Залетный

ЗАЛЁТНЫЙ

И вскоре выпал снег.
Он шёл всю ночь, утро и лишь после обеда, сравняв кочки и набив тяжёлый грибок ан крыше дизельной, закончил приборку озябшей, заждавшейся снежного одеяла, земли.
Панкрат сидел на щелястом крыльце и тупо смотрел перед собой. Он видел мятые бочки из-под солярки, расщеплённый комель здоровенной лиственницы, свежее, ещё зелёное пятно мазута на белом полотне,  резкий земляной след развернувшегося трактора, который казался уродливым шрамом на мелованной щеке гольца.
Жить не хотелось.
Тяжко болел с похмелья Панкрат. Словно надел ему кто-то на голову обруч и теперь, стоя за спиной, то медленно затягивал его, то отпускал. Ощущения чьего-то присутствия были настолько явственны, что Панкрат попытался оглянуться. Но не смог. Ожгло колючей болью затылок, и гулкий звон пошёл по всему телу: от макушки до задубелых пяток. Переждав звон, Панкрат замедленно, как во сне, загрёб с перил горсть снега и приложил к виску. Слегка отпустило. Побежавшие в распахнутый ворот рубахи струйки воды были приятны. Но тело сразу покрылось гусиной кожей, и Панкрат передёрнул плечами. Потом сжался плотнее и упёрся острым подбородком в колени.
Панкратом он стал уже здесь, в геологической экспедиции, куда завербовался прошлым летом мотористом на дизельную буровую. На три года. Вообще-то ему было всё равно, кем работать. Он мог и шурфы пойти бить кайлом, и зимовья лепить в одиночку, мог и конюхом. Но было место моториста, он и стал мотористом. Лишь бы подальше от суетливых и пыльных городов.
Была у него присказка. И к месту, и без места: «Этот грёбанный Панкрат из деревни Петушково фонарь разбил!» Где он её подцепил и что она означает, он уже и сам не помнил. Но вот прилипла. И стал Серега Чернов Панкратом. Он настолько быстро свыкся с новым именем, что дважды в месяц  не сразу находил себя в ведомости на зарплату. И долго лупал глазами на строчку: Чернов С.В. Сергей Владимирович, значит.
В какой-то момент захолонуло сердце, и Панкрат вяло подумал, что вот сейчас прямо тут, на грубо отёсанных досках крыльца, он и отдаст Богу душу. Но сердце снова  толчками погнало кровь по кругу, и височная боль вернулась сотнями острых иголок. Лёгкие опять со всхлипом всосали было остановившийся воздух.
Жизнь продолжилась.
Панкрат вытянул ногу и запустил руку в карман ватных штанов. Но курева в кармане не было. Встать и сходить в вагончик был смерти подобно. И поэтому Панкрат просто откинулся на перила и закрыл глаза. Он начал представлять, как если бы сейчас дал дуба. Раис, его напарник, разохался бы. Засуетился. Стал бы звонить на буровую вышку, по смешному путая русские и татарские слова. Потом бы примчались бичи с буровой. С ними приплёлся бы и бурмастер, седой и страшный Пахомыч, который раз в неделю устраивал Сергею Чернову головомойку, и предсказывал смерть именно на крыльце и именно с похмелюги.  Потом закатали бы бичи его в брезент, водрузили на волокушу, и первым трактором отправили бы в посёлок. А там небольшой шурф на местном погосте, и под тумбочку. На веки вечные.
Картинка! Репин: «Бичи на привале».
Панкрат вздохнул и опять загрёб пригоршню снега. Он попытался вспомнить – где и с кем  вчера так напился.  По какому поводу его не интересовало. Всё чаще он пил без повода. Лишь бы было что пить. И даже с кем пить для него было безразлично.  Но вспомнить не удалось. Обрывочно всплывали какие-то тени, комната то ли в общаге, то ли у кого-то в малосемейке. Какие-то женские лица мелькали. Потом он долго бежал куда-то. Зачем? Почему? Хорошо ещё хоть не били. Это он точно чувствовал.
