь, без остатка – нервно парировала упитанная блондинка неопределённого возраста, лоб которой был перевязан бинтом.
     - Интересно послушать, как вы лично находите к хаму подход: посредством уговоров и целования в одно всеми нелюбимое место? – спросил упитанную блондинку Дрей.   
     - Мне кажется, что здесь по большей части можно вести речь о профессиональном и социальном выгорании! – аккуратно поправив очки, вновь заговорил приятный темноволосый мужчина. - Я, как человек, заставший и ту и эту "эпохи", могу с уверенностью утверждать, что платная медицина не воспитательный процесс: она не сделает хама покладистым, а жулика честным!
     - Сам отработал педагогом 10 лет и ушёл из профессии, - махнув рукой, сказал высокий приятный темноволосый мужчина в очках «Нигура». - Как только один раз повысил голос на ребенка. Ну, не виноват же он, что не понимает, а у меня кризисом 90-х придавило семью с финансовой стороны. А вкусив сполна прелести сегодняшней платной медицины, я не пришёл в восторг! В совке лечили куда лучше! И, что самое интересное, - вылечивали!  Теперь приходишь на прием к врачу (не важно, к какому!) и слышишь один и тот же диагноз: "что вы хотите - возраст...". Я думаю, что было бы правильно, если бы врач мог честно сказать пациенту: не знаю что у вас, сходите к другому специалисту. Но нет, не бывать этому! Денежки к другому "убегут"... Вот поэтому мы так и живем! Сколько вы тратите денег это ваше личное дело. И это хорошо, что знаете, сколько и за что платите. Прямая корреляция дохода врача и успешности лечения его больных не всегда имеет место быть. Невозможно за деньги сейчас получить то, что должно было быть выучено много лет назад и подкреплено личным опытом. За деньги вы можете купить только "уровень участия", начиная от улыбки врача и заканчивая продолжительностью его приёма. 12 минут на осмотр в государственной поликлинике и 30 минут в частной это, как говорят, две большие разницы.  И что это тоже может повлиять на выздоровление, думаю, очевидно.
     - Хрень полная. Или толстая, кому как нравится, - опять встрял в разговор весёлый мужчина лет тридцати. -  Больные пенсионеры - "больные" везде, в т.ч. и на голову больные. Это издержки возраста и груз "приобретений" за годы жизни в совке и в нынешних платных клиниках. Ай-ай-ай, полубезумная бабка эскулапу не сказала "спасибо"! Совковость в мозгах не вытравливается сама собой, для этого нужны годы и соответствующие условия. Практики "сажать на кол" врача-тупицу нет ни на житейском уровне, ни на уровне госполитики. У америкосов половина платных объявлений в СМИ - это объявления типа "вы только что из больницы? Идите к нам, мы поможем вернуть затраты на лечение и не только". И ведь возвращают через суды, и лицензии у медиков отнимают. А что имеем мы? Обожжёного мальчика Матвея и общественное движение "Не прости, Матвей!"? И это всё? Где ликвидация той «медконовальни», в которой изуродовали этого малыша? Где значительная компенсация за причиненный ущерб? Где, наконец, посадки? Нет этого! И еще нескоро будет. А пока совет один: "Будьте здоровы и живите богато". А вопли бюджетников пропускайте мимо ушей - это они дают максимальную поддержку того дерьма, на которое сами же и жалуются. Супер!
     - Теперь нужно сходить покаяться и проклясть медицину, колдуна Парацельса – горячо поспешил выразить своё мнение Дрей.
     - Да не говори, ваще, - будто во хмелю, запинаясь, посмеиваясь, поддержал Дрея плохонько одетый худой смуглый мужичок. - Пререкания с лечащим врачом, и вообще медиком при исполнении, надо приравнивать к сопротивлению аресту полицией с ровно одинаковыми последствиями. Не хочешь лечиться, хочешь конфетки при сахаре кушать, знаешь лучше, что тебе надо колоть и куда – на*ер и лечись дома уринотерапией, ушлёпок. И вообще - надо чтобы медиков "кормили как на убой, гоняли до полусмерти и чтоб отдыхали пока не взвоют от безделья" - т.е. хорошо платили, серьёзно с них спрашивали (и отнюдь не пациенты!) и вообще всё по серьёзному - и ответственность, и вознаграждение за неё, естественно.
     - Вы как-то определитесь уже, чего хотите - взаимного уважения или пошли все в *опу… а то вас прям пополам вижу от такой неопределённости разрывает. Да, вот это: видеть себя господином, а кругом, чтоб холопы коленопреклоненные подобострастно в глаза заглядывали, - это прям отличительная черта (или голубая мечта?) российского обывателя. Откуда ж такое тянется, с крепостничества что ли? Похоже на представление раба о том, как должен себя вести господин, в попытке подражать последнему. Мне так, любого с такими барскими замашками хочется впечатать в землю по самую маковку. Ишь, барин сраный нашелся! Причем чем мельче и бесполезнее душонка, тем большим пупом себя мнит.  Отношение к врачам и учителям - это уже вишенка на торте быдлячества. Шпынять таких надо за любое неуважение к чужому труду и доброте. Сама обязательно гоняю, если вижу. И тех, кто мусорит, и тех, кто хамит продавцам, и тех кто неуважительно отзывается о врачах и учителях, и тех кто портит благоустройство в городе. Этого много везде и оно идет в комплексе. – Закончив свою речь, средних лет пышного простецкого вида блондинка глубоко выдохнула, достала из сумочки платок, вытерла со лба пот.
      - Катя Скулова, твоя очередь, - зычным голосом обратилась к ней её подруга.
     Блондинка встала, энергично расталкивая локтями стоявших, направилась к кабинету, из которого только что вышел мужчина, придерживая свой полусогнутый локоть. Её подруга, приятная шатенка, села на освободившееся место и заговорила, конкретно ни к кому не обращаясь: 
     - Крик души вполне понятен. Да, конечно, зачастую и пациенты неприятны, и условия не очень-то. Но ведь пациентов тоже потихоньку приучают уважать себя, поэтому они научаются требовать и койку поудобнее, и отношение повнимательнее. Это вообще-то нормально. А попрекать бабушку или даже мерзкую старуху за дебильную и никому неинтересную историю - ну, во-первых, глупо, потому что она ста-ра-я, а во-вторых, сами-то никогда никому дебильных историй никто не рассказывали? Например, автослесарю про свои первые Жигули, или незнакомому мотоциклисту про «УРАЛ» своего дедушки и т.п.? Думаете, им все это интересно было? Я не знаю, человеческая ли это природа или отсутствие навыка сдерживать свой словесный понос, но это совсем не потому, что пациенты плохие... Это ведь они пациентами - в больнице. А так, вполне себе обычные люди вокруг нас. Да в общем-то, это ж мы с вами...Тут можно много обсуждать. И чего?
Система останется системой, раз ее никто не меняет, а люди останутся такими, какие они есть. И пока человек в этой системе как доктор, ему плохо как доктору, а когда он в ней как пациент - ему плохо как пациенту. Раз других вариантов нет – терпи: и как доктор, и как пациент. Не можешь терпеть - уходи. Ушел? Так чего теперь орать-то? И вообще, впустую чего орать-то? Я вообще не очень поддерживаю такую позицию: сбежать и не видеть, не слышать. Да, кстати, врач может уйти. А пациенту деваться-то в общем некуда...
