Он молча, сильным рывком затянул на мне ремень до предела: "Вот как надо. Теперь - вполне!" - проговорил злорадно. – "Шагай! Свободен!"
Подавив усилием воли вспышку гнева, так как почувствовал, что он здорово переборщил, я ничего не возразил (не стал с ним "пререкаться", чтобы не дать повода объявить мне еще наряд вне очередь) и молча отошел в сторону. Время от времени украдкой поглядывая со стороны, как он самодовольно вышагивает по коридору взад и вперед, после "честно" выполненного им командирского долга.
Сам я все это время прислушивался, как все ощутимое становится жжение кожи от сильно затянутого поясного ремня. Наконец почувствовал, что терпению моему приходит конец, что достаточно заниматься самоистязанием - пришла пора действовать. Умышлено громко топая, чтобы обратить на себя внимание, решительно приблизился вплотную к сержанту и не обращая внимание на его удивленно-негодующий взгляд, резко расстегнул пряжку ремня и задрав вверх гимнастерку вместе с нательной рубахой, со злобным прищуром, по-змеиному прошипел ему в лицо: "Что? Так надо?! Хотелось бы мне знать в каком таком уставе внутренней службы разрешено такое издевательстве над подчиненными?" Сержант глянув на мой живот и него округлились глаза от испуга.
Да и сам я тоже был удивлен состоянием своей кожи, которая под поясным ремнем побагровела, а в местах, где были складки от рубашки стала темно-синюшной. Неудивительно поэтому, что только что самодовольно-улыбающееся лицо сержанта, побледнело и приобрело испуганно-растерянный вид. Ища защиты он устремил свой взгляд через мою голову ко входной двери. Заметив это, я невольно тоже взглянул в ту сторону и уловил, как мелькнула и скрылась за косяком двери фигура нашего взводного. Подумалось: "Наверное, он все слышал и видел!” Это охладило, частично, мой злобный пыл: "Кто знает, чью сторону взводный примет",- продолжал я лихорадочно соображать. "Все-таки мы на «военке» и тем более в казарменном помещении. А раз это так, то я должен был, согласно уставу, обжаловать незаконное действие сержанта вышестоящему командиру, т.е ему - взводному, а не лезть на рожон и не базарить с помкомвзвода как на улице. Поэтому не лучше ли мне самому незаметно смыться, т.е. ретироваться".
Уняв таким рассуждением внутреннюю нервную дрожь, я не торопясь заправил гимнастерку под пояс и медленно удалился.
На этом для меня все и закончилось. Никакого разговора ни со взводным, ни с кем-то другим на эту тему не последовало. И тем не менее наш старый помкомвзвод куда-то исчез. Больше я его не видел.
Вместо него, через неделю, помкомвзводом у нас стал наш правофланговый великан старший сержант Богданов Николай - рыжеволосый тихоня.
Этот коннфликт я часто вспоминаю с особым чувством благодарнос¬ти к своему взводному лейтенанту. Вот что значит интеллигентное поведение командира при воспитании своего подчиненного. Кстати сказать, поведение и остальных двух командиров взводов было аналогичным. Во время их дежурства по роте они просто молча наблюдали со стороны за происходящим, не вмешиваясь в действия ротного старшины отвечающего за внешний вид курсантов, их выправку и т.п. Почему-то в нашей роте так было заведено - всеми общеротными построениями командовал именно старшина роты - старый служака с зычным, хорошо поставленным, командирским голосом. Когда он вел ротный строй, например, в столовую или какое-либо, другое обще-училищное мероприятие, то его четкий строевой шаг, ясные, громкие, всем понятны команды любо было исполнять.
Мне пришлось однажды наблюдать, как вёл роту сам командир 5-й роты, старший лейтенант Сегай. Он тоже обладал громким голосом и старался четко командовать. Но его высокая, голенастая, слегка согнутая в пояснице вперед, фигура, заметно подрагивающая при ходьбе, выглядела несколько комично рядом с идущем строем роты. Красивый строевой шаг - это особый дар. Не всякому дана, стройная, красивая походка.
Видимо, из зависти, не совсем самокритично оценивающий свои возможности, командир 3-го взвода лейтенант Паниотов, во время своего очередного дежурства всегда пытался заменять нашего старшину. 0 его дежурстве мы узнавали с самого утра по рычащему выговору всем нам во время подъема. Из числа всех обидных слов в наш адрес, его самым любимым было, раскатисто произносимое слово "раз...гиль...дяи". Причем, употреблял он это слово по всякому поводу: плохо заправлена постель, нечищеные сапоги, не так стоишь и т.д. Первое время меня это просто коробило, так как употреблял он его часто безадресно. Потом, как-то стало привычно, что взять с грубияна; "Как стоишь, раз...гиль... дяй? Почему плохо почищены сапоги? Привыкли раз ..гиль...дяйничать дома, где все делали за вас! Что за раз...гиль..дяйство?"
При проверке на "номер сорок" (на вшивость) мы должны были снимать гимнастерку вместе с нательной рубахой и, вывернув наизнанку, держать их перед собой на вытянутых руках, пока не пройдет досмотрщик. Одевать на себя дополнительно что-нибудь теплое не разрешалось. Однако почти все проверяющие шли на уступки. Если между нательной рубахой и гимнастеркой не была видна неуставная теплая вещь (свитер, джемпер и т.д.),то все было как бы в норме. Это было так у всех проверяющих, только не у комвзвода три. Каждый раз, когда он дежурил обязательно слышалось: "Опять у тебя, раз.. .гильдяй, одежда не по форме. Сдать старшине лишнее. Всем раз...гиль...дяям тепло, тебе, раз...гиль...дяй, холодно!
Наверное, за такую грубость и придирчивость и невзлюбили в роте этого комвзвода. Я даже удивлялся — почему ему никто не дает отпор, такое нанесение оскорблений. И вот однажды случилось нечто подобное.
В очередное его дежурство, он сам, как уже стало правилом, повел ротный строй в столовую. Когда рота двинулась, взводный громким, счастливым голосом скомандовал: "Рота! Запевай! Однако запевала смолчал. Что там у них произошло, я не в курсе! Взводный снова повторил: "Рота! Запевай! "Однако запевала и на этот раз промолчал. Рота прошла уже полпути до столовой и нужно было уже свернуть влево, но вместо этого послышалась команда. "Правое плечо вперед!” и рота повернула от столовой в проход на дорогу. Снова команда: "Правое плечо вперед!" - теперь рота повернула вообще на дорогу в направлении от казарм. Снова команда: "Рота, запевай!" - молчание. "Рота, бегом марш!- не нарушая строя рота побежала. Комвзвода за ней. Пробежали метров 500. -"Рота! стой! Кругом шагом марш! Запевай! В ответ молчание. Снова команда: "Рота бегом!" Бежим, поднимая дорожную пыль. Бежим мимо училища. "Рота, стой! Кругом! Шагом марш! Запевай! - В ответ - молчание.
Комвзвода наконец-то понял, проиграл спор с запевалой. Время обеда могло тоже пройти, по вине, конечно, взводного, а ему за это нужно будет потом самому оправдываться.
Я не знаю, как и чем у взводного дело окончилось с запевалой, но с тех пор взводный перестал посягать на права старшины роты, а рота перестала петь свою строевую походную песню.
Правда, еще один раз мы все же прошли с нашей строевой песней. Произошло это при следующих обстоятельствах. К нам в ХТУ из Минусинского автомобильного училища была переведена группа курсантов, около роты. Чтобы показать, вновь прибывшим, хорошую строевую выправку курсантов-танкистов, начальство выбрало для демонстрации именно нашу роту и поручило старшине привести нас с обеда как это было раньше, со строевой песней.
Не в курсе, как старшина договаривался с запевалой, но когда после обеда старшина обратился к ротному строю: "Ребята, не ударим перед автомобилистами в грязь лицом! Покажем им нашу танкистскую строевую выправку. Вернемся в казарму с песней!" Мы восприняли его сообщение с воодушевлением. Желание показать себя с хорошей стороны, чтобы тебя похвалили, присуще всем людям, в том числе и военнослужащим, особенно таким молодым, какими были мы. Поэтому когда рота двинулась с первыми же её шагами задорно зазвучал звонкий голос запевалы.
Вслушиваясь в слова звучавших куплетов невольно проговаривал их, вспоминая свое восторженное детство, а затем завод: Разве это не я склонялся к станку в грохоте и звоне металла, разве не я мечтал о великих стройках: Днепрогэсе и Турксибе, Сталинградском и Челябинском тракторных заводах, Магнитогорском металлургическом комбинате (знаменитой Магнитке), Беломорско-Балтийском канале, канале Москва-Волга и других великих стройках. Песня-то эта, действительно была, про нас - молодых, про нашу молодую, строящуюся страну. Поэтому, то и пели мы ее от всего сердца, с "пламенем души своей"
И снова, как это было в первый раз, из всех дверей и окон выглядывал народ и слушал нас, с тоскливой радостью вспоминая былое мирное время. По-моему, и на минусинцев песня произвела неизгладимое впечатление. Они, смотря на нас с третьего этажа, прямо-таки, забив своими телами и головами все оконные проемы.
Правда, минусинцы не остались перед нами в долгу. Примерно через неделю, они тоже пришли с обеда с песней. Однако, в отличии от нашей колонны, шагающей четким строевым шагом, их колонна прошла стройными рядами, но каким-то уж слишком свободным манером и пели они песню, не строевую, а какого-то бытового содержания.
Нашему 4-му взводу поначалу тоже не очень повезло со своим командиром, в том смысле, что назначенный на эту должность лейтенант Коваленко, вскоре ушел на преподавательскую работу. Некоторое время мы оставались вообще без взводного. Назначенный было на эту должность "упраздненный" политрук, прибывший в училище с группой фронтовиков для переквалификации, тоже оказался не на своем месте. Взводом нужно уметь командовать, а не рассусоливать. Ребята сразу почувствовали его некомпетентность, но помалкивали из уважения к его боевому прошлому, делая вид, что ничего особенного не произошло.
Но как это бывает, почти в каждом коллективе, в нем всегда находятся отдельные личности, которые не хотят прощать другим никаких ошибок и ляпсусов, особенно если те над ними в чем-то главенствуют. Они жестокосердно подмечают всё, даже самую мелочь, оплошность или оговорку и зло высмеивают это. Таким человеком в нашем взводе оказался однофамилец помкомвзвода Богданов Эрик. Заводила и организатор совершения поступков, не запрещенных прямо уставом, но находящихся на грани фола. Этим он однако пользовался у некоторых успехом. За ним водились вот такие, например, поступки. Он мог добровольно вызваться пойти на оружейный склад помочь принести патроны. Пользуясь случаем и суетой прихватить там лишний пяток-другой патронов для раздачи своим поклонникам, чтобы те вдоволь постреляли на тренировке по стрельбе из боевой винтовки. Или подговорить кого-нибудь остаться в клубе на танцы после просмотра кинофильма, когда курсантам было объявлено, что они должны вернуться в казарму, так как уже время отбоя и т.д. и т.п. Таков он был во всем.