Когда утром ехали на КАМАЗе на вахту, Бес, помощник бурового мастера,  пытался  рассказать ему, что на танцах в поселковом клубе он, Панкрат, разругался в пух и в прах с начальником экспедиции, при этом обозвал жену последнего коровой. За что начальник хотел навесить ему в глаз, но Панкрата спасло то, что его тушка сама упала на пол, где и попробовала уснуть. Начальник его пнул унтом в бок, плюнул, и пообещал завтра, то есть, уже сегодня, выгнать с работы.  Панкрат ничего не помнил, но не сомневался, что именно так всё и было, как рассказывал Бес. Он вообще все разговоры слышал как сквозь вату. Бичи вокруг хохотали, а он деревянно стукался головой о борт, и стискивал зубы, чтобы не блевануть прямо в кузове, когда машина внезапно проваливалась в колдобину, и пол уходил из-под ног, а желудок стремительно мчался к горлу…
Издав рвущий душу визг, открылась дверь вагончика,  и на крыльцо вышел напарник Панкрата Раис. Это был маленький  ростом, но широкий в кости татарин. Его лицо ещё в детстве побила оспа, и теперь оно больше походило на видимую сторону Луны. Лет ему было хорошо за пятьдесят. Видимо, чтобы хоть как-то отвлечь внимание от оспин, Раис тщательно заботился о своих усах: подбритые по верхней губе в тоненькую линию, они седой подковкой спускались по щекам на шею. Седина была исключительно белой. Не как обычно – соль с перцем, а белая. И на печеном на солнце, уже старом лице татарина, эти усы словно молодили его.
Раис был неплохим мужиком. Он не обижался на Панкрата за то, что тот прозвал его Утюгом. Медлительность в движениях и несоразмерность ширины плеч и роста давали основания для такой клички. Татарин ворчал на частые заскоки, но чаще просто пожимал плечами. Мол, твоя судьба, твоя забота. За что Панкрат был признателен напарнику.
Однажды на какой-то праздник, когда в общаге выпить было уже решительно негде и нечего, забрел Панкрат к Раису. Просто брёл по посёлку в поиска бухла, и увидел, как во дворе Раис что-то мастерил. Немного поговорили через забор. Потом Раис что-то крикнул по-своему, по-татарски визгливо и повелительно, и на крыльцо тут же выскочила сморщенная, худющая жена. Панкрат помнил, что её звали Роза. В одной руке она несла бутылку вермута и стакан, а во второй была тарелка с треугольными пирожками. Панкрата уже угощали такими пирожками с мясом и картошкой. И это было очень вкусные пирожки. Он всё пытался запомнить, как они называются. Но так и не запомнил!
Татарин отказался пить, а Панкрат не стал ломаться. Махнув сразу стакан тут же у забора, он закусил пирожком и почему-то решил обидеться на отказ Раиса выпить с ним. Но передумал и махнул второй стакан. Выкобениваясь, поклонился, повесил стакан на штакетину и поплёлся к общаге, чувствуя, как вермут мягко ударил в голову. Как пуховой подушкой. И захотелось срочно лечь и уснуть. И попросить того, кто за нами смотрит, подарить какой-нибудь многосерийный сон из детства.
И ему приснился сон из детства.
Такая же заваленная хлыстами кривая улица в посёлке, где вырос Серега Чернов. Обрывистый берег реки. Двухквартирные бараки вдоль берега. Огороды с грядками и пожухлой ботвой картофельной. Справа  лишаистый скальный склон гольца, который так и норовил спихнуть посёлок в дурную реку. Весной она часто сходила с ума, и подмывала берег, унося деревья, мусор, что за зиму накапливался на береговых склонах. Вот они с пацанами носятся по берегу, пытаясь забросить камни на мчащиеся мимо льдины. Вот на глазах вода в реке начинает пучиться, стремительно подниматься. Значит, где-то ниже по течению опять встала на дыбы огромная льдина и учинила залом. Пацаны отскочили от края берега к огородам. И почти сразу за ними побежала, расширяясь, темная трещина – берег стал сползать в реку. И внезапно поехал дом Витьки Оленцевича, дружбана Серёги. Барак стал заваливаться на бок, потом как-то сложился по диагонали и рухнул в воду. Витька заорал благим матом! Сначала все подумали, что в доме кто-то остался. Но этим «кем-то» был лишь новенький Витькин велосипед…
Панкрат помнил, что проснулся тогда в липком поту от страха. Хотя и решил, что липкий пот от вермута. Вот и сейчас такой же пот тёк между лопаток.
