Гедиванишвили

                - 1 -

«Я помню тот Ванинский порт
  И вид пароходов угрюмый,
  Когда  шли по трапу на борт
  В холодные мрачные трюмы.

  От качки стонали ЗК …»

( Колымская песня )

        Нет, конечно, трюмы парохода «Георгий Орджоникидзе» тогда не были холодными и мрачными, а от качки в Японском море при шторме около семи балов стонали не ЗК, а солдаты срочной службы. Честно говоря, и в сам трюм-то они не спускались, а поместили их тогда в довольно приличные каюты-кубрики на самой нижней палубе морского парохода.

Собственно, я уже забежал вперёд, да и рассказать собирался не о морском путешествии-круизе, а о том, что случилось несколько раньше.

- Кто же это такой, Георгий Орджоникидзе? - пытался вспомнить, поднимаясь на борт парохода, Евгений.
Но он так и не вспомнил. Вот имя Серго Орджоникидзе ему было хорошо известно ещё по детским книжкам.
- Наверное, это родственник того самого Серго, - подумал он.
- Может быть, этот Георгий какой-нибудь флотилией командовал в гражданскую. Вон, Маяковский даже стихотворение посвятил пароходу, носящему имя малоизвестного теперь советского дипломата Нетте.
В каюте, рассчитанной на четверых, было почти всё, как в купе купейного вагона поезда. Всё, за исключением окна. Зато вместо окна имелся круглый иллюминатор, который можно было приоткрыть, если в кубрике становилось душно, а погода за бортом это позволяла сделать.
А в кубрике в этот раз было просто жарко. Видимо, на этом пароходе один кочегар не сказал другому: «Товарищ, я вахту не в силах держать…», и эти кочегары в этот день так накочегарили – явно перестарались.
Тут Евгений догадался, что не зря он вспомнил Маяковского.
- Жара с ума сводила… - произнес он с расстановкой строчку уже из другого его стихотворения.
- Открывай иллюминатор, – потребовал сразу москвич Ромка Туишев. – Здесь действительно дышать нечем.
- Жар костей не ломит. Это, пожалуй, лучше, чем в двадцатиградусный мороз по плацу топать, - поделился своим мнением сормовчанин-очкарик Витя Шаров.
- Лучше мы его откроем, а то в море качать будет, и свежий воздух тогда не помешает, - откликнулся маленький и щупленький Коля Перегудов из Воронежа, пожалуй, самый практичный из всех членов этой команды.
- Вы здесь устраивайтесь, а я выйду на палубу, посмотрю, как отплывать будем, - сказал своим друзьям Евгений.
Он разложил в своей каюте верхнюю полку, бросил на неё шинель и рюкзак, поправил на себе шапку с красной звёздочкой и, накинув на плечи плотный солдатский китель, пошёл подниматься на верхнюю палубу тихоокеанского парохода. С этой палубы открывалась впечатляющая панорама.
На причалах громоздились огромные портовые краны. Казалось, будто они тянут свои стреловидные руки к небу, прося о чём-то Всевышнего. За кранами виднелись типовые пятиэтажные дома с серыми от снега крышами. Эти пятиэтажки образовывали несколько коротких, прибрежных улиц. За типичными городскими постройками вдалеке просматривались деревянные строения рабочего посёлка Ванино.
- Теперь и не разобрать, где там почта, а где фотография, - подумал Евгений, вспоминая хорошо знакомые объекты местной инфраструктуры.
Чуть в стороне можно было различить тёмно-серый контур дальневосточной сопки. На этом направлении, как раз перед самой сопкой, был расположен небольшой военный городок, в составе которого находилась его ШМАС (школа младших авиационных специалистов).
Он стал напряжённо смотреть в ту сторону, где по соседству от посёлка Ванино, по его мнению, находился закрытый военный городок. Собственно, по рассказам обслуживающего этот городок местного гражданского персонала, военным городком он стал лишь в шестидесятых годах. А до этого, на месте военного городка, была колония советских заключённых (ЗК). Да и те армейские казармы, которые только что покинули Евгений и его друзья, были перестроены из бараков ЗК, а может, даже и не очень сильно перестроены.
Теперь он долго всматривался с палубы парохода «Георгий Орджоникидзе», пытаясь разглядеть эти, вытянутые змейками, приземистые деревянные казармы, чтобы на всю оставшуюся жизнь сохранить их в своей памяти. С моря повеяло ветерком. Евгений поёжился и вначале наглухо застегнул на себе китель. Но оказалось, что ему, наглухо упакованному, неудобно вертеть головой в разные стороны, и он всё же расстегнул крючки ворота своего армейского кителя. Действительно, крутить шеей ему стало легче, но вот разглядеть контуры казарм всё равно так и не удавалось.
Пошла вторая половина декабря. С моря дул юго-восточный ветер, и погода в прибрежной зоне установилась тёплая. В воздухе летали редкие снежинки. Падая в море, эти снежинки слипались друг с другом, а потом  смешивались с морской водой. Глядя с борта парохода на глянцевую морскую поверхность, казалось, что внизу уже не вода, а густая, очень холодная, тёмно-серая желеобразная масса.
- Попади человек в этот киселеобразный ледяной коктейль – вряд ли проплывёт и сотню метров, - промелькнуло в голове Евгения.
