Уроки. Доня 3

Уроки. Доня 3

"Доня" - Украинский. Ласково дочка, доченька.

Два раза в жизни мне посчастливилось подолгу соприкасаться с Украиной, её народом и культурой. Первый раз это было в 1966 году, когда нас, детей Ташкента, вывезли на все лето из пострадавшего от землетрясения города в разные регионы Советского Союза. В возрасте одиннадцати лет я три месяца  провел в Хустском районе Закарпатской области и привез оттуда незабываемые воспоминания. Через девять лет я был призван на службу в армии, которая проходила два года во Львове. Я так полюбил этот город и вообще Западную Украину, что за те два года освоил украинский язык, и, вернувшись на родину, еще долго выписывал украинскую периодику, чтобы не забыть его.

Сразу после армии весной 1977 года для меня началась горячая пора, связанная с подготовкой к поступлению в университет. Но были и приятные дни отдыха. В один из таких дней мы с родителями поехали на семейной машине навестить мою племянницу  в пионерлагере. По дороге мы заехали к сестре, чтобы она и моя младшая племянница могли присоединиться к нам. Мы ненадолго зашли к ним домой и обнаружили там приятный сюрприз. В коробке из-под обуви пищал слепой черный щенок, «девочка». Дорога предстояла длинная, надо было спешить, и особо долго рассматривать собачку было некогда, поэтому ее  оставили дома, и мы уехали. По дороге мы узнали подробности её происхождения, мол, мать щенка после того, как ощенилась, выскочила на улицу и набросилась на кого-то, отчего собаку убили, а трехдневные щенки остались без матери.

Наша поездка удалась на славу, мы вернулись в город поздно вечером, и я еще раз зашел в дом к сестре, чтобы помочь ей занести вещи. Щенка в коробке не было. Мы нашли собачку где-то под мебелью, всю пыльную. Но что самое главное, её нежный носик был ободран до крови, верхнего слоя кожи практически не было. Собачка тяжело дышала и еле слышно попискивала. Видимо, целый день она, выбравшись из коробки, ползала по дому в поисках матери и тыкалась носиком во все преграды. Я взял её тогда на руки, прижал к себе и не смог больше никому отдать. Мама и сестра - медики, предсказывали, что щенок не доживет до утра. Но она выжила. Я соорудил для неё просторную комнату с мягкими стенками и обогревом от настольной лампы в коробке от пылесоса и возился с ней день и ночь. Ночами я готовился к экзаменам, а моя собачка в это время спала у меня на коленях. Мне говорили: "Ты о ней заботишься прямо как о родной дочери". Да она и впрямь для меня дорога, как ребенок, дочка, по-украински - «доня», мне очень нравилось это слово. Так моя собачка получила свое имя - «Доня».

Доня была доберманом, и поэтому ей нужно было купировать ушки и хвостик, но во время, когда это обычно делают (от 2 до 7 дней), она была такая слабенькая, что об операции не могло быть и речи. Поэтому купирование отложили на более поздний срок. А позднее купирование привело к осложнениям, хвостик стал гноиться, и тогда мы лечили Доню всей семьей: мама, отец и я.

Прошло время, Доня подросла, я часто приходил домой только ночью после учебы и тренировок. Собака была целый день в квартире взаперти, и я ничего не мог с этим поделать. Я часто уезжал в горы, и во время одной такой поездки родители отдали Доню, как они уверяли меня, в "хорошие руки". Адрес они мне говорить категорически отказались, и ничего не оставалось делать, как только смириться.

Я тогда решил, что больше собак заводить не стану, пока у меня не будет своей семьи и своего жилья. Но так получилось, что свое жилье у нас с Наташей появилось только через пятнадцать лет после этого. И, по правде говоря, не до собаки было. Хотя, несколько попыток  все-таки, было сделано, пока одна из них, последняя, не принесла очень глубокие переживания и боль. Но это, как говорится, другая история...

Прошли годы, ставшие для меня временем окончательного самоопределения и формирования личности. На календаре был 1995 год, май. Насколько я помню, это было восьмое мая, и мы собрались с родственниками, чтобы отметить День Победы.  Застолье уже шло к концу, когда я со своими детьми пошел погулять на улице. Старшей дочке, Оле, было тринадцать лет, а младшей, Даше, - всего восемь.

