Туман. часть третiя. глава восьмая

               



               


                ТУПИК    И   ПРОРЫВ.



                Уж легче во время ливня отыскать ту каплю,
что намочила вас более остальных, нежели сыскать истину в деяниях незнакомых вам людей.
                (К.А.Ляцких, потомственный дворянин).




 Вот и закончилась эта ночь, исполненная нежданных опасностей и многолюдно-многоречивых событий. Уж, ежели, желаете, то опишу всё кратко.

На звуки выстрелов в дом вбежали соседские мужики. Не все, конечно, вбежали (Тут следовало бы высказаться подробнее – не вбежали, а попробовали войти. Да, такое определение самое верное), и остановились, углядев перед собою Модеста Павловича, отталкивающего левою рукой Кириллу Антоновича себе за спину, а правою замахиваясь, удерживая в ней топор. И вид у него, штаб-ротмистра, был вовсе не шутошный.

Но, всё обошлось, хвала Всевышнему. Троица вошедших в горницу огляделась, поспрошали, ранений либо иных каких увечий не обнаружили, а затем поглядели в окошко, к тому времени ставшее амбразурой. И после весьма вежливо, но настойчиво, отобрали у Модеста Павловича топор.

Помещик же, заложив руки за спину, внимательно наблюдал за происходившем в горнице, и молчал.

Вскоре людей в доме прибавилось. Это возвернулись те, которые сразу отправились на гумно, туда, откуда по-разбойному палили по гостям.

Посовещавшись, и многоразово взмахивая руками в сторону гумна, быстро пришли к одному мнению, которое и проговорил настоящий поселковый голова.

--Оно, выходить, вот как – стрелял один, а злодеев-то, выходить, два. У ограды оставили коней, а дале – пёхом. Возвращались тем же манером. Кони не нашенские, подковы в земельке не оставили клейма нашего кузнеца. Выходить – пришлые. Но, дюже складно про всё тутошнее ведають, шельмы. Мыслю такое – на эту ночь отправляйтесь в мой дом. Утром поглядим, как дале быть. На зорьке спорые мужики поглядять, куды конские следы направились. Такое, выходить, моё мнение. Что скажете?

Штаб-ротмистр оглянулся на друга, так основательно хранящего молчаливость.

--Благодарю вас за предложение, - начал было Модест Павлович, но был прерван Кириллой Антоновичем, решившим самолично ответствовать. Таковое решение он сопроводил возложением правой руки на плечо друга.

--Вот именно, благодарим вас! И за предложение, и за заботу о нас, и за ваше скорое прибытие. Однако мы намереваемся остаться в сём дому. По-первам, из-за нежелания стеснять вас в такой час, а потом … ну, посудите сами – бомба-то в одно место дважды не падает, как я слыхал …. Одним словом – выражаю уверенность, что ничего худого с нами не приключится.

--Это ваше решение, - сказал голова, завершив тем самым официальную часть беседы.
А далее люди, стоявшие по обе стороны поваленного стола, смешались, заговорили разом и про многое, перестав тут же делиться на господ и просто мужиков. Как-никак, а опасность, все-таки, уравнивает.

Вот так и закончился тот день – ярко, многолюдно и со стрельбой. И с неопасным финалом.

Модест Павлович, как носитель военных знаний и традиций, настоял на том, дабы опочивать по очереди. Уж не стану говорить о том, что разумность сего предложения была совершенно очевидной.

Первую стражу, снова-таки по требованию штаб-ротмистра, нёс именно он, на всякий случай вооружившись тем же самым топором.

На долю же Кириллы Антоновича выпало счастье лично встретить восходящее светило. Насладившись красотой восходящей зари, помещик на свежую голову принялся размышлять. И ходить размышляя. И мыслить в движении. И всё это было ровно до той поры, пока не пришла в голову идейка, требующая бодрствующего слушателя. Требующая незамедлительно! Сказано – сделано!

--Доброе утро, дорогой друг! Как опочивали? После вчерашнего-то, как? Да-да, я бодр и полон желания обсудить с вами нечто интересное. Ладно, интересное на мой взгляд.