На визг двери Панкрат решил не реагировать – не было сил даже повернуть голову. Раис постоял над ним, поцокал языком, затем уселся рядом. Вытащил из кармана  старой фуфайки такой же старый, отполированный временем и ладонями деревянный портсигар. Достал свой излюбленный «Беломор» и засмолил, выпуская дым двумя тонкими струйками из своего широкого носа.
- Пустой ты человек, Панкрат! – внезапно сказал татарин и покачал головой. – Ай, пустой! Зачем только такой пустой стал?
Панкрат ничего не ответил на это обращение в пустоту. То, что Раис обращается именно в пустоту, было ясно без слов.
- Зачем столько пить? Не понимаю. – Раис повёл плечами. – Ну, выпей. Поешь. Хорошо выпей и хорошо поешь. Чтобы душе весело было. А ты?
Голос у татарина был тонкий, с визглинкой. Словно ему не было почти шестьдесят лет. Он посмотрел на напарника, подумал и снова покачал головой:
- Слушай, совсем плохо, да?
- Повешусь я сегодня, Хабибулин! Ей Богу, повешусь! – просипел Панкрат пересохшими губами.
- Зачем вешаться?! – забеспокоился Раис. – Не надо вешаться! Жить надо. Ты повешайся, я повешайся, он, другой, повешайся, кто жить будет? Сорока жить будет? Мишка в берлоге, да? Жить надо. Человеком быть надо. Вот отец мой рассказывал. Как с войны пришёл. Был у них во взводе мужик один. Как ты – весёлый, на гармошке играл, песни пел. А потом в себя выстрелил. Себя убил. Перед атакой. Дурак, да? Всем страшно было, отец говорит. Всем тяжело. Но только один стрелился. Никто больше. Он был самый умный, да? Всех обхитрил? Он лучше бы фашиста убил ещё одного. Дурак он был! – убеждённо пыхнул дымом Раис. – А если бы все стрелились? Кто бы фашиста бил? Ты думаешь, он немца боялся? Смерти боялся? Н-е-е-а, паря. Он жизни боялся. Он боялся каждый день жить под пулями. Под бомбами и снарядами. Вот и ты боишься своей бомбы. Потому и пьёшь! – сделал совсем неожиданный вывод Хабибулин.
Панкрат поднял голову и уставился на Раиса.
- Вот ты бич, да? Панкрат…- начал было опять свою отповедь Раис, и споткнулся. Потом с каким-то детским изумлением спросил: - Слушай, а тебя как зовут? Панкрат старый имя. Ты не можешь быть Панкратом. И как-то тебя по-иному вроде звали?! – засмеялся он обрадовано.
 – Н-е-е-е. ты не Панкрат! – он хлопнул напарника по плечу. – Слушай! Давай знакомиться опять?!
Панкрат долго соображал, щуря припухшие веки. Потом неуверенно произнёс:
- Серега. Сергей Чернов.
- Правильно! – воскликнул Раис! – Помню же, что не Панкрат.
Он сунул свою руку Панкрату. Чернов вяло пожал жесткую, как саперная лопата, ладонь:
- Так, может, ради знакомства, захмелимся, а, Раис? У тебя же наверняка заначка есть. Тебя Роза всегда упаковывает по первому разряду.
- Тьфу ты! – сплюнул расстроено Раис. – Я ему одно, он другое. Бич ты, Серега! Одна мысль – похмелиться! Я даже забыл, что хорошего тебе сказать хотел! – рассердился Хабибулин.