     - В последние годы, в последние полгода особенно, по зомбоящику в России развернулась масштабная пропаганда ненависти. Не против врачей, конечно, но градус озлобления в обществе она повышает – энергично размахивая руками, поставленным ораторски  голосом поддержала приятную шатенку и пыталась внести свою лепту в дело просвещения ожидавших очереди суховатая, слегка сгорбленная старушка, явно бывшая заядлая общественница. - Психолог Петрановская в своей статье « Война против всех» назвала ситуацию «информационным изнасилованием» и отметила, что «телевизор лучше не слышать даже краем уха. Там на ток-шоу оппоненты орут друг на друга или все хором орут на каких-то испуганных людей. В семейных сериалах жёны стервозными голосами выносят мозг мужьям, а в «пацанских» сериалах герои выясняют, кто кого недостаточно уважает. Но уж если в телевизоре начинают шутки шутить, - гаси, как говорится, свет. И это всё происходит между обещаниями засыпать мир ядерным пеплом и сжечь Киев напалмом».
     - Удивляетесь результатам и разнице со странами, где можно прожить месяц и не отметить ни одного акта агрессии вокруг себя? – перебил поставленную речь старушки человек, похожий видом на «ботаника», назвавшийся Максимом Пейро. - Дело, очевидно, именно в этом, а не в бесплатности медицины.
      Продолжила спонтанно назревшую дискуссию ухоженная женщина с румянцем-бабочкой на лице, показавшая сидящим рядом с ней занудой.
     - Все хотят достойных зарплат, бесспорно – наставительно объясняла Яна Четверикова. - Но дискутирующие здесь граждане убивают своей наглой простотой. За три года невозможно стать хорошим врачом, но награду за свой, можно сказать не очень квалифицированный труд врач желает высокую. Люди – и наглые, и неблагодарные независимо от платности услуг, - они просто люди. А если нет терпимости, желания помочь, то тогда что ты делаешь в медицине? Иди в парикмахеры – деньги платят, не хамят, на стрижку не опаздывают, правда, при условии, что ты – хороший мастер. Медицина должна быть бесплатной, но качественной. И именно для этого медики должны получать высокую зарплату, ибо голодный доктор – плохой доктор. И об этом должно заботиться государство. "Мохнаторукие гады", я люблю Вас! Спасибо, что Вы есть. Вы не даёте мне расслабиться и наслаждаться счастьем жить.
Яне возразил её приятель Вениамин  Вольф:
     - До этих трёх лет, дорогуша Яна, было девять лет обучения: шесть лет в институте, плюс один год интернатуры, плюс, видимо, два года ординатуры. За это время в Великобритании, к примеру, можно стать гэпом. И не все мохнаторуки, к счастью.
     - Это профтех, ГПТУшку что ли закончить? – иронично-наивно, но с любопытством  спросил юркий прыщавый долговязый подросток, похожий своим видом на ПТУшника, образ которого он пытался сейчас срисовать окружающим.
     - Нет, юноша. Гэпом ещё называют аббревиатуру из двух английских букв: G и P.  GP в России это врач общей практики, терапевт, - глубокомысленно глядя на него, уточнил Вениамин  Вольф  и продолжил: – обучение на кардиохирурга, к примеру,  займёт больше времени. Труд является квалифицированным даже после медицинского училища, как труд медсестры, так и фельдшера. Неквалифицированный труд – это уборщицы, которые теперь могут получать в России больше, чем самый квалифицированный врач. В этом заложена несправедливость. Да, медицина должна быть бесплатной, и она в Российской Федерации бесплатна. Президент же сказал в Обращении к Федеральному собранию, что у нас всё хорошо. Если мы промолчали, а хуже того, приняли его слова на ура, значит, у нас всё хорошо, нам хорошо и нам следует смириться.
     Не успел Вениамин Вольф договорить, как сразу несколько недовольных и взбудораженных граждан хором вступили в дискуссию, прерывая друг друга, перекрикивая, а то и одномоментно, не слушая друг друга, старались выразить свои мнения. Более ли менее стройная дискуссия совсем расстроилась, перейдя в стихийное несанкционированное собрание. В этом диссонирующем хоре уже трудно было уловить смысл сказанного, стоял гул, разнокалиберный мат, в воздух стрелами летели проклятия, звучали требования доказательств и утверждения о том, что доказательства представлены или всем известны...
     Наконец был выпущен пар скопившегося возмущения, волнение толпы стало затихать.
     «Броуновское» движение людей не прекращалось, как не прекращалось и движение их мыслей. Двери кабинетов периодически открывались, над ними время от времени мигали лампочки, кто-то выходил, кто-то входил…
     Антон Кушнерик, - так было написано на его направлении, которое он держал в руке, - нестарый ещё мужчина, уступил своё место переминающейся с ноги на ногу бледного вида интеллигентной женщине лет под тридцать. Он громко подозвал её манящими движениями пальцев руки, указывая на освобождённое им место. Женщина подошла, благодарно кивнула Кушнерику, говоря негромко:
     - Та же ерунда, только дизайнер – архитектор – ушёл в прикладную тему, подальше от людей, поближе к роботам.
     Антон Кушнерик не понял смысла её слов,  однако на её высказывание среагировал старичок, сидевший рядом, в поношенном, но приличном на вид твидовом костюме.  Его реденькие волосики были аккуратно зачёсаны назад. Воловьим взглядом осматривающий людей, он проговорил:
     - Вообще-то каждый, кто работает с людьми в любой сфере, сталкивается с неадекватом. Это неизбежно. Устраивать истерику по этому поводу – полный непрофессионализм. Но, главное, за последние пятнадцать лет видел только двух врачей, которые были готовы и могли реально лечить, пусть даже за деньги. Девяносто процентов просто вымогали деньги, причём очень примитивными способами, и имитировали лечение. Неприятно, когда обманывает и разводит торговец или таксист. Когда же это делает врач, якобы врач, то это омерзительно. Так что презрение и ненависть врачебной корпорацией заслужены честно. А в целом нет, наверное, ни одной корпорации сегодня, которая не получала бы свою долю презрения и ненависти. Оттого, что мы все грубим друг другу, как только умеем. А умеем плохо. Каждый старается дать минимум или вовсе ничего не дать, а взять максимум. Больше ничего не придумали.
     Женщина уточнила у старичка, как к нему можно обращаться. Старичок представился. Она в ответ назвалась Рудиной Светой и продолжила:
     - Насчёт нигде, - вряд ли, Алексей Ерастович. – Чиновники, полицейские, управленцы, политики ненависти и презрения получают в разы больше, чем трудовой люд. 
Алексей Ерастович продолжил излагать свои воззрения:
     - Профессии же вровень идти не могут в принципе, в силу разных социальных последствий деятельности. И чем значимее эти последствия, тем больше будет негатив в случае тоже неизбежного расхождения между идеалом и реальностью. Ну и плюс к этому, культурой были заданы слишком завышенные уровни идеала, - Айболиты и дяди Стёпы. Плюс врач, как массовая профессия, достаточно молодое явление, всего век. Социальные требования ещё не сбалансировались и болтаются от крайнего позитива к крайнему негативу. Плюс ещё куча нюансов.
      Долго молчавший Влас, уставший от бурления людской массы и затянувшегося ожидания в очереди,  желая привлечь к себе внимание этой интеллигентной женщины, тоже вступил разговор:
     - Медики такой же слепок общества, как и любая другая массовая профессия, и в принципе этот слепок не может отличаться от общества в целом. Так что, негатив тут не столько общества к медику, сколько общества к самому себе. Ничего не поделаешь. Пока общество не изменится в более позитивную сторону, так и будет. Причём, так будет у всех.
     Молчавший до этого времени дедок Фёдор, стоял, притулившись к стене рядом с процедурным кабинетом, не выдержал и добавил:
     - На самом деле мы все друг к другу относимся как к обслуживающему персоналу. Всё зависит от того, кто ты сегодня, в какой ситуации и в ком нуждаешься. Врач с такой позицией - не врач, а человек с дипломом врача, не более.
     Дедок ещё хотел что-то сказать, но дверь открылась, и он юркнул в неё, обрадовавшись, что очередь перед ним, наконец, исчерпала себя.   
     Вместо дедка в разговор вступил грузный лысый мужчина лет пятидесяти. Сопровождавшая его, такая же грузная с виду, но на деле очень даже юркая женщина, жена, теперь сидевшая подле, называла мужчину странно и ласково «Ктобик». Он сидел, развалившись, между ног держал трость. Голосом тихим, но чистым Ктобик произнёс:
     - Врачи желают лечить за деньги? Пожалуйста. Но одно условие: именно лечить, а не вылечивать. Не халтурить, не мошенничать. Ведь много среди врачей мошенников, бездарей. А если вы, докторишки, будете получать с нас деньги и не вылечите, то будете платить уже свои денежки нам, пациентам, за невыполнение договора и за нанесённый моральный ущерб, за причинённый вред. Вы готовы платить, докторишки?
     Вопрос повис в воздухе, но некоторых он поверг в смущение. Что, мол, он спрашивает нас, когда мы вовсе не доктора. Некоторых смутило фамильярно-уничижительное обращение «докторишки».
      - Любое лечение стоит денег, и ничего бесплатно-бюджетного в этом мире нет – вступил вновь в разговор Влас. – Лечение не всегда заканчивается излечением. И нет смысла путать это с халтурой, не следует называть мошенничеством. Мошенников и бездарей полно везде. Нужен хороший врач – ищите и обрящете. Насчёт морального и прочего вреда – тут нужна нормальная система ОМС со страхованием, как больного, так и врача, и медицинских организаций. А  её отвергают. Ну и оскорбления вам не очень помогут в общении с врачом и, очень даже может быть, в последующем излечении.
     - Я правильно понимаю то, что обсуждение склоняется к мысли, что лечиться должен только тот, кто будет за это платить? Тогда как быть пенсионерам? Или это уже абсолютно другая история, не требующая пояснения? К примеру, человек получил травму (сломал ногу, руку, не важно), платный прием травматолога стоит полторы тысячи. Плюс, в среднем, шестьсот-девятьсот рублей надо выложить за снимки. В зависимости от серьезности перелома снимок нужно делать каждые пять-десять дней. И это еще, дай бог, чтоб обошлось без операции. Про стоимость лечения с операцией надо говорить отдельно. Каждый прием травматолога будет стоить полторы тысячи, отсчитывать их придётся каждую неделю. Там ещё и физиотерапия не попросит себя долго ждать. Думаю, высчитывать итоговую сумму даже нет смысла, ведь она уже выше средней пенсии. А это, всего-то, была непланируемая травма, которая может произойти с кем угодно, и когда угодно. Каждый сам, по своему достатку, должен быть вправе выбирать, бесплатная это будет медицина, с очередями, нервотрёпкой  и другими обстоятельствами, либо за деньги, но более лояльная для самого пациента, – с обидой в голосе объясняла присутствующим жена Ктобика.
     В дискуссию снова встрял Ктобик, парируя своим оппонентам:
     - Для возмещения вреда морального и вреда здоровью есть много инструментов, например, решение суда или приговор по уголовному делу. Если слово «докторишки» воспринимается как оскорбление, то пора посетить психиатра на предмет мании величия.
     - А вот интересно: в мединститут топикстартера загоняли дубиной или обманом завлекли? Типа, как на пиратский корабль – очнулся, а обратного пути нет? – поинтересовался сгорбленный аккуратный средних лет мужчина. - Вот, честное слово, хорошо. Хорошо, что эдакое вот рефлексирующее… эмм… существо уходит из больницы. И знаете, что? Мне почему-то кажется, что ни в частной практике, ни в клинических исследованиях оно себя не найдёт. Нет, я не злобствую. Такие никогда не бывают довольны и успешны. Место неблагодарных божьих одуванчиков займут неблагодарные заказчики, клиенты, коллеги, чиновники, банкиры… Все, кого этот, с позволения сказать, доктор будет встречать на пути.
     Тут буквально взорвался Алексей Ерастович:
     - Называть человека «рефлексирущим существом» и тут же от этого отказаться, спрятавшись под «я не злобствую»!  Будьте последовательны и если решили не считать человека человеком – не надо. И жалко, что наличие рефлексии не входит в состав вашего «доктора». Ну и далее найдёт он себя в других профессиях или не найдёт – этого мы не знаем.
     - Проблемы медицины решатся тогда, когда врачи перестанут изучать, почему больные болеют, и начнут изучать, почему здоровые здоровы – пытался погасить Влас разгорающийся спор двух не в меру распалившихся мужчин.   
      - Лев Николаевич Толстой говорил: «Каждая несчастная семья несчастна по-своему, а все счастливые семьи счастливы одинаково». К чему я вспомнила эту не в меру затасканную фразу? А вот к чему. Так же и со здоровьем: оно одно. А болезней столько, сколько больных. Каждый, известно, по-своему с ума сходит. И классифицировать эти болячки – занятие пустое и неблагодарное, - с серьёзным видом знатока констатировала интеллигентного вида старушка лет восьмидесяти, не меньше. 
     Повернувшись к людям, Антон, молодой парнишка с потрёпанной временем тростью громко продолжил прерванную дискуссию:
     - Никто никому ничего не должен. Но если человек желает видеть прогресс в его деле, то нужно менять вектор усилий. Иначе люди сами придут к здоровому образу жизни, без помощи врачей, а врачи окажутся не при делах.
     - Никто никому ничего не должен? – переспросил Дрей. - Отлично! Всегда были врач, больной и болезнь. И если больной кладёт на своё здоровье большущий орган и делает врача виноватым, то результат лечения настолько же предсказуем, насколько печален. Ну и если люди перестанут болеть - это хорошо, и мне всё равно, по какой причине. 
      - А на что тогда профессия врача, если люди сами будут выздоравливать "всё равно по какой причине"? – возразил ему Антон. - Или меняйте род деятельности, или несите свой крест до конца, повышая свой профессионализм и умение находить общий язык с пациентами.
     - "Нести свой крест" - не значит вытирать пятую точку хамам и сносить оскорбления от них же... не желайте другим того, что не хотели бы себе, - уточнил Дрей.
     - Полагаете, если пациенты будут платить деньги сами, то сразу же все врачи будут в шоколаде? Этого не произойдёт. Неважно, как будут оплачивать лечение пациенты, напрямую, или опосредованно, через страховые. Все люди разные, и ко всем нужен подход. Кто-то хамит, кто дарит шоколадку из заднего прохода, то есть, кармана. Кто-то дарит цветы, кто-то конфеты. Сам видел табличку на ординаторской: цветы и конфеты не пьём.
Лично моё мнение, что многие врачи наполнены ненавистью к пациентам. Ко всем. А проблема не в пациентах. Проблема в людях в целом. Пока врачи лечат людей, так и будет всегда. А не хотите, чтоб так было, переквалифицируйтесь в ветеринары. Животные не хамят. Вот только у них хозяева есть, которые тоже могут нахамить. Да и не все животные готовы терпеть хамство, могут укусить, и весьма чувствительно. – Андрей хотел ещё что-то добавить, но мигнула лампочка и он спешно поковылял, упираясь на трость, в кабинет.