При всём внутреннем нетерпении, помещик сумел вытерпеть утренний туалет друга в полной мере и, рассмотрев в поведении Модеста Павловича готовность к слушанию, начал говорить.

--Кратким быть едва ли мне удастся, оттого и пожелаю вам терпения. Вопросы и ремарки приветствуются в любое угодное вам время. Итак, я начинаю.

Кирилла Антонович замолчал. После он потёр ладошки одну о другую и извлёк из брючного кармана весьма потёртый журнал.

--Вот, извольте видеть, журнал «Огонёк» трёхлетней давности, а измочален он так, словно им колотили мух не менее трёх поколений родни хозяина сего дома. Интересуетесь, что почитывают нынче в столицах?

--Вы говорили о вопросах и ремарках, верно? А о возражениях ни слова. Как быть с ними?

--Нет-нет, только вопросы и ремарки! Таковы мои условия! Так-так, сейчас …. Да, я его отыскал в сенях на полках с пустыми лукошками. Ага, вот оно! Внемлите! «…И вернулся оттуда всё темъ же, всё такимъ же, без меры переполненнымъ одною ею. Одною ею. Тою, для которой у него не было соперницъ нигде в мiръ, по капризу сердца или по хотънию судьбы. Он вернулся, ръшив твёрдо и бесповоротно прикончить войну с самимъ собою, эту отвратительную бойню, долголетнюю, жестокую, безрезультатную, выпившую изъ него столько соковъ. Решил признаться той женщине во всёмъ, до самого дна. И не уходить от нея болъе ни на шагъ, поставивъ лишь это своимъ нерушимымъ долгомъ.» И как вам?

--Как любовная лирика средней руки. Есть на то мода – найдётся и таковая лирика. А что с ней не так?

--Сие, по мнению человека впервые так близко подошедшего к подобной … к подобному … к литературе подобного свойства, достаточно вольное изложение на тему вероятной привязанности к объекту обожания. Сколько маловразумительных словес и словосочетаний!? Стенания, страдания, тоска и тому подобная словесная завеса, которая ничегошеньки не открывает! Ни желания уединения с тою дамою, ни желания вести её под венец, ни желания удавиться! Столько всего и ни о чём! Скажу больше – написанное свидетельствует про то, что писатель не знает в тонкостях то, что описывает. И вот тут меня и осенило! А ведь мы оказались тут, - указующий перст Кириллы Антоновича мощно вонзился в дощатый пол, который так долго прогибал собою помещик, - исключительно наслушавшись такой же вот лирики! Понимаете, куда я клоню? Нет? Ну, Господи, это же просто! Самый ближний пример – этот мужик, у которого награда за Плевну, припоминаете? Купряжкин Иван, ежели я верно помню. Он, ведь, и на Бородинском сражении присутствовал … простите, бился. Нет, погодите, подробности сейчас не так важны, важнее общая картина. Итак – он был на Бородинском поле самолично. А из каких источников мы знаем про то сражение? Господин Лермонтов, господин Уваров, художник Топорин, граф Толстой  опять же …. Да, согласен, вполне довольно. А кто из них был на Бородинском поле и сражался? Никто, уверяю вас, никто! Вот и получается, что о сущем событии мы выносим суждение не со слов очевидцев, а просто рассказчиков! А настоящий очевидец у нас под боком, понимаете? Ну, как же «нет», Модест Павлович, как же «нет»?! Нам про драму в Логе поведал вовсе не очевидец и не участник, а простой рассказыватель, каким-то чудом прознавший про чьи-то тёмные планы и преподнёсший нам эдакую сказку, которая более правдоподобна для слушателя!

--Мне понравилось – сказка правдоподобна!

--Именно так! Большего доверия, как оказывается, вызывает небывальщина из прошлого, а не вероятная правдивость грядущего. Тут, уж чего проще-то, собрать воедино слухи о Чёрной Библии, мелькавшей где-то в Белой Руси, то в окрестностях Вологды, и выдавать среднее переосмысленное сказание за уже свершённое деяние. Сейчас, надеюсь, понятно?

--Я понял вас с первого произнесённого вами предложения. Тем паче, что излагали вы всё на русском языке. Однако я не могу взять в толк – для чего приезжать к нам и выдавать придуманное грядущее за прошлое?

