Пересечь Яке

Игорь Мерлинов

«Пересечь Яке»

За час до начала заката я коротал время в тени, под широким навесом, на балюстраде, примостившейся вдоль высокого утёса. По обе стороны, на север, уходил океан. Всё было выкрашено в белый цвет, выступ над океаном был окружён невысоким аккуратным кустарником, на колоннах покоились фонари, никого рядом не было. В руках у меня была книга, изданная «Прогрессом» уже лет так сорок тому назад. Переплёт книги почти что совсем высох и разошёлся. Я отрывал по странице из книги и скреплял затем их скрепкой, перекладывая чётной страницей наверх. Искать где-то потом переплётчика, эта затея уж точно казалась мне совсем дикой. Ну где в нынешние времена и в таком месте найду я переплётчика? В конце книги находились комментарии редактора. Я читал их с любопытством. Но это было грустное любопытство. Возьми я это издание тогда, давно, всё из этих строк было бы в новинку, но теперь, я почти что ничего нового, незнакомого мне, не находил, всё стало обыденным, понятным, за небольшим исключением того, что сегодняшнего молодого редактора могло бы поставить впросак. Книга заканчивалась и перед комментариями оставались всего несколько глав. Волны с шумом бились об известняк утёса, солнце в лёгкой дымке снижалось над серебром волн. Когда-то уже очень давно, в первых числах декабря, я столкнулся у запотевшего окна, с видом на присыпанные снегом ели, с незнакомым мне молодым человеком, лишь несколькими годами меня старше. Это были его последние часы перед выходом на свободу. Он утешительно похлопал меня по плечу и приободрил, что моё время придёт, что время пролетит незаметно, и в один из дней я точно также буду стоять у окна, за несколько часов до свободы.

«Эй!» - это был Джимми. Это он окликнул меня и плюхнулся на пластиковый стул напротив. Он достал из сумки глазные капли, закатил голову назад и закапал капли в оба глаза.

“Конъюнктивит. Конъюнктивит!»

Джим. Старина Джимми. Или, Диего, как звала его Паола. Он часто повторял всё дважды, с особым ударением и пониженной интонацией на последнем слоге повторения. Эта манера речи придавала фразам особенную значимость, подчёркивала всё сказанное. В ней слышался постоянный вопрос «Неужели ты хочешь или можешь это оспорить?» Я стал замечать, что при общении с Джимми эта манера мне ненадолго передавалась. Я следовал его привычке и повторялся, правда обдуманно.

«Ты знаешь, что меня ребёнком вывезли из Таллинна?»

«Нет», - я почему-то вспомнил один жаркий полдень, проведённый на скамейке в Таллиннском зоопарке.

«Мои братья, мои братья ждут как коршуны. Ждут как коршуны. Я тогда жил с моей подругой. Тогда, когда отца не стало. Я был молод, и всё случилось в какое-то ужасно правильное время. Я тогда уже ни от кого не был зависим, и в то же время, не всё повидал, был полон разных надежд на мою жизнь с этой самой подругой.  Но с матерью это произошло не так давно, и гораздо позднее для меня. Мы тогда уже давно расстались. Все случилось не вовремя, не с руки. Тогда, когда впереди уже ничего не ожидается. Ха, остался лишь один тот же страх. Ты хочешь знать, какой страх? Это, конечно, не тот страх, но… Это как страх не добежать до уборной. Раньше, тогда давно, когда родители оставляли меня одного в кровати – а мои старшие братья с нами уже не жили – я боялся только того, что они не вернутся ко мне, и высоких спинок кроватки, которых мне было не преодолеть, когда было невмоготу. Без единого слова, без дара речи, я елозил часами в собственных нечистотах и всё ждал, когда же они возвратятся. Но теперь, я уже совсем сирота.» Джимми вытащил из сумки продолговатую прозрачную пластмассовую коробочку, разделенную на семь секций.

«Что это такое?» - спросил я его, хотя прекрасно знал, что это недельная упаковка с лекарствами, маркированная днями недели.

«Ты знаешь, что я уже один раз умер?», - спросил Джимми.

«Что ты имеешь ввиду?»

«Я уже однажды умер. Летом я работал на даче, чинил забор, менял каменную кладку. Это кооператив в трёх часах езды от города, прямо с видом на реку. До границы рукой подать. Есть даже виноградники. Сосны шумят меж гранитом, ветра. Есть неподалёку несколько песчаных дюн, летом можно купаться на мелководье. Я помню, как солнце светило мне в глаза, как мне стало как-то нехорошо. Всё помутилось. Всё, что я запомнил, так это то, что я успел произнести:

Господь Иисус помоги мне.

Это было самое ужасное, самое страшное и самое неприятное, что когда-либо случалось со мной.»

«Да… ну-и-ну… И что, что ты видел? Белый свет?»

«Я ничего не видел. Ничего. Ничего. Я только знаю, что когда меня нашли соседи, я был как бревно. Я был весь уделан. Потом медики в больнице определили массивный инфаркт, и сказали, что я был клинически мёртв. Но, я выжил. Как Лазарь, выжил.  И теперь я здесь, - будучи здесь…»

Я припомнил, как вчера, на берегу, я проходил мимо Джима, Паолы и её восьмилетнего сынишки и матери Паолы. Нет, сын был не от Джима. Паола жила сразу за рекой, к востоку от Яке, в двухкомнатном доме на сваях, там, где кордильера почти доходит до берега. Паоле было двадцать пять. У Паолы было открытое широкое лицо цвета топлёного молока, карие, по овечьи простодушные глаза, длинные слегка волнистые тёмные волосы, маленькая грудь и тело без изъяна. Тётя Паолы обычно помогала ей по хозяйству. По словам самого Джима, он пытался испытать с Паолой, что такое настоящая семья.

«Будучи здесь…Что ты имел ввиду?»

«Будучи здесь… Будучи здесь… Это только иллюзия. Это всё только иллюзия. Тогда, тогда ничего не было, кроме страха, что они не вернутся, что мне не дотерпеть, но, помимо, всё было ничего, всё было блаженно спокойно свободно. И это только потом всё стало обрастать всякими мелочами, событиями, становилось уже, беспокойнее. Но, ничего моего-то нет, всё предопределено, всё предопределено. Никак и никуда нам от этого не вырваться, и поэтому, мы – здесь. И это осознание только иллюзия, меня – нет, ничего нашего – нет».

«Так почему-же здесь и сейчас?»

«Я только знаю, что вопрос не в том, что быть или не быть, а в том, что теперь, когда быть? Что теперь делать, когда я жив?»

«Только быть здесь…Только быть здесь!»

Между тем, за заливом, солнце плавно коснулось вершины горы. Оно окрасило рябь океана в тёмно-оранжевое полотно, словно в сон Прометея. Затем, как апельсин, солнце медленно покатилось вниз по склону горы, оставляя свой двойник на сетчатке, на поверхности океана, на линзе наспех выхваченной фотографической камеры. Мой собеседник растворился за белой дверью. Там, на востоке, солнце отразилось последним лучом в Яке-реке и зашло за горизонт.

2016 г.