Войной взрощенный часть 3 перемены. роман

Человеку  присуще  некоторое  раздвоение  мышления :   жизнь  в  лагере  дошла  до  того  уровня,  что  стала  противна  всем,  противна,  но  привычно  противна.
Все  понимали,  что  с  пьянством  надо  заканчивать,  что  многонедельные  запои  с  небольшими  перерывами  ни  к  чему  не  ведут, но ,  было  спасительное  «но»,-  зима  с  немыслимыми  для  меня  морозами,  сказочные  заносы  снега,  обилие  выпивки -  всё  это  подталкивало  на  продолжение. От  скуки,  от нежелания  заниматься  бытом,-  в  их  понимании  эта  работа  не  достойная  и  ей  должны  заниматься  только  не  на  что  не  годные. Были  самодельные  лыжи  и  теоретически  вылазки  были  вполне  возможны,  но  не  в  таком  состоянии. Мусор,  испражнения -практически  все закапывали  в  снег  вдоль  тропинок,  чтобы  не  бороздить  глубокий  снег. Всё  что  можно  было  рассказать -  всё  давно  рассказали  по  многу  раз,  всё  за  что  можно  было  пить ,-  выпито  и  сказано. Раздражительная  скукота.
          Я  всегда  удивлялся  людскому  предчувствию. Вот  ведь  даже отдалённо  ничего   не  свидетельствует  о  возможных  переменах, но  ты  уверен, причём   абсолютно  уверен,  что  сегодня  что - то  должно  произойти.  Какое -то  глубокое  чувство скрытой  тревоги.  Я  думал  это   свойственно  только  мне ,  но  встречаясь  взглядами  с  некоторыми  партизанами  я  видел,  что  они  то  же  это  чувствуют.  Не  то,  что  закончиться зима  и  мы  продолжим  начатое -  нет!  Что - то  радикально  переменится.  Не  понятно  к  лучшему  ли,  а  только  переменится.  Точно. Отсюда  и  тревога  и  отсутствие  сомнений.  Точно  переменится,  но  когда  именно  и  как  меня  это   коснётся -  непонятно.  Оттого  и  просыпаюсь  по  ночам,  оттого  и  тревога.  И  не  у  меня  одного.
Ни  у  кого  не  было  уверенности  ,  что  отряд  сам  сможет  выйти  из  этого  состояния  и  превратиться  в  боевую  единицу. Многие  наклоняясь,  покрывались  капельками  холодного  пота ;  бурякового  цвета  лица,  у  иных  пятнами,  красные  зрачки,  трясущиеся  руки  и  жуткая,  невероятная  раздражительность,  которая  вот -  вот  могла  перерасти   в  вооружённое  противостояние. Им  было  трудно  ухаживать  за  собой,  поэтому  брились  не  равномерно,  особо  не   придавая  этому  значения,  волосы  мыли,  когда  чесались, это  если  кто  в  баню  боялся  идти,  а  таких  было  уже  не  мало : то  давление,  то  сердце  схватит. Что  делал  я ? Вставал  пока  все  спали  и  старался  убрать  снег , принести  дров и  к  пробуждению  первых   убраться  к  себе ,  топить  и  чистить  оружие и  иную  амуницию,  весна  вот -  вот всё  поменяет. Радио  не  было  и  мы  не  знали  что  вообще  происходит,-  например  закончилась  ли  война  и  кто  победил ?  Отношения  с  местными  зашли  в  тупик  и  после  бомбёжки  из  лагеря  никто  не  уходил. Нас  ,  по –видимому,  считали  погибшими,  что  было  на  руку. Топить  нужно  было  много,  потому  как  оружие  не  должно  храниться  на  морозе,- так  сказал  Михалыч. Он  сам  слёг  с  сильной  простудой  и  я  его  давненько  не  видел. Относились  ко  мне,  как   к  доброму  приведению,  которое  не  выгоняют,  но  и  к  себе  не  допускают. Это  обижало,  но  и  вместе  с  тем  было  удобно,  мой  внутренний  мир  не  разрушался  и    я  не  деградировал,  работал  и  спал и  очень  много  рассуждал.

   Гром  грянул  совершенно   неожиданно. Не  было  никаких  предпосылок. Ранним  утром,  на  лыжах,  в  немыслимых  одеждах,  вооружённые  "по  полной",  в  отряд,  как  с  неба,  прибыл  отряд  советских  воинов. Когда  наши  отступали - тяжелораненных  оставили  у  лесника. Кто-  то  умер,  кто  - то  выжил, но  беда  не  приходит  одна. Тиф.  Откуда  он  взялся  у  отшельника -  лесника? Ладно  бы в  населённом  пункте,-  а  так ?! Вообщем - переболели  они  все  тифом. И  лесник. В  итоге  из  тридцати  семи  раненых  осталось  пятнадцать. Живых,  здоровых  мужчин. Не  сложная  математика. Те  кто  выжили  и  обрели  былую  силу  обладали  немыслимой  энергией  действия. "Враг  должен  быть  разит  и  уничтожен.  Никакой  пощады  ни  к  кому!" ,- было  написано  на  их  здоровых  лицах. С   лесником  если  кто  и  общался,  то  мне  о  том  было  неведомо. Я  и  о   существовании  его  не  знал,  как  таковом.
Лесник  их  направил  к  нам,  пояснив ,  что  отряд  разложился и  надо  что-  то  делать.  Повторюсь ,-  я  про  лесника никогда  не  слышал  и  как  он  узнал  вообще  о  нас  - непонятно. Добраться  к  нам  зимой  было  практически  нереально. Наверное  я  чего -  то  не  знал.  Не  знаю.
Старшие  засели  в командной  землянке ,  а  отряд  занял  оборону  и  патрулирование  не  смотря  на  жуткий  ветер  и  мороз. Лагерь  окружили,  или  взяли  под  охрану,  но  выглядело  это  обидным,  хотя  никто  и  так  никуда  бы  не  пошёл.   Заседали  они  часа  три, я  так  где - то  отмерил. Потом  объявили  построение.  В  такую  погоду ! Наша  команда  стояла  сутулясь,  кашляя  и  сморкаясь,  перетаптываяст  с  ноги  на  ногу  и  выглядела  ,  прямо  скажем,  совсем  не  военными.  Прибывший  майор  держал  речь , разговаривая  с  нами  не  как  с  равными,  а  как  с бомжами,  которых  наставляет  на  путь  принудительного  восстановления. Ветер  глушил  речь,  но  и  майор  не  особо  был  настроен  ораторствовать. Суть  такова,  что  с  лагеря  без  разрешения  выходить  нельзя,  склады  с  продовольствием  круглосуточно  охраняются  его  бойцами,  лагерь  охраняется  общими  усилиями  и  каждый  из  нас  ,по- одному,  должен  зайти  в землянку командира  для  беседы. Это  был  ультиматум  победителей.  Ещё  пол  года  назад  это  бы  и  близко  не  прошло,  вплоть  до  перестрелки,-  ведь  питание ,- это  жизнь,  а  тут  ещё  пятнадцать  ртов,  да  каких!  Но  сейчас  даже косвенное  неудовольствие  было  проявить  непозволительно.
   Мне  симпатичен  порядок. Так  как  есть  сейчас ,-   быть  не  должно. Это  понятно. Но  то,  как  с  нами  разговаривали  и  как  держали  себя  бойцы - было  крайне  не  приятно. Мы  все  ждали  вызова  ,  не  понимая  к  чему  готовиться  и  что  говорить. Ведь  все  как  на  ладони. Что  нового  можно  рассказать ?!  Командир  сам  может  рассказать  биографию  чуть  ли  не  каждого. Михалыч  бы  помог. Я  ушёл  в  свою  конуру  и   размышляя  ждал. Меня ,  истосковавшегося  ожиданием  и  самоедством,   вызвали  вечером  третьего  дня.
Я  зашёл,  привычно  став  у  дверей. Было  сильно  натоплено. Сидел  майор  ,  рядом  с  ним  его   помощники и  с  правой  стороны,  на  конце  стола - теперь  уже  бывший  командир.  На  топчане - Михалыч.
- Это  кто ?
- Это  пленный  полицай.  Задействован  на  хозработах  в  отряде.

Кровь  бросилась  мне  в  лицо!  Я  моментально  вспотел . Пот  и  лопающееся  от  возмущения  лицо наверное  гармонировали  с  пылающим  взглядом!  Это  благодарность  за  безупречную  работу?!  Это  всё  что  я  заслужил? Я  же  свой! Свой! Я  же  столько  души  положил  в  свой  труд! И  просто - пленный  полицай, задействованный  на  хозработах ?! Это  всё?
Михалыч  кашлянув,  начал:
- Не  совсем.  Малец  у  нас..
- У  военных  отвечают  тогда  и  только  тогда ,  когда  спрашивают. Ясно?
- Да.
-  Чего  глаза  то  таращишь ? Смотри  не  лопни. Что,  не  правду  сказали ?
- Не  правду.  Они  же  знают. Я же  всё,  всё  делал,  старался... И  дорожки  и  снег...