      - Это просто песня! – чихнув, заговорила суховатая, слегка сгорбленная старушка, в которой Влас так и видел бывшую общественницу. Не всякий врач хочет лечить стариков, некоторые, отучившись, не идут по этой причине в больницы, поскольку старух придётся лечить! Такой врач, считаю, и не врач! Он вообще не врач, он не только старух не может лечить, он вообще никого не можешь лечить!
     - Простите, а отчего такой вывод? – удивлённо спросил Вениамин Вольф. - У людей разный уровень коммуникабельности и психологической устойчивости. Возможно, специалист счёл для себя указанную форму работы психологически затруднительной и честно выбрал другую, тоже, к примеру, по профессии работу. И что, в лаборатории он тоже не врач? А в фармкомпании? А в ОМС? Всегда найдётся кто-то, кто выскочит из-за угла и заорёт: "Да кто ты такой, мразь!" Это, должен сказать, очень характерно для нашей страны. Как сказал Талейран: "Нравы народа в периоды смуты часто бывают дурны, но мораль толпы строга, даже когда толпа эта обладает всеми пороками."
      - Но как гадко становится на душе, - негромко вступил в разговор невысокий щуплый мужчина, - когда божий одуванчик, ещё неделю назад подняться с койки не мог, но едва придя в себя, несётся в ординаторскую с массой претензий. И постель жёсткая, и еда пресная, и доктор при зашкаливающих сахарах конфетки кушать не позволяет…
     - Бред ваш! Это же чуть ли не главный признак выздоровления. Врачу ли это не знать!- не разделил мнения невысокого щуплого мужчины Алексей Ерастович.
     - Что же, разочарование в профессии бывает и у врачей - у тех, которые стали врачами по ошибке. Переходите в челночники или менеджеры по продажам и не говорите людям что-то, типа, "потерпите, ваш врач будет в понедельник". Так вот всем им, бесполезно ожидающим помощи, не за что ценить тяжелый труд врача, врач ничем им не мог помочь - хоть платно, хоть бесплатно – с печалью в голосе констатировал дедок Фёдор.
     - А если врач один, но больных много? И других врачей нет, он должен порваться на 1200 маленьких докторишек? Обеспеченность кадрами тоже не последнее дело. Что может сделать один, если вас, больных, много! – возмутился Антон Кушнерик. На его возмущение сразу отреагировал сгорбленный аккуратный средних лет мужчина, говоря:
      - Вот, кстати, как раз такой защитный цинизм больше всего проблем и создает в отношениях между врачами и пациентами.
     - Вот, кстати, без цинизма выжить в профессии врача почти невозможно. Почти безальтернативно - или цинизм и юмор, или выгорание и жёлтый дом. – ответил ему Алексей Ерастович. 
      - А вот это - кажущаяся альтернатива: "цинизм" или "выгорание"; одно не только не исключает другого - но даже подразумевает, - не выдержал Влас. - Думаю, каждому человеку хочется о своей профессии говорить примерно так же. К счастью, с возрастом вдруг, внезапно, приходит понимание, что цинизм и "йумар" - это неполезно (примерно как конфетки диабетику): чем больше кушаешь - тем больше хочется, и тем ближе разрушение своей же личности.
     - К развернувшейся дискуссии могу добавить, - подключилась Света Рудина, - уважать пациента - это нормально, уважать врача - это нормально. Уважать людей вообще - это нормально. То, что теперь происходит в нашем обществе - не нормально. Но человек не может жить в условиях "ненормальности", поэтому взаимное неуважение и ненависть стали нормой. И те люди, которые врачам якобы не платят - они платят. Налоги-то на медицину идут. А пенсионеры - платили. В ситуации, когда все виноваты и никто не виноват, вопрос «Что делать?» звучит, по меньшей мере, неуместно. Понимаю ваши чувства. Но переход к платной медицине - не выход. Ревизорро, форумы, отзывы... Полотенца жесткие, завтрак недосоленный, автор фильма - идиот... Добавьте к этому гениальную идею из ТВ о том, что каждый простак, не прикладывая труда, может стать звездой. Вот Вам рецепт самоуверенности на любой случай жизни. Медицина не исключение, к сожалению. Мы переживаем уродливый расцвет общества потребления. Платная медицина не снимет вопрос уважительного отношения к врачам. Я не раз видела, как в платных клиниках врачей доводили до слез из-за мелочей. Внесение наличных только добавляет уверенности в правоте.
      - А я боюсь болеть... – задумчиво сказала зануда Яна Четверикова. - Да и не болею, в общем-то, пока... Но я за уничтожение ОМС, так как если медицина будет платная, то и ответственность у врачей будет другая. Я не посещала наши поликлиники и больницы уже десять лет. Был один случай в моей жизни, была беременность, планы, было счастье и тут всё оборвалось в один миг... Началось кровотечение, вызвали скорую, которая добиралась до нас три с половиной часа. Жила я в центре Москвы, была ночь... Привезли в больницу и посадили ждать… Ждала я еще полтора часа... Потом принял врач, от которого даже не перегаром пахло, а свежачком. Праздников, замечу, никаких не было и близко. И первое, что он спросил: «Хочу ли я оставить ребенка?» Я на четвёртом месяце была...зачем такой вопрос задавать? Дальше, посмотрел и сказал ждать... Ждала еще час... При этом ничего не делалось... Через час сказали подняться на четвёртый этаж... По лестнице пешком, в моем-то состоянии... Встретила ночная медсестра, тоже нетрезвая и тоже спросила: «Хочу ли я оставить ребенка?» Дальше повела меня делать укол и говорит: «Я могу тебе сейчас сделать укол, и у тебя будет выкидыш, а могу наоборот...» Я начала с ней разговаривать, спрашивать, что конкретно она хочет мне вколоть... Но она не сказала, что именно будет колоть. Сказала, что не мое это дело....Выбора не было, позвать было некого.... Хотя сейчас жалею, что согласилась на укол. Она отвела меня в палату. Часа через три у меня началось обильное кровотечение... Я звала на помощь, но никто не пришёл. Я вышла из палаты, в коридоре упала в обморок. Очнулась от того, что другие беременные пытаются меня поднять... До 9 утра ко мне так никто и не пришел. Закончилось все печально. После этого я не пользуюсь ОМС и хожу только к проверенным специалистам.
     - Яна, простите, но если бы у Вас началось кровотечение, и к Вам бы никто не подошел до утра, Вы бы тут не сидели. Маточное кровотечение убивает женщину примерно за 40 минут, если вовремя не оказать помощь – с уверенностью медика отчитывала Яну 20 упитанная блондинка неопределённого возраста.
      - Да ну. Можно подумать, что из матки хлещет как из брандспойта – не скрывая скабрёзную ухмылку, втиснулся в разговор Ктобик.
     Лицо Яны запунцовело, она прикрыла его руками. Нависло неловкое молчание.
     - Вот она, российская непосредственность, граничащая с хамством – обращаясь к присутствующим, указал пальцем на Ктобика Вениамин Вольф.   
      - А что такого я сказал, - препирался Ктобик. – Моя жена два месяца фонтанировала, и жива-здорова.
     Тут уж налилось алой краской лицо жены Ктобика. Она несмело дёргала своего мужа за рукав и что-то шептала ему на ухо.
     Некоторое время никто не решался больше продолжать общего разговора. Но вскоре люди стали перешёптываться между собой, говорить вполголоса. О чём они говорили, разобрать уже было трудно.
     - Улеглась буря в стакане – подумал Влас, блуждающим взглядом осматривая находящихся в коридоре. Людей там было уже совсем немного. Мысли роились в его голове, торопились, наплывая одна на другую,  и толкались, точно эти люди. Постепенно он как будто весь ушёл в себя, мысленно анализируя, споря с собой…

