Блаженны плачущие...

                БЛАЖЕННЫ  ПЛАЧУЩИЕ…

                ДОЧЬ  И  МАТЬ

...Её зовут Лена. Ей 25 лет. Окончила Иркутский Государственный технический университет, инженер-теплоэнергетик. Работает в торгово-монтажной фирме. Прихожанка Михаило-Архангелъского храма. Мы разговариваем с ней в редакции нашей газеты.

— Лена, расскажите, что, как привело вас в храм?
— Несколько лет назад я увлекалась спиритизмом, гаданиями и прочей чертовщиной. Мы с подругами вызывали духов, разглядывали кофейную гущу, блюдце у нас под пальцами вращалось. И вот я уже не могла нормально спать: за стеной стала слышать свои собственные разговоры и какой-то незнакомый мужской голос. Страшно вспо¬минать это. Мучилась бессонницей, страдала от ночных ужасов, свет у меня в комнате горел до утра. А потом заболел дедушка, Владимир Васильевич. Признали рак. Полгода умирал, тихонько угасая. Дежуря возле него, как-то спросила, верит ли он, что Бог существует? Он ответил, что мы не знаем этого, но говорить, что Бога нет, нельзя. Дедушка прожил трудную, большую жизнь. Ещё в младенчестве его бросили родители,  и воспитывала бабушка. Несмотря на лишения, он вырос очень добрым, щедрым человеком, люди любили его.
— Он был верующим?
—  Думаю, да. Перед смертью просил читать ему Евангелие, и приходившая к нему верующая женщина читала, кропила святой водой. А в то время, когда он умирал, его жена, моя бабушка с горя тоже слегла, попала в больницу. И там, в киоске я увидела молитвослов. Мне сказали: надо читать Пятидесятый псалом, что я и делала. Дедушка умер, его отпели. На похороны пришло много народу.
Я же выучила «Отче наш», начала читать на ночь. И молитва эта помогла мне, ночные страхи постепенно исчезли, я стала спать.
Прошло три года, и мне захотелось покреститься. Здесь сказалось влияние моего брата Евгения, учившегося в му¬зыкальном училище и познакомившегося с Артёмом, который поёт на клиросе в Михаило-Архангельской церкви. Мы хотели покреститься втроём — вместе с мамой. Но получилось так, что она только беседы прослушала. А мы с Женей покрестились 16 мая.
— Вы помните даже точную дату?
—  Конечно, ведь все это было удивительно. Сначала — беседы. Мы сидели на них, что называется, с открытыми ртами. Нам очень хотелось узнать, как и что в храме, приблизиться к верующим людям, понять их...
Крестил нас отец Александр. Мне понравилось, что строгий, подумала — вот он-то и возьмёт меня в ежовые рукавицы. Позже я стала его духовным чадом, а Женя — батюшки Каллиника.
Окрестившись, я почувствовала себя приобщённой к великому и светлому, появилась сосредоточенность на молитве, а храм представлялся уже не просто красивым домом, вроде музея, а особым святым местом, где незримо присутствует Сам Господь, а клирошане поют, будто Ангелы... Поразительно: мы с братом в ночь после Крещения не видели снов, но оба чувствовали себя как бы в белом облаке, и так нам было хорошо...

Если я скажу, что Лена — стройная, русоволосая, с серыми глазами за линзами очков, портрет будет неполным. В её облике есть та тихость и плавность движений, кротость и одновременно твёрдость взгляда, что придаёт ей сходство с монахиней. Я слушаю её, пытаясь представить тот путь духовного возрастания, на который  вступила эта девушка.