Он прошёл к противоположному борту судна. Здесь перед его глазами открылась безбрежная даль, и не было видно ничего, кроме серой, уходящей за горизонт, поверхности моря. Он слышал, что в ясный день отсюда, с этого берега Татарского пролива, можно увидеть очертание берега острова Сахалин. В этот раз никаких видимых очертаний впереди не было. У этого борта ветерок поддувал сильнее. Становилось прохладно.  Евгений поёжился, застегнул снова на все застёжки свой парадный китель и вернулся на прежнее место. Здесь он вновь стал вглядываться в направлении расположения далёкой сопки, будто пытаясь по пути заглянуть ещё раз туда, где ему довелось прожить целых полгода незнакомой до этого жизнью. Может быть, ничего необычного в этой жизни и не было. Даже, если перечислять все местные достопримечательности, то окажется, что он почти ничего здесь и не видел. Всего лишь пару раз был в увольнении в этом рабочем рыбацком посёлке Ванино. Первый раз посетил в составе взвода местную фотографию, а второй, в компании своего нового армейского друга Анатолия – почтовое отделение.
Теперь Евгений и не вспомнит уже, как они с Анатолием познакомились и подружились. Что-то было, вероятно, в обличиях или в характерах такое, что выделило этих двоих, а потом притянуло друг к другу. Если выразиться попроще, то Толя Проскуряков сразу показался Евгению человеком надёжным и наделённым, несмотря на свою молодость, многими достоинствами. Конечно, в гарнизоне у Евгения появлялись и другие друзья, но Толик был среди них самый необычный.
Во-первых, у него был такой открытый, не перед кем не лебезящий взгляд голубых глаз из-под светлого ёршика волос, что к нему, как к собеседнику, сразу появлялось полное доверие.
Во-вторых, он не был похож на обычного русского парня, и этим вызывал у Евгения постоянный интерес. Его необычность исходила из того, что почти всю свою сознательную жизнь Толик прожил в Тбилиси и, не только знал грузинские обычаи, но многие из них сам хорошо усвоил. Он не только хорошо знал грузинский язык, но также бегло писал по-грузински, выводя при этом на вырванном из школьной тетрадки листке бумаги идеально ровные строчки с буквами, похожими по очертанию на крендели и крендельки разного размера, сгруппированные при этом причудливым образом.
Гарнизонная казарма разделялась на две половины спальными рядами. В каждом половине казармы было по два ряда двух-ярусных кроватей, а спальное место Проскурякова Анатолия находилось над спальным местом Евгения.
Вечером, после команды «отбой», когда дневальный гасил яркий свет и включал ночное освещение – тусклый красноватый фонарь, Толик, частенько, свешивал голову со «второго этажа» и начинал шёпотом что-нибудь рассказывать своему новому другу. О чём перешёптывались друзья? Да разве всё упомнишь.
Под эти шуршащие разговоры обо всём на свете, через пару десяток минут, друзья крепко засыпали, и глубокий сон продолжался обычно вплоть до команды: «Рота, подъём!..».
Не запланированный призыв на срочную военную службу в 1965 году начался в конце мая месяца и продолжался до середины июня. Многие одиннадцатиклассники едва успели в том году окончить среднюю школу, как оказались призваны в ряды вооружённых сил СССР. Это было на фоне эпохальных свершений и видимого благополучия: КПСС успешно преодолевала издержки хрущёвского волюнтаризма; прошли очередные пленумы ЦК КПСС, на которых были приняты решения по подъёму сельского хозяйства; мир рукоплескал очередной победе СССР в космическом пространстве, ознаменовавшейся первым выходом космонавта Алексея Леонова в открытый космос; ещё не угасло мощное эхо от всенародных торжеств по поводу двадцатилетней победы над фашистской Германией, и не отзвучал звон сотен тысяч юбилейных медалей, ставших в том году новой наградой воевавших и ещё не успевших повоевать, защитников отечества.
Женька посещал подготовительные курсы Горьковского университета, и думать, до поры до времени, ни о чём таком не собирался. И, вдруг, на тебе.
Он абсолютно не ведал, почему его чуть ли не с улицы притащили в военкомат, в течение полутора часов прогнали через десяток кабинетов всевозможных докторов, а взамен паспорта тут же вручили повестку: «Явиться с вещами и наголо остриженным…». Это уже потом, через много лет, Евгений узнал, что виной его спешного призыва в Армию стал ввод войск США в Южный Вьетнам. И чего эти американцы тогда туда полезли? Ну обстреляла, как говорят,  береговая артиллерия армии лучшего друга СССР Хо Ши Мина, стоящие на рейде американские эсминцы. Так, ведь, и с американских эсминцев тоже, вроде бы, жахнули. Чего американцам там ловить-то было, за тысячи морских миль от родной Америки? Нет же, они в эти джунгли полезли, из которых потом много лет выбраться не могли.
Аналогичная история приключилась и с Толиком. Он в 1964 году окончил школу в своём родном городе Тбилиси. Сразу поступал в Грузинский политехнический институт, но не прошёл там по конкурсу. Потом он решил уехать к отцу в Воронеж и там готовиться к поступлению в Воронежский политехнический институт. К отцу-то он приехал и успел у него зарегистрироваться по месту жительства, но вот дальше с ним случилось то же, что случилось в другом городе с Евгением.
Посадка на пароход «Георгий Орджоникидзе» закончилась. Матросы уже готовились убирать посадочный трап. Евгений снова стал всматриваться в сторону посёлка Ванино, пытаясь определить, где же находится почта.