От  возмущения,  от  обиды  ,  совершенно  неожиданно  для  меня  слёзы  хлынули  из  глаз,  я  развернулся  и  выбежал  из  землянки.  Пусть  хоть  стреляют. Сколько  я  сделал?  Как  я  работал. Если  бы не  я... Слёзы  прошли,  землянка  начала  остывать,  печка  требовала  дров,  грозясь  затухнуть и  привычное,  но  несколько  ускоренное   размышление  овладело  моим  мозгом.
Просто  я  не  ожидал  такого  подлого  удара. Не  ожидал. Предательство  это.  У  нас  в  Одессе  никто,  ни  на  рынке,  ни  во  дворах,  ни  с  Пересыпи,  ни  с  Молдаванки,  ни  с  Мельниц ,-  никто  бы  не  посмел  так  сделать! Никто. Даже  цыгане  с  Усатово. А  здесь  свой,  который  со  мной  сидел  у  костра,  ел,  мёрз -  и  так  предать.
Ну  и  я  хорош! "Дорожки,  снег..."  то  же-  млямля.  Что,  не  мог  связанно  сказать ? Расплакался как  девчонка,  у  которой  мячик  в  лужу  упал. Как  Мишкина  сестра! Хорош  воин!
Так  неутешительно  размышляя  я  заснул.
Проснувшись  до  рассвета,  решил  не  становиться  в  позу,  а  заняться  привычной  работой. Полицай -  так  полицай. Ведь  и  это  - то  же  правда,  хоть и  обидная !
  Оружейная  охранялась  прибывшим  бойцом. Он  с  удивлением  смотрел,  как  я  растапливаю  общую  печку,  как  убираю  снег  и  как  зашёл  в  оружейную -  пропал. Часов  то  не  было,  а  мне  не  спалось. А  когда  рассвет -  не  понятно. Я  лучше  когда  устану -  прикурну  на  часок. Я  чистил  оружие. Работа  спокойная  и  труд  располагает  к  размышлению. Где  теперь  Мишка ?  Жив  ли  он ?  Как  мои  родители ?  Моя  мамочка ,  делающая  сто  дел  одновременно  и  параллельно  контролирующая  работу  окружающих,  сопровождая  контроль   критическими   комментариями  и  рекомендациями . Где папа ,  озабоченный  работой  и  политикой   настолько  ,  что  усталость  и сконцентрированность  ярко  читалась  на  его  лице. Как  наш  двор?! Играют  ли  в  домино  и  шахматы? Как  Алексеевский  рынок ? Вообще  - как  Одесса  при  фашистах ? Или  там  давно  наши,  а мы  здесь  как  дураки  сидим…
В  это  время  у  нас  уже  земля   давно пахнет  весной.  В  это  время город  полон  этим  невообразимым  запахом  пробуждающийся  земли. Почки,травка,  чеснок -  всё  пробивается  и  набухает.  Море  ласково  нежится  в  уже  греющих  лучиках  солнца. Мухи,  неизвестно  откуда  взявшиеся,   из  комнат  вылетают  к  окну  и  греются  на  стекле.
Яков  Моисеевич  ,  тепло  одевшись,  сидит  в  старом  кресле , греется  на  солнце  и  храпит,  а  может  урчит  как  голубь  или  кошка  от  удовольствия. Хотя... Он  же  еврей... Откуда  это  взялось -  еврей - не  еврей ?! Какая-  то  чушь. А  в  чём  разница ?  Молдаванин,  грек,  еврей ,  украинец  или  гагауз ? Одессит - это  да!  Это  разница.  Одессит  и  не  одессит. А  внутри -  мы  все  едины. Одесситы! Мы  заражены  вирусом  города,  мы  клонированы  любовью  к  каждой  улочке,  к  пляжам  и  склонам,  к  баркасам  и  бычку. А  наш  глось ?  Ставрида  на  самодур ?!  А  мидии,  жаренные  на  пляже ?! Мидии,  которые  полчаса  назад  ещё  росли  на  камнях ?  А чайки ?  А  наглые  бакланы  около  лодок  и  сетей ? Это  в  каждой  клеточке  одессита.  В  клеточке  мозга  и  ногтя,  волоса  и  сердца -  везде.  И  причём  тут  еврей ?!
     Оружейное  масло  надо  бы  погреть.  Вчера  не  топил  практически,  с  этим  допросом  и  масло  затвердело. На  рубеже.  Вот  не  понимаю -  почему  оружие,  которым  не  стреляют, надо   постоянно  чистить ? Раз  в  пять  дней - обязательно.  Ну  какая  зимой  пыль ? А  надо. Я  смирился,  как  со  многим  чего  не  понимаю,  а  делать  надобно. Вразумительно  мне  так  никто  ничего  объяснить  и  не  смог. Надо и  надо. Вот  и  чищу. Ветошь  заканчивается ,-  надо  Михалычу  сказать.

С  постыдного  бегства   из  командирской  землянки  прошло  три  дня. Снег  не  шёл,  а  мягкими , нежными   редкими  хлопьями  ложился  на  наст. Ветра  нет  и  каждый  шорох, каждый  звук  отчётливо  слышны. Синички  облюбовали  нашу  поляну  и  весело  чирикали,  радуясь  погоде, солнцу,  неизбежно  приближающейся  весне и  вообще  жизни. На душе  было  спокойно  и  весело. Пока  не  натоптали,  я  почистил  дорожки ,  обходя  часовых и  не  здороваясь  с  ними.  Я  же  пленный  полицай! Само  слово  полицай  стало  мне  обидно  и  ненавистно ,  как  самое  худшее  оскорбление. Пленный  полицай! Не  хотелось  об  этом  думать.  Работа  ладилась , тело  радовалось   труду  на  воздухе,  а  мозг  блаженствовал   сперва  в  предверии  восхода,  потом  зорьке,  теперь  утру. Солнышко  хоть  и  не  грело,  но  радовало. У  нас  дома ,даже  в  январе  солнышко  хоть  немного ,  а  греет.  В  феврале  же,  в  конце,  уже  по  сути  весна!   Но  в этой  зиме,  в  этой  погоде  есть  то  же  своя  радость. Часов  у  меня  не  было,  но  время  я  научился  чувствовать,- пока  никого  нет,  я  практически  всё  что  хотел - завершил. Пришёл  к  себе,  затопил, развесил  сушить  вещи,  помылся  и  в  чистом  и  сухом  задремал  на  топчане. Я  соорудил  из  поленьев  и  столик  и  подобие  скамейки  с  шкафчиком - чем  не  квартира ? И  тамбур  и  вешалки и  кухонная  утварь -  всё  у  меня  было.
     Дверь  резко  открыли.  Не  Михалыч. Он  дверь  открывал  аккуратно,  чтобы  не  нанесло  снега И  меня  уважить. Вторую  дверь  так  же  резко  открыли,  не  закрыв  первую. В землянку  вошёл  новый  комиссар. Лицо  его  представляло  собой   череп  обтянутый  жёлтой  бумагой  со  свойствами  целлофана,  обтянутый    настолько  мастерски,  что  ни  единой   морщинки  не  обнаружил  бы  ни  единый  придирчивый  взгляд. Цинично  наглым  глазам  подягрывали  тоненькие  губы ,  усиливая  эффект  сарказма,  насмешки,  неуважения   к собеседнику.
-  Прохлаждаемся?!  Наспаться  не  можем ?
 Я вскочил и   молчал. Это   человек  воплощение  зла.  Для  меня  и  таких  как  я. Ни  один  одессит  с  ним  бы  не  ужился. Ни  единый.
- Ты  капризы  для  дома  оставь. Здесь  армия,  путь  и  партизанская. Видел,  какие  новые  порядки   в  отряде ?

Я  кивнул

- То- то  же.  Разобрались  мы  с  тобой. Послушай  и  постарайся  понять. Вся  страна  борется  с  фашистскими  захватчиками. Народ  .- от  мала  до  велика. Но  есть  и  другие,-  те  кто  помогает  фашистам. Они  враги.  В  большей  или  меньшей  степени -  а  враги. Смертельные  враги. Тот  ,  кто  лечит  фашиста,  должен  понимать,  что  фашист  вылечиться  и  пойдёт  убивать  наших. Военных  и  мирных. Бросать  с  самолётов  бомбы  на  наши  города,  стрелять  и  расстреливать. Полицаи  - такие  же  враги  и  пособники,  как  врачи ,  которые  лечат  немцев. А  ты  был  полицай. И  не  сам  перешёл  к  нам,  а был  пленён. Это  правда. Горькая  правда. Другое  дело,  что  в  силу  возраста,  ты  оступился  не  понимая. Это  другое  дело.  Другое  дело,  что  к  тебе  с  симпатией  относятся  все  в  отряде,  кроме  детей  и  пару -  тройку  взрослых. Это  другое  дело. Это  путь  к  искуплению  предательства. Длинный  путь.  Но  на  хозработах  прощения  не  заслужить. Никогда.  Смягчения  вины - да,  искупления -  нет.  Только  кровью.  Только  в  бою.

- Но  меня  в бой  не  берут.
- Знаю. Теперь  будешь  воевать  на  ряду  со  всеми. С  оружием  в  руках. И  делать,  что  делал.
- Спасибо.
 - Пока  не  за  что. Посмотрим,  что  ты  за  воин... И  насколько  осознал... Оружие  больше  не  чисть. Это  не  послабление  тебе. Каждый  боец  должен  самостоятельно... Винтовку  тебе  выдадут. Всё.
Он  собрался  уходить .  Встал. Отряхнул  оставшийся  снег  на  валенках.
- У  меня  вопрос. Можно ?
-Давай  свой  вопрос.