— Лена, что же было дальше?
—  Помню свою первую исповедь, — продолжает она, — как готовилась, волновалась. Помню ощущение полёта, испытанное после неё. Я стала чаще ходить в храм, молиться, читать духовную литературу. Но прежние привычки враз не оставишь, и ещё могла раскладывать пасьянс на компьютере, или, прости, Господи, гадать, открывая наудачу на какой-то странице Евангелие. Прочту фразу и раздумываю, что бы это значило? Не сразу мне удалось избавиться от косметики, невольно думалось: как же я пойду на улицу с «голым» лицом? Позже почувствовала, что краска мешает мне, уродует, и теперь я уже не могу краситься так же, как раньше не могла обойтись без этого.
В храме постепенно появились знакомые среди прихожан. И вот однажды Надя сказала мне, что в доме ребён¬ка на Синюшиной горе есть больная девочка, ей предстоит серьёзное медицинское обследование, ее надо окрестить, нужна крёстная. Не соглашусь ли стать ею?
—  Нет, я не готова! — сразу же испугалась. Но батюшка Александр благословил меня, и я всё же согласилась.
Этой Леночке, моей тёзке, было всего два года. Представьте себе брошенную, всю в соплях и в слезах, кашляющую, задыхающуюся малышку, у которой детский церебральный паралич, хроническая пневмония и бронхиальная астма. Жалко? Не то слово. На этих сироток трудно смотреть без слёз.
Мы окрестили её прямо в Доме ребёнка. И я, жалея крестницу, взяла отпуск и согласилась подежурить возле нее в больнице. Надо было кормить, переодевать, следить, чтоб она не упала с кровати.
—  Вы полюбили девочку?
—  Лукавить не буду, наверное, скорее, почувствовала настороженность и ответственность за дело, которое мне поручили. Леночка почти не говорила, лишь еле-еле лепетала, не ходила. Её мать, не алкоголичка и не безработная, похоже, пыталась избавиться от внебрачного ребёнка, вытравливала его. И когда Лена родилась, была так сла¬ба, что матери сказали — ребёнок мёртвый. Но девочка выжила, родительница же забирать её не спешила, а позже написала «отказную». Все сложилось так, что ребёнок этот пополнил растущую армию брошенных, зачастую обречённых на мучение и раннюю смерть детей.

Всё верно. «Зачем нищету плодить?..» Нет, не сработал на этот раз многократно проигранный дьявольский сценарий. Осечка! Лечение-обследование девочки затянулось, и уже родственники и друзья стали помогать крестной Лене. Однажды подменила дочь на дежурстве её мама - Татьяна Владимировна. И тут произошло то, что изменило судьбу сироты и всей семьи.
Сейчас девочка живёт в доме родителей Лены и называет Татьяну Владимировну мамой, а Владимира Ивановича - папой.

— Это всё мама — как увидела Леночку — заплакала, — говорит Елена. — Хоть она и не ходит в храм, мне далеко до её сострадательности и мужества. В декабре малышка опять попала в больницу, я ходила к ней. И там, в палате, лежала молодая мать вместе с больным сыном. Я, такая «ревностная христианка», рассказала ей, что вот 9 декабря — память святителя Иннокентия Иркутского, можно свозить ребёнка к мощам — это помогает верующим исцелиться от болезней. Но прошёл день памяти, и та женщина меня спрашивает: «Почему же вы-то девочку в храм к своему святому не повезли?» Что мне было ответить? Что некогда, что мороза, хлопот, ответственности испугалась? А может — просто лень?

                МАТЬ  И ДОЧЬ

В наше время «религиозного плюрализма» вопрос «Вы веруете в Бога?» стал обычным. И думается, сколь банален и в то же время бесцеремонно нескромен вопрос (ведь не спрашиваем же мы едва знакомого человека, скажем, любит ли он жену?), столь самонадеянно и часто далеко от истины поспешное «да». Нашу веру или же лукавое полуверие проверять надо поступками. «По плодам их узнаете их»... Вот если кто-нибудь отдаст за неё свою жизнь, как это сделал молодой пограничник Евгений Родионов, казнённый чеченцами за отказ принять ислам, или как другие священномученики Русской Православной Церкви, тогда можно будет ска¬зать: да, этот человек верил. А пока глубина веры нашей ведома только Богу, Он — наш Судия на земле и в вечности.
Эта женщина даже не крещена, она считает себя лишь оглашенной и не особо распространяется о своей вере и любви ко Господу. И все же она убеждена: именно Бог послал ей это несчастное дитя, зажёг любовь в её сердце и сердце мужа.
Я ехала в гости к Татьяне Владимировне не просто добрать недостающие штрихи к рассказу её дочери, молодой прихожанки Лены, мне хотелось увидеть и понять человека, который решился взять в семью чужое, брошенное дитя, да к тому же ребёнка тяжело больного, инвалида, требующего постоянного ухода.