Итак, мы идем по улице и видим девочек, которые выгуливают двух красивых кошечек с бантиками.  Я подумал: «А у моих девочек нет таких красивых кошечек». «Хотите кошечку?»  - спросил я их. «Хотим, но мама не разрешит», - был ответ. С этой мыслью мы идем дальше. И тут нас обгоняют двое мальчишек, за которыми еле поспевает кудрявый щенок. Собачка так устала, что иногда просто падала с ног. Я мальчишкам говорю: "Что же вы собаку мучаете? На руки возьмите её. Куда вы её ведете?» - «Мы, - говорят, - ведём её продавать. Собака эта породистая, волкодав, и стоит сто сум». Очевидно было, что это никакой не волкодав, и что таких денег за нее им никто не даст, а значит, еще долго предстоит мучиться собачке. Мальчишки ушли вперед. Мы идем дальше, и через некоторое время на пути перед нами предстает такая картина. На тротуаре стоит высокий мужчина, на ноге у него сидит тот щенок, а мальчишки уговаривают мужчину купить у них собачку. Я не смотрел ни на мальчишек, ни на мужчину, - в тот момент я увидел взгляд щенка, в котором была мольба о помощи. Маленькая собачка смотрела вверх на мужчину, и глаза её говорили: «Пожалуйста, помогите мне, избавьте меня от этих мучителей!» Но мужчина не захотел покупать собаку. Он стряхнул щенка с ноги и пошел по своим делам. А я уже не мог пройти мимо. Я взял щека на руки. И с того момента в моей жизни и жизни всей нашей семьи появилась Доня, по счету номер два. В тот день я купил её за двадцать пять сум, хотя если бы я знал, что это будет за собака, я бы, не торгуясь, отдал за нее намного больше.

Наташа немного поворчала, но быстро привыкла к Доне, которую просто невозможно было не любить. У Дони было длинное, около шестидесяти сантиметров, плотно сбитое тело. И хвост был тоже длинный, сантиметров тридцать. Передние короткие, мохнатые ножки были широко расставлены, отчего грудь казалась мощной. Шерсть черного с серым окраса была жесткой. Она тяжелыми блестящими волнами покрывало собачье тело. На голове волосы были тоже длинными, так что челка, если её не стричь полностью закрывала бы глаза. Уши были отвислыми и тоже густо заросшими длинными волосами. Голос у Дони был не по росту низким, а характер отважным. При мне она несколько раз бросалась в драку с собаками намного больше её по размеру. Но больше всего я любил Донины черные, до боли трогательные глаза, и её влажный смешной нос.

Доня отличалась невероятной преданностью. Первый раз мы убедились в этом летом следующего года. Я был впервые задействован в работе детского лагеря в горах и брал с собой в лагерь Доню. Она бегала по территории лагеря, не доставляя мне никаких хлопот, но как-то нам с Наташей надо было выехать ненадолго с территории лагеря по делам. Мы сели в машину и поехали, беспечно подумав, что Доня спокойно подождет нас в нашей комнате, где остались наши вещи, а у Дони была подстилка и чашка. Дорога сначала шла пару километров на подъем серпантином, так что в зеркало заднего вида ничего толком не было видно. Вот мы выехали на шоссе, и я, надавив на педаль газа, погнал машину на приличной скорости. Так мы проехали еще с километр, и тогда я, взглянув в зеркало заднего вида, увидел Доню, несущуюся с развевающимися ушами за нами. Нам было так стыдно за небрежность по отношению к нашей преданной Доне. А что если бы я её не заметил? Пропала бы собака!

Начиная с 1996 года по 2008 год я каждое лето проводил в горах, работая в детском христианском лагере, и Доня всегда и повсюду была со мной. Часто, предвкушая направление моего движения, она оказывалась в том месте первой и была, таким образом, предвестником появления директора, то есть меня. Кое-кто из нерадивых сотрудников и непослушных воспитанников видели в этом для себя практическую пользу. А для всех остальных это было хорошим поводом пошутить над нами, мной и Доней.