                - 2 -


Незадолго до праздника Великого Октября, бурно отмечаемого всеми народами СССР, мать прислала Толику посылку. Получив извещение на посылку, Толя направился к командиру роты.
- Товарищ капитан, - обратился он к капитану Скворцову, - разрешите обратиться?
- Что у тебя? – строго посмотрел на него капитан.
- Извещение вот. – Толя достал из нагрудного кармана гимнастёрки извещение и показал его командиру.
- Хорошо, - думая о чём-то своём, ответил капитан, - но только найди себе напарника посылку нести. Знаешь, какой народ в Ванино проживает?
- Какой, товарищ капитан?
- Лихой здесь народец, товарищ рядовой, вот что я тебе скажу. С напарником будет веселее на почту идти, да и не так опасно.
После этого разговора Толя пригласил к себе в напарники Евгения.
- Жень, - сказал он своему соседу по тумбочке, - ты хурму любишь?
Вот чего-чего, а хурму тому почему-то пробовать до этого не доводилось.
- А что это такое? – заинтересовался Евгений.
- Ну, как тебе сказать? Это такой южный фрукт, похож на помидор. Моё самое любимое лакомство. Мне мама писала в письме, что посылает мою любимую хурму.
Хурма в Толиной посылке оказалась отборной, и по вкусу превзошла все ожидания Толиного друга.
Знакомство курсантов, а именно так называли новобранцев офицеры, носившие погоны с голубыми полосками, с тактикой военных действий во Вьетнаме проводилось, по тем временам, на высоком техническом уровне. На протяжении всех летних месяцев курсантам показывали кинофильмы. Эти кинофильмы без названий показывали в гарнизонном кинотеатре иногда по два раза в неделю. Собственно, заведение, где показывали это кино, трудно было назвать кинотеатром. Это был огромный деревянный сарай, установленный на деревянных опорах. Опорами служили пропитанные креозотом железнодорожные шпалы, а высота этих опор от поверхности земли составляла около метра.  Эти опоры стояли солдатской шеренгой по периметру всего здания, а их вид и запах отпугивали всевозможных местных грызунов.
Дверь этого гарнизонного кинотеатра запиралась на висячий замок, а в дверной порог упиралась крутая лестница с шаткими и скрипучими перилами. К одной из внешних сторон кинотеатра была пристроена, будто прилеплена, кинобудка, напоминающая скворечник или деревенский туалет. Кинотеатров подобной архитектуры, Евгению больше никогда и нигде встречать не довелось. Возможно даже, что этот кинотеатр не отапливался, По крайней мере, память Евгения не сохранила никаких обогревательных средств, замеченных в помещении того гарнизонного кинотеатра. Если это так, то не трудно понять, почему призыв 1965 года был столь ранним.
- Может быть, это место иногда цунами посещает? – делился Евгений своими предположениями с Анатолием.
- Нет, - вполне серьёзно отвечал тот, - иначе, и казармы надо было бы на такие высокие сваи поставить.
В кинозал заходили повзводно. Рассаживались на лавки и ждали, когда на фоне белого экрана появится фигура замполита.
Замполит, тоже в чине капитана, с трудно выговариваемой татарской фамилией, обычно произносил одну и ту же фразу:
- Товарищи курсанты, сейчас вы станете свидетелями реальных событий, происходящих в районе четырнадцатой параллели. Отсюда по побережью будет совсем рядом.
- Это он о Вьетнаме… Ничего себе, рядом! - пробегал тихий ропот по рядам кинозрителей.
Иногда он нравоучительно добавлял:
- Советую смотреть очень внимательно. Всё, что сейчас увидите, может очень даже вам пригодиться.
Затем, как в нормальном городском кинотеатре, гас свет, и наступала тишина. Фильмы, как правило, были непродолжительными, часто шли без комментариев и какого либо звукового сопровождения. Но, тем не менее, Евгению многие кадры из них надолго запомнились.