--Ни малейшего понятия! – Как-то уж вовсе радостно сказал помещик, и бросил журнал на стол.

--Во-о-от, оно что! Так, то совсем иное дело! Ну-ка, Кирилла Антонович, спросите меня ещё разок – всё ли я понял?

--Не стану. Я попрошу вас поглядеть на сие предположение с моей стороны. Первое – господин Толмачёв никогда ранее не давал ясных и вразумительных заданий. Нам предлагалась лишь общая канва, на коей у нас была полная свобода действия.

--Я не нарушу стройности вашей гипотезы, ежели скажу, что от господина Толмачёва было лишь одно задание?

--И что с того? Зато опасное, искусно завершённое и … ещё раз опасное. И к тому же, разве это задание не было дано нам так, как я сказал?

--Хорошо, я согласен.

--То-то! Второе – точного задания, а хоть и той самой канвы, нам не дадено, поскольку задания ещё не существует! Отсюда проистекает третие – готовится что-то скверное, и про то уж просочились слухи и слушки. А в каком виде нам преподнесены сии слухи – не суть. Суть же такова – что цель достигнута, и мы прибыли в сей Лог.

--Вы про то додумались, читая исключительно любовную лирику?

--Ну-у-у, - Кирилла Антонович замотал головой из стороны в сторону, словно прикидывая, какой из нескольких вариантов ответа надлежит озвучить. Приняв, наконец-то, окончательное решение, произнёс, - в общем-то, видимо, похоже на то.

--Кирилла Антонович, я вас и прошу и умоляю – не читайте трудов господина Дарвина. Я и представить себе не могу, на какие гипотезы вас может натолкнуть таковое чтиво.

--Говорю искренне – чувство юмора вам к лицу!

--Сей лестный выпад меня настораживает. Что же вы припасли для меня… для нас эдакого?

--Ничего опасного, уверяю вас! Имею только вопросы, наблюдения, размышления и опять вопросы, которые возникают вослед размышлениям и наблюдениям.

--Раз кроме вопросов ничего нет, то я бы перекусил бы. Так сказать позавтракал! Утолил голод. Вопрошать на голодный желудок….

--Согласен! Где же мы сейчас отыщем провизию? Придумал! Надобно явить себя нашим славным соседям! Они не оставят нас в своей доброте!

--Ваше предложение принимается! Идёмте, явим себя местному населению!

Едва друзья ступили с крыльца на Вологодскую землю, как сразу то там, то там захлопали калитки соседних домов.

--Не сочтите меня льстецом, подверженному самообману, - тихо промолвил помещик, - но наши местные друзья нас поджидали.

--Доброго здоровьица! – Довольно громко и бодро провозгласил законный, а не поставленный голова поселения. – Не желаете ли, так сказать, что Бог послал? Заходите, стол уж собран.

То ли показалось, то ли в действительности, но вышедшие одночасно с поселковым головою мужики, малость  опешили от того, что их опередили с таковым же предложением позавтракать за их столом? В любом случае, ни растерянности, ни обиды они не показали, а лишь принялись составлять очерёдность приёма гостей к обеденному и вечернему кушаньям. Оказывается, таковой народ живёт на Руси – без выгоды добрый, без опаски участливый. Славяне, одно слово!

Завершив трапезу, друзья душевно поблагодарили хозяев за радушный приём и, совершенно необдуманно, предложили, как выразился Кирилла Антонович, «денежную сатисфакцию». Увидав выражение лица хозяина, друзья, тут же, принесли не менее искренние, чем благодарность за еду, извинения за торопливое и скверно продуманное предложение.

На том неловкий момент был позабыт, а место дальнейшего действия перенеслось в дом, в котором ночевали наши друзья. Вместе с девятью мужичками, до того топтавшимися на улице.

Расположились на лавках вокруг простреленного стола. Во главу же усадили Модеста Павловича. Оно и понятно - военный человек. А раз так – то и уважаемый особо.

Первым заговорил поселковый голова.

--Тут Семён с Игнатовым… где оне? А, вижу, - пробормотал голова и, оборотившись к окну, трижды простучал по оконному переплёту. – Оне с утрева баз и огород обсмотрели. Сами и докладать станут. Вот и оне….

