Гусь-Хрустальный и прочие террористы

Гусь-Хрустальный! Какое красивое название города, и это вдруг слегка зацепило меня и лениво, нехотя заставило работать ослабевшую мысль: города-города-города... прекрасные просторы и многообразие содержимого в этих городах от клумб, фонтанов, палисадников до проспектов, заводов... Сверкнувшая своим проницательным и недобрым, ко всякому непотребству жизни и вообще, взглядом коллега доверчиво поддалась на явившееся веяние моего ума и зашуршала своим мозгом, вспоминая города, названные по именам животных: радостно материализовался Орёл, сдержанно Воронеж, уже задумчиво Львов, ласково насмешливо Ужгород, поплыли, как полуоттаявшие, обляпанные птичьим помётом, куски весеннего льда на реке - Змиев, Гадяч, прошмыгнул Конотоп, а после нахально полез Мур-мур-манск! Она потёрла довольно ладонями, а я с истеричным злорадством выдала замолкнувшим соугадывальщикам: «Харьков происходит от хорька!». Эмблема «РСЗ» на фарфоровой чашечке, дрейфовавшей из десятилетия в десятилетия после войны по различным бюрократическим кабинетам, нами была в эту весёлую минуту полуугадана: Рязанский Стекольный Завод; третья коллега противоположных жизненных взглядов на наше общее историческое прошлое тоже угадывала, поддавшись моей забаве, проговорившись, вынув из закрытого сундука советской памяти, ко всему этому фонтану блудословия, что-де рядом с Рязанью есть такой Гусь-Хрустальный, в котором  производилось много всякой стратегической силикатной хрени - до 90-х годов, есное дело. Она смеялась наиграно, как хитрый подлиза-ребёнок, поскольку требовалось занять чем-то гнетущую паузу между, а потом ускакала прочь, оставив нас ехидно предаться кофейной церемонии. Мы пили кофе и выдыхали тупую комбинацию климакса, запрещённой ностальгии по СССР (но особенно по российским географическим названиям, напоминавшим об агрессивной РФ, которая «напала!»)  и отвращения от некачественного кофе. Если бы к нам был приставлен государевый цензор, как при Чернышевском, о котором я с сочным удовольствием узнавала последние недели из набоковского «Дара», то в игре в «города» непременно было бы усмотрено вольнодумство и склонение собеседников к сепаратистским прокоммунистическим настроениям; за мои прения, уносившие мысли соучастников по просторам злокачественной Империи, последовало бы если не наказание, то взятие на карандаш и наблюдение, чтобы взять меня уже потом, на чём-то вкусном для полиции.