Так вот, когда новый командир взвода, в первую же неделю принялся, с величайшим усердием, обучать нас, как надо сменить ногу, если она не совпадает со счетом команды, нет не идущего строя, а шагающего на месте. И это-то после того, когда мы завершили полностью программу по строевой подготовке! Эрик Богданов, который во всем хотел быть первым, громко заявил, что это знает каждый школьник - просто нужно приставить ногу и пропустить один счет. "Ан, нет!" - как-будто радуюсь, допущенной курсантом ошибке, возразил ему наш новый взводный. "А как же по другому?" - принимая это за шутку и желая подыграть ему, подзадорил его Эрик. "О других приемах смены ног на месте не слышали? Для этого существует специальный прием", - продолжил с охотой свое поучение взводный. "Можно легонько подпрыгнуть и на лету передернут ноги" - "О, как интересно! Любопытно было бы посмотреть, как это Делается. Покажите пожалуйста!"
Мне казалось, что на этом шутка, если это была действительно таковая, должна была бы прекратиться и начата серьезная беседа. Однако, взводный действителен начал прыгать, как козел, смешно дергая ногами и при этом приговаривая: "Вот видите как! Нет, что-то не получается. Показываю еще раз... Так он подпрыгнул ещё несколько раз, смеша Эрика и некоторых других. А потом, отрешенно махнув рукой, распустил нас. Больше мы его не видели.
Среди курсантов прошел слух, что наш взводный "шлепнулся" у себя дома. Причины самоубийства назывались разные: неизлечимая венерическая болезнь, психическое расстройство и другие. Какова была действительная причина - знает только он сам.
Следующим взводным к нам был назначен лейтенант Науменко. Как и Коваленко он был выпускник нашего же училища. Я видел, как они вдвоем о чем-то беседовали. При этом Коваленко радостно смеялся а Науменко полушутя-полусерьезно упрекал его в чем-то. Только потом я узнал, что оба они до училища занимались в транспортном железнодорожном институте, и, естественно, на равных претендовали на роль преподавателей. Оба хотели стать преподавателями, а не командирами взводов. Коваленко удалось это раньше.
И хотя, среднерослый и плотный Науменко отличался от вытянутого вверх Коваленко, по своему внутреннему спокойному характеру и манере разумно, с достоинством держаться при любых трудных обстоятельствах, они чем-то напоминали друг друга.
Командир 5-й роты ст.лейтенант Сегай повидимому своей грубостью мало чем отличался от командира взвода лейтенанта Паниотова. Bо всяком случае, конфликтовал он не садним, а с рядом курсантов, которые, по дошедшим до нас слухам, и столкнули его однажды, поздним вечером, в канал. И тем не менее, когда я увидел его (комроты 5),горделиво ведущего ротную колонну, мне как-то, по-детски, обидно стало за нашего комроты 6. Он за время учебы ни разу не удостоил нас такой чести. Может быть сознавая, что своей рядовой внешностью он мало чем отличается от других и не сможет произвести особого впечатлений. Хотя нам всем давно было известно, что он Герой Советского Союза.
Это звание ему было присвоено во время финской компании. По рассказу осведомленных, являясь в то время командиром танка Т-26, который во время боя был подбит и окружен вражескими солдатами, он стойко, почти сутки, сражался с ними, пока его не вызволили наши лыжники.
И вот, однажды нам объявили, что очередное занятие с нами по тактике, на тему "Овладение силами танкового взвода малым населенным пунктом" проведет сам командир нашей роты. Это известие нас молодых взбудоражило: наконец-то мы непосредственно, вплотную, с глазу на глаз, познакомимся с нашим ротным командиром.
На исходную позицию - высотку, с которой нам будет удобно вести наблюдение хода учебного боя, нас вывел помкомвзвода. Там нас уже ожидал командир роты. Он, как положено, стал объяснять нам какая задача стоит перед танковым взводом и как должны поступать, при ее выполнении, командиры отдельных танков.
Ежась от холодного, пронизывающего ноябрьского ветра, особенно ощутимого на высоте холма, мы без интереса слушали его теоретические рассуждения или, как он выражался, вводную установку, попрятав мерзнувшие руки кто в карманы, кто в рукава шинелей. В это время внизу, в лощине послышался шум работающих танковых моторов, сопровождаемых характерным лязганием гусеничных траков. Услышав эти звуки комроты, обращаясь к нам продолжал: "А теперь, давайте вместе понаблюдаем за ходом быстротечного боя, наступающего взвода танков Т-26. Обратите внимание как тактически грамотно распределены направления каждой машины. Вот эти два танка начали обходить укрепрайон, расположенный в кирпичном здании, с левого фланга, а сам взводный направил свою машину в обход справа". Произнося эти слова, комроты вдруг, оглянувшись, мельком взглянул на строй, возмутился: "А почему это вы стоите, как американские наблюдатели? Почему не конспектируете? Почему не делаете никаких отметок в конспектах? И что это у вас за вид!? Скрючились, съежились!" - "Да ведь, холодно же, товарищ старший лейтенант. Руки мерзнут!" - "Не так уж и холодно. В Харькове у нас было куда холоднее. Нам там приходилось переносить не такие морозы, и то не жаловались!"
А я про себя подумал, глядя на его аккуратную плотно-облегающую, наглухо застегнутую шинель, подпоясанную портупеей: "Небось, в Харькове вас и одевали - то, не так как нас сейчас, а потеплее. Все-таки это было мирное время!" Ворчал, я конечно, про себя, потому что всегда не любил, когда сравнивают несравнимое.
В это время наступающие танки скрылись за зданием "укрепрайона”, а над ним взметнулась стая, напуганных ими ворон. Одна из них, видимо с перепугу, летела в нашем направлении, на высотку. Старший лейтенант прервав свою нотацию, стремительно выдернул из кабуры пистолет, и не целясь, как говорят, навскидку, произвел выстрел. Ворона, кувыркаясь, рухнула на землю чуть-чуть, не долетев до нас. Мы, как завороженные смотрели на своего комроты, ставшего для нас, младенцев в этом деле, вдвойне героем."Вот это да! Вот это выстрел!" - послышались возгласы из строя. А комроты, как ни в чем не бывало, продув ствол, вернул пистолет в кабуру и продолжал свою прерванное нравоучение: "Не так-то уж и холодно. А заметки вам пригодятся. Имейте ввиду, за вами грамотно составленное донесение на имя командира роты о ходе боя!"
На этом занятия на свежем воздухе закончились и помкомвзвода повёл наш строй в казарму. Мы бодро шагали, радуясь тому, что наконец-то отогреемся в теплом помещении. Однако, проходя мимо площадки танкодрома, куда уже возвратились танки, участвующие в качестве наглядного пособия, вспомнили, что для кого-то радость эта преждевременна. Какому-то еще отделению предстоит помыть эти танки. Оказалось, что на этот раз была очередь нашего отделения.
Проводив, завистливыми взглядами счастливчиков, преодолевая охватившее нас чувство огорчения, мы взялись за неприятное дело. Оказалось, что и на самом деле было не так-то уж и холодно, как нам казалось на высотке под пронизывающем ветром. Несмотря на заморозки танки сумели в поселке так вывозиться, что вся их ходовая часть была забита грязью. Размачивая эту грязь водой из шлангов и счищая отдельные её скопления тряпками, мы так разгорячились, что пришлось даже снять шинели. Командиры этих двух машин стояли в стороне и не столько наблюдали за нашей работой, сколько были довольны тем, что у них также появилось свободное время побеседовать друг с другом. Насколько я понял из отдельных фраз, доносящихся до моего слуха, оба они были курсантами одного выпуска, состоявшегося до нас. Разговор шел у них о судьбе их общих знакомых, направленных на Фронт.
"Я получил письмо от... Пишет он, что после первого же боя осталась половина. Кого-то из них направили в распоряжение Наркомздрава! Кого-то в распоряжение Наркомзема! "Причем тут оба эти наркомата?" - удивился я. "Ты понял?" - спросил один другого. - "Понял, понял!" - ответил тот. "Что ты понял? Понял ли ты, что здесь из нас плохо подготовили убийц!" - "Тихо ты! О чем ты говоришь?.. Тебя же слышат!" - показывает глазами в нашу сторону. "Ну и пусть слышат! Разве я не правду говорю?" - горячился первый. "Все время только и талдычат: "Если ты не убьешь его первым, он убьет тебя!""
Продолжение их беседы я не слышал, так как собеседник взял горячившегося товарища под руку и увел с территории танкопарка.
Однако меня очень поразило услышанное, особенно выражения: "... были направлены в распоряжение: Наркомздрава или Наркомзема". Продолжая механически очищать от грязи гусеничные траки, я никак не мог отделаться от нахлынувших мыслей, которые будоражили мое воображение. Только и думал об этом: "Ну, хорошо! - направлены в распоряжение Наркомздрава может еще означать, что они после ранения поступили на излечение в соответствующие медицинские учреждения. Но тогда причем тут Наркомзем? Непонятно, что им танкистам там делать: пахать землю, что ли? И почему они там понадобились только после боя, а не раньше? И вдруг, как молния мелькнула догадка: "Отправлены в землю! Не пахать, а лежать в ней, в могиле. Значит были убиты, так как лежат там только убитые".
Что же касается выражения: "...готовят из нас убийц" которого так испугался один из собеседников, - меня это откровение вовсе не смутило. Я и раньше читал о пацифистах, которые возражали даже против изображений на мишенях солдатских голов в касках. Как будто это что-то изменяло. Говориться же: "На войне, как на войне", - случается и убивают. И, тем не менее, никто нам не говорил, что мы из вас готовим у убийц. Наоборот - защитников Родины. Правда, это куда более почетнее? Да и зачем на подготовку простого убийцы затрачивать столько времени. Забивать им головы огромным объемом ненужных знаний. Другое дело - подготовить для фронта хорошо знающего свое дело офицера, которому просто нельзя уже быть вахлаком-охламоном. Нельзя, уже хотя бы потому, что на фронте он должен отвечать не только за свою жизнь, но и за судьбы вверенных ему подчиненных.
Именно поэтому нас и готовили, как почетных защитников Родины. Правда, не в том полном объеме, как в мирное время а по военной сокращенной программе. А это означало, что все то, что нужно было знать фронтовому офицеру, вдалбливали нам в готлову все 14 часов свободного времени. Другое дело, что не всем удавалось хорошо усвоить преподносимый материал. Но это уже их проблема. Лично у меня с усвоением все обстояло благополучно.
За время нахождения в училище я получил огромный объем знаний. Нам пришлось переварить и усвоить вопросы истории возникновения, строения последовательности реорганизация бронетанковых войск и тактики ведения ими боя и ещё массу других предметов. Нас заставляли досконально изучать устройство каждого узла танка, характер их действия и, в случае возникшей неисправности, способы её устранения. Например, по материальной мы узнали о дизель моторе В-2 мощностью 500 л. с., котоый впервые в танкостроении стали устанавливать на танке Т-34. Нам с гордостью сообщалось, что ранее на всех танках применялись только бензиновые карбюраторные моторы, в которых топливо воспламенялось от искры. Так, на танках Т-26 стоял четырехцилиндровый двигатель воздушного охлаждения, мощностью 91 л. с.; на быстроходных танках БТ-7 - двигатель M-I7T 400 л.с; на среднем танке Т-28 был установлен авиационный мотор мощностью 500 л. с. Установка же дизельного мотора В-2, в котором топливо воспламенялось не от искры, а от сильного сжатия (до 600 атмосфер) значительно снизила возможность пожара в танке и увеличила запас хода.