--Желаем здравствовать! Звали?

Вошедшим, на двоих, едва бы набралось и полвека. Стараясь выглядеть осанисто, и по-мужицки мудро и немногословно, им, всё же, не удалось присмирить не то, что задора в глазах, а я бы сказал – прыгающих там от нетерпения чёртиков.

--Стукал по ваши души, следоват -  звал. Что видали на базу?

--Видали такую диспозицию, - первым заговорил светловолосый, стоявший ближе к столу.

Кирилла Антонович постарался никак не отреагировать на словцо «диспозиция», а Модест Павлович прижал кулак ко рту, пряча за ним улыбку.

Меж тем светловолосый, оказавшийся Игнатьевым, достал ладно сделанную кубанскую нагайку, и принялся сыпать несуразностями к месту и не к месту.

--У самой ограды топтались кони. Числом в два. Коня. Стояли рядком, но не шибко, потому и выяснили, что два. Ежели бы топтались рядком, то спутали бы следы друг дружки, и счесть доподлинно ту кавалерию было бы сомнительно. Кони не нашенские, не под седлом, кормятся травою и хлебушком. Обозного овса не имеют в виде рациона. На них не пашут. Кони ездовые. К послушанию приучены. Доклад закончен.

--Ясно. Семён, есть что сказать?

--Прошу прощения, - торопливо сказал помещик, - исходя из каковых наблюдений вы сделали заключения о корме, послушании… что так ещё было? Да, о ездовых конях?

Приосанившись, и постукивая нагайкой по ладошке, Игнатьев ответствовал.

--Так, то ясно, на каких основаниях! Помёт-с!

--И всё?

--Не всё. Ржания конского не было слыхать – вестимо, чуяли руку хозяина. А у скаковых лошадей шаг бега ширше, они же не устамшие. На работе.

Штаб-ротмистр плотнее прижал кулак ко рту и опустил глаза.

Помещик только и промолвил – «браво»!

Без повторного приглашения заговорил Семён.

--Стреляли от того угла, где баня. Винтовку опирали на огорожу. Гильзы я нашёл – вот они. Стало интересно – для какой нужды опосля второго выстрела понадобилось затвором выбрасывать гильзу, а не поспешить убраться восвояси?

--И зачем же? – Подал голос Модест Павлович, заинтересовавшийся выводами Семёна.

--Думаю, что стрелок не часто обращается с винтовкой. Представляю так – та же самая винтовка стреляла перед прошлой ночью. Вчерась, перед стрельбой, стрелок сподобился выбросить старую гильзу. Выстрелов было два. Значит, вторая стреляная гильза ещё в магазине. Ускакали они через ближнюю рощу в сторону Николиной Пади.

--Ясно.

--А вы и нам, господин голова, растолкуйте, что вам «ясно».

--Ну, что ж, толкую. Ночью, за Николиной Падью, проехать никаких возможностёв нету. Там – топи болотные. Но, до самих болот, тропинка езженная и видная. От Пади, ежели свернуть в правый бок, возможно, коротко добраться до жилища тех Герасимцев, прости Господи. А прямая тропа отседова, да через рощу, трудна для верховых. Дюже много орешника густого, вала старого, овражищь…. Только пеший и днём может добраться до тез нехристей. Толкую такое – вчерашние гости были из Герасимцев.

--Верно толкуешь, - заговорили мужики, и старательно закивали головами.

--Скажите, а кто из вас, жителей Лога, бывал у тех… нехристей? Дома у них, избы? Может, в берлогах, либо в землянках живут? И сколь много их числом? Бабы, детишки – чем заняты?

--Нам без надобностёв ихнее поселение. Мы туды не хаживали, да и намерения такового не сподобились иметь. Тута – наше житие общинное, правильное и спокойное. А те, кто в лесу в жмурки заигрались – так то их удел, и их бытие. Ежели вам интересно будет, откуда мы про них ведаем, так отвечу – не часто, но заходят к нам ихние людишки. За разными надобностями. Вот и спрошаем их - откудова оне? Кто таковые будут и зачем пожаловали? Ходоки оттудова были сплошь разные. Дважды никто не приходил, окромя тестя назначенного головы. Нам они худого не чинили, и мы к ним не задирались. Так и жили.