Вокруг в лагере было много собак, но они все были намного крупнее Дони, поэтому я не переживал за её личную жизнь. Но одним летом у сторожа появился рыжий кобелек по кличке Тарзан, всего сантиметров на десять выше Дони в холке. Именно он тем летом как-то исхитрился и овладел Доней. Доня стала беременной. Мне никогда ранее не приходилось наблюдать развитие беременности у собак, но, судя по справочникам, все протекало нормально, и в положенный срок Доня принесла двух крупных щенков. Однако было хорошо заметно, что Доня не разрешилась до конца. При прощупывании чувствовалось, что в брюшке у нее еще что-то есть. Прошли сутки, ничего не менялось, мы легли спать, уже серьезно беспокоясь о состоянии нашей собаки. И только на следующее утро я обнаружил на подстилке Дони третьего щенка, «девочку».
Она дышала, но была очень  слабенькой, двигалась медленно. Что делать?! … Конечно, мы не были специалистами по экстренной помощи новорожденным щенкам. Но с этого момента более суток мы с Наташей боролись за жизнь Дони-3: кормили её, согревали и делали искусственное дыхание. Днем она уже уверенно сосала и даже вставала на ножки, но к вечеру почему-то стала слабеть, а дыхание у нее стало неуверенным, прерывистым. Когда мы пошли спать, я взял Доню-3  собой в постель. Она лежала у меня на подушке, а я всю ночь прислушивался к ее дыханию. Когда она переставала дышать, я начинал ее гладить, и, удивительно, дыхание восстанавливалось.

Под самое утро дыхание у Дони-3 уже с трудом прослушивалось. И она стала едва слышно пищать, все тише и тише. Я гладил ее, согревал у себя на животе, и она успокаивалась. Мне было больно слышать ее писк, ведь явно она звала меня на помощь, но я не знал, как ей помочь.

Так прошла вся ночь, и пока я боролся за жизнь Дони-3, со мной говорил Бог. "У тебя есть два здоровых, жизнерадостных щенка, зачем тебе еще один, - эта больная собачка?" Я не сразу смог найти ответ на этот вопрос. Действительно, ведь есть же люди, которые сразу топят ненужных щенков! А я такой ненормальный, потерял покой и сон от того, что щенок умирает! Правильно ли это?
 
А что есть правильно? Я поступал так, а не иначе, исходя из того, что я, лично я, считал правильным. Мой образ поведения сформировался, благодаря особенностям моего духовного восприятия мира, моего этического воспитания и опыта восприятия моего поведения другими людьми. Вот один яркий пример такого восприятия.  Летом мы часто проводили время в поселке Капланбек, что в Южном Казахстане, в гостях у дедушки Аршавира, где неподалеку была большая, по меркам Средней Азии, река Келес и несколько каналов. В этих всегда мутных водоемах, было много рыбы, в основном маринки. В тот памятный день соседские мальчишки постарше наловили целое ведро рыбы и притащили её дедушке Аршавиру. В доме было много гостей, и он купил все ведро, чтобы пожарить рыбу на ужин. Ведро стояло во дворе, а я с жалостью смотрел, как бедная рыба задыхается в нем. Мне было так жалко рыбок, что я чуть не плакал. Кто-то из взрослых успокаивал меня, кто-то стыдил, а дедушка Аршавир подошел к ведру, поднял его и подал мне со словами: «Иди, выпусти, если тебе их жалко». И я сделал это на виду у мальчишек, которые эту рыбу поймали, я выпустил её всю в реку. А дедушке Аршавиру я благодарен по сей день за тот поступок. «Аршавир» - с армянского «солнечный герой». Таким он и остался в моей памяти.
 
В том случае с рыбами вокруг не было ни одного человека, кто думал бы также как я. И только один признал мое право быть непохожим ни на кого, мою индивидуальность, и это был дедушка Аршавир. Человеческое общество во всем  стремится  к усреднению, к отказу от индивидуальности в угоду общепринятому стереотипу. От этого мир вокруг нас становится бедным на краски, звуки  и чувства. Этот принцип, который я называю принципом квадратного метра, издавна лежит в основе общественных отношений, причем, чем тоталитарнее общество, тем меньше в нем места для индивидуальности.

Но подумайте сами, а разве справедливо измерять площадь круга квадратными метрами? Сколько ни вписывай в круг многоугольник, он все равно никогда не станет кругом,  - никогда! И в измеряемом круге всегда останутся области, которые многоугольник не покрывает. Нас учат, что эти области настолько малые, что ими можно пренебрегать, но, … подождите! Ведь это и есть индивидуальность, благодаря которой круг отличается от квадрата, четырехугольника и многоугольника; Дима отличается от Васи, Саша от Даши и так далее. Тогда дедушка Аршавир не стал меня измерять собой, он, как мудрый человек, признал за мной право быть самим собой, и именно так проявилась его любовь ко мне. И это родило во мне ответное чувство к нему.
 