Да я узнал много такого, о чем мне раньше не было известно. Вот, например, до изучения материальной части пушки, устанавливаемой на Т-34, мы должны были познакомиться с такими понятиями выстрела, как начальная скорость поступательного движения в конце ствола, на которую затрачивается от 25-35 энергии в зависимости от порохового заряда гильзы. Начальная скорость больше дульной на 1-2%, что от начальной скорости зависит дальность полета снаряда и прямого выстрела, а также ударное действие снаряда; с увеличением начальной скорости сокращается время полета снаряда до цели и уменьшается влияние внешних условий на этот полет (теория вероятности рассеивания) и др.
Я и раньше знал, что различные виды артиллерийских орудий (пушки, гаубицы, мортиры) отличаются друг от друга, кроме прочего, длиной ствола. Но меня особенно поразило, что длина ствола измеряется не единицами метрической системы: метр, сантиметр т.д., а совсем иначе, - в единицах числа калибра ствола. Так пушки имеют длину ствола 40-80 калибров, большую начальную скорость снарядов и превосходят все другие типы артиллерии по дальности стрельбы. У короткоствольной гаубицы длина ствола всего от 15 до 30 калибров, а у мортиры и того меньше 2-4 калибра.
Поэтому, когда преподаватель огневой подготовки представлял нашу будущую машину Т-34, на которой нам предстояло сражаться, то начал он как раз с этого. С пафосом он заявил, что в настоящее время, т.е. 1941г., на танке устанавливается вместо пушки с длинной ствола 30,5 калибра, новая, более мощная полуавтоматическая пушка с клиновым вертикальным затвором и длиной ствола 41,2 калибра. А ведь раньше на среднем танке Т-28, вообще становилась не пушка, а гаубица с длиной ствола всего 20 калибров. Чтобы более наглядно представить себе длину ствола, пришлось перемножать калибр 76,2 мм на число калибров в длине ствола. И вот что оказалось: ствол орудия Л-10 на Т-28 имел длину 198,12мм или неполные 2 метра. Ствол пушки на Т-34 до 1941 г. имел длину 232 мм, а наша пушка имеет длину ствола 313,9 мм, т.е. более 3х метров. Её бронебойный снаряд весом 6,3кг имел начальную скорость 662 м/сек и пробивал с расстояний 500-1000 метров броню толщиной 69-61 мм, соответственно. Было чем гордиться, так как основные немецкие танки Т-Ш и Т-IУ выпуска 1942г. имели длинноствольные 50 мм пушки и толщину брони 55 мм (лоб, корпус и башня) и 38 мм борт. Это против нашей- то башенной брони толщиной 52 мм и 45мм лобовой брони и борта. Подумаешь какая мелочь не в нашу пользу!
Для наблюдения и наводки наш танк Т-34 был оборудован оптическими приборами: перископом и прицелом со шкалой «тысячных» делений. Ещё школьный учитель по математике, как то между прочим, обмолвился, что военные для измерения угловых величин пользуются не делениями круга на 360 градусов и соответственно каждого градуса на 60 минут, а последних на 60 секунд, а делением круга на 6000 равных долей, которые получили название «тысячные» На шкале оптических приборов тысячные доли обозначаются через каждые 5 делений начиная от 1-й тысячной 0-0I, 0-05, 0-10,… 0-90,… 1-23,… 1- 50 и.т.д.
Определение расстояния по этой шкале производится по формуле, которая устанавливает зависимость между угловой величиной (выраженной в тысячных) и истинной величиной искомого предмета. Для этого необходимо было только запомнить средний размер предметов, с которыми придется часто встречаться в бою и твёрдо помнить дальность прямого выстрела, при котором траектория снаряда не поднимается над заданной высотой цели.
Очень интересной для меня (думаю, что и для других так же) была топографическая подготовка. На занятиях по этому предмету мы изучали содержание специальных условных топографических знаков, которые достоверно передают действительную картину местности в определенном масштабе, её рельеф (равнину, склоны, овраги, высотки); растительность (леса, сады, кустарники); водоемы (реки, озера, болота др.); дороги, тропы, строения и т.д.. Нас учли,как по шкале заложения определить крутизну скатов, как определить нужное направление на местности посредством измерения азимута, т.е. угол между магнитным меридианом и направлением на ориентир с учетом магнитного склонения для данной местности.
Нам еще преподавали радиодело, в объеме танковых радиостанций и внутренних переговорных устройств; фрагменты из саперного дела: как рассчитывать выдержит ли нагрузку нашего танка опорные устои деревянного моста, его пролетные продольные и поперечные (круглые и квадратные) брусья; как провести в мастерской слесарную и токарную обработку деталей и провести пайку; как оказать первую помощь раненому (наложить шину, жгут, произвести перевязку ноги, руки, головы и т.д.).
Таким образом у курсантов нашего училища была колоссальная интеллектуальная нагрузка, от которой мы потеряли всякий интерес ко всему постороннему от нашей жизни. Перестали думать даже о фронтовых событиях, так как постоянные, день изо дня однотипные сообщения о продолжающейся активной обороне в Сталинграде и на других фронтах, просто наскучили нам.
В один из таких пасмурных, ноябрьских дней, когда нам предстояло переменить тему занятий и учебный кабинет, все были удивлены, когда в нарушение установленного порядка, раздалась команда: "Одеть шинели и выходить строиться!" - "Как строиться? У нас же сейчас классное занятие?" - подумал я, и недовольно пробурчал: "Опять что-нибудь придумали". Уж больно не хотелось выходить из тёплого помещения.
Построившуюся колонну подвели к площадке перед столовой, где на карнизе крыши был установлен раструб молчавшего репродуктора. Выло морозно и сыро. Задувал, пронизывающий ткань шинели, холодный ветер. Сверху моросило. Непонятно только что: то ли мелкий снег, то ли дождь. После теплого помещения все поеживались. И, вдруг, из мол¬чавшего до этого репродуктора, раздался сначала треск и хрипы, а потом прорвался торжественно-звучавший голос диктора, который нам поведал: "... 19 ноября 1942г, после мощной артиллерийской подготовки войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов перешли в контрнаступление. Разгромив фланги противника, развивая наступление по сходящимся направлениям 23 ноября фронты соединились в районе Калача и Советского, окружив 22 дивизии и более 160 отдельных частей немецкой 6-й армии".
После услышанного, первоначально всех охватила радостная волна. (Наконец-то началось!) Однако через некоторое время послышались и скептические выражения. Наверное, свежа была еще память о неудачах, постигших ряд наших наступательных операций 1942 г. Припомнился и Демянский котел. Ведь в нем также были окружены за период с 7 января по 25 февраля 1942 г. 6 дивизий 16-й немецкой армии. Однако немцам удалось тогда прорвать фронт окружения и к 4 апреля проделать Ромушевский коридор. Поэтому сильно радоваться еще рано - не пришло еще такое время. Вот с таким-то, не очень радостным настроением, мы вернулись в класс, где продолжили прерванное занятие.
Однако теперь уже, наряду с напряженной учебой, мы внимательно стали прислушиваться к фронтовым сводкам. В них мы ожидали услышать какую-нибудь новость, которая на этот раз еще больше укрепила бы надежду на успех наших войск или...,- гоню прочь неприятные мысли.
В этом помогали напряженные дни учебы. Особенно в дни, когда с 12 декабря началась ожесточенная попытка немецких войск деблокировать окруженную группировку со стороны Котельнического направления. К нашей радости фрицы «вновь потерпели неудачу в ожесточенных боях с 19 по 24 декабря на реке Мышкове. Наши войска сумели выстоять и отбросить противника еще дальше. Существенную помощь в этом оказало, начавшееся 16 декабря контрнаступление Юго-западного и Воронежского фронтов, которые к 30 декабря продвинулись на 150-200 км. вперед и вышли в тыл Донской группы армий, чем самым лишили немецкое командование возможности приступить к деблокированию, окруженных под Сталинградом войск.
Удачное завершение последних двух операций, внесло успокоение в наше настроение. Теперь уже не осталось никаких сомнений в окончательной ликвидации, окруженной группировки под Сталинградом. Хотя теоретически еще все было возможно: Ведь Демянский котел все еще существует думал я.
И тем не менее Новый 1943 г. для страны был ознаменован большими фронтовыми успехами. В предновогодний вечер для курсантов после ужина в столовой был организован показ старого художественного фильма и ряд киносборников.
Новогодние дни 1943 года у нас курсантов, ничем особенным не отличались от прошлогодних. Все также буднично продолжалась напряженная учеба. Однако сводки Информбюро все чаще стали изобиловать приятными для слуха новостями с фронта. Кроме основных новостей с южных фронтов, где продолжалось наступление войск со Сталинградского направления, в начале января началось наступление войск на Северо-Кавказском направлении; на севере к ним присоединились операций по прорыву Ленинградской блокады, восстановившая сухопутную связь с городом, а также был, наконец-то ликвидирован Демянский плацдарм; а ко 2 февраля завершилась операция по ликвидации Сталинградской группировки.
Успехи наших войск; чередой следующие друг за другом, заставили даже скептиков поверить, что наконец-то наступил праздник и на нашей улице. Это внесло успокоение в наше сознание. Настроение стабилизировалось: нас теперь уж больше не беспокоили, так сильно, временные успехи противника. Знали и верили, что все равно окончится нашей победой. Просто хотелось чтобы это происходило как можно быстрее. Однако трезвый взгляд на политическую карту охлаждал наши мечты.
До нее, окончательной победы, было еще, ой как, далеко! Шагать, да шагать! И не просто шагать, а с боями освобождать километр за километром, захваченной фрицами нашей земли. А значит предстоит еще трудиться и тем кто на фронте и нам здесь в тылу. И мы трудились, осваивая, теперь уже на практике все то, что познали в теории.
Для курсанта - будущего война-командира - практическое освоение и закрепление полученных знаний, должно было происходить в условиях близких к фронтовым. Вот как это происходило, например, по топографии. Обычно мы выходили на природу для ориентирования на местности по карте и компасу в нормальную погоду и в светлое время суток. B этот же раз, о котором мне хочется рассказать, был непогожий зимний день. После сытного обеда мы возвратились в казарменный корпус с надеждой, что очередное занятие топографии пройдет в тепле за классными столами. Поэтому раздевшись и повесив шинели на вешалку, мы блаженствовали в тепле коридора, в ожидании следующей команды. Однако продолжалось это не так долго. Вместо взводной команды построиться в две шеренги для следования на занятие в классную комнату, мы услышали команду для всей роты: одеться и выходить строиться на улице. Приказ есть приказ. Хотя и с неохотой его пришлось выполнять.