Он  развернулся  и  опять  сел. Так  как  он  снег  не  отряхнул,   валенки  расположились  в  луже  от  снега. С  улицы  тянуло  холодом.
- У  вас  есть  радио. Как  там  Одесса ?
- А  что  Одесса ? Ничего  хорошего. Там  хозяйничают  румыны.  Устроили себе  город -  бордель  с  развлекаловками. Для  раненых  и  отпускников. Театры,  концерты...  Всё  такое... Рай... А  население, одесситы  горбатятся  как  рабы,  чтобы  обслужить  весь  этот  рай... Коммунистов ,  евреев ,  командиров, партактив -  расстреливают.  Не  зависимо  ни  от  возраста,  ни  от  пола. Есть  и  негодяи,  которые  им  прислуживают  за  деньги. Прихлебатели. Проныры  всякие.  Грязь,  одним  словом.  Придём  -  разберёмся.  А  что  ты  хотел  услышать ?
- Как  город ?
- Я  ж  тебе  сказал. Всё,  давай.
Он  вышел  ни  закрыв  ни  одной  двери ,  оставив  лужи  и  осадок  в  сердце. Я  думал  он  скажет -  бомбили  ли  ещё  город,  много  ли   разрушений,  где  они... Я  бы  узнал  про  наш  район... Про  одесситов... Как  они  с  фашистами... При  чём  тут  румыны ?! Как  ладят  они  с  населением ?  Ведь  мужчин  нет,  одни  старики ,  женщины  и  дети... Одесса  без  евреев, коммунистов  и  партийных ?
Это  сердце  одесского  военного  округа? Центр  области ? Порт ?!
Население  рабски  эксплуатируют  и  тут  же  говорит,  что  население  работает  за  деньги.  Прихлебатели ... А  что  от  голода  сдохнуть ? С  кем  он  думает  разбираться ?  С  матерями,  которые  зарабатывают  на  хлеб детям  и  старикам ? С  кем ?!  Можно  подумать,  что  прислуживают  не  от  голода...
Это  меня  так  задело,  что  даже  перехлестнуло  то,  что  он  говорил  именно  обо  мне. Рай... А  что,  пусть  лучше  снесут  город ?! Пусть  все  умрут  от  голода,  но  не  сотрудничают ?  Если  город  восстановили  от  бомбёжек - это  же  хорошо.  Когда  мы  освободим  его,  будем  жить  не  в  руинах. Хотелось  узнать  о  судьбе  каждой  улочки,  Привоза  и  Нового  Рынка,  Аркадии и  Порта,  Вокзала  и  Староконного... Как  Товарная,  которая  стала  поворотным  звеном  в  моей  жизни ? И  Алексеевский  Рынок?  Я  всё  это  не  видел  вечность... Мне  снится  Одесса,  такая  разная  во  временах  года,  в  людях,  в  судьбах... В  каштанах  и  море. В  двориках  Хуторской  и  дворах  на  Баранова,  где  я  вырос  и  где  родился, в  доме  где  творил  Бунин и художник  Буковецкий,  а  в  27  году  родился  я.
     Воевать  я  хочу.Освобождать  Родину,  Одессу. Хочу  уничтожать  коричневую  чуму. Давно  хочу. Но  я  не  понимаю,  почему  если  я  не  ранен,  но  отважно  воюю,  то  я  не  искупил  вину,  а  если  ранен ,  а  сам  ни  разу  не  выстрелил - то  искупил.  Почему  я  должен  ждать  и  надеяться,  что  меня  ранят ?! Наоборот -  я  должен  быть  здоровым,  чтобы  как  можно больше  воевать  и  приносить  пользу,  а  не  лежать  в  госпитале. И  в  чём  я  так  сильно  виноват,  что  должен  эту  вину  искупить  кровью ?  Получается,  что  я  не  для  общей  чистоты  убирал  и  старался  на  всех  работах,  а  я  подлизывался,  чтобы  хоть  чуть - чуть  искупить  своё  предательство ?!  А  кого  я  предал ?  Надо,  чтобы  меня  убили   там,  прямо  на  рельсах  и  тогда  бы  я  не  был  предателем ?!
 Это  несправедливо! Я  бы  мог  этого  не  делать! Но  я  хотел  для  всех,  чтобы  всем было  хорошо,  чтобы  уют  лагеря  немного  компенсировал   тяготы    партизанской  жизни. И  молчание  Михалыча… Всё  это  меня  настолько  впечатлило,  что  не  разделяя  на  хороших  и  плохих,  старался  сухо  здороваться,  делать  свою  работу  и  прятаться  у  себя.



После  осенней  бомбёжки  немцы  знали  где  мы - это  было  ясно. Погибли  мы  все, или  нет, пополнились  ли  ряды  окруженцами     и  блуждающими  одиночками ,0  ясно  было,  что  о  нас  точно  не  забыли. Малейшие  вылазки  они  бы  пресекли  новой  бомбёжкой.  То,  что  подобный  лагерь в  другом  месте   не  соорудить  своими  силами,  да  ещё  в  мёрзлом  грунте  было  совершенно  очевидно. Но  и сидеть  сиднем  было  невозможно. Это  было  очевидной  истиной.
  Обида  моя  затаилась,  но  не  прошла . Мириться  с  несправедливостью  было  не  в  силах.  Как  командир  мог   назвать  меня  пленным  полицаем?!  Как  он  мог? И  ни  одного  доброго  слова. Не  нашлось.  Ни  одного. Михалыч  хоть  пытался,  а  он... И  вообще... Когда  в  Одессе  мне  было  больно  и  я за  что-  то  сильно  переживал  -  я  гулял.  Мой  город -  лучший  лекарь. Улицы,  переулочки - все служило  лекарством. Привоз,  Алексеевский  рынок, море -  всё  это  лучшие  лекарства  для  любого  одессита.
    На  углу  Степовой ,  около  аптеки  всю  жизнь  продавала  бабка  семечки,  пирожки  и  кукурузу. Зимой  она  укутывалась  в  полушубки - платки,  укутывала  и  свои  семечки  по  сезону. Так  вот  у  неё  цена  за  стакан  была  для  разных  людей  разная.
- Почему  вы  мне  продаёте  дороже ?  Впереди   парень   купил  вдвое  дешевле.  Почему ?
- А вы  не  видите... А  то  вы  не  понимаете... Он  с  дамочкой -  форсануть  хочет,  а  денег  нет. А   то  вы  таким  не  были... Так  что  мне  в  убыток  работать ? Я  ему  и  семечки  и  кукурузу на  шару ,-  как  постоянному  клиенту,-  а  я  его  и  в глаза  раньше  не  видела. А  с  вас  немного  компенсирую.
И  ей  платили.  Платили  столько,  сколько  она  запрашивала.  Малым  пацанам  вообще  даром  давала.  И  пирожок  и  семечки и  кукурузу. Подростков  же  пресекала.
- Ой,  и  в  кого  ты ... Уже  усы  растут  ,  а  ты  по  бабкам  бегаешь.. Пойди  надёргай  бычков  или  мидий и  сдай  на Привоз,  Алексеевский  или  ещё  куда... На  Товарной  грузчиком  подработай,  а  то  таким  халамидником  выростишь,  что  ни  одна  мадама  на  тебя  и  не  посмотрит.  И  скажу,  она  будет  права.  Кому  нужен  шлимазл ?! На  тебе  немного  даром,  но  подумай  головой ,  что  я  тебе  сказала,  я ,  которая  знает  тебя  с  рождения.
И  мы  слушали. Потому,  что  от неё  веяло  добром,  мудростью  и  здравым  смыслом.  Даже  если  она  ругала. А  от  командиров  в  отряде  веяло  злобой,  циничностью  и  ненавистью. И  шутили  они  злобно,  не  так  как  у  нас. Шутили  с желанием  обидеть,  насмеяться,  как  то  унизить. Это  не  наш  юмор. Другие  люди.
Что  сказать ? Раздумья-раздумьями,  а  времячко  неумолимо  движется  и  в  этом  жизнь.
Весна  пришла  и  к  нам. Снег  днём  начал  сходить,  а  ночью  мороз  всё  ещё  злобствовал. Сходящий  снег  обнажил  людские  отходы,  выделения  и  всё,  что  зимой  закопали  в  снег.  Всё  днём  оттаивало  и  немыслимо  воняло. Было  противно  смотреть,  а  убирать  я  не  стал  принципиально. Работы  хватало. С  поляны , где  хоздвор,   воняло  в  разы  больше. То,  что  мы  на  спех  разделали,  что  не  успели -  замёрзло,  а  сейчас  оттаивая  сильно - сильно  воняло. Воняла  земля,  пропитанная  кровью  скота,  воняли  куски  мяса,  требуха  и  всё,   что  перемешалось  с  землёй  во  время  бомбёжки.  Питание  заканчивалось  и  необходимость  принятие  какого - то  решения  стала  совершенно  очевидна.
    Это  породило  нервозность. Пусть  путём  экономии   мы  протянем  до  тепла,  до  первой  вылазки  за  продуктами.  Но  такая  вылазка  не может  остаться  незамеченной.  Нас -  вон  сколько.  Здесь  двумя -  тремя  подводами  никак  не  обойтись.  Значит,  немцы  узнают  и  повторят  бомбёжку.  Можно  уйти  в  болота  на  остров  и  там  расселиться.  Срубы по  верху  сделать  можно,  но  Михалыч  говорит,  что   перезимовать  мы  в  них  не  сможем.  К  леснику  идти  все  сразу  отказались - тиф.  Уж  если  он  там  прошёлся, то  дай  бог  ,  чтобы  нам  его  не  перенесли   бойцы.  А  самим  нарываться -  глупо.  Тогда  смысл  убирать  и  чистить  наш  лагерь   полностью  теряется. Кроме  того. Убирать  надо  было  всё тогда , пока  оно  не  размёрзлось,  теперь  же   оттаяло  и  впиталось  в  землю.  А  кто  будет  убирать  чьи -то   нечистоты ?
Вонь  и  обилие  птиц. Птички  клевали  нечистоты,  выискивая  что - то  питательное,  пока  ещё  не  взошла  трава.  Ночью  заморозки  были  вполне  устойчивы,  а  вот  через  день  уже   радовало  тепло. Неповторимое  солнечное  тепло.
    Нас  всех  стригли,  а  бриться  было  не  возможно. Я  зарос.  Мужчины  брились  лезвиями,  трофейными  опасными    бритвами,  обломками  косы.  Я  попробовал  и  чуть  не  зарезал  сам  себя.  Еле  остановил  кровь. Потому   зарос  каким -  то  редким  пухом,  который  безумно  меня  раздражал.
   Михалыч  обещал  мне  с  первого  же  рейда  принести  бритву,  мою  бритву  и  если  получится  зубную  щётку.  Зубы  я  чистил  хвоей,  даже  привык, но щётка  оставалась  моей  мечтой.
Вообще  установившийся  мир  в  отряде, практически  трезвый  мир  имел  и  свои  минусы.  Все  посмотрели  друг  на  друга  и  ужаснулись.  Одежды  пришли  в  совершеннейшую  негодность , вообще  всё ,  что  связано  с  материей -  всё  донашивало  остатки  своего  века. Заканчивались  лекарства. Раны  и  другие  болезни  лечили  высокоградусным  самогоном. Снаружи  и  внутрь. Крупы  ещё  оставались,  но  однообразность  еды  уже  так  достала,  что  стала  невыносима.
   Надо  было  на  что-  то  решиться.  А  это  могло  привести  к  гибели - потому  и   медлили. Но  и  ждать  было  то  же -  нечего.    Решение  медленно ,  но  неуклонно  вызревало  в  головах  наших  командиров ,-  а  мы  в  итоге  были  рады  любому.  Так  жить  больше  нельзя.