Мир моего детства был жестоким, хотя со временем мир, возможно, стал еще более жесток. До пяти лет я был очень болезненным, от постоянных ангин у меня развился ревмокардит. Поэтому мне не разрешали ходить и всегда носили на руках. Я помню, как меня сажали на скамейку в парке, и я с грустью и завистью смотрел на играющих на аллейке детей. Я родился через десять лет после Великой Отечественной Войны, но люди вокруг еще жили воспоминаниями о ней. Все мальчишки играли в войну. В школе разучивали военно-патриотические песни. Мой отец был инвалидом войны, он получил тяжелейшее ранение в голову в 19 лет, и ходил, опираясь на две палки. Родители часто ругались, у отца были приступы неконтролируемого гнева, когда он громил в доме все, что попадалось под руку.  В конце концов, родители развелись, и у меня появился другой отец, а жизнь моя раздвоилась, и мне пришлось определять для себя, кто из любимых мне людей был прав или виноват. Мне иногда говорят: не говори и не пиши об этом, мол, это не служит назиданию. А я считаю, что о том обществе, где проходило наше детство и юность, и его нравах взрослые люди должны писать честно, потому что это помогает увидеть общество, где мы живем сейчас, нас самих в нем и, тем самым, обнажить корни глубоких психологических проблем. А у меня их было предостаточно!

Итак, вот, что делали мои сверстники, дети постарше, взрослые, наши родители в период моего взросления, то, чему я был свидетелем, или принимал в этом непосредственное участие. С семи лет мальчики начинали пробовать курить; в третьем классе я первый раз списал домашнее задание, и с тех пор это было нормой; в районе, куда мы переехали в 1965 году, постоянно можно было наблюдать пьяные драки между взрослыми с поножовщиной, топорами, кровью и человеческими жертвами. Муж моей сестры дрался с отчимом смертным боем, так что немногочисленная мебель в нашем доме не выдерживала. Наши соседи этажом выше дрались чуть ли не каждый день, ступеньки в подъезде были залиты кровью, в окна летели кастрюли, посуда и так далее. Другой сосед, молодой человек, у которого была жена и дети, выпил водки немерено и умер. В свои 11-12 лет я несколько раз видел убитых людей или людей совершивших самоубийство на улице. Ребята с нашего двора развлекались по-разному: ловили лягушек и живьем сдирали с них шкуры; убивали и сжигали собак и кошек; занимались различными сексуальными извращениями, насиловали своих сестёр и соседских девчонок; воровали, лазали по магазинам и чужим квартирам, курили анашу, пили «колеса» и всякую дрянь для ярких ощущений. При этом у нас, детей, была круговая порука, мы все это хранили втайне от взрослых.  Поразительно, мы даже не матерились при них. Мои родители впервые увидели меня курящим лет в тринадцать, мне тогда так досталось! В то же время, в обществе всеобщего дефицита, воровство среди взрослых, было обыденным делом, никто это даже не осуждал. Повсюду были стройки, и люди туда ходили, как в магазин за стройматериалами. Что-то покупали по дешевке, а то, что плохо лежало, брали так. Доходы состояли из зарплаты и «левака», причем криминальный, по нормам социалистического общества, левак составлял львиную долю доходов. Соседи изготавливали на домах неучтенную продукцию для подпольных цехов. Нормой были разводы, сожительство. При этом люди были членами партии, возглавляли различные профессиональные объединения, цехкомы, месткомы. Разумеется, были и исключения, но я был маленьким мальчиком и вокруг себя этого не видел. Каюсь, я сам преуспел во многом из того, о чем написал выше, но я просто не видел другого образа жизни, не был с ним знаком.