С первого взгляда эта светловолосая, светлоглазая, улыбчивая и подвижная женщина ничем не поражала. Разве что выглядела моложе своих почти пятидесяти лет. В просторной уютной комнате на большом ковре, то и дело повторяя слово «мама», ползала Леночка. Ножки, скрученные болезнью, слушались её плохо, но передвигалась она довольно ловко. У меня и сейчас ещё в памяти эти длинные тёмные волосы, мягкой блестящей волной падающие на лоб, синие косящие, и оттого как-то по-особенному доверчивые глаза, улыбка, не сходящая с лица. Татьяна Владимировна права: в девчушке действительно чувствуется радостное стремление к жизни, к людям, в её взгляде нет загнанности дикого зверька, так свойственной сиротам. Эта улыбка больного, ещё вчера обречённого ребёнка утверждает его собственную сегодняшнюю защищённость, она как откровение, говорящее нам о счастье любить, о вечности и красоте жизни, зовущее дорожить каждым её мгновением.

— Татьяна Владимировна, как вы решились взять Леночку в дом?
—  Я только увидела её — начала плакать. Хотя по натуре вовсе не слезлива. А тут муж даже забеспокоился: что со мной, то и дело плачу. Бог словно сказал мне: «Вот ребёнок, ты должна взять его себе». Было совершенно ясно: девочка скорее всего погибнет в детдоме, в четыре года отправят в Тулюшку — и всё. Сердце заходилось от жалости, и любовь, обыкновенная материнская любовь, как к собственному дитя, затопляла меня всё больше. Понимаете, я же не собиралась в пятьдесят лет кого-то удочерять. У меня нормальная семья, двое детей, муж. Но эту девочку захотелось спасти, защитить, согреть своим теплом. Подумалось: да неужели же я, взрослый человек, не смогу вытянуть кроху, помочь ей встать на ноги?! И ведь она действительно теперь даже в прямом смысле встаёт на свои ещё слабые ножки. Пневмонию вылечили, астма тоже пока не беспокоит. Врачи, видно, недаром говорили, что при домашней жизни и уходе здоровье её может улучшиться. Теперь вот опять собираемся ложиться в больницу, ведь основное заболевание дочки — ДЦП — пока ещё толком не лечили.
—  Вы сказали «дочки», она зовёт вас мамой, вашего мужа - папой, но ведь Лена пока у вас живёт как в приёмной семье?
— Да, это так, мы ещё не удочерили её, но уже считаем своей дочерью. Муж души в ней не чает, ведь сначала поговаривал, что уйдёт, оставит нас. И я была внутренне готова даже к этому, все равно не отказалась бы от Лены. Другое дело, что хорошо знаю своего Володю, его доброе сердце, надёжность, порядочность. Наверное, в глубине души все же не верила, что он сможет уйти. Он у нас в последнее время всё с любимой кошкой возился, теперь только: «Леночка, Леночка...»
—   Скажите, как расценили ваш поступок знакомые, друзья?
— Поразительно, но они резко разделились. Прагматичные отнеслись к случившемуся отрицательно.
—  Мол, зачем тебе это нужно?
— Да, именно так. Но вот более эмоциональные, душевные люди понимают меня и всячески стараются помочь.