Да,  но  как  уйти  отряду,  насчитывающему  около  пятидесяти  семи  человек ?  С  детьми,  ранеными  и  женщинами ?  Ранеными   называли  всех  тех,  у  кого  что - то  не  так  срослось,  не  так  зажило  и  он  для  переходов  и  боя  был  непригоден. Были  и   пожилые,  которые  помогали  нам  и  спаслись  бегством  от  немцев  и  своих  же  односельчан. Отряд  оброс  хозяйством,  в  виде  всяких  хозяйственных приспособлений,  запчастей,  снаряжения,  оружия  и  боеприпасов,  мин, и  всякого  иного. Коней  и  кобыл  было  всего  шесть,  значит  три  подводы. Без  сена ,  фуража  далеко  не  уехать,  значит  корма  брать  с  собой. А  это  почти  телега. Да  и  остальное явно  не  поместится  на  две  другие.  А  люди,  которые  непригодны  к  переходам ?  Ещё  немного ,  снег  разстает  и  наступит  распутица. Тогда  вообще  тупик. Ни  проехать  не  пройти. Об  этом  все  бесконечно  рассуждали,  не  веря  в  решение. Скорее  всего  умничали. А  время  подпирало.
Я  выпил  чая,  осенью  припасенные  листья  малины  спасали  меня,  и  подумал  бы ,  что  сказал  бы  в  этом  случае  Яков  Моисеевич. Он  бы  сказал  приблизительно  так :
- Я  много  слушал  и  хочу  спросить - Вы знаете  Осипа Абрамовича  с  Мельниц ?
- Нет, не  знаю
- А  братьев  Гиршман с   Торговой ?
- Тоже  нет. Не  знаю.
- Хорошо.  Пусть. А Марика,  сына  Беллы  Трахтенберг ?
- Не  знаю. А  что ? При  чём  тут  они ?
- Всё  правильно.  Вас  не  интересуют  умные  люди, а  они  не  интересуются  Вами. Вы  им  не  интересны, даже  если  у  вас  есть  деньги  и  власть. Ваш  вопрос  для  умных  людей ,  потому  что  нужен  умный  ответ.  А  раз  так,  то  при  чём  тут  вы ?! Вот  у  вас  и  не  получается.

У  наших  не  получается. И  спросить  и  не  у  кого  и  они  не  хотят. Пусть  будет - как  будет.

Нас  построили  в   субботу. У  евреев  был  шабат,  у  нас  дома, у наших  одесских  евреев.

-  В  такой  день  дел  не  начинают.  Даже  атеисты  и  партейные,-  так  говорила  Лиля  Марковна, понимающая  в  людях  и  фаршированной  шейке  больше,  чем  все  они в  своей  партии. Так  говаривал  её  муж  Яков  Моисеевич,  рассуждая  о   природных достоинствах  своей  супруги.
Командир  держал  речь. Он  говорил  о  всем  понятных  вещах  и  подошёл  к  выводу. Мы  готовимся  к  походу. До  понедельника  лагерь  окружат  цепью  и  никто  никуда  не  выйдет. Всем  собираться  и  паковаться . Завтра,  в  воскресенье  утром  ,  все  кто  может  держать  оружие  идут  за  продовольствием  и  лошадьми  в посёлок. Останется  караул  из  раненых  и  стариков  и  те,  кто  будет  паковаться. Наши  приходят  с  рейда  и  мы  тут  же  уходим. Уходим  навсегда.  Уходим  на  соединение  с  нашими. Пусть  бомбят,  пусть  атакуют -  мы  будем  далеко.

Началась  бешенная  работа.  За  мной  присматривал   Егор. Ведь  я  полицай  и  мог  сделать  диверсию. А  он  увидит  и  не  допустит. Я же  просто  честно  работал,  плюнув  на  все  условности.
" Пусть  критикуют. Когда  я  приготовлю,  они  будут  давиться  и   свои   пальчики  облизывать.  А  мои -  целовать. Это  если  Давид  позволит.",-  говорила  тётя  Роза  из  Мишкиного  двора.
Я  работал  настолько,  насколько  мог. Устав,  уходил  к  себе,  спал,  потом  приходил  и  снова  работал. И  так  двое  суток, фактически  с  пятницы.
  Пришли  наши. Пригнали  трёх  полицаев  и  пять  рядовых  немцев. Как  транспортное  средство. Две  коровы,   восемь  лошадей,  с  телегами  доверха  гружёнными  продуктами  и  барахлом,  четыре   курицы  и  два  щенка. Когда  начали  всё  перераспределять,  обнаружился  ещё  и  котёнок,  перемазанный  кровью.

В  понедельник  утром  мы  вышли  на  прорыв. Было  жалко  покидать  воняющий  наш  лагерь,  мою  землянку,  где  я  провёл  практически  год, нет,  поболее  будет,   мои  дорожки,  кормушку  для  птиц ,  и  вообще... Уходим. Уходим  от  проблем,  уходим  от  прошлого,  уходим  в  новое.... Уходим....

Мы  шли  неделю. Лес,  поляна,  лес,  болото,  лес ,  ручей,  речка,  лес  и  так  до  бесконечности. Разведка -  мы,  разведка -  мы... Никаких  столкновений. Ночные  переходы  и  ранним  утром  разведка. Так  мы  дошли  до  какого - то  острова  в  болоте. Нам  его  указала  девушка,  которую  нельзя  было  отпускать  и  её  оставили  в  лагере с  самого  начала . Скорее  в  отряде. Именно  на  этом  острове  и  началась  сортировка  того,  что  мы  в  спешке  погрузили.
Это  не  был  рейд.  Это был  погром. Грабёж. Кувшины  с  молоком  и  сметаной, топлёное  сало  и  всё  такое.  Такое  ощущение,  что  зашли  в  дом  и  взяли  всё ,  что  сочли   интересным. Ложки, полоники, кувшины,  перины,  полотенца,-  всё   что  лежало.
Когда  я  раскладывал  всё  по  кучам,  чтобы  было  понятно,  что  у  нас  есть,  мужчины  занимались  оружием, женщины  продовольствием,  а  дети  живностью,  мне  помогал  Михалыч.  Он  так  устал,  что  еле  говорил  и  на  ходу  дремал. Девушка  стояла  неподалёку  и  вздрагивала. Её  знобило  то  ли  от  простуды,  то  ли  от  перехода. Она  была  старше  меня   года  на два -  три. Коса,  волосы   зачёсанные  на  затылок,  стройный  стан  и  глаза,  глубокие  как  море,-  всё  это  тронуло  меня. Я  думал,  что  понимаю  её  беспокойство.
  В  очередном  узле  лежали  женские  вещи. Большой  женский  платок  ,  с  характерным  узором  был  скомкан и  вскраплен  каплями    крови.  Кровь  спарилась  и  было  видно,  что  она  свежая. Меня  это  не  удивило. Везли  мясо  животных  забитых  за  несколько  минут  до  отхода,  мне  говорили,  что  местные  резали  кур,  давали  вещи  нам -  как  родным. Может  и  не  все.  Есть  же  куркули. Мало  ли  как.  Вот  на  этот - то  платок   у    неё  и  началась  истерика.  Она  кричала " Даська"  и  плакала  навзрыд. Кто  такая  Даська, при  чём  тут  платок и  с  чего  истерика  - я  не  понимал. Платок  я  повесил  сушить и  начал  сортировать  другие  вещи.
  Бог  уберёг меня.
С  криком  "палач "  она  кинула  в  меня  камень, в   Одессе  их  называли  " муныки". Так  как  она  стояла  на  возвышенности , удар  мог  бы  оглушить  меня,  а  то  и  больше...
Она  промахнулась.  Другого  камня  не  было  и  она  заплакала  от  бессилия. Что  я  мог ? Какой  я  палач ?  Чей ?  Горе  помутило  её  разум. Похожими  муныками  вымощены  улицы  моего  города,  такой  мунык  за  литр разбивал  рукой  матрос  на  Балковской и  таким  муныком  можно  проломить  череп,  например  мой. Я  принёс  больной  воды.
- За  что ? Вы  же  свои... А  палачи... За  что ?  Мы  же  советские....
И  она,  не  моргая, смотрела  мне  в  глаза.  В  тот  момент  наши  взгляды  являлись  одной  передающе -  принимающей  цепочкой.  Она  смотрела  на  меня  так,   как  никто  никогда  на  меня  не  смотрел.  Ужас  непонимания... Гнев и ужас... Слёзы  бессилия... Мы стояли  и  смотрели  друг  другу  в  глаза  казалось  вечность.
Михалыч  проснулся  и понял  происходящее.
- Пойди  и  принеси  табак. Скажи  я  просил. Вещи  пересыпать  надо -  сгниют. Что  не  понял ?
 Я  ушел.
 Пришел -  девушки  не  было.  Никогда  больше  я  её  не  видел.  Михалыч  сказал,  что  у  неё  больная  мать  и  её  отпустили, сжалившись... Мне  было  не  до  анализа. Через  пять  часов  мы  вышли  в  путь. Нет, я  в  пути  только  о  ней  и  думал.  Может  хутор  какой  рядом,  а  может  с  кем  то  отпустили... Я озирался,  пытаясь  понять  кого  с  нами  нет  и  кто  пошёл  с  ней. Цепочка  была  довольно  внушительна,  лес  густ  и  понять,  кто  её  увёл  я  не  смог. Это  ещё  повезло,  что  у  неё  кто – то  рядом,  иначе  не  дошла  бы… Мой  анализ  был  настолько  примитивен,  а  я  настолько  хотел  ей  добра,  что  здравый  смысл  начисто  пропал.
- Что  вертишься,  полицай ?!
Это  был  Степан.  Тот  самый  ,  что  положил  мне  руку  на  плечо.  Тот  самый ,  чьи  следы  на  дорожке  я  тут  же  тщательно  заложил  в  знак  примирения. Для  одного  дня  было  много. Дальше  я  просто  тупо  шёл.