Результат  - плохая успеваемость и поведение в школе. Школа была для меня местом, которое не имело ничего общего с тем, что я знал о жизни. В седьмом классе я был уже одним из самых плохих учеников, и мама решила перевести меня в школу, расположенную в другом районе. Милая мама, она хотела сделать для меня лучше, но я попал «из огня, да в полымя». Та школа располагалась в  «греческом городке». О нравах этого района можно было бы написать отдельную книгу. Девизом греческой и македонской шпаны было такое выражение: «Бей своих, чтобы чужие боялись!»  И мне этот девиз пришлось ощутить на своей собственной шкуре. Правда, я скоро вполне вписался в местное бедовое сообщество, и стал ненавистен многим учителям и завучам. В этой школе я открыл для себя еще одну мерзкую сторону человеческого общества: среди преподавателей был гомосексуалист - педофил. Во втором учебном году в этой школе у меня было три четвертных неуда по поведению, и моей маме предложили перевести меня в школу принудительного обучения, то есть тюрьму для трудновоспитуемых детей. Вот что я получил от человеческого общества, сделавшего меня таким, каким я был!  Спасибо маме, она не отдала меня в школу принудительного обучения.

Мы все, включая моих любимых родителей, были жертвами стереотипов, мы все были ими научены, как жить. Но такой образ жизни контрастировал с теми чувствами, которые вызывали у меня жалость к рыбкам, погибающим в ведре, и от этого контраста я испытывал боль раздвоения. Эта боль становилась все сильнее и сильнее, пока через годы не поставила меня на грань рокового выбора. Может быть, эту самую боль увидел  в моем сердце мудрый дедушка Аршавир, не пожалевший для меня ведра рыбы?!

Раздвоение всегда причиняет боль. Взять хотя бы лист бумаги. Вот он целый, чистый, белый, светлый. Но сложим его пополам и станем разрывать на две части. Слышите этот треск? Это звук раздвоения, это рвется жизнь. После того, как вы разорвете лист до конца, он уже никогда не будет прежним, не будет выглядеть, как прежде, и вы никогда не сможете использовать его, как могли бы использовать раньше. Это только слабая иллюстрация того, что происходит с жизнью человека, когда в ней действует раздвоение.

Наша жизнь, наши отношения со сверстниками были на девяносто процентов сокрыты от глаз взрослых, родителей (у кого они были), и мерилом наших поступков, были только моральные нормы улицы. Наши красивые тела изнывали от жажды полноты жизни, мы были, как весенние почки, наполнены жизненной силой, которая порой перехлестывала через край. И от этого мы часто испытывали боль. Мы страдали сами и заставляли страдать других, - жестокие дети, жестокого мира. В глубине сердца мы мечтали о настоящей честной красоте отношений, примеров которой никто толком никогда не видел, разве что в кино.

Один из Библейских авторов, зрелый служитель Павел, так пишет о раздвоении: «Я сам понять не могу своих поступков. Чего хочу, того не делаю, а то, что мне ненавистно, делаю. … Желание делать добро есть, но это у меня не получается. И я не делаю добра, хотя и хочу, а зло, хотя и не хочу этого, делаю».

Раздвоение было бедой для молодежи не только в нашей советской стране. В шестидесятых годах двадцатого века на Западе раздвоение привело к появлению движения хиппи. Когда я стал юношей, не многие из моих современников понимали суть этого явления. В основном «хиповать» означало носить модные шмотки, широко клешеные штаны и туфли на платформе. Но мы, с трудом пробиваясь через информационную блокаду, узнавали о судьбах наших кумиров, которые от боли раздвоения буквально разрушали свою жизнь, сгорая молодыми, и именно в этом саморазрушении был главный трагизм движения хиппи.

Возможно, кому-то эта мысль покажется спорной, но именно благодаря творчеству поколения хиппи я познакомился с Христом. Когда появилась рок-опера Иисус Христос - суперзвезда, я буквально влюбился в голоса исполнителей и образы, смысл которых лишь смутно представлял себе. Именно это подтолкнуло меня узнавать больше об истории Иисуса. Со временем Иисус Христос предстал передо мной из рок-оперы парнем с нашей улицы, в Него влюблялись девчонки из нашего круга. Мы вместе с Ним проводили время, пели песни под гитару. Но все же, Он очень сильно отличался от нас всех: в Нем не было раздвоения. Он был свободен делать добро, и делал его до самого конца Своей жизни. А наш жестокий мир не простил Иисусу  Его свободы и убил Его на кресте. Такого Иисуса я узнал, полюбил и люблю до сих пор. Разумеется, теперь я знаю о Нем намного больше, я по-другому понимаю смысл Его смерти, но сейчас не об этом.