Вышли. Построились. В ожидании начальства, поеживаясь, с недоумением посматривали друг на друга. Никто не знал, что будет дальше. С неба, затянутого низкой, сплошной облачностью, и до этого моросило. А теперь стадо даже нет, нет и накрапывать. Отдельные, набухшие капли дождя при этом превращались в снежинки, которые, падая на шинельное сукно, тут же таяли.
Наконец-то появилось ротное начальство во главе с преподавателем по топографии. Послышалась команда; "Рота! В походную колонну по четыре, становись! Шагом марш!" Выполняя ряд команд ротная колонна вышла на грунтовую дорогу, посыпанную когда-то гравием, и направилась в сторону поселка Троицкий. К этому времени вначале редкие снежинки повалили сплошной стеной, а усилившийся встречный ветер, стал швырять нам хлопья снега в лицо. Снег тут же таял. Вода заливала глаза, затекала в рот, струйками стекала за шиворот. За какое-то мгновение сукно шинелей пропиталось водой. Ее набухшие, отяжелевшие полы с силой хлопали по ногам, стряхивая излишнюю влагу за широкие голенища кирзовых сапог. Все это сопровождалось звуковой какофонией от разлетающихся брызг и чавканья грязи под подошвами сотни солдатских сапог. Невольно в голове вертелись мысли про хозяина, его собаку и плохую погоду. Однако рассуждать на эту тему не было ни сил, ни желания. Нужно было сосредоточить всю свою волю и энергию на преодоление возникшей погодной неприятности.
К счастью, в наших краях погода весьма непостоянна и изменчива. Температура ветра стала заметно понижаться. Мы почувствовали это своим лицом. Снежинки перестали таять: стали холодными и жесткими. Вместе с этим и полы шинели задубели и постепенно покрылись ледяной коркой. Чавканье грязи под ногами прекратилось: земля покрылась снегом. В общем, к тому времени, когда наша колонна подошла к повороту дороги в сторону поселка Троицкое, совсем потемнело и все покрылось снегом. Таким длинным оказался наш путь, который мы когда-то так быстро преодолели с батальонным комиссаром, подобравшим нас на шоссе и подобравшим в училище.
А между тем колонна свернула направо в направлении поселка Майский. Вскоре колонна миновала и поселок и по бездорожью углубилась в холмистую местность. Затрудняюсь сказать, какое расстояние мы прошли в этом направлении, так как в темноте, да еще при снегопаде, не было видно никаких ориентиров, кроме постоянных то подъемов на заснеженные холмы, то спусков с них. Наконец-то колонна остановилась. Здесь нам объявили, с этого места, разбившись на отделения, мы должны будем самос-тоятельно вернуться в училище, пользуясь картой и компасом, которые командиры отделений получат у преподавателя по топографии.
Это объявление ввело нас в замешательство. Однако команду выполнили и сгруппировались по своим отделениям, а отделенный отправился за картой и компасом.
Мы знали теоретически, что азимутом пользуются для ориентирования при передвижении ночью или на закрытой местности. Для этого необходима установить компасную стрелку на отметку север и при помощи визира на подвижном кольце компаса, а если его нет, то линейки или карандаша, определить искомое направление. Но в данном случае весь вопрос состоял в том, что мы не знали, где находиться это нужное нам искомое направление. Для этого-то нужна была нам топографическая карта. Имея карту нужно приложить вначале компас к ее восточной или западной кромке и поворачивать карту, вместе с лежащим на ней компасом, пока его стрелка не покажет на север. Затем найти на карте искомый объект (в нашем случаи здание училища на окраине города) и установить указатель визирного подвижного кольца компаса на этот участок. Это и будет тот самый дирекционный угол направления движения. Однако это теоретическое правило, легко выполнимо лишь в теплом помещении за классным столом. Нам же предстояло все это практически проделать в темноте под валившем снегопадом. Взвешивая все эти непредвиденные затруднения я обратился к командиру отделения-младшему сержанту, прибывшему в училище из строевой части, со своими предложениями, как нам выйти из создавшегося положения. Но наш отделенный, не будучи столь сильным в теории, обладал зато здоровой практической смекалкой. Отказавшись от моих предложений, он даже не стал доставать карту, засунутую за пазуху, чтобы не промокла. "Пойдем как все"», решительно заявил он, "Как все? Ладно, пусть будет как все. Ты командир - с тебя и спрос", - подумал я и направился от группы к группе, чтобы посмотреть чем занимаются все остальные. В результате оказалось, что наш отделенный не одинок в принятом своем решении. Только в нескольких местах, укрывшись с головой шинелью или плащ-палаткой от снега и подсвечивая себе фонариком или просто спичками, споря друг с другом, определяли угол маршрута движения для возвращения в училище по целине.
Прошло некоторое время. Первыми двинулись назад группа, возглавляемая офицерами. За ними попытались было увязаться и ряд группок, которые, подобно нашему отделенному, решили действовать "как все". Однако грозный окрик: "Каждая группа идет своим маршрутом! - на некоторое время остановил их. И тем не менее, изменив только чуть-чуть, нет ни направление, протоптанную первыми тропу в снегу, остальные двинулись следом. Когда же очередь дошла до нас, в основном, все шли уже друг за другом, почти гуськом.
Возвращение по заснеженной целине оказалось не из легких. Продолжающийся ветер, правда, дующий теперь нам в спину, заносил все неровности, все колдобины: ухабы, ямы, рытвины, даже небольшие овражки. Казалось, что впереди тебя снежное ровное место и вдруг проваливаешься куда-то вниз. Один раз я провалился в снег даже по пояс. Вылезаешь из ямы, зачерпывая снег голенищами сапог, чертыхаешься. В общем дорога, что туда, что назад - одна сказка. Но идти надо! И мы торопясь шли, опасаясь отстать от других, чтобы не затеряться в холмистой пустынной местности.
К училищу вышли далеко за полночь. Я услышал как кто-то в группе офицеров проговорил: "Уже около трех. Что будем делать дальше?” И после непродолжительного обсуждения оттуда раздалась команда: "Всем подняться в расположение роты и не раздеваясь ложиться в коридоре не разуваясь. Ложиться прямо на пол. Ни в коем случае не на постели!" Это распоряжение мы выполнили с большой охотой. Последнее, что мне помнится, - дойдя до лежащих вповалку передо мной людей в темных шинелях, я свалился рядом с ними в мертвецком сне.
Разбудили нас перед общим подъемом и вновь вывели в поле, но теперь уже почти рядом с казармами. Нам предстояло наступать на противника, который, якобы, захватил ночью, находящуюся перёд нами высотку. И вновь знакомые команды: "Ложись! Вставай! Короткой бегом вперед! Ложись!" И так по заснеженному полю до обеда.
Практические занятия по остальным предметам, по сравнению с прошедшими, были просто приятным отдыхом, в некотором смысле, напоминающими детскую игру. Например, тренировка по огневой подготовке по теме: "Наводка перекрестия оптического танкового прицела на цель". Такая тренировка происходила на тренажёре, изготовленном в виде фанерной перегородки с закрылками, где был вмонтирован танковый прицел, совмещенный с малокалиберной винтовкой. Перед этим несложным устройством располагался широкий ящик с песком, в котором были разбросаны деревянные кубики, изображающие цель. Было просто одно удовольствие пострелять по этим кубикам, сидя как в танке перед прицелом. Жаль только, что для тренировки выдавались всего пять патрон. Однако пять попаданий в кубики из пяти выстрелов - прекрасный результат. Видимо, здесь сыграла свою роль подготовка в группе Ворошиловских стрелков.
Дойдя до этого места вспомнил, что у меня хранятся документы об этом периоде времени. (Оказывается ностальгическое чувство присуще не только людям тоскующим по родине. Оно свойственно, в некотором смысле пожилым, с тоской и болью вспоминающих о своем прошлом). Поэтому достаю их и вот читаю: "Удостоверение. Выдано сие тов. Питиримову в том, что он действительно сдал нормы на значок ВС I ступени при Фрунзенском Райсовете Осоавиахима г. Ташкента и имеет право носить значок ВС I ступени за №... Пред. Райсовета Осоавиахима (Климов)... Инструктор военного обучения (Тараканов)... Правда в удостоверении даты нет, но я то хорошо помню, что это было в начале учебного года в 8 классе в 1939 году.
В ту осень, развесив мишени на дувале (глинобитном заборе), во дворе школы 167 на Мало-бешагаческой (ныне Стародубцева) улице, мы с азартом соревновались в стрельбе из "мелкашки".
А вот и другой документ, о содержании которого частично уже стал забывать. С интересом прочел и его: "Удостоверение. Выдано тов. Пйтиримову А. в том, что он обучался по 80 часовой программе ком. звена с/з ПВХО и сдал испытание по следующим дисциплинам с оценкой: 1.Полит. подготовка - отл. 2.Средетва поражения и ПВО - отл. 3. Средства ПХЗ - отл. 4. Средства противопожарной защиты - отл. 5. Meдико-санитарная защита – отл. 6.Подготовка нападения к ПВХО - отл. 7. Методическая подготовка - отл. Настоящим тов.Питиримову присваивается звание ком. звена приемщика норм 1-й ступени" Пред.Р/Сов. Осоавиахима Фрунзенского р-на Климов, Нач.учебн. пункта Ивашев. Политрук УП ПВХО Шевченко. Удостоверение заверено круглой гербовой печатью и угловым штампом "Осоавиахим” 17 июля 1940 г. (Осоавиахим общество содействия обороне, авиации и химическому строительству. Существовало в СССР в 1927-1948 гг. вместо ДОСААФ СССР).
Получение этого удостоверения тогда доставило мне не радость, а одну неприятность, так как вслед за этим меня снова вызвали через посыльного и поручили подготовить группу призывников по программе ПВХО. Таким образом, вместо того, чтобы остаток школьных летних каникул я "балдел" целыми днями с уличными товарищами на Комсомольском озере, мне снова пришлось, теперь уже самому просвещать ребят призывного возраста - какие существуют боевые химические отравляющие вещества, какие их токсические свойства, поражающие действия и средства защиты.
Обрадовался по настоящему я только тогда, когда все мои подопечные успешно выдержали опрос начальника учебного пункта, и я получил "добро". Опасаясь, чтобы начальство Осоавиахима не придумало для меня еще какое-нибудь поручение, я постарался поскорее исчезнуть с их глаз. Как настоящий хулиган, выйдя из помещения, я тут же перепрыгнул через забор и очутился в ПКО им, Кирова (Ныне Бабура), где уже звучала музыка на танцплощадке.
Однако вернёмся к практическим занятиям в училище. Они не только для нас были тяжелыми и легкими, но и приятными и нудными. Например, для меня была одна скучища сидеть за скрипящими рычагами тренажёра управления танка и последовательно дергать за рукоятки и нажимать на педали, соблюдая при этом заученный порядок. Хотя, нас уверяли, что это было необходимо для наработки автоматизма.