Задумаемся: не потому ли рушатся наши малодетные семьи и столь распространилась нелепое, без всякой меры, увлечение людей породистыми псами, белыми мышами, даже крокодилами, что на всю-то жизнь маловато одного-двух чад? Материнские и отцовские чувства, видно, рассчитаны Господом на большее. И всё же... Взять на воспитание сироту...
Я смотрела на смеющуюся Леночку, слушала Татьяну Владимировну, почти свою ровесницу, и мне представлялось, как утром она просыпается, открывает глаза и вдруг видит детскую кроватку, по которой мечется чужой больной ребёнок. Казалось, чувствую тот мгновенный холод смятения, который вдруг охватывает её, и решаюсь задать эти трудные вопросы:

— Вам не бывает страшно? Не приходят сомненья в правильности сделанного шага? Ведь и возраст, и силы не те. Пришлось вот бросить работу... Хватит ли времени вырастить девочку? Да и сможет ли она дальше обходиться без посторонней помощи?
—  Нет, я не боюсь, и никаких таких мыслей, сомнений у меня не возникает. Они остались в прошлом, в тех днях и ночах, полных слёз. Сейчас я уверена в себе, в своём муже. А если мы с отцом не успеем вырастить девочку — я знаю своих детей: — они не оставят её.

Нет, это только с первого взгляда Татьяна Владимировна производила впечатление обычной женщины. Есть в ней нечто подкупающее, ласковость и светлость какая-то и ещё что-то неуловимое - спокойное достоинство духовной силы. Неисповедимы пути Господни, часто нас удивляет и восхищает неожиданно открывающийся Божий промысл. Нередко в наше смутное время родители приходят к вере через своих воцерковляющихся детей, и тогда Бог призывает к Себе целые семьи, и жизнь их вдруг совершенно преображается.

— Татьяна Владимировна, вы собираетесь креститься?
—  Я верю в Бога, уважаю верующих. И моё отношение к Богу — лучшая часть моего сознания. Раньше я, если можно так выразиться, помечтывала: как это прекрасно — вера, монастырь, какие чудные глаза у этих девушек-монахинь, помогают больным, обездоленным... Хорошо бы стать такой. Но осознавала, как далеки от реальности эти мечты. Я человек очень страстный, меня пугают ограничения Церкви, посты и многое другое. Послушала беседы и решила, что ещё не созрела для крещения. Но сейчас я чувствую в себе такую любовь к обиженному судьбой ребёнку, что ясно понимаю: это может быть только от Бога, как дар и посланная Им возможность искупить грехи. И ещё поняла: именно любовь движет всеми нормальными людьми. Креститься же обязательно буду хотя бы из-за того, что крещены все мои дети.

                * * *
В естествознании есть закон сохранения энергии. В жизни духовной действует закон благодати. Все мы ею только держимся и чем больше в мире демонического, тем большая Божия благодать изливается на него по неведомому нам закону добра. Не потому ли одни грабят народ и строят себе коттеджи с золотыми унитазами, что другие работают почти бесплатно и голодают? Не закономерно ли, когда множество светских газет и телепрограмм превратились в идеологические мусоропроводы, в стране открывается всё больше православных изданий, теле- и радиоканалов? Отчего всё  чаще молодые люди уходят в монастыри в то время, как стремительно растет число наркоманов и проституток? Не потому ли одни, бросая своих детей, убивая их в абортах, падают в пучину греха, что другие, забирая в свои семьи сирот, удостаиваются помощи Божией?..

                * * *
«Да не придет кому лестный помысл, что если в спасении нашем всё действует благодатию, - предупреждает нас святитель Феофан Полтавский, — то нам уже немного нужно попечения о нашем спасении. Нет, соучастники благодати, благодать могущественная и действенная нам возвещена и дарована для того, чтобы укрепить нашу немощь, ободрить нашу безнадежность, одушевить нашу благую деятельность, а не для того, чтобы обеззаботитъ наше нерадение и усыпить нас к бездействию».