Наш  путь  продолжался  безумно  долго.  После  двадцатого  дня  я  перестал  считать  дни. Рано  утром  разведка,  поздно  вечером -  ещё  и  после  быстрый  переход. Почти  бегом. И  так  -  каждый  день. Лошади  устали,  мы -  ещё  больше. Шли  долго. Дожди  уже  закончились  и  жара  становилась  такой  сильной,  что  солнцу  уже  не  радовались. Сухой  землёй  идти  легче, но  жажда,  а  главное  пот  заставляли  думать  только  о  воде. Вода - это  значит  заходить  в  деревеньку  или  хутор.  на  всех нас  воды  не  наносишься,  да  лошади,  да  живность,  да  еда. За  мытьё  вообще  промолчу.
- Голодную, но  чистую  собаку  с хорошим  характером  легко  подберут,  а грязную,  даже  и  покладистую - никто. Стремись  к  чистоте , сынку.  Украинские  казаки,  запорожцы из  походов  не  вылазили,  а  грязи  не  терпели  и  эпидемиями  не  страдали. Избегай  грязи,  как  чёрт  ладана.  Грязи  в  любом  смысле.
  Так  наставлял  меня  дед  Степан,  худой  украинец - сосед,  длинный  как  журавель  у  колодца , с  усами -  водорослями  по  углам  рта.
Я  мылся  росой,  когда  была  роса  или  дождь,  я  мылся  из  луж  и болотца,  я  мылся  при  малейшей  возможности. Жевал  побеги  хвои,  малины  и  мяты,  зверобоя  и подорожника
,-  Жуй  всё  это ,  хворь  не  возьмёт  ни  желудок  ,  ни  зубы,-  вещал  дед  Степан.
Может  и  не  так  жарко -  то  было, но  мы  же  одеты  были  не  по  сезону.  Ночью  рывок,-  днём  отдых  или  медленный  шаг. Лошади  были  в  мыле  после  рывков,  мы  то  же. Лошадей  укрывали  сухой  попоной,  а  нам  переодеться  было  не  во  что. Я  развешивал   нижнее -   сушиться  и  проветриваться  и  сидел  ждал  в  верхнем.  Ходить  было  нельзя -  тут  же  натёртости. Потом  одевался.  На  сутки  хватало. И  от  работ  меня  никто  не  освобождал.
Времени  на  размышления,  мне  свойственные,  у  меня  не  было. Ухаживание  за  лошадьми,  опять,  или  снова,  чистка  оружия, перекладка,  стирка,  сушка  и  прочее -  занимало  всё  время.  Потом  опять  рывок  и  опять  привал. Стало  ясно,- что  мы  больше  так  не  можем. Нет  сил. Отпустили  детей. Не  помогло.  Стало  немного  легче ,- но  не  принципиально.  Отпустили  стариков ,  старух -  полегчало  то  же , но  не  на  много. Раненых  отпустить  нельзя -  кругом  немцы. То,  что  мы  слышали  артиллерию -  не  успокаивало. Это  где- то  далеко. Недостижимо.  И  между  нашими  и  нами -  немцы. Надо  выбирать  путь  по  лесу  и  ложбинам,  болотам  и запустинению. В  итоге -  отпустили  и  раненых.  Остались  только  те,  кто  мог  перенести  переходы. Как  не  странно  все  немцы  и  полицаи  путь  выдержали. Мы  шли.  Передвигались.  Шествовали. Держали  путь. Одни  мужчины.  Сами  готовили,  сами  стирали,  сами  за  собой  ухаживали. Как  роботы -  упрямо  шли,  зализывая  раны.

Итак, это  продолжалось -   немыслимо  долго.  Наконец,  мы  вышли  в  глухой  лес. Какой - то  уничтоженный  партизанский  лагерь. Сожжённый  настолько  давно,  что  останки  расстрелянных  людей  -  истлели. Никакого  запаха. Два  дня  мы  приводили  всё   у  нас  в  обозе  в  порядок  и  сделали  привал. Первый  полноценный  привал. Все.  Старые  и  новые -  все,  абсолютно  все  расслабились.  Единицы  были  трезвы.  Я  сделал    норку  в  сене  у  лошадей  и  моментально  заснул. Поел  со  всеми  и  тут  же  уснул.  Добрёл  до  норки  и  вырубился.
  Утром  обнаружилось,  что  немцы  и  полицаи  убежали.  Но  это  никого  не  расстроило .  Все  пили, спали,  грелись,  мылись -  желая  забыть  обо  всём  на  свете. Ничего  страшнее  , чем  этот  переход  быть  не  могло. Лошади  по  гриву  в  болоте,  перегрузка  подвод,  липкая  жижа  болота  в  сапогах,  рои  комаров, грязь  и  переутомление. Ужас.
   Мы  спали  и  приводили  себя  в  порядок.  Раны,  натёртости,  гнойники  и волдыри -  всё  обрабатывалось  в  предверии  новых  испытаний. Мы  стирали  всё, что  можно  стирать, мыли  всё,  что  можно  мыть,  ухаживали  за  лошадьми  и  коровами,  кормили  кур,-  с  наслаждением  занимаясь  мирной  жизнью. Впервые  работали  все.  Никакого  разделения.
Прошла  неделя.  Мы  делали  всё,  чтобы  оправдать  наш  простой. Идти  не  хотелось.  Куда?  Где  наши ?  Итак -  чудом  ни  одного  боя.  Ни  одного.  Набеги  на  сёла  и  всё.
  -  Эти  погромы  уже  висят  в  воздухе,-  как  говорил   Мишкин  дед  Лазарь.
А  где  взять  пополнение  провианта ? Что,  гибнуть ?  Несознательные  делиться  не  хотят,  так  что  -  уходить  голодными ?!  Так  рассуждали  многие  в  отряде. Но  так  не  рассуждал  я. Точнее понимал,  что  не  согласен,  а  рассуждения  оставил  на  потом .

Надо  уходить.  Но  хочется  хоть  ещё  один  денёк  мира.  Не  перехода. Спокойного  сна. Кто  ночью  будет  атаковать  в  глухом  лесу ? Да  и  днём  без  шума  не  подойти. Хоть  ещё  денёк.  Хоть  пол  дня, хоть  часок….
Снился  одесский  двор :
-   Алёнааа!!!!   Домой! .... ,- Кричали  из  окна
- Мамуля,  ещё  пять  минут
-  Пять  минут  можно,  потом  я  ещё  крикну,  чтоб  пулей...
- Тамара,  вы  прямо  над  дочкой  издеваетесь.  У  неё  же  пять  по  скрипке
- За  пять  знаю.  А  то,  шо  ваш  вчера  под  балконом  Марковых  курил  с  этим  шалопаем  из  третьей   кватеры  - за  то  тоже  молчать  не  буду,- Марковым  скажу...

Нас   взяли  в  плен  ранним  утром. Партизаны.  Приказали  сдать  оружие -  иначе  немедленная  смерть  под  ураганным  огнём  пулемёта.  Дали  по  очереди  с  двух  перекрестных  пулемётов. Мы  начали  сдавать  оружие.  Сдали  пирамиду.  Вышли  в  центр.  Лягли  по  приказу.  Нам  распороли  сзади  брюки  так,  что  передвигаться  можно  было  только  держа  брюки  руками.  Никто  не  о  чём  не  расспрашивал.  Командира  - то  же. Это  был  43  год  и  партизаны  были  не  робкого  десятка,  а  проверенные  в  боях  воины.  Это  и  чувствовалось..  Чувствовалось  в  манере  конвоирования ,  в  приказах  и  проверках.  Во  всём.  Нас  гнали,  как  стадо  трое  суток.  Гнали,  давая  пить  как  скоту,  в  ведре,  кидая  галеты  и  в  немецкой  упаковке  сало -  гнали... Без  права  вопроса,  голоса ,  без  права  понимать  куда... Гнали  по  праву  силы.
  Ночью  нас  передали  своим. Солдаты  были  в  погонах  и  я  не  понял,  что  это  за  войска.  У  наших  же  ромбики,  а  эти  в  погонах,  как  белые  офицеры -  кровопийцы  в  гражданскую. Может  и  не  наши.  Наши  по  роду,  но  не  наша  армия.  Какие  то  другие. Но  красная  звезда -  точно  наша. Нас  гнали  в  том  же  ритме  ещё  двое  суток. Пригнали  в  лагерь  для  военнопленных.  Здесь  были  и  полицаи  и  рядовые  немцы  и  военнослужащие  в  старой  и  новой  форме,  были  и  такие  как  мы. Все  держались  обособленно  ,  подчёркнуто  не  контача  друг  с  другом. Так  вели  себя  и  мы, держась  вместе.
В  течении  нескольких    дней  людей  вызывали  и  уводили. Не  наших.  Некоторые  возвращались,  некоторые - нет.  Прибывали  новые. Какая  то  карусель. Я  был  с  нашими,  но  держался  как  всегда - сам  по  себе. Пленный  полицай. Научены.  Знаем,  что  скажут.
  Вызывать  начали  только  на  пятый  день. Вызвали  командира -  не  вернулся.  Вызвали   старого  командира -  не  вернулся. Кащея  замполита -  не  вернулся. Вызвали  Михалыча.  Старик  подошёл  ко  мне  и  попрощался
-  Виноват  я  перед  тобой,  хотя  и  спас. Ты  постарайся  простить. Закончится  всё  - хоть  иногда  ходи  в  церковь  и  ставь  свечу  за  меня.  Запомни  -  Бог  есть.  Прощай,  сынок. Предал  я  тебя.  Прости,  если  сможешь.