Куда приятнее, несмотря на эмоциональное напряжение, было освоение самого вождения. Представьте себе рев мощного танкового мотора, чутко реагирующего на каждое неправильно или несвоевременное выполнение того или иного действия. Душа замирает от волнения, но зато и запоминается более четко и надолго каждая ошибка, каждая неловкость. "Подъем - нажимай газ. Спуск - сбрось газ. Пусть танк дальше продолжит свое движение самокатом, по инерции. Главное - уловить нужный момент по звучанию мотора и вовремя выполнить нужное действие. Вот смотри и слушай. Слышишь, как напряженно работает мотор? Вот-вот заглохнет - жми на педаль! А теперь напряжение пропало - сбрось газ. Чувствуешь, как мягко перевалил танк бугор? Давай, попробуй теперь сам",- успокаивает меня инструктор по вождению.
Мы так увлеклись отработкой этого навыка, что не заметили как выехали за границы территории танкодрома. Хорошо, что я краем глаза заметил через люк какой-то взмах к доложил об этом инструктору, и тот остановил машину. Оказалось невероятное - танк выехал уже даже на взлетно-посадочную полосу, расположенного рядом учебного аэродрома. Подбежавший к нам курсант соседнего училища, обругал нас, заявив, что мы мешаем посадке их самолета. Вот это да! Такое запоминается надолго - на всю жизнь! Разве можно такое сравнить, например, с тренировкой по обнаружению цели через танковый перископ, а также с заключительной стрельбой боевыми снарядам. Почему-то мне до сих пор с грустью вспоминаются подобного рода тренировки. Не знаю почему, но все делалось в спешке: скорее, скорее ... Усеваешь только-только запрыгнуть в танк, сесть и прильнуть к налобнику перископа или прицела, как он срывается с места и на скорости проезжает зачем - то укороченное расстояние. Hе удивительно, поэтому, что не получаешь никакого удовольствия. Цель-то плоская - фанерная и расположена за пределами отчетливой рельефной ее видимости в кустах растительности. Попробуй ее такую бистро обнаружить, глядя в объектив перископа, который благодаря увеличению, коренным образом изменяет нормальное зрительное восприятие, наблюдаемого объекта на местности. А тем временем механик - водитель уже разворачивает машину и она мчится назад за следующим экзаменуемым. Получается сплошная ерунда, а не тренировка - когда о якобы видимой цели, вопреки совести, приходится отвечать с подсказки доброхота: "слева видел мишень пулемета, справа - орудия".
Как я уже отмечал, после принятия присяги нашей роте часто приходилось выполнять обязанности дежурной по училищу. Порядок распределения между курсантами участков, на которых они должны были отбыть свой наряд (очередной или внеочередной) может быть кем-то и учитывался, но нам об этом не докладывали. Поэтому для меня всегда являлся неожиданным моментом, когда я слышал свою фамилию, название наряда, и место его несения. Точно знал я только, что наряд по форме ответственности, характеру выполнения может быть как трудным, на важном участке, так и малозначительным, легким или, вообще, халтурным. Особую группу составляли такие наряды, где надо было потрудиться физически разнорабочим (чернорабочим).
К числу ответственных относился наряд в караульное помещение. Здесь все было в соответствии с уставом караульной службы. Начальник караула, которым являлся лейтенант, один из взводных командиров роты, и его заместитель, как правило помкомвзвода, разводящие и наряд часовых. Наряд часовых сразу делился на три смены. Первая смена тут же шла с разводящими, один из которых был из числа прежней смены, другой - из новой, принимать объект у прежнего караула.
Вторая смена составляла группу "бодрствующих", а третья ложилась отдыхать, потому что ей, через 2 часа предстояло сменять тех, кто ушел принимать охраняемый объект.
В свою очередь, вернувшиеся с поста, становились сменой бодрствующей, а прежняя ложилась на 2 часа отдыхать. Для меня этот регламентированный порядок, пожалуй, был самым трудным моментом в несении наряда в караулке: после двух часового бодрствования я никак сразу не мог уснуть и порою приходилось фактически без настоящего сна снова принимать пост. И тем не менее, для меня это время - эти два часа на посту - были самыми знаменательными, независимо от погодных условий. С боевым оружием в руках, я изображал собою бдительного часового: "Попробуй только вражья сила, сунуться на охраняемый мною объект получишь по заслугам! - примерно так, думал я в своем одиноком двухчасовом размышлении, - Я все вижу, всё слышу, несмотря на мороз и завывающую о штык вьюгу. И не думай, что я спрячусь от непогоды в укрытие, а ты в это время будешь тут орудовать. Вот я сейчас совершу обход, охраняемого объекта и застукаю тебя!" И я действительно совершаю обход, пристально всматриваясь в темноту.
В такой игре с самим собой, незаметно пролетает время. И вот уже, к своему удовлетворению, я слышу, как приближается разводящий с новым часовым. Значит закончилась моя смена.
За время учебы мне пришлось три раза нести наряд в караульном помещении. Все они были благополучно завершены без каких-либо ЧП.
Правда, один раз в третью ночную смену, случилось нечто, что слегка нарушило мое спокойствие. Погода в эту ночь была теплая, ясная, с легким ранневесенним ветерком. Разводящий подвел меня к глухой торцовой стене здания и скороговоркой проговорил: "Вот твое место. Тут и стой!"- а сам быстро удалился. Меня заинтересовало, что означает эта глухая стена. Верный своей привычке все делать только с полной отдачей своих сил и своего умения, я пошел в обход объекта ночной смены. Здание составляло лишь часть огромного строения. Одна его стена, та самая глухая, к которой подвёл меня разводящий. Другая стена была с оконными и дверными проемами. Окна и двери были, как и положено, закрыты. Но в стене оказался огромный пролом, в который можно было пролезть человеку без особых затруднений. Я заглянул в него и увидел, что в помещении находятся различные слесарные верстаки и разного рода станки. Однако это были не наши мастерские. Я почти не стоял у стены, обращенной к наружному входу на территорию мастерских, а все время совершал обход. Во время одного такого обхода, уже под утро, я услышал как к объекту, со стороны входа на территорию, приближается группа людей. Не спеша, я стал возвращаться к глухой стене и тут услышал укоряющий капризный голос одного из попутчиков разводящего: "Ну Вот, я так и думал, так и знал, что вы не поставите здесь часового!" Не успел он закончить еще этой фразы, как я вышел из-за угла левой стены и недовольно возразил: "А зачем мне, собственно, здесь стоять, у глухой стены, когда там в стенной пролом можно вынести все ваше оборудование?!" В ответ никто ничего мне не сказал. Только разводящий потянул меня за рукав и увел в караульное помещении.
Что это был за объект, я гадаю до сих пор. Наверное, чужие эвакуированные в Чирчик мастерские какого-нибудь предприятия, за которыми её хозяин попросил ночью присмотреть начальника караула. Но меня последнее уже не касалось.
Малозначительные объекты охраняли, лишь, ночные двухсменные посты. Свободные от несения охраны часовые располагались в казарменном помещении. Одним из таких объектов, охраняемый ночным двухсменным постом, являлся, например, "химгородок",т.е. отрытые в склонах холмов три землянки. В одной из них, с пристроенной дверью из нетесаных досок, хранилось все учебное химическое имущество: противогазы, плащнакидки, резиновые сапоги, перчатки, а также учебное ОВ (отравляющее вещество) и др. В качестве учебного ОВ у нас применялся слезоточивый удушающий газ первой мировой войны - хлорпикрин.
Во время тренировок мы должны были уметь все эти резиновые защитные вещи напяливать на себя, включая и противогаз. Для того чтобы курсанты при использовании противогазов не халтурили, две остальные землянки наполняли хлорпикрином. Курсант войдя, в загазованную землянку, должен был, затаив дыхание, достать из подсумка противогаз, одеть на себя, а затем просидеть в землянки еще три минуты минуты.
В одно из таких ротных дежурств меня и Тимченко, нашего второго взводного великана, назначили на охрану этого химгородка. Вечером мы с Тимченко договорились, что он будет первым, а я должен буду сменить его в 2 часа ночи. Разбуженный дневальным в час 45 минут, я умылся и направился к землянкам. Ночь была темная, безлунная. С трудом нашел дорогу в холмах. Однако, напарника на месте не оказалось. Подумал, что он заснул в одной из пустых землянок. Стал их обходить, попутно проверив целостность запора на дверях вещевой землянки. Однако напарника в землянках не оказалось. Присев на вырытую в земле приступку, в одной из землянок, я стал размышлять, что мне дальше предпринять. Однако начавшие слезиться глаза, от еще не полностью выветрившегося газа, вскоре заставили меня выйти наружу. Что мне было делать дальше? Не стоять же здесь болваном до утра в полной темноте и тишине? И я решился на поступок, не совсем законный, но единственно правильный - вернуться в казарму.
Никому не докладывая о случившемся, в казарме забился в угол между стеной и двухъярусной кроватью в расположении чужого взвода. Там, не раздеваясь, улегся на полу и не заметил как уснул.
Разбудил меня утром оклик. Открыв глаза, я увидел, свесившуюся с кровати верхнего яруса, голову того самого Тимченко, которого не обнаружил в загазованной хлорпекрином химземлянке. Он смотрел на меня и радостно улыбался. Чему - непонятно! Не тому ли, что он всю ночь проспал на чужой постели, а я - на полу, на подстеленной шинели?
Когда в очередной раз я услышал, что попал в наряд пожарной команды, дежурившие там ребята, восторженно стали мне рассказывать, какой он халтурный: "Это то самое место, котором говорят, что пожарник спит, а служба идет!" - убеждал меня один из них. "Ты там сможешь и в волю отоспаться и прекрасно отдохнуть. Не веришь? Вот посмотришь. Потом расскажешь".
Пожарная команда училища состояла из гаража, с новенькой спецмашиной, окрашенной в красный, блестящий цвет, а также помещений для хранения спецодежды и отдыха дежурной смены. В постоянных её штатах числилось всего 2-а человека: начальник и шофер. Шофера я, за все время дежурства так и не увидел. А вот начальник, пожилой, болезненного вида мужчина (может быть мне показалось так из-за его худобы) встретил нашу смену наряда весьма любезно. Тихим, почти женским по тембру звучания, голосом, он объяснил нам, что к чему в его хозяйстве. Попутно он попросил нас не волноваться если будут звонить, а вообще, лучше не снимать даже трубку телефонного аппарата. Обговорив все это он удалился по своим делам. Следуя его примеру, остальные ребята тоже куда-то разошлись, оставив на месте только одного дневального т.е. меня, по скольку никаких других дел я не имел.
Оставшись в полном одиночестве, я стал, от нечего делать, с интересом разглядывать внешний вид пожарной машины. От этого занятия отвлек меня телефонный звонок. Я помнил, что сказал начальник, но все же не утерпел, подошел и снял трубку, при этом оправдывая свой поступок: звонят - значит мы кому-то нужны. В трубке что-то шумело и шуршало, но никакого голоса не было слышно. Я послушал-послушал и повесил трубку. Однако через некоторое время звонок повторился -результат тот же самый. И так несколько раз. После обеда звонки снова повторились. Сняв в очередной раз трубку я услышал в ней слабый голос, который звучал настолько неразборчив во, что из-за постороннего шума я ничего не понял. Прокричав в ответ, я и на этот раз повесил трубку. Звонок повторился и теперь я разобрал, что звонят из комендатуры и требует приехать на пожар к казарме ...кого училища.