- Жила ты,  Хабибулин! -  пробурчал в колени Панкрат. – Жила. Мы же только  из посёлка. У тебя точно пузырь есть. Пошарь, а?
- Нет, Сер ёга, ты очумел совсем! – всплеснул руками Раис. – Откуда у меня водка? Мне что, дерьма этого жалко было бы? Нету у меня! Нету!
Они посидели молча. Панкрат черпал изредка свежий снег и закусывал им неутихающую жажду.  Затем Раис встал и ушёл в вагончик. Вскоре он вернулся.
- На-ка, держи, паря!-
Панкрат с трудом оторвал голову от коленей. Хабибулин держал на своей ладони два маленьких, неправдоподобно ярких среди свинцовой тайги, мандарина.
- Ешь, Серёга! Они кисленькие. Глядишь, поможет.
Панкрат молча повертел мандарин в руках. Потом колупнул его грязным ногтём. Жёлтые лохматые трещинки побежали по кожуре, а в памяти возникла давно забытая картинка: большая комната, старый диван. На нём сидят женщина, девочка и мальчик. Перед ними открытый ящик, до краёв наполненный белыми бумажными шариками. Это ящик с мандаринами, обёрнутыми белой красивой бумажкой, через которую так хорошо перерисовывать любые картинки. В комнате жарко, и одуряюще пахнет  мандаринами. В углу стоит наряженная ёлка – скоро Новый Год!
Панкрат вспомнил, как они любили с сестрой пшикать кожурой мандариновой на свечку. Перегибаешь кожурку, из неё брызгает сок на огонь. И появляются маленькие и яркие звездочки. И запах…  Панкрат силой сдавил кожуру, и она прыснула точно так же, как двадцать лет назад. И тайгу затопил тропический запах невиданных здесь местным зверьём фруктов. А душу сдавило до звона в ушах. Панкрату показалось, что он сейчас заплачет. Но он давно уже отвык от таких чувств и глаза остались сухими, а губы лишь прошептали  невнятно:
- Спасибо, Раис! Может, помогут.
Кожура косыми серпиками падала в снег, тоже заставляя вспомнить что-то далёкое, неуловимое. Панкрат положил дольку мандарина на язык и чуть придавил её. Тонкая кожица охотно лопнула, и прохладный, чуть кисловатый сок скользнул по нёбу. Всё, как двадцать лет назад. Отлистать бы календарь, вернуться в ту уютную комнату, прижаться к маминому боку и так и сидеть, слушая, как она читает книгу про очень умного сыщика Шерлока Холмса. И тебе ничего не страшно, потому что мамин бок теплый, потому что в углу горит ёлка, а в комнате пахнет мандаринами. И так будет всегда!
Сквозь гул дизеля из вагончика донёсся звонок телефона. Они не пошевельнулись, погруженные каждый в свои мысли. Но телефон продолжал дребезжать. Раис было приподнялся, но Панкрат надавил ему на колено:
- Сиди! Я сам схожу.
В дизельной приторно пахло отработанной соляркой, и Панкрата опять чуть было не стошнило. Подняв трубку, он, превозмогая вернувшуюся в затылок боль, пробурчал:
- Чё надо?
- Привет, Панкрат! – заорала трубка знакомым басом. – Ты ещё жив, плесень?
- Пошёл ты на … - внезапно сатанея матюгнулся Черновв, узнав голос Беса, помощника бурового мастера. Маленького и шустрого парня по фамилии Бесовой, который славился тем, что никогда не проигрывал в карты. Он и срок свой тянул как карточный шулер. И после лагеря завербовался в экспедицию, желая «подлечиться таёжной жизнью» от карточной игры. Будто в лагере была другая тайга. Не поймёшь нас, людей. Ох, не поймёшь!
 В трубке довольно забулькал Бесовский смешок:
- Ну, раз лаешься, значит, ещё жив! Слышь, плесень, захмелиться хочешь?