Я  плакал.  Мне  было  не  понятно  сказанное,  я только  навсегда  его  запомнил.  До  гробовой  доски. Плакал  от  расставания,  плакал  от  потери  близкого  мне  человека,  единственно  близкого  последние  годы,  плакал  потому,  что  остался  один,  потому ,  что  мне  сказали  впервые  за  последние  годы  забытое  слово "сынок".  «Сынок» ,-  слово  из  прошлой  жизни! Так  называли  меня  многие  старшие,- такое  обращение  было  принято  среди  близких.  Плакал  обо  всём.  Плакал.  Михалыч  ушёл.  Навсегда.  Не  то,  чтобы  я  готовился  к  вызову,  это  было  ожидание  обречённого,  который  уже  пережил  свой   испуг.
Спустя  пару  дней,  в  числе  последних  вызвали  меня.  Конвой  проводил  меня  до  сельской  хаты  ,  находящейся  в  трёх -  четырёх  километрах -  не  более. Конвой  состоял  из  трёх  человек.  Один  с  автоматом,  двое  с  винтовками,  с  пристёгнутыми  штыками.  Автоматчик -  явно  не  славянин. Зашли  в  сени  хаты. Всё  забытое  и  до  боли  знакомо.  Особенно  запах.  Вошли  в  горницу. За  столом  сидели  два  офицера  в  погонах.  Лишь  потом  я  понял,  что  они  майоры. Погоны -  не  ромбики.  И  цвета  петлиц... Не  понимал -  кто  сидит.  Явно  кадровые. Отдельно  за  столиком  девушка  в  форме,  которая   что - то  бесконечно  пишет.  Всё  заставлено  какими - то  папками. В  упор  на  меня  смотрел  главный.
-  Сергей,  если  я  всё  правильно  понял ?!
- Я.
- Ты,  да  не  ты... Сколько  лет  то...
- Семнадцать  с  хвостиком ,-  нагло  соврал  я. Не  впервой.
- А  кто  тебе  Михалыч ?
- Командир, как  и  всё  начальство.  Я  пленный  полицай,-  отрапортовал  я,  понимая,  что  всё  равно  к  этому  придёт.
- Дурак  ты ,  а  не  полицай. Совсем  дурак. Семнадцать  под сильным   вопросом,  фактически  почти  два  года  в  отряде,  а  до  этого  полицейский  стаж. Этож  когда  тебя  перевербовали ? В  четырнадцать ?  Пятнадцать ? Или  в  тринадцать ?
- Служил  в  полиции,  носил  форму.  Железнодорожник.  По  восстановлению.  Готов  кровью  искупить... Но  в  бой  пока  не  брали...
- Взять  бы  тебя,  да  всыпать  ремнём  по  первое  число,  как  мой  дед  меня,  вот   твоё  полицейство  и  вылезло б.   Кровью  искупить... Какой  кровью ?  Тебе  учиться,  а  не  .... Ладно. Иди.  Свободен.
-  Куда ?  А  наши ?
- Какие  наши ?  Одни  непонятно  когда  и  кем  ранены  полвойны  где - то  санаторий  себе  устроили,  другие  о  партизанских  подвигах  рассказывают,  а  подтверждения  то  -  нет.  Спросим  у  населения,  о  их  партизанской  защите. Наши... Ни  партбилетов,-хотя  в  плену  не  были,  ни  армейских  книжек ,-  ничего. Только  увлекательные  рассказы. Подростка  рабом  содержали,  детей  разведчиками  сделали... Разберёмся. Едь  в  свою  Одессу.  Скоро  освободим.  Пока  доедешь -  освободим. Кровью  искупать... А  он,  ваш  командир,  -  чем  полвойны  искупит ? Рейд  из  партизанского  отряда  к  нам  в  тыл.  Ни  одного  выстрела.  Воин....Отряд   командированных.
- Мне  всего  чуть-  чуть  до  восемнадцати.  Как  домой  ехать ? Скажут  -  предатель. Дайте  повоевать... Я  ж  себе  лет  не  добавил, -  нагло  соврал. Направьте  воевать.

Повисла  пауза...
- Что  мне  дома  сказать ? Пленный  полицай  и  партизан  на  хозработах... А  ведь  только  кровью...
-  Вот  не  могу,  рука  чешеться... Тебе    учебники,  а  не  кровь... Забаламутили  голову  пацану...
Молчащий  уверенным  басом  вмешался  в  разговор:
- А  я  вот  что... Он  же  прав... Найдётся  же  такой  резвый  служака  и  начнёт  дурачка  раскручивать... А  он  сам  на  себя  такое  расскажет - только  пиши...

Главный  громко  высморкался   в , на  удивление  чистый  и  даже  глаженный , платок  и  сказал:
 
- Тут   бригада  формируется.  Слышал,  одесситов  много.  Готовятся  к  морскому  штурму. Пойдёшь  к  ним.  Подпиши - здесь,  здесь...и  здесь... Запомни,  вчера  восемнадцать  стукнуло . Скажешь  Пастушенко  тебя  поздравил. Так  и  скажи  особист  Пастушенко  поздравил.  Там  поймут.
- Бабаянц !
 В  дверь  ворвался  громадный  волосатый  богатырь.
-  От  документы,  отведи  в  хозяйство  Морозова,  что  для  Осипова
-  Понял.
-  Морской  волк. Хоть  и  юный. Скажи  -  чист. Не  конвой,  а  по  товарищески  сопроводи.  И  накорми.  Чтоб  не  говорили,  что  мы  юных  героев  голодом  морим.
-  Слушаюс!
-  Слушаюсь -  правильно.  И  правильно,  чтоб  ты  его  с  вчерашним днём  восемнадцатилетия   поздравил,  как  кавказец.   Проверим  твоё  гостеприимство.
- Да  я...  Идём... Мы  свободны ?!
-  Оба.

Армянин  ко  мне  отнесся  как  к  брату. Меня  переодели  во  всё  новое,  попарили  в  бане,  постригли,  дали  ножницы  для  ногтей,-  вообще  устроили  настоящий  праздник.  Армяне  считали  меня  братом. Так  и  обращались.  И  только  поздно  вечером   меня  привезли  в  часть.
-  А,  штабной   любимчик! Давай  в  казарму  к  старшине  Копытко  . Тебя  проводят.
Я  любимчик? Это  я  любимчик ? Это  я  штабной ? Всё  перемешалось.  Я  ожидал  увидеть  злобного  старшину,  а  увидел  широкую  спину  в  матроске.
-  И  кто  это  к  нам  прибыл, вести  главный  бой?!

С  такого  вопроса  я  обомлел.  Так  говорят  только  и  только   в  моей  Одессе. Я  не  нашёлся что  ответить.  Подобным  языком  я  говаривал  только  во  сне  или  размышляя,  но  никак  не  в  реальной  жизни.

-  И  что  мы  молчим,  как    пойманная  глоська,  которая  стесняется  своего  размера. Ты  разведчик  молчун  или  как ?
- И  шо  ты  его  мацаешь ? У  себе  найти  не  можешь,  так   у  других  ищешь ?  Покажи  где  сесть  и  что  есть .
- Вы  не  из  молдавских  говорунов  будете?,-  спросил  кто - то  третий, -  обращаясь  ко  мне.

Во  мне  проснулся  я.
-   Ой!  Я  таки  дома. С  сорок  первого  с  Товарной...

Изба  взорвалась.  Со  всех  строн  ко  мне  подбегали  люди,  жали  руки, старались  принести  или  сделать  что-  то  приятное... Я  плакал.  Опять  плакал. Не  мог  говорить.Нервы ,  а  может  психика,-  ведь  не  железный … Кто - то  выскочил  на  двор,  чтобы  сообщить  кому -     то,  прибегали  новые... Я  плакал... принесли  спирт, -  я отказался.  Принесли  воду..  Я  пил,  успокаиваясь...
  Меня  увели  в  другую  хату,  в  разы  большую  и  я  рассказал  свою  не  хитрую  историю,  не  утаив , что  мне  нет и  семнадцати.  От  рассказа  я  так  устал,  что  досказывая  практически  спал.
Утром  я  встал  как  всегда.  Встал,  привел  себя  в  порядок  и  начал  уборку. Проснувшиеся  бойцы  заново  знакомились  и  с   удовольствием  помогали  мне,  считая  мой  труд  не  унижением  ,  а  почетной  обязанностью.  Чистота!  Речь.  Музыка  родной  речи!  Акценты  и  расстановка!  Юмор  тепла  и  добра!  Патефон  с  Утёсовым.  Рай!  Настоящий  рай!