Сложившееся положение меня по-настоящему встревожило. Я попы¬тался было им объяснить, что в данный момент у телефона один только дневальный, а наряд на обеде, что передам содержание разговора начальнику. На этом наш разговор прервался. Но теперь я, обеспокоенный разговором, с нетерпением стал ждать возвращение членов наряда в помещение пожарной команды. Наконец-то они стали по одному появляться. Вернулся и начальник. Волнуясь, я доложил ему о разговоре. Однако начальник воспринял мое сообщение, не то чтобы спокойно, но даже с каким-то досадливым раздражением: "А, ну их! Сидят там! Делать им нечего!" - "Но ведь они сказали, что у них пожар!" - "Никакого там пожара нет. Просто очередная проверка" - "Все равно, нужно было бы поехать. А где шофер? Почему его, нет?" - "Наверное завалился куда-нибудь, после обеда. Теперь его и не сыщешь!"
Во время этого диалога собрались все из нашего наряда, и я, уже обращаясь больше к ним, чем к начальнику, все также взволнованно продолжал: "Но мы же танкисты и среди нас, наверное, есть такие кто был шофером. Ребята, кто из вас шоферил?" - "Я,- и как-то неуверенно добавил,- но очень мало, не больше полмесяца." - "Ничего-ничего! Машину завести сможешь, как-нибудь довезешь! Правда, ребята! Сможет он нас довести?" Как видно остальным понравилась моя инициатива. Большинство из них загорелись также как и я. Поэтому они дружно поддержали шофера : "Конечно можешь!" - "Ну вот и хорошо",- резюмировал я, - "Тогда бери, ключи и выводи машину. А мы пока будем одеваться в спецробу!"
Ребята быстро достали всю пожарную амуницую и стали ее напяливать на себя. Глядя на нас, начальник пожарной команды, ничего нам не возражал. Его смущенное молчание мы восприняли за одобрение нашего действия.
Через несколько минут пожарная машина, под завывание сирены, выехала из гаража с полным составом экипажа и была уже на пути к "пожару", Но как проехать к "горящим казармам" никто из нас не знал. Начальник тоже, хотя, быть может только делая такой вид. Пришлось спрашивать о дороге местных жителей, которые выходили из домов на звук сирены. Одна из них охотно стала объяснять шоферу где в какой проулок свернуть, чтобы по улице выехать на верхнюю дорогу. Другие в это время просто, с любопытством посматривали на нас. И вдруг до моего слуха донесся из толпы раздраженный, сердитый голос: "Вот бездельники. На ели себе хари и ездят тут, народ тревожат. На фронт их всех, шалопаев, нужно! От этих слов мне стало так невыносимо обидно, что я готов был закричать на эту женщину. Но меня опередил дружелюбно прозвучавший голос в ответ на эту реплику: "Петровна, не ворчи! Не видишь разве - это же курсанты-танкисты, а не пожарники". Чем закончился у них разговор, я уже не услышал: машина дернулась, и мы поехали с рывками и остановками по закоулкам, еще несколько раз спрашивая направление, пока не выехали на верхнюю, дорогу, где находились те самые, нужные нам, казармы.
Там нас встретили люди из комендатуры и попросили машину загнать во двор. Прочитав начальнику нотацию за задержку, которую тот, выслушал с понурой головой, они наконец-то распорядились, просто полить из шланга их крышу.
И вот тут-то произошел большой наш конфуз. Как уже повелось, я показал ребятам как снять и раскатать катушку со шлангом, подключить к нему наконечник брандспойта. Все это мы проделали быстро, бегом, как заправские пожарники. Затем я подбежал к шоферу и прокричал: "У нас все готово! Давай включай водяную помпу насоса!" А я не знаю как её включают - смущенно проговорил шофер, растерянно смотря на различные рычаги. - "Слушай, по-моему, прежде надо завести мотор, выжать сцепление и включить, кажется, третью скорость. А может быть и какую-нибудь другую! Вот эта-то моя последняя Фраза и неуверенная интонация, с которой я ее произнес, и подвела малоопытного шофера. Он все сделал, как я сказал. Завел мотор, дал ему полные обороты, выжал сцепление и стал включать скорость. Подумав, что теперь все в порядке, я поспешил к брандспойту в полной уверенности, что из него сейчас потоком хлынет струя воды. Однако мотор работал на полных оборотах, а шланги, как были, так и оставались сухими. Мы нетерпеливо ждали, но ожидание затянулось. Наконец-то я понял, что тут что-то не так. В растерянности я побежал не к шоферу, а к группе проверяющих и стал громко, так чтобы перекричать звук работающего мотора, их спрашивать. Кто из них знает, как включить помпу, так как в машине вместо шофера сидит курсант и нужно ему помочь. "Помогите же!"- в заключение просто потребовал я. Однако оказалось, что никто из них, включая начальника нашей пожарки, не был осведомлен, как включается эта самая помпа. Они в смущение только пожимали плечами, а потом все разом замахали руками, чтобы шофер заглушил мотор.
Потерпев фиаско в своей затеи, сконфуженные мы скатали шланги и тихо без лишнего шума убрались восвояси.
Уже на месте я спросил шофера и без того считавшего себя больше всех виновным в случившемся, какую скорость он включал, для того чтобы помпа заработала? - "Только первую" - ответил он сконфуженно. В огорчении я только всплеснул руками и молча отошел в сторону. После драки - кулаками не машут!
Из хозяйственных нарядов мне больше всего запомнились два - это ночное бдение в кухонной подсобке и разгрузка платформы с угольной крошкой для центральной котельной. Первое - своей трудной и нудной обыденностью; второе - наоборот - своей необычайностью.
Распространяться о первом особенно не приходится. Каждый, наверное, знает как чистят картошку и что при этом происходит. Только вот не каждому в своей жизни приходилось сидеть полночи перед картофельной горой в несколько сот килограммов в компании из 10-15 человек, таких же как и ты бедолаг и чистить, чистить, чистить до одури картофелину за картофелиной, с тоскою смотря на гору, которая никак не хочет, не желает просто уменьшаться, и тебя мало утешают слова кухонного работника: "Такое вот, происходит у нас не всегда, а только тогда, когда испортится картофелечистка. Вот и приходится тогда просить выделить на кухню дополнительный наряд,- кормить обедом же завтра нужно будет ваших товарищей. Считайте, что сегодня вам просто не повезло. Зато какая практика!”- "Слава те! Утешил!- думаю я, преодолевая сонливую усталость, ерзая на отсиженной попе, чтобы хоть немного разогнать застойную кровь.
Совсем другое дело по-мужски скидывать грабаркой угольную крошку с железнодорожной платформы в теплый солнечный февральский день. Правда, здесь тоже есть свои отрицательные моменты, но уже иного свойства. Тяжелая физическая работа всегда требует мышечного напряжения, а утомление постепенно переходит в усталость. Это вполне естественно. Ведь железнодорожная платформа по сравнению с кузовом грузовика, в который когда-то нужно было загрузить гравий, такая огромная, что кажется бескрайней. К тому же, мелкая угольная пыль, как не старайся аккуратно скидывать крошку угля с грабарки, подхваченная дуновением, поднимается вверх, обволакивая тебя со всех сторон, забивается в дыхательные отверстия носа, рта, оседает на лице, засоряет глаза.
Конечно, начальство попыталось предусмотреть все эти отрицательные моменты и специально выдало нам для защиты от пыли трофейные солдатские немецкие шинели и пилотки, отвороты которых можно было натянуть на уши. В общем, картина была еще та! В клубах черной угольной пыли, от которой часовой отошел в сторонку, копошатся около десятка по своему виду немецких солдат. Проходящей по путям женщине, по-видимому даже стало их жалко, и она не похоже, что сердито, проворчала: "Ишь, как распылилась тут! Проклятая немчура! Даже пройти мимо нельзя. Ну ничего-ничего! Поработайте теперь здесь, раз сами начали войну!" Один из наших, услышав его, с усилием скидывая в замахе о грабарки уголь, на выдохе проговорил: "Какая мы тебе немчура. Мы искони русские!" -"Ишь ты, даже и балакать уже по нашему выучились!" Услышав такое, тут уж мы все позволили себе сделать передышку и, опираясь на черенки грабарок, смеясь уставились на недоверчивую прохожую, в разнобой заговорили: "Давай, давай женщина проходи. Мы перестанем пока пылить. Мы все же самые настоящие русские".
Интересно было смотреть, как меняется выражение лица женщины, поначалу она даже по-настоящему рассердилась: "Какие же вы русские, когда вас охраняет часовой?!" - "Да это же наш курсант. И охраняет он не нас, а уголь". Женщина глянула на часового, который тоже от всей души улыбался, и окончательно смутилась. Но все же ушла, так до конца не поверив в свою ошибку.
После окончания тяжелой работы мы плескались у водопроводной уличной водоразборной колонке, метрах в ста от железнодорожных путей. Смывая с себя угольную пыль, мы весело шутили, вспоминая, как нас обозвали "проклятой немчурой". В это время из дворовой калитки вышла та самая женщина. Наверняка она узнала нас, но по-прежнему взгляд ее был досадливо - хмурым, как-будто мы были виноваты в её ошибке. А может быть её обидела наша реплика, что часовой охраняет вов¬се не нас, а уголь от расхищения.
Вообще, конец февраля в том году оказался да даже по весенним меркам очень теплым. То ли поэтому, то ли из-за дефицита топлива для двигателей внутреннего сгорания, командование вместо того чтобы увеличить количество часов на вождение различных видов транспорта, стало все чаще нас загружать физическими тренировками на развитие выносливости и мышечной силы ног. Я даже с досадой подумал: не пехотинцев ли они из нас хотят сделать, так часто стали повторяться различного рода пробежки и марш-броски. Например, я не мог понять, с какой целью мы должны были с утра бежать пятнадцатикилометровую дистанцию в противогазах. Ну хорошо, мы пробежали её под теплыми солнечными лучами, выбиваясь из последних сил. Завершив эту пробежку, в изнеможении мы повалялись на лужайку в конце дистанции. А дальше что?!
Неужели только ради того, чтобы испытать невероятное блаженство, растянувшись во весь рост на теплом, как нам показалось поначалу, травяном покрове? Однако, и это блаженство оказалось вскоре липовым. Наши потные, разгоряченные тела тут же почувствовали прохладу, еще не успевшей прогреться, сырой, холодной земли. Да и предупреждение взводного о возможности простуды возымело свое действие. Пришлось вставать на ноги. А в результате что? Ничего, кроме выматывания физических сил.
В казарме я почувствовал, что весь горю, поэтому пришлось отправиться в санчасть. Температура оказалась свыше 38 градусов. Военврач страшно обрадовался моему визиту и уложил меня в постель. К середине дня температура спала, но военврач не отпустил в расположение части, а отправил на обследование в гарнизонный военный госпиталь.