- Нет! – рявкнул в трубку Панкрат. И бросил её на аппарат. Ему захотелось вернуться в ту комнату, к тёплому боку мамы, к страшной книжке про сокровища Индии, к своей сестре, с которой он так часто дрался по пустякам. И которой давно уже нет – съел рак. Как и маму съел. Панкрат было пошёл к двери вагончика, но что-то  остановило его. Он оглянулся на телефон, нерешительно переступил с ноги на ногу. И взял трубку. Крутанул ручку и долго слушал глухие гудки. На буровой никто не подходил к телефону.  Он еще раз крутанул ручку динамки на телефоне. И опять гудки. Панкрату представилось, как бичи на буровой покатываются со смеху, слушая звонки и понимая, что это звонит он, неопохмелённый Панкрат. Он понял, что его просто разводят. Что никакой водки на буровой нет. А если и была, то её давно выжрали: в благородство Чернов  давно уже не верил. Кто он им? Очередной залётный, вербованный. Человек на один сезон. Да и то, не всякий раз. Много есть таких вербованных, которые работают до первой зарплаты. А потом уезжают на другое место. Перелётные птицы перелётной страны.
Наконец трубка ожила, и бесовский бас осведомился:
- И какого хрена тебе нужно?!
«Как он понял, что это я звоню?» - подумал Панкрат. Это мог быть кто угодно. Но додумывать мысль он не стал:
- Слышь, Бес. Чё у тебя есть? – виноватым до противности  голосом спросил Панкрат.
- Ты о чём, паря? – сыграл в удивление Бес.
- Всё о том же! – колыхнулся было Панкрат, но сдержался. – Ты там чего-то насчёт захмелиться предлагал.
- Так ты ж не хотел? – продолжал косить под дурачка Бес. -  Бичи тут всё уже на грудь приняли. Адью, Панкратик! Долго ходишь. Поэтому спи спокойно, орёл ты наш.
- Да когда успели принять-то?! – удивился Панкрат. – Ты минут назад звонил!
- Так дурное дело не хитрое. Ты отказался, мы и махнули по стакану, - продолжал издеваться голос в трубке. – У нас на гольце всё просто – по три раза не зовём.
- Да ладно тебе, Бес! -  уже почти умоляюще протянул Панкрат. – Ничего не осталось? Ведь сдохну на фиг!
На том конце провода Бес притворно вздохнул:
- Ну что с тобой сделаешь? Чапай к нам. Может, найдём граммульку. Только шнуром. А то меня бичи самого скоро на спирт перегонят. Давно грозят.
Панкрат положил трубку. Снял с гвоздя телогрейку и вышел из вагончика. Впереди снова забрезжила жизнь.
Хабибулин по-прежнему сидел на крыльце и смолил «Беломор».
- Дядь Раис! – почему-то просительно заговорил Панкрат. – Я до буровой сбегаю. Бичи чего-то зовут. Случилось у них что-то.
Хабибулин оглянулся.
- Знамо что у них случилось! – пыхнул он дымом.- Бутылка у них случилась. А ты как щенок за титькой – сразу к ним. Эх, Серёга, Серёга! Панкрат ты без имени! Тьфу! -  и татарин длинно сплюнул.
Чернов несколько секунд постоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что сказать Раису. Потом сунул руки в карманы телогрейки и торопливо зашагал вниз по распадку, туда, где торчала  буровая вышка. До нее было шагов сто, не больше.
Раис с сожалением поглядел вслед угловатой фигуре напарника и почему-то заматерился на своём, татарском  языке.
С буровой Панкрат возвращался уже под вечер. Он весело насвистывал, посматривая вокруг оттаявшим взглядом. Всё вокруг нравилось: и свежий снег карнизами на елях, и тонкая строчка следов полевой мыши, и трескучий крик сороки, которая сопровождала его. Жизнь удалась. Чужеродным был только запах одеколона, флакон которого на посошок осушил Чернов.
Дизельная открывалась на повороте всегда внезапно. Солнце садилось как раз за ней,  растекалось по овальной вершине гольца великолепным опалом. Вагончик на этом фоне выглядел как вырезанный из чёрного картона призрак. На крыльце всё так же сидел Хабибулин. Его широкоплечий контур как никогда напоминал утюг, и Панкрат весело засмеялся.
