Большой Канал. От Академии до Салюте

...Да, встали, и правильно встали - людям выйти нужно. Галерея Академии, изящных в смысле искусств академии, главный здешний картиносборник. Почему не люблю? - Так я не не люблю, просто когда в городе каждая вторая церковь эстетически значимее иного иноземного музея, любой компиляторий избыточен, любой - обесценивает чудное целое. Впрочем, и в возможности насладиться скучноватой вариативностью в стиле так, да не так, есть зацепки для любопытных. Вот здесь, например, все, за исключением совсем уж маньяков-искусствоведов, резво пробегают мимо Беллини: и впрямь - на что там смотреть? Однообразные Мадонны, то тетёшкающие младенчиков, то распростёртые в рыданьях над телом Христовым. А приглядишься - и застынешь в изумленьи, вдруг осознав, что беллиниевские чистейшей прелести чистейшие образцы на первом плане были для художника, кажется, лишь поводом для упражнений в прекрасных городских пейзажах - лишь малость малую вдохновлённых реальностью, а в главном - идеальных, мечтою рожденных, в будущее глядящих: за одной его молодой матерью - настоящая Москва, с златоглавыми церквами, теремами, и садами, и сталинскими высотками тож; за одной из его долороз - истыканный небоскрёбами Манхеттен. Вот так и маман моего бывшего, в первый раз за границей, и сразу по печальному поводу, позировала для телевизора на фоне забугорно-открыточных видов, отрабатывая свою неубедительную Пьету как роль в ярком западном триллере... Да, Коллекция Пегги Гугенхайм, вандербильдихи от искусства. Смотрит на канал кладбищем домашних животных наследницы, собачек в основном. А почтенная, прекрасная конная статУя, наставляющая эрегированный свой член на нас, повес исконно праздных, но и на прихожан церкви Марии с лилией, что напротив - называется L'ange de la ville, городской, значится, ангел. И не поймёшь, то ли он - воплощенье городского сумасшедшего, мирного эксгибициониста, радостного оттого, как завизжали, его завидев, восьмиклассницы, то ли - хват, чёрту брат. Что смотрит, как входит красавица в зал, в меха и бусы оправленная, а он эту красавицу сразу и взял! Правильно сделал? Неправильно? Маман моего бывшего - и до его отъезда, и после, и даже совсем уже потом, со странным, полу-циничным, полу-наивным бесстыдством любила мечать о том, как сынок её встретит в Италии красавицу-невесту, непременно итальянку, которая и унесет его, аки Амур Психею, в населенный пастельными херувимами элизиум. Когда я подавала голос в том ключе, что как же я-то, меня-то куда, отвечала рассудительно, что понимать надо, где я, а где сын ея, и вообще не след мне, не след висеть гирей на его в гермесовы сандалии обутых ногах...Заметили, да? Окули полихромные, виньетки кровь с молоком. Палаццо Дарио. Место проклятое, дом-людоед, высасывавший из всех решительно своих владельцев (а было их с века пятнадцатого многонько!) здоровье и деньги, любовь и жизнь. Нарумяненные  и  томные  юноши,  мужественные  и наступательные женщины торговали  своими  извращенными  ласками.  Скачки богатства, его суетность и неожиданность   придавали   каждой  прихоти  торопливую  поспешность.  Самые счастливые  утомлялись  счастьем,  благодаря  однообразию  его длительности. Фантазии  ожесточились;  возникли  -  чудовищные. Это Анри де Ренье, последний паладин века галантного, вкусивший в Дарио мёда ото всех ульев, и самых пряных в том числе, и умерший от бессоницы, муку которой он назвал самой сладкой из мук. Потом был тенор Марио дель Монако, искалеченный в странных обстоятельств автомобильной катастрофе за неделю до подписания купчей, потом - череда американских мультимиллиардеров, сплошь эстетов и гомосексуалов, совершенно одинаково, как на конвейере, потерявших каждый любовника. Нежноспинные Али кончали свои трудовые дни самоубийством. Последним иностранным владельцем был, кажется, продюссер групы The Who, которого там же, в Дарио, и арестовали за наркоторговлю и проксенетизм. С тех пор там разнообразно и пестро грешат и умирают итальянцы. Но только ли они?