Cтранная  и  непредсказуемая  штука -  память. Вот  я  воюю. Не  лучше,  но  и  не хуже  других. Гибнут  люди,  получают  ранение,  мы  отступаем,  обороняемся,  но  в  основном  наступаем.  Приходит  подкрепление -  есть  и  одесситы,-  но  чувства  радости  нет. Есть  какое  - то  непонятное  спокойствие,  есть  понимание  победы,  появилась  уверенность в  будущем,  но  мозг   анализирует  совсем  другие  моменты.
 Вот  и  сейчас -  я  чищу  оружие  и  не  могу  избавиться  от  глаз  той  самой девушки,  которая  внезапно  появилась  и  так   же  внезапно   пропала.
   Глаза  ужаса  переросшего  в  негодующий  упрёк. И  обращено  это  было  лично  ко  мне. Никогда  и  никому  я  об этом  не  рассказывал,  а  забыть  не могу.
Я  никогда  не  был  на  вылазках. Никогда. Мне  говорили  и  я  верил   и  верю,  что  население  давало  нам  одежду  и  пищу.  Птицу ,  поросят  забивали  и  мы  уже  в  отряде  их  разделывали.  Я  помню  мучение  с тушками  птицы,  которая остыла.  Целая  процедура. Да,  были  кулаки,  которые  не  хотели  нам  помогать. С  теми  был  другой  разговор.  Их  поддерживали  родственники  и  друзья - это  и  был  конфликт,  который  наши  решали  силовым  путём. Тушки  живности  и  одежду  грузили  в  спешке,  потому  всё  и  перемазано  кровью. Всё  зависило  от  того,  насколько  спешили.
Непонятно  зачем  её  взяли  в  отряд. Он  явно  не  просилась.  Тогда  зачем ? С  другой  стороны  она  же  видела,  как  сельчане снаряжали  нас  в  дальний  поход,-   откуда  эти   страшные   слова " убийца?!".  Если Даська,  так  кажется,  отдала  нам  свой  платок,  она  или  её  мать ,  и  он  запачкался  в  крови -  то  почему у неё  такая  реакция?  Ведь  она  же  сама  всё  видела! И  к  чему она   в  отряде?   Участвовать  ,  тем  более,  в  длинном   походе ?  Может  проводник ? Тогда  зачем  Михалыч  отпустил  её  к  маме ? И  почему  с  такой  спешностью ? Её  надо  было  успокоить,  объяснить  на  счёт  платка и  всё  бы  стало  на  свои  места. Если  у  неё  такая  больная  мать - зачем  её  тащили  за  собой  в  такую даль  за  нами ?
  Единственный  человек  ,который  мне  дарил  хоть  чуточку  тепла  был  Михалыч. Представить  себе, что он  участвовал  в  грабежах и  убийствах невозможно.  А  в  рейды  он  ходил.  И  не  редко. И  рассказывал как  нас  поддерживают  местные.  Врал ?  А зачем ? Проще  было  меня  убить тогда  в  вагоне,  со  всеми или  позже. Зачем  этот  спектакль ? Не  вяжется, не  понимаю. И  почему  он  считал  себя  виноватым  передо  мной ?  За  что  извинялся ?
 Понятно, что  в водовороте  войны  нас  разбросало  и  мы  не  понимаем где кто ? Хотя  мы  и  не  родственники  ,  но  будем  помнить  друг  друга  пока  живы. Столько  времени  провести   вместе  в  глуши  леса  и  забыть друг  друга ? Так  не  бывает.
 То,  что   в  одну  часть  со  мной  никто  не  попал - это  понятно. Я  рвался  освобождать  Одессу   и  меня отправили  в  часть  которая  могла бы  в этом  участвовать,  на  взгляд  особиста. А  их  пока  проверили,  пока  разобрались -  появились  заявки  в  другие  части,- туда  их  и  направили. Полагаю,  что  так.
   Всё,  чистку  заканчиваю. Надо  ещё  ветоши  выпросить. Да  и  масло  поубавилось -  такие  бои  последнюю  неделю!   Все эти  мои  рассуждения  я  прокручиваю  сотни  раз,  а  глаза  девушки  преследуют  меня  как  расплата  непонятно  за  что.

  Эйфория  прошла. Да  и  фронт -  не  Соборка,  не  клуб  одесситов. Атаковали  мы,  атаковали  нас. Главное - это  то,  что  была  ясность. Вот  наши,  вот   фронт,  там  -  враги. Политруки  рассказывают  положение  на  фронтах. Понятно  и прозрачно  всё  происходящее  на  просторах  отчизны. Для  меня  было  очень  важно  то,  что  исчезла  изоляция  в  окружении. Я  был  понятен,  боевые  товарищи  были  понятны. Мы  воевали  и  отдыхали,  занимались  бытом  и  сожалели  о  погибших,  писали  письма  и кто - то  получал  ответы.
        Когда  душевные   волнения  улеглись,  я  занялся  любимыми  размышлениями. Из  всех  них  вплотную  с  немцами  общался  только  я. Политруки  рассказывали  о  их  зверствах,  о  уничтожении  евреев  и  наших  пленных,  о  горе,  которое  они  несли. Выходило  так,  что  среди  них  нет  ни  одного  нормального  человека.  Звери  и  всё.  Фашисты,  одно  слово. Но  я  же  видел  и  других. Не  говорили,  не  рассказывали,  а  сам  видел. И  не  зверей  вовсе.  И  по  полицаям  я  был  не  согласен. Предатели,  изуверы,  прихвостни, фашисткая  нечесть - это  всё  про  них.  Я  сам  был  полицаем  и  общался  с  ними. С  ними,-  нашими  людьми,  попавшими  в сложное  положение. Какие  они  гады ? Вот  наша  бригада,  к  примеру. Под  благожелательным -  но  конвоем.  На  зарплате,  но  без   свободы  и  увольнительных. Бежать  невозможно,  да  и  некуда. Отказаться  работать - расстреляют. А  на  политчасе  говорят,  что  они  все   проходят  через  расстрелы и  повешания  пленных,  чтобы  заслужить  милость  немцев. Кого  я и  наши  расстреливали -  вешали ?  Никого. Сам  замполит  только  пленных  немцев  и  видел,  да  на  мушке, -  как  он   может  утверждать  то,  чего  не  испытал ? Мы  наступаем  ,  пусть  и  на  их  территории, но    разве есть  нация  у  детей ?  А мы  сейчас  на  рельсах,  да  в  вагонах, да  на  поездах  которые  кто - то  восстанавливал  у  немцев,  после  наших  бомбёжек. И  чем  виноват  врач,  которого  заставили  лечить  немцев ? Я  помню тот,  последний  наш  выезд. Люди  помогали  раненым  людям,  вытаскивая  их  из  под  обломков  взорванных эшелонов. Их  что -  по  форме  выбирали ? По  родам  войск ?  или  только  искали  наших -  советских ?! И  кто  их  уполномачивал,  какую  политбеседу  с  ними  провели ?  Просто  люди  помогали  людям ,  которые  ранены,  которые  умирают. Люди - людям. Сони  и  Мишки  тётя рассказывала  о  клятве  Гиппократа, так  что - это  на  немцев  не  распространяется ?
     Все  эти  рассказы   порождали  ненависть и  злость,  желание  убивать  и  мучать. Но  это  для  примитивных. На  наших  оно  не  действовало. Разве  есть  национальность  у  детей,  у  вдов,  у  матерей ?  У  инвалидов,  которых  в  великом  множестве  наплодила  война. Вот  этот  одноногий  дед - где  потерял  ногу ?  Может  он  и  в  нас  стрелял. Сейчас  на  меня  смотрит  затравленный,  голодный,  мёрзнущий  человек -  почему  ему  не  отдать  свои  наркомовские ,-  я  то  не  пью. Пол  луковицы,  кусочек  каши  и  сто  грамм  разведённого  спирта ,- это  что  подарок ?  Это  по  человечески.  Меня  дома бы  все  поняли.
     Замполит  со  мной  час  разговаривал. Спасло  то,  что  в  бою  во  мне  просыпалась  какая - то  ярость,  удивительная  даже  для  меня  самого  и  смекалка  одессита. Наказать  меня,  да  за  такую  мелочь  было  нельзя - потому  и  мучали  беседами. Я же  потом  приспособился. За  нашей  едой  наблюдали  голодные  глаза  стариков  и  детей,  инвалидов и  иных  горемык. Я  оставлял  на  видном  месте  то,  что  не  доел  и  уходил. Кто  и  как  делил  -  не  знаю. Эту  хитрость  поняли  многие  и  оставляли  недоеденное  на  видных  местах. Были  и  такие,  кто  демонстративно  выливал  на  землю  или  в  лужу  объедки ,- показывая  свою  ненависть. То  же  позиция. Сколько  людей  столько  и  мнений.
   Вот  бомбят  город  немцы.  Или  артобстрел,  скажем. Гибнут  наши,  обороняющие  город,  гибнет  и  мирное  население,  так  как  осколки  поражают  всё куда  попали. Город  рушится. Наши  ушли -  пришли  немцы.  Город  восстанавливают, так  как  он  необходим  для  расквартирования  и  для  иных  военных  нужд. Мы  возвращаемся. Немцы  город  защищают.  Мы  бомбим,  совершаем  артобстрел. Гибнут  и  фашисты  и  мирные  граждане. В  итоге  мирные  наши  граждане  гибнут  в  любом  случае.  Он  своих  и  от  чужих. Так  во  всех  городах  Европы,  где  я  был.  Просто  мирное  население  доведенное  войной  до  ниществования. Пусть  взрослые  рассказывают  детям -  что  это  и  наша  вина. Для  нуждающихся  самая  большая  агитация,  самый  существенный  довод - это  то, что  им  в  глаза  посмотрели  с  добротой,  то,  что  поделились  хлебом  и  водой. Это  может  понять  только  тот,  кто  всё  это  пережил,  как  я.
      Наши  рассказали  за  Одессу. То,  что  я  слышал  раньше -  правда.  Город  при  румынах  расцвёл  порядком  и  культурой.  Театры,  концерты,  цирк,  рестораны  и  всё  прочее... Работающие  рынки,  занятость  населения,  карточки...И  расстрел  евреев,  лагеря, расстрел  коммунистов. Две  стороны  медали. За  моих - отписались. Жду  ответа -  авось  живы. Хуторская  то  не  пострадала  от  бомбёжек. Посмотрим.
     Освобождение  населёных  пунктов  и  яростное  сопротивление  немцев  стало  обыденностью.  Немцы  не  видели   будущего  после  того,  что  натворили.  Они  не  верили  в  победу,  они  боялись  окончания  войны. Боялись  адекватной  мести  и  потому  видели  в  бое  реальную  цель ,-  отстоять  городок  или  дзот. Это  было  средство  забыться. Уж  я – то  знаю. Но  эта  агрессия  была  основана  не  на  логике ,  а  на  эмоциях. Их  надо  было   обхитрить,  а  не  предложить  открытый  бой. И  мы  научились  это  делать. Из  обороны  мы  часто  выманивали  их  в  контрнаступление,  так  как  они  свято  верили  в  свою  силу  и  нашу  слабость. И  таких  хитростей  у  нас  было  множество. Мы  научились  с  ними  воевать,  мы  научились  побеждать. Конец  войны  был  абсолютно  прозрачен  и  для нас  и  для  них. Они  видели  союз  с  союзниками,  в  крайнем  случае  условную  сдачу  в  плен   с  немедленным   выездом подальше. Главная  цель -  не попасть  в плен  к  нам.  Пусть  и  погибнуть  прикрывая  сдачу  союзникам   своих.  Они  боялись  больше  всего  изоляции,  при  отступающих  своих  войсках. Те,  кто  остались  в  изоляции  дрались  с  ожесточением  фанатиков. Задача  состояла  в  том,  чтобы  показать  им  возможность  отойти  к  своим  и  на  переходе  -  ударить. Это  касалось  и  генеральских  планов  и  простого  отделения -  просто  масштаб  разный.
           Мы  писали  рапорты  о  переводе  для  освобождения Одессы,  нам  отвечали  односложно "  НЕТ". Никто   ради  вас передислокации  делать  не  будет.  Освобождайте  народы  Европы. Нашей  мечте  не  суждено  было  свершиться
  Война  не  заняла  много   места  в  моей  памяти.  Воевал,  представлен  .... Не  утвердили,.. Награждён...
Для  каждого  есть    "своя  Одесса".  И  я  не  исключение. Мы  освобождали  их  родину,  как  говорила Лиля  Марковна
- Это  ихний  варьянт !