Я не хочу сказать, что была прямая связь между пробежкой и повышением моей температуры. Хотя все может быть: добежал-то я до конечного пункта на пределе, из последних сил.
В госпитале мне пришлось пробыть всю неделю, в течение которой я только и делал, что после сдачи анализов, валялся в постели. Анализы ничего не выявили, и я был выписан с диагнозом: возвратный паратиф группы «В».
Примерно через неделю после возвращения из госпиталя, нам снова устроили испытание на выносливость. На этот раз, дав возможность поспать после отбоя часа полутора-два, нас, как по тревоге, поднимают и построив в ротную колонну, отправляют в сорокакилометровый марш-бросок, вначале по дороге, а потом в холмы. В начале марша все шло, вроде бы хорошо. Чувствовались, видимо, силы кратковременного сна, освежившего мышцы тела от дневного утомления. Однако со временем сонная вялость и усталость дали знать о себе. Ноги становились все тяжелее ноги. Наваливающаяся сонливость туманила голову. И вот, веки уже начали сами собой опускаться на воспаленные глаза.
Усилием воли стараешься удержать их открытыми. Но в какой-то момент чувствуешь, что идешь с закрытыми глазами в полусне, подчиняясь общему ритму шагов строя. И вдруг... Ощущение, что земля исчезает из-под ног и ты как- будто проваливаешься в пустоту. От того, что шагнул в пустоту, вздрагиваешь в испуге и приходишь в сознание. Затем, какое-то время стараешься из-за всех сил держать глаза открытыми. Вначале это тебе удается, но постепенно сила воли тебя покидает и все повторяется сначала, и потому, что такое происходит несколько раз, сорокакилометровая дистанция кажется тебе бесконечно длинной.
Но вот наступает утренний рассвет, а с его приходом исчезла тягостная сонливость. Остаток пути мы шагали уже вполне осознанно, только ноги, налитые тяжестью, напоминали о близости привала.
Привал и утренний чай прохошел в полудреме, не оставив в памяти никаких следов. А потом, - возвращение назад под знакомые уже тебе команды: "Короткими перебежками, цепью вперед! Ложись! Вставай! Ложись! Вставай!..." С холма на холм, с холма на холм . Все ближе к училищу. И вот, наконец-то, прозвучала команда: "Построится в колонну!" Для нас это означало, что, наконец-то, наступление на мнимого противника успешно завершено. Мобилизовав остатки сил, мы построились и начинали медленно двигаться в нужном нам направлении.
Вместе со всеми я вяло шагал в строю с потяжелевшей от пота скаткой на плечах. Весна была в полном разгаре, и мы шли с холма на холм по травянистому покрову буйно пробивающейся эфемерной растительности, спешащей, за короткий вегетационный срок, отцвести, а затем снова превратиться, почти на год, в сухостой. Лениво посматривая на зеленеющие склоны, радуясь теплому весеннему дню, я не ожидал больше никаких подвохов ни от командования, ни, тем более, от погоды. Однако, как оказалось, и теплые весенние дни могут преподносить неприятные сюрпризы. Началось все с того, что откуда ни возьмись, набежала легкая облачность. Затем небо посерело и стал накрапывать теплый дождичек. Кое-кто стал развязывать концы вкаток и одевать шинели в рукава. Но взглянув на запад, я заметил, что там просвечивает узкая, светлая полоска, которая указывала на то, что дождь скоро прекратится. Поэтому не последовал примеру тех, кто развязал скатки. Я подумал: "Перед приходом в училище все равно нужно будет вернуть их в первоначальное состояние, чтобы отрой принял единообразный вид. А то, что промокну - не велика беда. Дождичек - то по-весеннему мелкий и теплый. Успею просохнуть". Но неожиданно для меня редкий дождик превратился в ливень, да не простой, а с градом. А градины, на мое удивление, достигали величины с голубиное яйцо, т.е. 15-20 мм. Никогда таких больших не видел. И так они стали больно лупить по голове, что пришлось даже приподнимать фуражку за козырек и держать её так на вису. Однако и руке приходилось не сладко, особенно когда градина шлепала по костяшкам. Поэтому надо было часто менять руки, чтобы перетерпеть боль. После начавшегося града, почему-то все бросились бежать. То ли по привычке, как это бывает в городе, чтобы укрыться под каким-нибудь навесом, то ли потому что на бегу боль не так сильно ощущается.
Через 4-5 минут град и дождь прекратились также неожиданно, как и начались и только, лежащий на земле слой, не успевших еще растаять градин, напоминал о происшедшем. А через несколько километров даже и земля оказалась сухой. Получается так, что град прошел только над нами узкой полосой. И такое бывает в природе.
В училище мы вернулись совершенно измотанными, еле-еле придерживаясь строя. Но что было больше всего для меня обидным так это то, что встретивший нас у казармы старшина, сделал вид, что ничего не заметил. Он просто распорядился раскатать скатки и сложить шинели кучкой перед входом на асфальте, потому что ему необходимо их будет сейчас же отправить на склад.
Вот таким вот образом закончился, предусмотренный программой фи¬зической подготовки, наш последний марш-бросок. Собственно говоря, возможно, что он был, в какой-то мере и экзаменационным, поскольку после него нам выдали новое обмундирование: общевойсковые шинели, кирзовые сапоги, а также пилотки, гимнастерки и полу-галифе из хлоп-чатобумажной ткани цвета хаки.
Официально экзамены начались на следующей неделе и проходили повзводно в специально обставленном для этой цели классном помещении.
Приёмная комиссия состояла из трех человек, которые сидели за длинным столом. Вопросы, как и положено экзаменуемый узнавал из билетов. Большинство вопросов относилось к теоретическим положениям, связанным с техническим состоянием боевой машины. Только ответы на некоторые вопросы нуждались в конкретном показе на отдельных узлах или деталях. Естественно что демонстрация требовала определенных практических навыков у курсанта. Таким, в частности, и был в моем билете третий вопрос. Сформулирован он был примерно так: "Проверка готовности аккумуляторных батарей к походу”.
После ответа на теоретическую часть вопроса, требовалось еще продемонстрировать как это осуществляется практически на самой аккумуляторной батарее, стоящей тут же на скамейке, сбоку от председательского стола. Для замера плотности электролита нужно было воспользоваться ареометром, находящемся в стеклянной банке рядом с аккумулятором.
Кто сдавал экзамены, тем более представительной комиссии, тот, наверное, хорошо помнит свое нервное напряжение. Именно в таком состоянии я и находился. Поэтому после замера плотности, положил apeометр прямо на скамейку, рядом с аккумулятором, а не в банку. Естественно, что несколько капель электролита с него попали на поверхность скамейки. В волнении я не придал этому никакого значения. Стоя рядом продолжал отвечать на вопрос, уточняя еще некоторое детали. И тут вдруг председательствующий лукаво глядя на меня, предлагает мне сесть, показывая рукой на скамью. Меня это несколько удивило. Особенно его елейная любезность. В замешательстве я хотел было отказаться, но не посмел возражать и выполнил его повторное, любезное требование. Отодвинув несколько в сторону ареометр, ничего не подозревая, сел на его место, продолжая отвечать. При этом я внимательно всматривался в лица членов комиссии, пытаясь определить по их выражению, насколько удовлетворяют их мои познания. Однако председательствующий, после того как я сел, повернулся в сторону остальных членов и что-то им сказал такое от чего они готовы бели прыснуть со смеху. Меня это несколько смутило. Но председательствующий, взглянув на меня, кивком головы дал понять, что я свободен.
Возвращались мы с экзаменов гурьбой, вне строя. В пути, идущий сзади меня товарищ, обратился ко мне и сказал, что у меня на брюках большая дыра. Вот тут-то я понял отчего у членов экзаменационной комиссии на лице такое лукавое выражение и еле сдерживаемые улыбки.
Вспоминая это, я думаю, какими, все-таки, мы были тогда детьми. И курсанты и офицеры. Ведь члены экзаменационной комиссии определенно знали, что экзаменуемые всегда волнуются. Видя, допущенный мною ляпсус с ареометром, они могли бы просто напомнить мне об этом и предупредить, чтобы я был впредь более внимательным при работе с аккумуляторным электролитом. Нет, им обязательно нужно было усадить меня на капли электролита на скамье, прекрасно зная, что нам только-только выдали новое обмундирование, а курсанту негде будет заменить проеденные кислотой брюки. Подумав об этом, я с нахлынувшей на меня тоской, так расстроился, что хоть плачь.
Куда идти? кроме как к ротному старшине - больше не куда. И я в состоянии отчаяния направился к старшине в каптерку.
На мою удачу старшина роты оказался у себя в каптерке. Со слезным поклоном я стал упрашивать его- заменить мне брюки. Заменить хоть на какие угодно: на старые ли, стиранные ли, но только чтобы они были целыми. Все время пока я говорил, старшина смотрел на меня с сожалением, каким-то печальным взглядом. Потом, молча, поднялся со стула, достал из закутка брюки и кинул их мне. Брюки по виду оказались довольно приличными. Я даже думаю, что они были из его личного запаса. Большое ему спасибо за сердечную доброту! А тем молодым офицерам из приемной комиссии, которые зло учинили надо мной такую каверзную шутку должно было быть стыдно при воспоминании: чтобы научить человека не спотыкаться - не обязательно ставить ему тайно подножку!
После сдачи экзаменов документы на каждого из нас направили в Народный Комиссариат обороны (НКО) для официального присвоения нам офицерского звания младший лейтенант или лейтенант, а нас переселили в спальные казармы барачного типа.
С этого времени мы перестали подразделяться на отделения взводы и роты, а просто все стали выпускниками 2-го батальона 1943 года. Мы, по-прежнему, в организованном порядке ходили в столовую, а перед отбоем нам устраивали на плацу вечернюю проверку, путем переклички фамилий по списку. Покидать территорию училища индивидуально нам не разрешалось, так как считалось, что мы можем быть срочно «востребованы вышестоящим начальством, в каждый наступающий очередной день». А чтобы мы зря не болтались по территории училища, нас в организованном порядке, конечно, с личного согласия каждого, индивидуально, вывозили на отдельные виды общественных работ.
Лично я на это время согласился немного потрудится в кибрайском совхозе на сельскохозяйственных работах. Дал я согласие на это отчасти, потому, что спальные двухэтажные нары барачных корпусов кишмя-кишели клопами.
Не каждый сегодня может быть и знает, что в те годы: предвоенные и послевоенные, а затем еще некоторое время спустя, в условиях скученного проживания людей в неблагоустроенных домах, повсеместно были распространены постельные клопы. Эти кровососущие насекомые размером до 7 мм, с круглоовальным сильно уплощенным телом, красновато-бурой окраски, просто терроризировали людей в ночное время, поскольку их укусы вызывали зуд и боль, нарушая нормальный сон. Быстро размножаясь, (самка клопа откладывает каждые сутки до 12 яиц, из которых через неделю вылупляются личинки) - клопы и клопята моментально заполняют все щели, углы сочленения кроватных деталей и швы, постельных принадлежностей. Стоит только упустить момент в беспощадной борьбе с ними как от них уже нет спасения. И взрослые особи и их многочисленное потомство не только ночью, но и днем с остервенением нападают на тебя и начинают свое кровавое пиршество. Казалось бы крошечные, безмозглые существа, а ведь какие умные, паразиты. Они находят свою жертву даже в том случае когда постель изолирована каким-либо едким веществом по полу. Обладая хорошим обонянием, они обнаруживают человека по запаху на большом расстоянии и устремляются к нему обходя все препятствия, забираясь на потолок и падая оттуда на постель со спящим человеком.