--Если я вас верно понял, то у тех лесных обывателей вы ни разу не были, так? А дорогу к ним, даже две, знаете.

--Верно понял.

--Тогда не могли бы вы дать нам провожатого до того поселения?

--Нашенские мужики к ним не ногой!

--Нам только показать дорогу, к ним мы сами дойдём. Можете поверить, есть у нас таковая надобность!

За окном засуетились люди, коротко забрехали собаки.

Стало понятно, что обязанности по сбору и толкованию новостей в общине сего поселения были распределены и строго соблюдаемы. Повинуясь таковому распределению, обладатель кубанской нагайки Игнатов резво выскочил за дверь. И даром. Собравшиеся в доме и сами увидали подъехавшую пролётку, в коей восседал гоф-медик.

Однако и далее без Игнатова не обошлось. Ему посчастливилось первому просочиться в дом, где он радостно и торжественно объявил.

--Доктор Францевич прибыли. С поклажей.

Всё бывшее далее в доме могла быть занятным для собравшихся в доме, но никак, уж, не для читателя, и без того утомлённого малополезными подробностями. Хотя, таковые подробности дают понимание тех обстоятельств, в кои окунулись наши герои. А раз мы решили, что описаний тонкостей того дня довольно, то и быть по сему.

Прилюдная встреча наших друзей с Карлом Францевичем была радушной. Однако же, «требование момента» предполагало уединённого разговора и спокойного обмена новостями. Воспитание господ взяло верх, и требование «момента» было исполнено на «бис».

Всё понимающие мужики довели ритуал гостеприимства до законченности, пригласив господ отобедать в дому того счастливца, кому выпал жребий очерёдности.

После обеда наши герои поговорили с мужиками о том, о сём. Решив, что вежливость гостей соблюдена, испросили позволения удалиться для приватного разговора.
 
Разрешение было дадено, да не одно, а в купе с шустрым Игнатовым в довесок. Он приставлялся к господам кем-то, схожим с вестовым. «Для какой, не то, надобности».


Оставшись в доме без посторонних ушей, наши знакомцы, отчего-то, долго не могли начать беседу, хотя каждому было, что сообщить важного, и поспрошать о не менее важном. Заминка грозила перерасти в «неприличную», и штаб-ротмистр решился заговорить первым.

--Что-то мы топчемся в молчании, словно на церковной службе. Карл Францевич, с какими новостями вы вернулись?

--Да, действительно, странная неловкость наступила. Новости…. Доставил я всё, что вы просили. У бедолаги извозчика я извлёк пулю. Вы, Модест Павлович, оказались правы. Стреляли из трёхлинейной винтовки Мосина. Знаете, подобных пуль мне довелось извлекать много. Более новостей добыть мне не довелось, из-за малого времени.

--Видали ли вы господина Толмачёва?

--Да… видал.

--Дорогой доктор! Есть ли резон оттягивать ответ, ежели вы его всё едино скажете? Худая новость, в нашем положении, важна не менее, чем добрая. Что вам передал для нас Александр Игнатьевич?

--Самую малость. Велел, даже приказывал, не медля ни секунды уезжать. В тот же миг, в который я передам его слова. Я передал.

--Скажите, а он нисколько не объяснил причину такой поспешности нашего объезда? Может, намекнул?

--Вряд ли то было намёком. Он сказал, что дело грозит обернуться той драмой, о коей он и догадки не имел! По его словам, всё складывается настолько скверно, что промедление с отъездом грозит вам погибелью.

Тон голоса, коим произносились сии слова, более всего подходил для успокоения вдовы, стоящей пред свежей могилой почившего супруга. Расчёт на то, что добавленный интонацией драматизм, в слова о предостережении, подтолкнёт наших друзей к строгому исполнению, переданного от надворного советника, несомненно, присутствовал. Но, на него Кирилла Антонович и Модест Павлович обратили столько же внимания, сколь и на воздух, в достатке имевшийся в комнате.