О ВСЕДОВЛЕЮЩЕМ СТРАХЕ

     Странно и любопытно было наблюдать, как этот стихийно возродившийся монстр  из людских судеб жил теперь своей отдельной жизнью монстра. То он негодовал, то восхищался, то делился своим самым сокровенным. Убивая время в этой толчее, люди хотели выговориться, найти поддержку, проявить соучастие и даже получить совет. Влас задумался. Он уже не слышал многоголосого монстра. Буйлову показалось, что при пристальном наблюдении прослеживается одна довлеющая закономерность: все они, эти люди, такие воинственные, такие разумные, чего-то боятся. Кто-то никогда не был любим, а кто-то боится потерять любимых, кого-то с ума сводят мысли об одиночестве, кто-то никогда не испытывал счастья материнства или отцовства, а кто-то вынужден проводить свою жизнь в постоянном поиске денег. И для каждого из них эта его проблема жизни становится пунктиком. Они сводят свой многокрасочный мир к одной цели — решить конкретную задачу, порой не имеющую ответа. Наслаждаться жизнью — таков путь людей. Нам свыше даётся попутный ветер, когда мы наслаждаемся жизнью. И ветер дует в лицо, если мы свою жизнь перманентно усложняем. До драмы. Но в драме мало радости.  А людям и этого мало: чаще они хотят быть участниками не только драмы, но и трагедии, даже главными её участниками.  Влас мысленно пытался сравнить, что лучше: быть по жизни трагиком или стать реалистичным комиком. Великий Федор Михайлович когда-то сказал: «Есть три вещи, которые боится большинство людей: доверять, говорить правду и быть собой».
     Вспомнив воззрения Достоевского, Влас оглядел окружающих оценивающе, любуясь силой этой не совсем здоровой массы, хватающейся за жизнь. Достоевский в своё время вывел идеальные компоненты страха современного общества.
     Да, мы боимся доверять людям. За нашими спинами — длинный путь, который был богат изменами, предательством и разочарованием. Жизнь подарила нам хорошие, легкодоступные, но тяжело исцелимые уроки. Доверять людям с годами все тяжелее и тяжелее, но даже желание это делать убивает последующие годы. С годами, с вершины возраста мы видим людей насквозь и часто с лёгкостью можем предугадать их намерения. С таким опытом и знаниями жить, однако, становится явно сложнее, но он, этот опыт, учит нас главному — мудрости. Наша хрупкая душа имеет ценное свойство — исцеляться. Не стоит закрываться от людей. Нам всем нужно любить и быть любимыми. Так пусть же мир познаёт нас. К чему бояться открыться перед незнакомцами?  Как знать, возможно, вчерашний незнакомец, станет уже завтра твоей второй половинкой.
     Да, мы боимся говорить правду, всегда пытаясь украсить, видоизменить её сообразно нашим представлениям. Все помнят из своего детства, что даже самая маленькая ложь порождает за собой большую. Любая недосказанность влечет за собой проблемы и последствия. Мы редко способны на всю правду, обоснованно предполагая, что эта самая правдивая правда может стать непреодолимой стеной к нашему счастливому будущему. Правда, чистая и честная правда, всегда заставляет нас идти в обход. Нам всегда легче припудрить, недоговорить, чем испытывать мимолётный дискомфорт. Правды, в любой ситуации правды, - вот чего нам не хватает. Не лгать, лучше промолчать, нежели пообещать больше, чем в наших силах сделать. Надо пробовать, надо пробовать стать тем человеком, которому доверяют, доверяют  не беспочвенно.
     Да, мы боимся быть собой. Мы все актёры. Мир научил нас играть. Играть ежедневно, играть безукоризненно. Мы не позволяем себе быть самими собой с окружающими. Маски, разные маски - главный наш аксессуар. Борьба за место под солнцем — теперь основная задача каждого. Быть собой заманчиво, но кто может себе это позволить? Общественное мнение решает всё, и бороться с общественным мнением не каждый в силах. Мы перестали ценить свою индивидуальность, мы готовы, мы спешим занять своё место в толпе. Зачем? Мы уникальны наедине с собой, но серы и предсказуемы в толпе. Почему бы не понять, чего именно хотим мы, каждый из нас? Как сделать шаг навстречу своим желаниям? Как позволить себе расслабиться рядом с другими и жить, жить, вбирая радость, проецируя её в окружение. Жить, жить всегда и везде. Не думать о том, что подумает рядом стоящий, вдохнуть полной грудью воздуха и сделать то, что всегда хотели, но почему-то всегда боялись. Снять маску, показать миру свое лицо, и мир откроет нам себя с неожиданно ожидаемой стороны…