В  роте  мы  держались  особняком,  что  всех  удивляло. Разный  возраст,  разные  заслуги,  разное  уважение -  а  вместе. Нет,никому  запрета  на  посещение  нас  не было.  И  мы  ходили  к  приятелям и  знакомым. Но держались  всё  равно только  вместе.
  Меня  спрашивали -  почему ? Не  родственники,  разные,  ранее  не  знакомы - а  как  семья. Почему ?
- Это  трудно  объяснить. Для  этого  надо  быть  одесситом.
- А  ты  постарайся.  Мы  не  глупы  и  постарше  тебя  будем,  да  и  выросли   не  в  Германии...

Я  задумался. В  голове  вспомнился  эпизод  из  довоенного  прошлого  и  я  его  рассказал. Рассказал  скомкано. Они  не  поняли,  а  я  начал  в  деталях  вспоминать  тот  момент :

    Мама  сделала  мне то,  что  я  просил  месяц.  В  два  папиных  носка  насыпали  рис  в  носки  и  прошили  на  машинке  всё  это   несколько  раз. Получился  мячик. Папа  сам  следил  за  процессом  так  как  правильность  пропорции - это  главное. В  эту  игру  играли  с  момента  основания  города - так  говорят.  Мы  с  Мишкой  пошли  на  Степовую  во  двор  к  братьям Фёдоровым - Вадику  и  Саше. Во  первых -  похвастаться  нашим  мячом,  во  вторых  начать  соревнования  на  количество  ударов  по  мячику,  пока  он  не  упадёт. Бить  было  можно  только  ногами.. Братья  сами  сшили  носки  и  шов  их  перекосил. Риса  было  мало и  играть  было  не  удобно. Был  у  них  и  второй  мяч,  но  там  было  очень  много  риса  и  сам  мешочек  великоват,-  то  же  неудобно.
   Их   попытки  считал  Мишка,  наши - Вадик.
Вадик  заявил  ,  что  мой  последний  раз  не  считается
- Да, в  том  смысле,  что  нет -  не  защитано.  Только  тридцать   семь.

Мы  яростно  спорили.  А  спорщики  в  Одессе  все  отменные. Приводились  случаи  и  аргументы,  воспоминания  и подобия  из  футбола.
  Во  двор  зашёл  громадный  детина -  украинец. Плетённая шляпа ,-  и  вообще... Я  его    видел  иногда,-  но  не  знал
-  Ты  Сирожа  с  Хуторской, дэ  коль  жывэ?
- Я.
Все  с  любопытством уставились  на  происходящее.
-  На  ножик  и  бигом  иды  зламай  вэточку,  шоб  була  потовщэ. Для  бычка.
Я  побежал  на  улицу  и  срезал  веточку  акации  с  сучко, снял  кожуру  с  иголками. Забежал  во  двор.

Дывысь  яки  бычкы. Кнуты. 
 Со  мной  разговаривали  так,  как  будто  мы  одни. Он  открыл  мешковину  и  из  плетённой  корзины  на  меня  смотрели  десятки  рыбьих  глаз.  Чёрные толстые  бычки,  как  жирные  короткие  змеи  переплелись    в  судке.
- Нанизывай. Чого  стоишь, як  засватанный.
Я  начал  нанизывать  громадных  бычков.
-  Тиснишэ,  шоб  повна  була.
- Так.  Тэпэр  бижи  додому  виднэсы  батькам.  Скажы  тёти  Адэли  вже  лэгшэ. Спасыбо  вэликэ  пэрэдай.
- А  как  вас  зовут ?
- Мыкола. Дядя  Мыкола. А  нашо  тоби ?
- Так от  кого  бычки  и  спаибо.
- От  всих  нас. Вид  двора.  А  я  причому? Бигом  давай. А  вы  не  стоить  як  злыдни. Вадька -  виднэсы  глоську  мами,-  тато  любыть.
Он  передал  Вадику  несколько  крупных  глосек  но  уже  на  веточке.

Как  оказалось  тётя  Адэля  со  двора  на  Баранова,  где  мы  раньше  жили, поломала  ногу,  а  коляску  не  могли   ей  найти. Учитывая  возраст -  ей  это  было  очень  надо.  Мама  помогла  через  Сашика,  что  работает  в  порту. Он  бесплатно  сделал  халтуру  на  каком  то  судне ,где  видел коляску. Всё  запутанно  и  чужому  не  понять. Сашик  представления  не  имел  о  тёте  Адэли,  зато  приходился  дальним  родственником  жены  моего  дяди,  маминого брата. Дядя  Коля -  украинец,  то  же  раньше  жил  во  дворе на   Баранова  и  у  него  там  остался  кум.  А   у  моей  мамы  подруга . Ну  разве  это  можно  понять ?  Таким  сложным  путём  завезти  коляску  в двор,  где  когда – то  жили?!

Так  они  и  не  поняли. И  это  логично. Как  объяснить ?  Как  объяснить   нашу  особую  культуру   и  наше  братство?
Так  же   и  у  нас. Я  молодой  и  мне  тяжело  то,  что делают  все. Меня  щадят,  выполняя  мою  работу,  частично. Мне  жалко  их, особенно  Петра. У  него  язва  и  он  ужасно  мучается,  а  в   санбат  не  обращается - боится  чтоб  не  списали. Я  ему  чищу  оружие. А  если  ему , то  и  всем  нашим,  кому  успею. И  так  всё.  От  стирки, до  жаренной  рыбы. Повязаны  Одессой. Разве  есть  ещё  такой  город ?  С  кованными  воротами  во  дворах , которым  лет  столько ,-  сколько  городу ?!  А  колонки  во  дворах ?  А  столы ?  А  балконы  с  пристройками ? В  старой  части,  к  примеру  на  Баранова,  таких  пристроек  не  было,  а  вот  на  Хуторской ...
- Достраивались  всю  жисть,-  как  говорила тётя Валя.
Кстати  о  традициях.  Ни  в  одном  дворе  города  ни  обходилось  без  верёвок  для  сушки  белья. Варианты  их  размещения  невообразимы  даже  для  самых  талантливых. У  себя  на  балконе,  с  соседями  рядом,  с  соседями  напротив,  с  балкона  вниз,  внизу  на  распорках   и  ещё  множество  иных  вариантов. Простыни  и  нижнее  бельё,  перины  и  подушки, - летом  зимнее ; зимой - летнее. Уникальная   фраза -  " Чтобы  вымерзло... " или  "чтоб  прожарилось..."
Я  всё  это  помню. Разговоры  соседок   со  двора

-  "  Дети  не  швендайтесь,  шоб  бельё   не  запачкать"
-  А  шо,  бельё  дороже  детей ?!
- Нет,  я  к  тому,  что  кто - то   мужа  не  кормит   и  у  Таньки  по  русскому  двойка...
- Мы  за  другими  научились  смотреть,  а  на  себе  экономим. Нет  времени  даже  волосы  вымыть  и  халат   постирать. В  третьем  дворе  такая  занятая  ишо  одна  живёть...
- Понятно,  за  семьёй  смотрю,  лично  для  меня  это  главное.  Это  как  кому.
-  Шо  ты  хотела  сказать,  я  не  поняла ?
- Поясню   второй  раз.  Шоб  дети  не  швендялись, бо  бельё  попачкают.

В  то  же день Сергей,  мой  тёска,  ест  борщ  у одной  из  спорщиц,  за  компанию. Хозяйка  спрашивает
- Мой  борщ  вкуснее,  чем   у  твоей  мамы ?
Мальчик,  для  приличия  говорит - да.
- Хочешь  сделать  доброе  дело  для  меня ?
_ Да,  конечно...
- Тогда  это  скажи  своей  маме.
При этом  они  подруги,  каких  мало. Просто  общение  одесситок.
-  Вариативное  мышление,-  как  говорил  Александр  Ильич  с  седьмой  квартиры.
Кстати  о  нём.  Он  утверждал,  что  он  русский   в  каком  -то  там  немыслимом  колене.  Причём  так  убедительно  доказывал,  что  сомнений  не  было  никаких,  пока  не  посмотришь  на  его  лицо  и  фигуру. Если  посмотришь -  доказательств  не  надо  -  всё  очевидно. Я  умышленно  не  говорю  о  его  маме. Если  на  неё  посмотреть  и  спросить  себя
- Кто  её  сын ?
Ответ  вырвется  сам  собой... Нужно  ли  уточнять,  что  ни  он ,  ни  мама  его,  букву  "Р"  не  выговаривали  принципиально. Мировоззрение  без  буквы  "р". Буква не  нужна  как  символ,  как ненужный   тест .
Так  закончились  ПЕРЕМЕНЫ,   в  моей  жизни  и   судьбе, далеко  не  последние  перемены. Мы  воевали  и  жили  филиалом  родного  города,  шутя  и  воспоминая  курьёзы  на  наш  манер,  тем  самым  стараясь  приблизить   возвращение  домой.