Тут ещё одну малость хотелось бы упомянуть.

Ранее Кирилла Антонович брал слово первым для того, чтобы уговорить штаб-ротмистра очертя голову пуститься в авантюрное приключение. Вот и сейчас, подобрав нужное число достойных аргументов, он вознамерился мягко приступить к уговору друга, даже не уговору, нет, а к открытому ослушанию присланного приказа. Но, его удивлению не нашлось границ, когда Модест Павлович заговорил про то самое, что намеревался проговорить он самолично.

--Благодарю вас, Карл Францевич, за доставленное известие. Со своей стороны, в надежде, что мой друг меня поддержит, скажу следующее. В сей момент, у нас нет никакой возможности принять к исполнению приказ господина Толмачёва. И, прошу заметить, сие ни в коей мере не ослушание, либо неучтивое неповиновение. Сие – суть желание довести дело до полной Виктории, мало заботясь о том, что нам уготовано на пути к ней. Моё слово – мы остаёмся! Кирилла Антонович, простите, что говорю от лица нас обоих, но каково ваше слово?

--Вы, что, дорогой мой, насмехаться надо мной вздумали? Вы и вправду решили, что я брошу тут и вас, и незавершённое дело? Сколько понадобится, столько раз я и проговорю – да!

--Я нисколько не сомневался в вашем ответе!

--Я так и знал!!! – Радостно вскричал гоф-медик. От былого драматизма в его голосе не осталось и воспоминания. – Поверите ли вы мне, но нечто подобное я сказал Александру Игнатьевичу. Я даже предложил ему составить пари на кругленькую сумму!

--И что?

--Он отказался. Представляете, он сказал: «Ослушаются они, чувствую, что ослушаются. Но, и не передавать таковой приказ я, такоже, не мог. Бог им в помощь!» Так и сказал.

--Из-за нас вы лишились уж второго пари. Примите наши соболезнования, дорогой доктор!

--Пустое! Можете не сомневаться – я наверстаю, даже с лихвой! Итак, какие у нас планы?

--У нас?

--Модест Павлович, сейчас припомню… да, вот так: «Вы что, насмехаться надо мной вздумали? Вы и вправду решили, что я брошу тут и вас, и незавершённое дело?» Я, господа, страстно хочу дойти с вами до той самой Виктории, путь до коей грозит лишениями!

--Убедили, убедили! – Улыбаясь, сказал помещик. – А как же, простите, ваш ишиас?

--Я с ним после встречусь. Дома. Когда разрешим сие дело.

--Ну, господа, по рукам?

--По рукам!

Вот так, необдуманно, и на едином порыве люди сами себя толкают в опасную и таинственную затею.

Что ж, отговаривать их, как вы сами видите, поздно, сетовать – тем более, а доискиваться причин скоропалительного решения – слишком долго и путано. Давайте просто проследим за тем, что приготовило им грядущее.

Первым блюдом у грядущего был совет. Первое слово было у Кириллы Антоновича, в коем он подробно рассказал об истинной причине приезда в Лог. О малой схожести рассказанного Никифором Авдеевичем Зарецким с тем, что происходит в поселении. О небывальщине, в коей дым бывает без огня. О подозрениях, о легенде (или о не легенде) о Мохенджо Даро, и о тонкостях своего философского осмысления всего вышесказанного.

Модест же Павлович поведал остальную, динамическую часть событий – спешный отъезд назначенного головы, вечернюю пальбу через окошко и про то, что поведали Игнатьев и Семён.

И напоследок штаб-ротмистр не удержался от шутки, принятой всеми благожелательно.

--Карл Францевич, готов составить пари на то, что вы ни за что не составили бы пари про то, что окажетесь в самой гуще подобной истории.

--Ваша правда, - ответствовал огорошенный таким рассказом гоф-медик. – Что планируете делать?