Вот, например, типовые фильмы того времени и того репертуара.
Джунгли, тростник, болото. Пробирается отряд вьетнамцев, вооружённых автоматами Калашникова. В небе зависает американский вертолёт «Кобра», похожий на гибрид огромной саранчи и такой же огромной хищной стрекозы, и начинает бить по отряду вьетнамцев из пулемёта. Кто-то из вьетнамцев падает лицом в грязное болото. Кто-то, прячась за деревьями, кажется, растущими прямо из этого болота, начинает отстреливаться.
  Или другой.
Рядом с буйной растительностью джунглей располагаются хижины вьетнамцев, похожие больше на шалаши нашей пионерско-лагерной жизни. В небе появляется истребитель-бомбардировщик F-100. Вокруг него, в небе, какие-то вспышки, возможно, это летают снаряды, посланные наземными зенитными установками. От самолёта с белой звездой в тёмном круге отделяется сначала одна, а затем вторая ракета. Кажется, ракеты накрывают весь вьетнамский посёлок. В пламени горит всё, даже зелёные кусты деревьев.
Или ещё один.
Огромный американский авианосец  на фоне голубых волн Южно-китайского моря. Истребители палубной авиации F-8. Вот, F-8 стартует. Короткий разбег и, кажется, что самолёт срывается с авианосца, как с огромной скалы, в море. Но нет, вот он уже взмывает в небо. А вот, огромная махина – авианосец готовится принять на свою палубу вернувшийся из полёта истребитель. Заход на просадку и промах. Самолёт F-8 выполняет повторный круг над авианосцем. Теперь отчётливо видно, что под его крыльями нет ракет. Вот, наконец, касание палубы и чёткий захват истребителя корабельными крючьями.
Но, кажется, самое широкое обсуждение среди личного состава гарнизона получил фильм о воздушном бое. Кто и как снимал такой эпизод, непонятно, но всё выглядело очень естественно.
В воздухе американский истребитель-перехватчик F-4 «Фантом» и истребитель советского производства МИГ-17. На фюзеляже самолёта МИГ-17 красуется жёлтая звезда в красном круге. После нескольких заходов в атаку «Фантома» самолёт МИГ-17 загорается. У горящего самолёта срабатывает катапульта. «Фантом» ещё раз идёт в атаку на, пристёгнутого к самолётному креслу и спускающегося на парашюте, лётчика. Видны вспышки от работающего на «Фантоме» пулемёта. Истребитель F-4 пропадает за горизонтом, а парашют, не долетев до земли, повисает на ветвях огромного тропического дерева.
Демонстрация кинофильмов с четырнадцатой параллели закончилась к осени. Может быть, это случилось потому, что командование ШМАС посчитало курсантов достаточно информированными и подготовленными, чтобы оценить предполагаемого противника. А, может быть, потому что тот гарнизонный кинотеатр совсем не годился для демонстрации фильмов в холодное время года. Холода в Хабаровский край приходят гораздо раньше, чем в московскую область.
Уже в октябре на побережье Охотского моря бывает по-настоящему холодно.
- Всё же повезло Толику с посылкой, - думал Евгений.
Он знал, что кроме хурмы, отведать которую Толя также предложил старшине роты, в посылке были носки и, даже, перчатки из мягкой и тонкой шерстяной пряжи. Знал он также, что на дне посылки лежало толстенное письмо Толику от мамы.
Понятно, не положены солдату не только шерстяные, но даже простые носки, уж не говоря о перчатках. Но, если старшина этого не видит, то почему бы не носить? Кому от того лучше, если солдат что-то там себе отморозит?
Но не знал Евгений, о чём писала мама в том толстом письме своему сыну.
Когда Проскуряков Толя только что получил извещение на посылку от матери, то он радовался как ребёнок, а после – что-то сильно загрустил.
- Может быть, то письмо, что лежало в посылке вызвало у него такую тоску по родине? – гадал Евгений о причинах столь резкого ухудшения настроения друга.