     «- Пора мне, — сказал Иванушка, затягивая дорожную котомку.
     - Ну, пора так пора, — скучным голосом согласилась Баба Яга. — Погостил, подкормился, уму-разуму научился…
     — Угу. — Спасибо душевное за хлеб-соль, за перину мягкую, за баньку жаркую…                Ммм, эта банька!!! Да, дров я там три поленницы впрок наколол, ежели что… надолго теперь                хватит…
     — Ты не тяни кота за хвост, давай уже, — сурово приказала Яга. – Вон, пирогов возьми в дорогу.
     — Стало быть, спасибо за все, и будьте здоровы. Пойду я.
     — Да иди ты! – радушно напутствовала Яга. – Овощ тебе в помощь!
     — В смысле?
     — В смысле хрен с тобою! – игриво улыбнулась Баба Яга.
     — Хрен всегда со мною… — рассеянно пробормотал Иван. – Ну, все. Обниматься будем?
     — Еще чего! – сурово нахмурилась Яга. – Долгие проводы – лишние слезы. Давай-давай, двигай, богатырь…»

     Влас вздрогнул, не поняв, откуда, как и зачем в его мысли встряла Баба Яга. Посмотрел по сторонам. Это юркий долговязый прыщавый подросток теперь сидел рядом с плотного телосложения подростком, видимо другом или одногруппником по ПТУ, и вполголоса читал ему сказку. Влас улыбнулся. Над лаборантской мигнул свет. Вышел старичок, за дверью скрылась похожая на фею бледнолицая Света Рудина. Очередь Власа подходила, вот выйдет эта симпатичная молодая женщина и Влас наконец-то войдёт, сдаст свою кровь, а лаборанты вынесут его недугу свой вердикт. Ожидание немного затянулось. «Что там так долго можно делать?» - размышлял, ожидая, Влас. Света, наконец, появилась в проёме распахнутой двери, бледная, пошатываясь, зашагала к выходу в фойе. Народу в коридоре лаборатории было уже не столь много, как вначале.
     Буйлов не любил этих медицинских манипуляций и даже побаивался. Молоденькая медичка Леночка, так обращалась к ней её напарница, записывающая пациентов в журнал, умелым движением ловко обернула жгутом руку Власа.
     - Поработайте кулачком» - обратилась Леночка к Власу. Буйлов поработал кулаком, посмотрел в окно. Дождь уже перестал. Небо посветлело.
     -Всё, можете идти, - улыбнувшись, сказала Леночка.
Влас удивился, как ловко работала лаборантка.
     - Умелые ручки, Леночка. Я даже не заметил… Как вы ловко орудуете иглой. Всего вам доброго!
Из кабинета Влас вышел в приподнятом настроении.  Присел на свободное сидение, держа сгиб руки.
В фойе уже тоже было достаточно свободно. В окошки регистратуры вились четыре жиденькие стройные очереди.

ЖМУРИК

     «Иван вскинул котомку на плечо, отвесил земной поклон и бодро двинулся по направлению к чаще. Баба Яга стояла на крылечке, смотрела вслед из-под руки. Здоровенный черный котяра вышел из избушки, сел у порога и презрительно фыркнул.
     — Ну и что ты тут расселся? – неприязненно спросила Баба Яга, покосившись на животное. – Опять, небось, жизни учить будешь?
     — Мммммнннняяяя… а смысл? – иронически прищурился кот. – Ученых учить – только портить…
    — Вот-вот… и нечего тут ухмыляться»...

     Влас поймал себя на мысли, что это именно он, шагая, в приподнятом настроении, шептал теперь продолжение сказки о Бабе Яге. Помнилось ли с детства или придумывалось на ходу, как знать...
      — Кто ухмыляется? – прервал его мысли голос, показавшийся знакомым.
     Возле аптечного киоска стояла Света.
     - Не до ухмылки мне. Не люблю я этих процедур, голова кружится, боюсь упасть, - доверительно сообщила Рудина.
     - А вы присядьте. Или вот, лучше, выйдите на свежий воздух. Он, наверное, вам поможет. Хотите, я вам помогу? – участливо отозвался Влас. 
     - Да, пожалуйста, если вам нетрудно – подтвердила Рудина.
     Буйлов помог ей надеть куртку. Посадил на скамейку, сам пошёл в раздевалку. Получил плащ, шляпу, оделся, подошёл к Рудиной.
     Рядом с Рудиной сидел седой старик в серой вязаной шапке, рыжем замшевом пальто и такого же цвета замшевых ботинках. Голову свою он склонил на грудь. Шапка съехала на глаза, но старик не поправил её. Влас вздрогнул. Приподнял шапку старика. Глаза старика были закрыты, на лице застыла маска боли. Буйлов тронул старика за локоть. Тот не подал никакого признака жизни.
     - Э, да вы, милейший, покинули сей неустроенный мир.
     Рудина испуганно глядела на старика. Глаза её были настолько широко раскрыты, что Влас обратил внимание на их бирюзовый цвет. В длинных распахнутых ресницах они были похожи на два волшебных цветка летним росистым утром.