Планы, словно долго ожидаемые дары, посыпались, как из рога изобилия. Сложные, противопоставленные, скорые, созерцательные, бурные и, по инквизиторски, жестокие. Каждый из них обговаривался, отметался, сочленялся с предыдущим и рассыпался в прах перед последующим. Итогом стало два решения, не схожих по наполнению и противуположных по исполнению. Первое – тупик, расположившись в коем, надлежало дожидаться каких-либо событий. Второе – исследовать  опытным  путём странно повторяющуюся парную закономерность – жизнь в Ведищевском Логе и Герасимцев. Эта пара стойко присутствует, пусть и не всегда на первых ролях, в каждой мелкости той предпосылки, коя и привела наших друзей в глубинку Вологодской губернии.

Вторым блюдом (ежели хотите, то возможно считать и так) было появление в совещательной комнате Игнатьева, который, в привычной для него манере сообщил, что «приглашение к вечерней трапезе ему поручено доставить незамедлительно, что он исполнил без упрёка» Говоря подобность, нагайку из рук он не выпускал.

Ну, что же, упоминание таковых подробностей делу никак не вредно, а вредно внимательности. Крепко памятуя про то, всё же считаю должным рассказать, что ужин, на коем присутствовали наши герои, пригласивших их хозяева и поселковый голова, прошёл и вкусно, и полезно. Второе словцо соотносится с той новиной, что поселковый голова дал согласие на провожатого через лес до селения Герасимцев. Но, под страхом поругания, заборонил провожатому ступать на землю тех «нехристей». «Без нужды, вестимо», - помолчав, добавил голова.

В провожатые отрядили Семёна, хоть и шибко набивался шустрый Игнатьев.

Выступили с рассветом. По настоянию штаб-ротмистра всё же взяли револьверы и, невесть каким манером, оказавшийся средь вещей помещика, полевой бинокль.

Дорога через лес не обещалась стать дольше пятнадцати вёрст, да и то, по очень подозрительному подсчёту Семёна. Учтя таковой отсчёт, решено было не брать провизии и одеял. Взяли только воду.

Первые две версты дались бодро. Ежеминутно вертя по сторонам головою, и задавая различные вопросы об окружающем пейзаже, путники добрались и до вотчины самого Пана. Стало быть – оказались в лесу.

Утреннего света тут же поубавилось, а прямо хождение, привычное для открытых дорог, немедля превратилось в подобие гимнастических упражнений. Сперва приходилось отстраняться от веток, затем перелезать через поваленные стволы дерев, а то и, согнувшись в три погибели, протискиваться под замшелые нагромождения валунов.

Усталость прибавилась сама по себе, а задаваемые вопросы стали более философскими, нежели толковыми.

--И… как долго… ещё?

--Быстро пойдём, так и недолго будет.

--А, быстро? Быстро – это славно! Только, как это – быстро? – Проговорил Кирилла Антонович, едва увернувшись от ветки, неловко отпущенной, идущим впереди, гоф-медиком.

Семён же, продолжая искусно увёртываться и, словно обтекать препятствия, пожал плечами в ответ.

Прислушивающийся к окружающим звукам более, нежели говорящий, штаб-ротмистр позволил себе озвучить собственную заинтересованность.

--Скажи-ка, Семён, ты из местных будешь?

--Из них.

--А далека ли дорога от Лога до Верховажского Посада?

--Та, по которой вы приехали – до двадцати вёрст будет. Землеустроительные инженера сказывали.

--Стало быть, есть и иная дорога?

--Стало быть, есть.

--Вот, Кирилла Антонович, по-моему, у нас есть ответ, который, пока не находился.

--Вы… о, Господи!!! – Вскричал помещик, зацепившись ногою за торчащую коряжину. – Вы про что?

--Я о стрельбе. По нам в пролётке. Палить мог тот, кто ведал, куда мы направляемся, и то, как нас возможно опередить.

--Соглашусь, что логика, несомненно, присутствует. И кто же мог оказаться таковым злодеем? Снова некто из Герасимцев?

--А я, кажется, знаю кто, - сказал резко остановившийся Карл Францевич. – Кладбищенский сторож, вот кто!

--Вы уверены? – Потирая зашибленную ногу, спросил помещик.

--Да, уверенность имеется! Седло! Именно! Седло! Только сейчас я припомнил, что забирая свой макинтош, я взял его с лавки, а не с седла, на коем он, в обычай, лежит. Да, взял с лавки!

--Это, вероятно, прозрение. Но, не доказательство. Хотя….