                - 3 -

Толик на самом деле превратился из всегда сочувствующего и сопереживающего друга во взвинченного и нервного человека.
- Неужто, он пожалел, что угощал меня хурмой, - терялся в догадках Евгений. – Хурма, конечно, оказалась замечательной. Такой не только на Дальнем Востоке, в центре Поволжья-то не найдёшь. Но, ведь, до какой степени надо любить этот фрукт, чтобы потом так жалеть о своём же угощении?
- Нет, здесь что-то не то, - заключил он.
Прошло несколько дней, а Анатолий ходил, как в воду опущенный. Он даже перестал свешивать свою голову после отбоя к кровати друга, чтобы перед сном о чём-нибудь пошептаться. Даже в строю Анатолий, ранее всегда подтянутый, теперь не выглядел орлом.
Наступил момент, когда Евгений не выдержал своих сомнений. Как только, после команды «отбой» казарма перешла на ночное освещение, Евгений поднял из-под одеяла свою ногу и толкнул через матрац лежащего над ним Анатолия. Сверху послышался недовольный голос:
- Тебе чего?
- Расскажи, что у тебя случилось? – потребовал Евгений.
- Ничего у меня не случилось. Спи.
- Нет, случилось, - настаивал Евгений, и снова легонько коснулся металлической сетки над своей головой.
Вскоре после этого, раскрылась и причина, неожиданно возникшей, Толиной депрессии. А причина эта оказалась в следующем. Правда, до этого надо рассказать о самом начале сближения Толика и Евгения.
Дружба, она рождается на доверии, а друг должен знать о тебе немного больше остальных окружающих людей. Рассказывая Евгению о себе, Толик не мог обойти тот факт, что он с десятого класса влюблён в девушку. Рассказывая об этом, он даже достал из конверта фотографию и показал её Евгению. Женя взял фотографию в руки. С фото на него смотрела черноволосая  и черноокая красавица. Было видно, что она фотографировалась для школьной доски почёта, так как на ней была школьная форма и белая блузка. Но даже в школьной форме, девушка на фотографии выглядела очень эффектно.
Евгений повернул фотографию обратной стороной. Там, аккуратным каллиграфическим почерком, было выведено крупными русскими буквами:
«Моему другу Толе от Нателлы Гедиванишвили».
- Выглядит, как настоящая киноактриса, - совершенно искренне заверил Евгений.
- Это правда. Она замечательная. Между прочим, она ещё и умница. В школе всегда на отлично училась, а год назад в Тбилисский университет поступила. – сказав это, Толя аккуратно поместил фотографию на прежнее место, в конверт, а тот конверт положил между листами толстой тетради, в которую он записывал различные умные мысли и высказывания.
Кто-то подошёл со стороны и легонько шлёпнул Евгения по плечу.
- Ты что здесь мёрзнешь? – послышался голос Вити Шарова. – Там, в кубрике, проветрили. Теперь стало отлично.
- Хочу посмотреть отплытие. Согласись, не так часто приходится выходить в моря Тихого океана, – поделился своими соображениями Евгений.
- Ну, ну… Закурить не найдётся?
- Возьми в кармане моей шинели «Беломор» фабрики Урицкого.
- Ленинградский, значит «пшеничный». Скажи, а кто такой этот Урицкий?
- Наверное, он служил вместе с Георгием Орджоникидзе.
- Почему так думаешь?
- Ну, не в честь же обычного любителя табачка назвали эту табачную фабрику, - ответил, даже для самого себя убедительно, Евгений.
- Пойду я в каюту. Не вижу ничего особенного в этом отплытие, - сказал бывший сормовский новобранец и пошёл к трапу спускаться на нижнюю палубу.
Тогда, всё-таки, Евгений добился от Толика чистосердечных признаний. А причина его меланхолии крылась в том письме от мамы, которое лежало на дне посылки с оранжевой хурмой.
Его мама писала, что как-то она шла по улице и заметила, идущую ей навстречу, Нателлу. Толина мама хотела с ней поговорить, поздоровалась, но та не остановилась и прошла мимо. Потом, уже спустя несколько дней, Толина мама заметила Нателлу в обществе  молодого человека: «Они о чём-то увлечённо между собой разговаривали. Прошли мимо, и даже меня не заметили», - писала она в письме своему сыну.
Этого было достаточно, чтобы Анатолий тут же написал Нателле резкое письмо. В этом письме он объявил ей, что теперь их переписка закончена, что пусть она там, в Тбилиси, с кем хочет, с тем и встречается.
- На Кавказе такого не прощают, - возбуждённо шептал Анатолий, приложив руку к губам, в сумраке ночной казармы.
- Ты уж слишком погорячился, - не оценил такой поступок Евгений.
- Какой горячий джигит… Ты, Толик, в Грузии совсем огрузинился. Не надо было тебе с письмом торопиться. А теперь ты её обидел… Может, там и ничего серьёзного не было.
- Не будет мне мама врать.
- Так мама, она, может быть, говорит ту правду, которую заметила. А, вдруг, есть правда, которую мама не заметила?
Послышались приближающиеся шаги. Это шёл дежуривший по роте офицер.
- Разговорчики… - Негромко проговорил он, повернувшись в сторону кровати Евгения. – Сейчас подниму всю роту, если не прекратите шептаться, - пообещал он.
Кругом всё затихло. Лишь было слышно мерное посапывание подуставших за день молодых воинов. Шаги стали удаляться. Это дежурный по роте офицер возвращался в своё служебное помещение, расположенное на входе казармы.
- Напиши ей и извинись, - прошипел Евгений.
- Ни за что, - услышал он такой же шипящий ответ своего друга.
- Однако, уж слишком гордые вы, грузины, - проворчал Женя, и повернулся на бок, чтобы через минуту заснуть.
Уже засыпая, он еле слышно пробормотал себе под нос: «Надо что-то придумать».