Он с размаху опустился на ступеньку крыльца, и хлопнул Раиса по плечу:
- Ну, что, Раис Салимзянович? Вот и ещё один день расписали к чёрту!
Хабибулин промолчал. Только плечом дёрнул. Потом, подумав, ткнул пальцем на перильце, где на ошмётке снега сидел комар:
- Для кого день, а для кого жизнь!
- Ишь ты, гад! – изумился добрый Панкрат. – Жив ещё!
И, осторожно заведя ладонь над комаром, ловко прихлопнул его.
Хабибулин плюнул. Встал. И ушёл в вагончик.
… а в полночь снова пошёл снег. Но Панкрат этого не видел. Он спал. И снился ему диван, мама, сидящая с книгой и сестра Светка, которая притулилась с правого боку, зажмурилась и так слушала страшный рассказ про сыщика Канон Дойла. А перед диваном стоял ящик с мандаринами. Их запах заполнил всю комнату. В углу, возле самой печки, сидела бабуля и вязала бесконечный носок из шерсти Шаха. Который безмятежно дрых у ее ног, смешно перебирая, время от времени, лапами: он опять куда-то бежал во сне. И было очень уютно. И так должно было быть всю жизнь.
Но не получилось… Сергей во сне тихонько заплакал. Слезы текли по небритой щеке, скользили мимо уха и капали на грязную подушку.
Утром Сергей не сразу понял, что плакал. Уголок подушки был мокр. Но это могла быть и слюна.
Голова заметно посвежела. Только где-то под самым  куполом гулко щелкал будильник, напоминая о прошлой похмельной боли. Сергей, потягиваясь, вышел на крыльцо. Вокруг всё словно затянуло белой марлей.  Воздух стал колким и, казалось, хрустел на зубах. Было просто здорово! И вчерашние страхи, и ночной сон уходили вглубь памяти, освобождая место дню сегодняшнему.
На дороге, что вела к буровой, отпечатались следы чьих-то валенок. «Раис подался к буровикам!» - подумал Сергей. И тут он увидел тоненькие оранжевые серпики кожуры от мандаринов. Такие знакомые по сну и вчерашнему дню. Такие родные, говорящие о том, что скоро Новый год, что в посёлок завезли именно мандарины, что в школах учителя готовят подарки в мешочках, где обязательно будет одно яблоко, мандарин и конфеты «Алёнка» и «Мишка на севере». Так было в его детстве. Так осталось и сейчас, почти двадцать лет спустя. И только он стал совсем другим. Человеком, который потерял праздник! Да что там праздник?! Он потерял собственное имя и стал Панкратом! Прав был Раис. Какой он человек? Так, погоняло – ни дома, ни лома. И где он потерялся, теперь уже не имело никакого   значения. Важно было – каким он еще будет.
Чернов вдруг разом устал. И сел на крыльцо, привычно уткнувшись  подбородком в колени. Кто он? Для чего появился на свет белый? Что принес  и что унесет с собой? Что оставит после себя? Собачье имя или солнечные серпики от детских мандаринов на снегу, как память о самом светлом, что было в жизни, и что можно еще повторить. Ему вспомнилось, как учитель физики как-то принес на урок целую сетку невиданных фруктов – апельсинов! Тогда еще показалось, что он нес солнце в авоське – такие они были круглые, крупные и яркие. И почему в детстве все такое яркое и необычное? А сейчас?
В дизельной опять затарахтел телефон. Звонить могли только с буровой или с рудника. На руднике так рано проблем не могло быть, значит, звонили бичи с буровой. Что-то им или Раис наплёл, или какой-нибудь розыгрыш. Вставать и прерывать ход мыслей не хотелось, и Сергей сплюнул сквозь зубы: - «Пусть хоть зазвонятся!»
Телефон еще два раза звякнул и навалилась тишина. Тишина момента принятия решения…