     « - Ты прав, притворно улыбающийся кот. Я, напротив, скорблю и выражаю соболезнования… в связи, значит, с безвременным исходом очередного подопечного…
     — А веником? – нахмурилась Яга.
     — Ученого кота-то? Я вас умоляю! Я ужасно расстроюсь и не смогу ни по цепи ходить, ни сказки сказывать. Так что, себе дороже выйдет.
    — Сказки он сказывать не сможет… Велика потеря…» 

     Влас, не отдавая себе отчёта, удивляясь, как хрупка человеческая жизнь, что неожиданно может оборваться, где только захочет, продолжал бормотать, теперь как молитву, слова знакомой уже сказки, отвечая за всех персонажей. Наконец, вернув самообладание, он подбодрил впавшую в ступор Свету:
     - Не бойся, я с тобой. Жди, я сейчас...
     Он подошёл к ближайшему окошку регистратуры, не обращая внимания на взбунтовавшихся очередников, оттеснил первого стоявшего, просунул голову внутрь окна и шёпотом произнёс, глядя на регистратора:
     - Там у вас жмурик сидит, пригласите, кого следует. Он там уже третий час.
     - В очередь, все в очередь – громко парировала регистраторша.
     Очередь загоношила многоголосьем.
     - Не может он в очередь, он жмурик. Труп, - пытался донести до регистратора смысл своей напористости Влас.
     Регистраторша недоверчиво посмотрела на Власа.
     - Где? – испуганно спросила она.
     - Вон, сидит. Полицию, скорую, кого там следует...
     Регистраторша вскочила и расторопно куда-то удалилась. Влас вернулся к Светлане. Она сидела, не шевелясь.
     Влас взял её под руку и отвёл в сторону. Через пару минут явились два медработника в одинаковых синих форменных костюмах и в таких же синих шапочках. Развернули носилки, уложили старика, накрыли простынёй и скрылись за дверью служебного входа.

СВЕТА 

     Придерживая за локоток, Влас помог Рудиной спуститься по многочисленным ступенькам вниз. На улице было свежо. Влас предложил прогуляться по стадионной дорожке. Они шли медленно. Вдруг Светлана заулыбалась и с восхищением указала на напившуюся свежей влаги землю.
     - Смотрите, Влас, какое чудо! Боже, как трогательно!
     Влас посмотрел туда, куда указывала Света. Из-под земли дружно проклюнулись весёленькие бледно-голубые цветочки. Весёленькими они казались потому, что их нежная синева будоражила  и ум, и душу, будто кружила в хороводе. Глядя на этот трепетный весенний привет, мало кто мог остаться равнодушным, не улыбнувшись.
     - Надо же, а я, проходя мимо, их не заметил. Не сейчас же они высыпали. Действительно красиво, ты права, Света. Света, свет. Давай на «ты»? Так как-то проще – попросил Влас.
     -Давайте. Давай – улыбнулась Рудина.
     - Так вот, уйдут эти голубоватые волны, за ними землю покроет чудо из тысяч маленьких солнышек. Мать-и-мачеха займёт пространство. О, поляны будто зальются солнечным светом. Правда, ненадолго это буйство. За Мать-и-мачехой пойдут одуванчики. Мы в детстве с парнями всегда спорили: мать-и-мачеха или одуванчик. Похожи они, только одуванцы крупнее, а мать-и-мачеха при всей своей скромности более шикарна.   
     Так  рассуждал Влас, упиваясь тем, как охотно и с интересом слушает его эта чудесная девушка. Они шли медленно. Бледность Светланы постепенно скрыл лёгкий румянец. Большие пунцовые губы её были красивой правильной формы. Влас засмущался, поймав себя на мысли о желании целовать и целовать эти губы. На ветку села птаха. Ветка плавно закачалась, прямо перед глазами Власа. Птичка весело чирикнула, будто спросила Власа о чём-то, и упорхнула. Скоро пара оказалась рядом с домом Власа.
     - А вот мой дом, я здесь живу – следя за реакцией Светы, сказал Влас.
     Власу хотелось сейчас же пригласить Рудину к себе домой, угостить её мастерски приготовленным кофе. Но он стеснялся. Нет, в мыслях он временами был ужасно даже развратен, но только в мыслях. Вот и сейчас в голову его лезла всякая рифмованная чушь, как, к примеру, эти чьи-то где-то когда-то вычитанные строки:

«Природа тянет нас на ложе,
Судьба об этом же хлопочет,
Мужик без бабы жить не может,
А баба может, но не хочет».    

     -  И кто только пишет такие непристойные строки, -  подумалось Власу. Он пристально посмотрел на Свету, пытаясь угадать, хочет эта баба или не хочет. Но вид Светланы не вязался в мыслях Власа с грубо-простецким «баба».  Или вот ещё вдруг как будто ниоткуда заверещало в голове:

«Жизнь - цепь, а мелочи - в ней звенья,
Все - сволочи, и я не исключенье…
Изменить это серое утро
Может только одна Камасутра…»

     При мысли о Камасутре Влас слегка зарделся смущением. Он глядел на Свету и волна чего-то тёплого, приятного поднималась, тесня и распирая грудь. Ощущения были совершенно новые, раньше таких ощущений ему испытывать не доводилось. «И не сволочь я вовсе», - оправдывал себя новоиспечённый герой-любовник. – Да я бы, да я готов на руках носить свою возлюбленную…»  Он представил себе, как поднял свою возлюбленную и понёс по жизни, радуясь и напевая.
     Парень с девушкой шли по мокрой асфальтовой дорожке медленно-медленно, молча.
«Опустила глаза ты до пола, ты стесняешься, верно, меня.
Отчего же тебя вдруг смутила, обнаженная внешность моя» - мысленно продекламировал Влас и осёкся: а вдруг это он произнёс так, что ОНА услышала. И почему это его внешность кого-то «смутила»! Однако, Влас опять смутился, представив свой обнажённый торс. Пересилив смущение, он мысленно заставил себя признать, что торс его довольно хорош, хоть и сдобрен местами рыжими витками волосков. Пьянящее чувство вскружило ему голову.