                - 4 -

На другой день, во время самоподготовки по предмету «Самолётное вооружение», Евгений сослался на возникшую боль в животе и отправился из учебного корпуса в казарму. Там он открыл общую с Толей Проскуряковым тумбочку, достал толстую тетрадь своего друга-соседа, в которую тот любовно вписывал умные мысли, и вынул из этой тетрадки конверт с адресом Нателлы Гедиванишвили. Переписав в свою записную книжечку этот адрес, он всё вернул на место, а сам пошёл в ленинскую комнату сочинять письмо. Но, когда он уселся за стол, а на бумаге появились слова: «Здравствуй Нателла!», - оптимизм у Евгения сразу поубавился. Нужна была следующая фраза, а она никак не хотела приходить Жене в голову. Он начал нервничать. И, может от этого, а может ещё от чего, его голова совсем опустела. В ней уже не было совсем ни одной мысли. Его даже охватила оторопь.
- Вот, те на… А я-то мечтал наладить их отношения. Вот и наладил, нечего сказать.
Он ещё долго сидел в почти пустой ленинской комнате и бессильно таращил глаза на почти чистый листок бумаги. Потом он воткнул этот лист в середину школьной тетрадки, подошёл к своей койке и, действительно почувствовав ноющую боль в своём животе, прилёг на подушку.
Вернувшиеся после самоподготовки курсанты ШМАС, сразу наполнили казарму шумом.
- Живот по-прежнему болит? – поинтересовался у Евгения, подошедший к нему Анатолий.
Тот кивнул головой, нисколько при этом не привирая.
- Вот, выпей, - откуда-то достал он пару чёрненьких, как асфальт, таблеток и протянул их Евгению.
- Это что? – недоверчиво спросил тот.
- Пей сразу две. Этим не отравишься, - почти приказал ему Толя.
Действительно, после выпитых таблеток, Евгений почувствовал себя гораздо лучше. Его болезнь прошла совсем уже на другой день. А начатое письмо ему с трудом удалось закончить только на третий день.
Вот, что он писал в том письме.
« Здравствуй Нателла!
Ты меня совсем не знаешь. Но меня знает твой замечательный друг Анатолий. Мы здесь, на краю Земли, стали с Анатолием тоже настоящими «генацвали». Он мне здесь как родной брат. Кстати, хотел написать это слово «брат» по-грузински, но вот именно сейчас никак не могу вспомнить, как именно пишется по-грузински это слово. Но я, конечно, вспомню и потом тебе напишу. В общем, Толя для меня здесь не только ангел-хранитель, но и учитель грузинского языка. Я уже много слов выучил, но, к сожалению, некоторые из них забываю. Например, помню «гамарджоба» - здравствуй. Правильно? Вот ещё: «мадлоба» - спасибо, «сикварули» - любовь. Вот, только не пойму, почему «я тебя люблю» произносится как «ме шен миквархар». Мне бы было более понятно, если бы «я тебя люблю» произносилось, например, как «сик ва рули». А то, вроде бы, как это у вас – нелогично. Ещё он, я имею в виду «наш друг», пытается научить меня писать по-грузински. Но, чувствую, что это мне совершенно не по силам. Писать по-грузински – это всё равно, что непонятные узоры из вензелей ровными строчками накручивать. Говорю другу: «Пожалей меня», но он не жалеет и от своей идеи – сделать из меня поволжского грузина не отступает.
Пишу я тебе, Нателла, по той причине, что сильно загрустил в последнее время мой друг и учитель Анатолий. И всё из-за большой любви к тебе, Нателла. Вот, пишу я тебе, несравненная Нателла, без ведома и согласия нашего замечательного друга, Анатолия. Он мне, ни за что бы, не разрешил выкинуть такой фортель. А хочется мне одного – побороть его уныние.
Живем мы здесь в полном взаимопонимании собственной совести и доверия, оказанного нам нашей великой страной. Дённо и нощно охраняем границу на Тихим океане. Маршируем на плацу, постреливаем из автомата Калашникова и самозарядного карабина СКС по мишеням и изучаем материальную часть военных самолётов. Летать нам самостоятельно на этих самолётах не разрешают – для этого нужны лётные права. А, вот, порулить можно. Недавно мы с Толиком на спарке (это такой самолёт с кабинкой на двоих лётчиков) разогнались на взлётно-посадочной полосе до сверхзвуковой скорости. Еле-еле потом затормозить успели перед сеткой – ограждением взлётной полосы.
Как-то мы ходили в караул. Охраняли секретные объекты государственной важности. Стою я, значит, в овчинном тулупе до пят – пригрелся. Звёзды на небе взошли. А я стою близко к звёздам, то есть на вышке. На соседней вышке как раз Толя Проскуряков пригрелся. Тоже в тулупе до пят. Охраняем, значит… Бдим…
Меня неожиданно сон разморил. Вот-вот засну прямо стоя. Вдруг сквозь дрёму слышу, что кто-то скребется о мой секретный объект. Глядь, а это здоровущий белый медведь. Испугался я, значит, вскинул карабин и прицелился в этого медведя. А Толик не испугался. Он хлопнул три раза в ладоши. Этих хлопков уже сам медведь испугался. Повернулся тот медведь и припустился бежать от моего секретного объекта. Вот, что значит благородный характер и крепкие нервы Толика. Что было дальше с белым медведем? Точно не могу сказать, но, по всей видимости, он забрался на льдину и снова к себе на Чукотку, в бухту Провидения уплыл. Это недалеко отсюда. Если напрямую, по морю, то каких-то три с половиной тысячи километров. Правда, преодолев свой страх, я подумал: «А что, если это был не медведь, а настоящий шпион в медвежьей шкуре к секретному объекту крался. Пока он с американской Аляски шёл, сильно проголодался. Не сырой же рыбой ему всё время питаться. А тут, на пути, соблазнительный секретный объект с солдатскими консервами «Бычки в томатном соусе». Завали я этого шпиона – месячный отпуск на Родину был бы обеспечен».
А ещё мы как-то с Толиком прыгали с парашютом. Его парашют раскрылся, а мой нет. Так Толик до самого приземления меня за ногу держал. Вот, он какой замечательный человек. Кроме меня Толя больше никому в казарме твою фотографию не показывает. А то, все здесь будут сражены твоей красотой и захотят с тобой переписываться. Тоже не очень хорошо, когда письма в почтовый ящик не помещаются. В общем, о тебе здесь знает лишь твой преданный друг Анатолий и я немножко. В целом же, всё у нас тут хорошо, но хочется, чтобы почтальоны почаще выкрикивали наши фамилии, когда с почты, из города Ванино, в часть приходят. Если наш друг чем-то тебя обидел в своём письме, не верь тому письму. Бывает, приходят неразумные слова в голову в состоянии аффекта, а потом бесследно из неё уходят. Он спит и тебя во сне видит, вот это правда.
На этом писать кончаю.
 Друг Толика, а значит, и твой друг, бишь, «генацвали»: Евгений».
В конце письма Евгений поставил размашистую подпись и указал дату. Потом он положил письмо в авиаконверт и старательно вывел на конверте известный ему адрес незнакомой грузинской девушки.