Так уж получилось, что когда нас перевели в бараки, мы довольные тем, что теперь можем прилечь поспать в любое время, решили воспользоваться этим после завтрака. Как и многие другие, забравшись на верхние нары, я тоже прилег. Но сон почему-то не шел. То ли потому, что рядом храпел и пускал сонные пузыри один из наших спящих коллег то ли из-за привычки к активному дневному режиму. И тут я обратил внимание, что спящего соседа что-то беспокоит. Он часто вздрагивает, хлопает себя и почесывается. Внимательно приглядевшись, я заметил, что рядом с ним, на расстоянии до I-го сантиметра пристроился большущий клоп. Как только спящий затихает, клоп приподнимается на лапках, примерно на сантиметр вверх, вытягивается вперед и вонзает жалящий хоботок в открытую часть тела. Спящий вздрагивает, хлопает себя рукой по месту укуса, а клоп, как только человек вздрогнул, моментально возвращается в первоначальное положение и превращается в еле заметное плоское темнее пятно на простыне в сантиметре от него. Так что хлопок руки спящего приходится по пустому ужаленному месту тела. И такое повторяется несколько раз. Я бужу спящего и ухожу. Разбуженный, конечно, недоволен моим поступком. Но что я должен был делать?. Как только я зашевелился и поднял руку, клоп тут же исчез в постельных складках.
Чтобы избежать подобного рода встреч с клопами в ночное время, каждый из нас брал свою постель в охапку и уходил подальше от барака, устраиваясь на ночь где-нибудь просто на земле. По-моему, только по одной этой причине можно было дать согласие на сельхозработы в совхозе.
Желающих поработать в совхозе оказалось человек 15. Старшим группы согласился стать пожилой мужчина, ранее знакомый с подобного род делами. Забрав с собой постели, мы погрузились в грузовичок, который быстро доставил нас на место.
Администрация совхоза разрешил нам разместиться для ночевки в яблочном саду подсенью навеса, где до нашего приезда сушились ломтики нарезанных яблок из собранного урожая. Однако, на яблонях осталось еще некоторое количество плодов, которые нам было разрешено сшибать и есть в свое удовольствие.
Поскольку все переговоры с администрацией совхоза о месте, виде работ и других хозяйственно-бытовых нуждах вел старший группы, то мы, все остальные, свободные от этих забот, чувствовали себя так, как-будто приехали в загородный дом отдыха.
Первое задание, которое предстояло нам выполнить, состояло в том, чтобы произвести обмолот зерен маша. Скошенные стебли маша были уложены в высокую, продолговатую скирду. Молотилка, на которой нам предстояло выполнить эту работу, находилась тут же на току, рядом со скирдой. Приводилась она в движение приводным ремнем от шкива мотора трактора, который располагался тут же.
Явившись на следующий день на ток наши механики установили, что прежде всего необходим профилактический ремонт самому трактору. На этот ремонт группой механиков было затрачено более двух дней, что было на руку остальным "отдыхающим". И только после того как трактор затарахтел без перебоев, все остальные по-настоящему включились в рабочий процесс. Не говоря уже об общих тяжелых условиях труда на открытом воздухе в летнее время под палящими солнечными лучами, работающего на молотилке подстерегают и некоторые другие неприятности. Эти неприятности тесно связаны с тем рабочим местом, к которому приставлен работник. На мой взгляд, наиболее выгодное положение занимает человек, находящийся на верху самой скирды. Однако для того чтобы забраться на скирду, и находясь там, на ее неустойчивой, все время колеблющейся верхотуре, сбрасывая вилами на землю к молотилке большие охапки стеблей, нужно обладать известной храбростью, ловкостью и силой, которые не у каждого имеются в наличии. Зато он имеет определенное преимущество пред теми, которые находятся ниже его. Чем ниже участник работы на молотилке, тем большие неприятности его подстерегают. Известно, что сухие крупные стебли и листья растений, не говоря уже о более тонких и мелких колосках и отростках, являются весьма хрупкими и легко ломаются и крошатся, на еще более мелкие части, даже при легком прикосновении. А если их еще топтать, с силой ширять в них вилами, а затем с размаха бросать, то представляете, сколько образуется мелкой растительной пыли, которая ссыпается на головы стоящих внизу. Добавьте сюда еще и мякинную пыль т.е остатки тонких стеблей, стручков, остей и других отходов, которые вылетают из молотилки во время обмолота и вы получите полную картину рабочей обстановки на молотилке. А ведь сверху летела не какая-нибудь мягкая лёсовая пыль, хотя и ее достаточно много на сухих растениях, а порою остроконечные цепляющиеся за ткань одежды и прилипающие к влажному от пота телу, растительные отходы, от которых тело начинает чесаться, зудеть и пощипывать. И ты не знаешь, что лучше - работать ли в наглухо застегнутой одежде или снять ее вовсе. По-моему, и то и другой одинаково неприятно. Зато какое наслаждение получаешь от окончания работы, когда приводишь себя в порядок, а затем отдыхаешь в ночном яблочном саду, доступным всем ветрам, ветеркам и дуновениям.
Для охраны своего имущества под навесом, по военной традиции, в порядке очередности на сутки, назначались двое дневальных. Когда подошла моя очередь дневалить, то мы с напарником договорились так: в первую половину дня и ночи дежурю я, во вторую - мой напарник. Днем смена дежурства происходила по времени обеда. А вот ночью как?
Лично я не знал, как нам быть, если ни у него, ни у меня нет часов. Однако, напарника эта ситуация, отнюдь, не смутила. Перед тем как пришло время лечь ему спать, напарник подвел меня к краю навеса, и показал на полярную звезду в созвездии ковша Малой Медведицы, объясняя, что все созвездия вращаются вокруг нее, в том числе и - созвездие Большой Медведицы. "Представь себе- менторским тоном продолжал он,- что это и есть центр циферблата звездных часов, а стрелка часов есть прямая линия, которая проходит к центру через две наружные звезды ковша созвездия Большая Медведица. Ее показание мы будем считать за условные часы. Чтобы условные часы перевести в настоящие поступают так. По таблице находят число дня текущего месяца, прибавляют его к числу условных звездных часов и удвоенную сумму вычитают из постоянного числа 55,3. Этот результат и будет являться настоящим временем".- "Но это же все трудно сразу запомнить", - возражаю я. - "А запоминать и не надо! Сегодня мы с тобой поступим так. Нам предстоит отдежурить ночь до подъема. Значит до 7 утра. Сейчас 9 часов вечера. Значит всего 10 часов. За это время звездная стрелка продвинется всего на 5 звездных часов. Половина этого времени твоя. Значит 2,5 часа. Сейчас звездная стрелка показывает по нашим часам 9 условных часов. Так вот, когда она опустится и будет показывать 7,5 звездных часов, а по нашим часам, где-то 6 часов 32-33 минуты - ты и буди меня. Договорились? Тогда я пошел спать".
Так вот, я впервые узнал каким образом можно определять время по созвездию Большая Медведица. Впоследствии мы с ним не раз занимались определением времени по часам звездного циферблата, сравнивая результат с настоящими часами. И знаете, получалось довольно точно.
Вернувшись в училище после завершения работ а совхозе, я обратил внимание, что там на вечерней поверке личного состава отсут¬ствует почти четверть выпускников батальона, а при перекличке за отсутствующих подают голоса (выкрикивая "Я") их товарищи. Иногда случалось так, что выкрикивают "Я" сразу двое или происходит заминка с ответом. В таких случаях из строя раздавались голоса: "Да здесь он. Ты почему молчишь? Тебя же выкликнули?" И из строя слышится запоздалый голос-"Я". И такой обман был настолько явным, что даже мне становилось неловко, хотя я и не имел никакого отношения к этому. А дело-то было в том,
что вечерняя поверка происходила на плацу уже после того как наступала темнота и проверяющему ничего не оставалось, как делать вид, что ничего особенного он не заметил. Это обстоятельство натолкнуло меня на мысль, воспользоваться ситуацией, когда представится удобный случай. Ждать долго не пришлось. Вскоре большую группу выпускников направили на строительство Ташкентской ГЭС на канале Бозсу. Обводной участок канала, где был относительно мягкий грунт, рыли на общественных началах жители города, в основном, женщины. А вот грунт в глубине котлована под фундамент самой турбины настолько спрессовался, что стал как каменный. Он откалывался только малыми кусочками при большом усилии от удара ломом или киркой. Здесь-то и было решено применить мужскую силу. Проработав вначале до усталости, во время отдыха я обошел весь участок канала в надежде встретить кого-нибудь из знакомых. Никого не встретив, решил заодно, смотаться домой. Бозсуйская ГЭС строилась недалеко от черты тогдашнего города, в районе нынешней Ташкентской ГРЭС. Договорившись с товарищем, чтобы он при перекличке отвечал за меня, я вышел на железнодорожное полотно, проходящее вблизи от стройки, и по нему быстро дошагал до товарной станции. А от нее уже, как от своего завода до дома. Дома в это время никого не оказалось.
Немного пошатавшись по знакомым пустым улицам, я натолкнулся на Леньку. Наша встреча, несмотря на бывшую размолвку, была радостно - взволнованной. Он рассказал мне, что уже побывал на передовой линии фронта, где получил тяжелое ранение. 12 осколков при разрыве немецкой ручной гранаты, впились ему в ногу. И вот, после 6-ти месячного нахождения в госпитале, его выписали и отпустили домой, для окончательного выздоровления. Здесь он уже прошел врачебную комиссию при военкомате и еще раз был призыван негодным к военной службе с переосвидетельствованием через шесть месяцев. Внешне он был совершенно здоровым и почти не хромал.
На моих плечах были новенькие погоны лейтенанта, а в кармане вещевая книжка с перечнем вещей, которые мне были выданы по окончании I-го Харьковского Училища средних танков, и перспектива в дальнейшем отправится на фронт в качестве командира среднего танка Т-34.
Это произвело на ребят, которых мы повстречали ближе к вечеру, большое впечатление. В тот вечер мне удалось повстречать еще многих знакомых и даже после кратковременного свидания с мамой и тетей, прошвырнуться с ребятами в парк-озеро на танцплощадку.
Ночевал я конечно, дома и только рано утром отправился на станцию Салар на дачный поезд "Ташкент-Чирчик".
Вот таким образом я побывал дома перед тем как нас отправили в запасной полк для формирования боевого подразделения.
Не оборвать в былое нить. Часть 8. Продолжение
© Copyright: Дмитрий Питиримов, 2016
Свидетельство о публикации №216051501611
Свидетельство о публикации №216051501611
Рецензии