«Рыбий жир всех вин полезней,
Пей без мин трагических.
Он спасет от всех болезней,
Кроме венерических» - вспомнились Власу строки поэта Вадима Шефнера.

     - Ну, нет. Уже и Венера со своим скарбом сюда же – прошептал Влас. - Да что же это за день сегодня такой, адски-лирический…
     - Венера? Кто у нас Венера? А, это, должно быть, Ваша знакомая… – с показным любопытством предположила Света.
     Влас осёкся. Оказывается, его мысли на радостях необузданных предвкушений всё-таки вылились наружу. Танцующим полуоборотом Влас встал напротив Светланы. Он взял её ладони в свои большие пятерни, и тихо, глядя ей в глаза, при этом по-дурацки хмельно улыбаясь, изрёк: - Богиня ты, Света! Ты как богиня.
     Света зарделась, смущаясь.
     - Ну, уж прямо богиня! – парировала она Власу.
     - А что, я давно грезил встретить богиню. И вот оно, счастье. И что любопытно, где я тебя встретил! В толчее народа! Выбор, правда, был невелик, - шаловливо глядя на девушку, констатировал Влас, - но каков экземпляр таился в этой сутолоке разношёрстного ершистого народа.
     -Уж прямо экземпляр, - напущенно обиделась Светлана – не хочу я быть экземпляром, Власик!
     - Не вопрос, пусть экземпляром буду я – поторопился внести равновесие в душу Рудиной Влас.
     «Власик, как это мило» - мелькнула мысль в голове Власа. Он вдруг обнаружил, что желудочная боль вроде умолкла и пока не беспокоила. Ему, безусловно, было приятно, но чувствовал он себя теперь как-то неловко. Дабы перебороть в себе эту неловкость, Влас устремил свой взгляд к верхнему этажу своего дома, посмотрел на свои окна. Шторы в комнате ещё были задвинуты, а на кухонном окне меж маленьких узорами выбитых занавесочек красовалась широко распушившая веточки белая герань.
     Однажды друзья Власа решили подшутить над ним, впридачу к подарку вручили эту герань ему на день рождения. Влас даже не понял их шуточного намерения, принял невзрачный цветочек, ухаживал за ним, не забывал поливать, подрезать, сдабривать минеральными удобрениями. И вот он, красавец, разросся, ловит своими охмеляющими чистотой цветками солнечные лучи. На кухне, говорят, для герани - самое место, ибо сама она нещадно пахуча и не боится запахов, или какой другой астральной грязи.
     - Осмелюсь предложить, может по чашечке кофе? С халвой и круассанами, - вкрадчивым голосом пригласил Влас.
     - Мужчина, мы с вами знакомы полчаса! – парировала Светлана. –  Мне о вас не известно ровным счётом ничего.
     - Ну да, понимаю, - как-то грустно ответил Влас. – Всего полчаса. Нет, больше. Мы же добрых два часа ещё вместе ожидали очереди!
     - Власик, ещё припомни, что мы с тобой уже около тридцати лет вместе живём на этой планете. Ну, разве этот факт - не аргумент! – иронично парировала Светлана.
     Власу сделалось холодно, он отпустил руки Светланы, приподнял воротник плаща. Его надежды рушились? Неужели он мечтал и уже строил планы зря? Ему не хотелось верить. Хотя... Не раз он получал уже «от ворот поворот».  Но всё то, прошлое, было совсем не такое. Оно было какое-то необязательное, что ли. А серьёзно его ещё никто не отставлял…
     Молчание затягивалось. Настаивать Влас не умел. Честно говоря, он боялся получить решительный отказ, а так – это «мало знакомы» всё же совсем не походило на отказ. Оно вселяло надежду.
     - Свет, а хочешь, я тебя провожу? – несмело предложил Влас. – Кофе не хочешь, моё холостяцкое логово созерцать не желаешь...
     - Да, до остановки, Власик, пожалуйста, - охотно согласилась Светлана. -  Спешить мне надо на работу. Как ни странно, я – врач. Тот самый врач, коих честил сегодня народ в холле лаборатории. Представляешь, каково мне там было! И ведь во многом прав народ! Но – дерзок и совсем не требователен к себе. Если бы всё зависело от врача, но – нет. Перегрузки, бешеные перегрузки. Смехотворно-унизительная оплата труда врача. Работаем, как говорится, за «удовольствие работать». Сколько раз я сталкивалась со смертью… А сегодня она меня напугала не на шутку. Пришёл человек в больницу и – его жизнь закончилась. Так прозаично, при большом стечении народа. Недаром говорят, что в толпе мы более всего одиноки. Он же там сидит, а все мимо! Влас, хороший ты человек. Чуткий. Внимательный.
     - Да какое там, Свет, внимание! Когда-нибудь заметили бы. А он там почти три часа сидел…  А я почему-то сегодня счастлив. Мне хочется петь, декламировать, летать… 
     Светлана взяла Власа под руку и повела в направлении остановки. Влас покорно шагал.
     - Ты, Влас, даже не замечаешь, а ведь я старше, тебя. В своё время не было возможности заводить романы, вот, одна – продолжала свою исповедь Светлана.
     - На тридцать? Или на пятьдесят? О, я слепец, - театрально выдохнул Влас. – И я, Света, не мальчик. Предлагаю рекорд долгожительства установить совместно. Тебя назначаю предводителем – как старшую. Но решения буду всегда принимать я. Или ты, потом решим.
     Света улыбнулась.
     - Я согласна, Власик. Подключаю свои знания, будем удивлять мир пользой рецепта долгожительства – подхватила Рудина идею Власа. – Я генетик, нам это должно помочь.
     На остановке было немноголюдно. Основная масса работников и студентов уже при деле. Автобус прикатил неожиданно быстро. Ведь мог бы задержаться, но он имеет обыкновение задерживаться, когда его очень ждут. А сейчас Влас его не только не ждал, напротив, молил, чтобы ожидание продлилось как можно дольше.
     - Да, Свет, визитку, возьми мою визитку. Там мой телефон. И адрес, - только и успел сказать Влас, когда Света уже входила в автобус. Дверь со скрипом захлопнулась, автобус сорвался с места и помчал по длинной непыльной после дождя дорожной вязи.
     Буйлов достал монетку, подкинул её. «Орёл! Она позвонит!» - обрадовался  Влас. – «Она не может не позвонить!»
     Лужи высохли, асфальт был сухим. Влас торопливо шёл к своему дому. «Неплохое начало отпуска - резюмировал и продолжал размышлять он.  - А ведь она могла и не оказаться там. Зачем ей было тащиться в нашу лабораторию? Судьба, не иначе, она любого уговорит».