                - 5 -

Письма на Большую Землю, так называли все территории, находящиеся по другую сторону Урала, посылали авиапочтой. Многие ещё помнят, что в СССР авиаконверт стоил всего семь копеек. Это было совсем не дорого ни в сравнении с четырёхкопеечным простым конвертом, ни даже в сравнении с зарплатой рядового срочной службы, которая не могла быть менее трёх рублей восьмидесяти копеек.
В конце ноября на территории Хабаровского края установилась очень холодная погода. Правда, рядом с морем температура была выше, чем вблизи города Хабаровска. Но, так или иначе, в районе Советской Гавани в то время было очень холодно. После часа, проведённого на морозе, ноги, обутые в кирзовые сапоги, становились как деревянные. Дневальные по роте по несколько раз в сутки топили в казармах дровами ненасытные печки. А от учебных корпусов и до казармы невозможно было дойти, не потрогав хоть один раз себя за уши. Офицеры ШМАС одеты были гораздо лучше курсантов и им сочувствовали.
В один из таких морозных дней сержант Кравченко принял взвод, к которому были приписаны Евгений с Анатолием, и погнал взвод на плац. Он, конечно, мог этого не делать в двадцатиградусный мороз, но уж очень гордился, что сам сибиряк и что, якобы, мороз ему нипочём.
Взвод из тридцати человек, бряцая задубевшими сапогами и шурша грубошерстными шинелями, приближался к плацу.
- Кто разрешил опустить клапана?.. Поднять клапана! – Скомандовал Кравченко, называя клапанами «уши» солдатских шапок-ушанок.
Евгений снял с рук фланелевые рукавицы и поспешил поднять у шапки «уши», связав их тесёмки своими неповоротливыми пальцами.
- Взвод, стой. Кто не понял? – повысил голос сержант.
Видно было, что не все последовали за Евгением. Это уже был не тот взвод испуганных новобранцев, стоящих перед сержантом в июне месяце.
- Взвод, на месте… Шагом арш!.. – раздалась новая команда.
Стало очевидно, что Кравченко так просто от своего не отступит.
- Поднять клапана!.. – снова требовал он.
До плаца добрались уже изрядно замёрзшие, но все сильно возбуждённые.
- Уши больно, товарищ сержант, - слышалось из строя.
- Кто сказал? Разговорчики?.. Разговорчики прекратить!
Давая отмашку руками, Евгений сдёргивал то одну, то другую свою негреющую рукавицу и освобождённой рукой потирал застывшее на морозе ухо. Так ему кое-как ещё удавалось терпеть эту сержантскую экзекуцию. Но тут, как назло, появилась ломота в пальцах ног. Видимо, влажные ещё в учебном классе фланелевые портянки теперь перестали греть.
- Левой, левой, левой… Выше ногу!.. - раздавалось на заснеженном поле плаца.
А ноги высоко никак не хотели подниматься.
- Запевай!.. – войдя в раж, требовал Кравченко.
Взвод молчал, и слышен был только топот солдатских сапог.
- Eine singen  “песня”!.. – возопил совсем потерявший чувство реальности сержант.
Что заставило сержанта Кравченко мешать в одном предложении немецкие и русские слова – это на всю оставшуюся жизнь осталось для Евгения загадкой. Может, он неожиданно почувствовал себя штурмбаннфюрером. А, может быть, вспомнил, вдруг, какие-то фразы из школьного курса немецкого языка, и ему очень захотелось ими блеснуть именно здесь, почти на краю света, перед этими хлюпиками из европейской части страны.
В строю послышался гул недовольства.
- Бегом, марш!.. – скомандовал сержант.
Взвод двинулся по кругу. Курсанты бежали, еле поднимая ноги, загребая ими снег, будто лопатой.
- Отставить!.. – слышалась новая команда.
- Как он командами умеет жонглировать, - будто восхищаясь сержантом, поделился с Евгением,  находившийся рядом Анатолий.
- Шагом, марш!.. Запевай!.. – не унимался Кравченко.
- Давай, - повернулся к Евгению, шагавший впереди москвич Миша Тартынский, - споём «Варшавянку».
И тут, стоило только ему затянуть первое слово, как весь взвод грянул в полную мощь своих глоток:
«Вихри враждебные веют над нами,
Тёмные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас ещё судьбы безвестные ждут.
Но мы поднимем гордо и смело…»
Эта песня, кажется, проняла сержанта. То ли до Кравченко дошло, что он перегибает палку и ему самому может не поздоровиться в случае массовой простуды, то ли он удовлетворился тем, что, в конце концов, взвод выполнил его команду, то ли он сам основательно продрог на морозе, но следующие его команды были:
- Отставить… Взвод, стой… Кругом!.. В казарму шагом марш!..
В этот вечер Анатолия в казарме ждало письмо. Письмо было от Нателлы Гедиванишвили.
Прочитав своё письмо, Анатолий подошёл к Евгению. Тот сидел на своей койке и, сняв сапоги, растирал руками пальцы своих ног. Потрясая конвертом, Анатолий строго спросил:
- Ты зачем это сделал?
- Что я такого сделал? – вопросом на вопрос ответил Женя.
- Ты ей писал? – он ткнул пальцем в то место на конверте, где был обратный адрес.
- Кому хочу, тому и пишу, - буркнул в ответ Евгений и,  кажется, чего-то стыдясь, опустил взгляд к своим, отогревающимся после холода стопам.
Он ещё яростнее стал растирать свои, ломившие, пальцы ног. Отчасти, конечно, он был сам виноват, что подморозил эти нежные пальцы. А виноват потому, что не очень аккуратно намотал на ноги свои фланелевые портянки. Портянки, в конце концов, стали влажными, сбились. Вот, и получился известный результат.
Раздалась команда: «Рота, строиться на ужин!». В этот вечер, за ужином в столовой, Евгений и Анатолий сидели за разными столами.
- Теперь будет на меня дуться до самого выпуска из ШМАС, - решил Женя, косясь на своего недавнего друга.
Но он ошибся. Как только они снова оказались в казарме, Толя подошёл к нему и протянул свёрток.
- Что это?
- Посмотри, - коротко ответил Анатолий.
Евгений развернул свёрток. В руках у него были носки из тонкой шерстяной пряжи.
- Это тебе. Бери, бери. Мне же тогда мама две пары одинаковых прислала. Эти носки, которые сейчас у тебя, я в каптёрке прятал.
Выпускные экзамены ШМАС проходили, на удивление самих курсантов, очень строго и в полном соответствии с прочитанными курсами. Стимулирующими ориентирами было присвоение разряда классности, за который шла надбавка к солдатскому жалованью, а также дополнительное право при распределении по военным округам ПВО Дальнего Востока.
- Поехали во Владивосток, - уговаривал Евгений своего друга Анатолия. – Ну, хочешь, я поговорю с командиром роты. Он мой земляк.
- Нет, я выбрал Камчатку, - отвечал Толя.
- И далась тебе эта Камчатка. Я в классе всё время на «Камчатке сидел». Нет уж, лучше Владивосток.
- А я хочу использовать представившийся жизнью шанс побывать на самом «краю Земли».
- Ты просто неисправимый романтик, Толя.
- Пускай так и будет.
- Может, ты хочешь, таким образом, от Вьетнама отделаться?
- Обижаешь «генацвали». Хотя, если бы я так и думал, то думал бы напрасно.
- Почему?
- Знаешь, если потребуется, то Родина отовсюду нас достанет.
- Да, с этим я полностью согласен.
Пароход на Камчатку вышел из порта Ванино на два дня раньше. На прощание Евгений и Толя обнялись, как братья.
- Пиши мне, - сказал Толик, и Евгений в первый раз увидел, как у него задрожали губы.
- Хорошо, - тихо проговорил Евгений и, стараясь не встречаться с другом глазами, отошёл в сторону.
Евгений ещё раз посмотрел в ту сторону, где, по его мнению, располагались казармы ШМАС. К этому времени матросы парохода «Георгий Орджоникидзе» уже убрали посадочный трап. Со стороны Сахалина подул прохладный ветер. Тут тихоокеанский пароход дал протяжный гудок. Евгений поёжился то ли от этого гудка, то ли от холода, и стал по трапу спускаться в каюту. Пароход «Георгий Орджоникидзе» взял курс на Владивосток.


18 января 2013 г.