Татаркин

Полковник Татаркин вёл у нас Советское военное законодательство.

Знакомство с новой аудиторией он начинал с грозной фразы:

- Вот эта рука... – при этом, Татаркин поднимал к лицу свою правую руку, внимательно её рассматривал, шевелил пальцами, и после многозначительной паузы тихим голосом продолжал – подписала ... Семь... Смертных... Приговоров...

После такого вступления, курсанты сразу проникались к нему уважением и почтением ...

Но!

Каждый новый учебный год Татаркин прибавлял себе по одному собственноручно подписанному им смертному приговору. Такое надругательство над статистикой было источником многочисленных шуток в его адрес.

Говорил Татаркин негромко, даже очень тихо, так тихо, что невольно приходилось вслушиваться в его речь. От этого в аудитории наступала гнетущая тишина и ею Татаркин с наслаждением упивался.

К Татаркину надо было обращаться не иначе как «Товарищ полковник юстиции...» – иного обращения он не признавал.

Татаркин был флегмой. Такой флегмой, каких свет не видывал. По крайней мере, подобных флегматичных экземпляров я в свое жизни больше никогда не видел и, наверное, никогда не увижу. Даже дверь в аудиторию, если позволяла её конструкция, он открывал не иначе как своим пузом.

Зайдя в аудиторию, Татаркин ставил на стол свой огромный чёрный портфель и начинал лекциюдитории, чем там занимаются курсанты – пишут его лекцию или спят, его мало интересовало. Впрочем, как мне теперь представляется, текст читаемой им лекции его тоже мало интересовал. Он не был фанатиком ни учебного процесса, ни своего предмета. А знаменитый чёрный портфель вызывающе стоял на столе на протяжении всей пары. После её окончания Татаркин брал его в руки и уходил. Никто никогда не видел, чтобы Татаркин что-нибудь из портфеля вынимал или что-нибудь в него клал. Портфельчик, по всей видимости, всегда был пустым, так как пребывая в хорошем настроении, Татаркин легко им помахивал, передвигаясь по училищу.

Впрочем, иногда портфель всё же наполнялся. Татаркин бессовестно любил лимоны. И зная эту его слабость, куранты доверху набивали портфель импортными фруктами во время экзаменационной сессии.

За любовь к нему со стороны курсантов, Татаркин платил взаимностью. Двоек никогда не ставил, а тройки по его предмету были явлением исключительным и уделом самых глубоких и неизлечимых тупиц.

Авторитет у Татаркина был огромный. Может быть, его авторитет и попахивал дешевизной, но, не смотря на это, его искренне любили и уважали все.
Когда Татаркину присвоили звание полковника, его новая папаха, наряду с традиционными лимонами нашла своё постоянное место жительства в знаменитом чёрном портфеле.

Татаркин очень любил свою папаху. Другие полканы вбежав в преподавательскую швыряли своих «баранов» куда попало – в шкафы, на столы, крючки и вешалки. Татаркин, в отличие от них, аккуратно снимал с головы свой каракуль, разглаживал его, заворачивал в газету (причём, каждый раз – в свежую) и бережно прятал в портфель.

В минуты откровения он рассказывал о себе примерно так:

- Я учился в школе, любил смотреть в окно, и поступил в Суворовское училище...

Пауза.

- Я учился в Суворовском училище, сидел у окна и окончил Суворовское училище с золотой медалью...
Пауза.
- Я учился в военном училище, смотрел в окно и окончил военное училище с отличием...

Пауза.

- В академии я тоже смотрел в окно и окончил академию с красным дипломом...

Пауза.

- Теперь я стою перед вами, читаю лекцию, смотрю в окно и в следующем году получу полковника.

Полковника, как мы уже сказали, Татаркин получил. Получил вовремя, то есть, в соответствии со своим жизненным планом. Что же касается смотрения в окно, то это было истинной правдой. У Татаркина и в самом деле была привычка во время лекций пялиться в окно, на улицу, отворачиваясь от аудитории.

Каждую свою лекцию Татаркин начинал со списка рекомендованной литературы. И всё бы ничего, но на каждом, абсолютно на каждом занятии, всё равно, по какой теме, он настойчиво рекомендовал перечитать Брежнева – его «Малую землю», «Целину» и «Возрождение», будь то лекция о льготах для беременных или о санаторно-курортном обеспечении военнослужащих – см.: «Малая земля», «Целина», «Возрождение».

Вначале это воспринималось нами как нечто само собой разумеющееся. Но по мере нарастания различных, мелких нестыковочек (как то – какая, к примеру, связь между беременной женщиной и Леонидом Ильичём, вернее его автобиографическим творчеством?) постепенно, исподволь, возникало устойчивое ощущение чьего-то глубокого идиотизма. Обвинять родное государство в этом самом глубоком идиотизме мы ещё не решались, а сам Татаркин этими качествами явно не страдал. Так что простое, изо дня в день перечисление списка знаменитых работ навевало грустные, ещё не совсем ясные мысли...

Экзамен Татаркину я сдал на «пять». Скооперировавшись с Игорем Рубиным (он – художник, я – фотограф), мы сделали пару учебных диафильмов по военному законодательству. Этого для Татаркина было вполне достаточно.

Какие вопросы мне попались тогда в билете, я уже не помню, зато как отвечал, запомнил на всю жизнь Это было примерно так.

На первый вопрос:

Партия и правительство уделяет огромное значение вопросам совершенствования...

- Достаточно – лениво процедил Татаркин – переходите ко второму вопросу.

- В настоящее время КПСС, Советское руководство и руководство Вооружённых сил СССР неустанно проводит работу по укреплению...

- Достаточно – опять промолвил Татаркин и, обернувшись в пол оборота к присутствующему на экзамене комбату проворковал – Этот курсант показал достаточно высокие знания по первому и второму вопросам, поэтому не будем его спрашивать третий вопрос и поставим ему отличную оценку.

- Да-да-да... – только и сумел выдавить из себя комбат. Он судорожно кусал губы. Его распирало от смеха. Он еле сдерживался. А Татаркин был невозмутим как скала.

Татаркин запомнился не только мне. В училище было много преподавателей. Со временем забылись их фамилии, лица, особенности характеров. Но Татаркина никто, повторяю, никто из выпускников ЛВВПУ никогда не забывал. И пусть по его предмету все поголовно имели только хорошие и отличные оценки. И пусть по его предмету мы не получили достаточно прочных знаний (это ещё мягко сказано). Это ничего. Будучи в войсках, кто хотел – тот наверстал упущенное. От общения с Татаркиным осталось что-то светлое и хорошее, что именно и почему, я так до сих пор и не могу понять.

Наверное, это от того, что он был Личностью и в суровых военных условиях оставался Добрым и Человечным.

Да простят меня все остальные офицеры и преподаватели, о которых я ничего не сказал. Подавляющее большинство из них были хорошими, порядочными людьми. И сейчас, спустя более, чем четверть века, я благодарен судьбе, что они приняли участие в моём обучении и воспитании как человека и офицера Советских Вооружённых сил, не сломали и не озлобили меня.