Невероятно, но я сам в глубине своего сердца пришел к убеждению очень созвучному с основополагающими принципами хиппи: «человек должен быть свободным, свобода есть величайшая драгоценность». Однажды, когда мы уже жили с Наташей, мне удалось поймать афганского скворца - майну. Я мечтал держать дома майну, потому что эту птицу можно было научить разговаривать. И вот она у меня дома. Я посадил майну в клетку, это было вечером, а утром пошел на работу. И тут ко мне пришла мысль: «А хотел бы ты, чтобы тебя посадили в клетку и учили разговаривать для потехи?» Эта мысль так поразила меня, что я не мог дождаться вечера, чтобы, придя домой, отпустить майну на волю. Для меня стало принципом никогда не лишать свободы тех, кто свободен, будь то, птица, рыба, зверь или человек. Когда мои детки подросли, мы ездили на искусственное озеро, откуда на зиму каждый год спускали воду. Там в маленьких лужах ждали своей смерти многие тысячи рыбок. Мы не могли их всех спасти, но брали хотя бы несколько в банку и держали потом в домашнем аквариуме. Некоторые умирали почти сразу, другие жили подолгу, и мы кормили их, лечили и заботились о том, чтобы жизнь рыбок была комфортной. И еще одно, я никогда не выбрасывал умерших рыбок в мусор или унитаз, уважая их жизнь и смерть, я закапывал каждую в землю.

Так откуда берется это раздвоение в человеке? Откуда в нем доброе начало, и откуда берется в нем зло? Сейчас я понимаю, что добро в нас - это Божественное начало, это то, что заложено в нас, когда наш дух отделяется от Божьего Духа и воплощается для земной жизни. Это наше наследие от Бога. Это голос Бога в наших сердцах. Миру, где правит зло, ненавистен этот голос. Он все время противоречит ему, и этот бесконечный спор между добром и злом происходит в нашем сердце. Порой побеждает добро, но слишком часто аргументы зла побеждают своей безапелляционностью, жизненной весомостью, рациональной аргументированностью и даже разумностью: «Посмотри, так живут все. Нет ни одного мальчика, который бы захотел отпустить пойманную рыбу обратно в реку, все будут рады, когда их зажарят и поставят на стол, ты же сам с удовольствием будешь есть». «Посмотри, так живут все и никому в голову не придет возиться всю ночь с полудохлым щенком, лишних просто топят в канаве». «Возможно ты ненормальный, тебе надо лечиться, так никто не ведет себя вокруг!?»

Но вернемся в ту ночь, когда я спасал Доню под номером три, прислушиваясь к её голосу, еле слышному её плачу, и сердце мое сжималось от боли. Я ответил Богу вопросом на вопрос: «А зачем Ты возишься с теми, кто живет безбожно на этой земле? Разве у Тебя нет хороших, правильно живущих людей, смотри, как они послушно служат Тебе, как красиво поют в хоре, как молятся! Зачем тебе еще эти непутевые людишки,  которые разрушают сами себя, зачем Ты возился со мной, зачем возишься с ними?» И Бог сказал: «Из-за голоса! Я слышу в них голос добра, как ты сейчас слышишь голос своей маленькой собачки. Звук этого голоса то затухает, то звучит снова, но пока есть хоть малейший его звук, Я борюсь за жизнь человека».

Наша ошибка в том, что мы стараемся привить человеку добро, считая его природу злой. На самом деле, в душе каждого человека содержится доброе начало. Конечно, зло может заглушить голос добра настолько, что нам кажется, будто добра в каком-то человеке вовсе нет. Но Божья Любовь пробуждает добро в человеке, воскрешая его к жизни, возвращая человека в Отчий дом.
 
Ну, вот и все, кажется. Таков урок, который я получил через Доню-3 в ту ночь. Утром мне надо было проповедовать, и легко догадаться, о чем была моя проповедь. Кто-то понял меня, а кто-то возмущался, стыдя меня за то, что с кафедры я проповедовал о собаках. Хотя я уверен, что та проповедь и этот рассказ - о Боге, моем любящем Отце, Который всегда борется за жизнь Своих детей до конца. По дороге с собрания, я заехал в ветлечебницу, где получил рекомендации врача и купил медикаменты. Но когда я приехал домой, Доня под номером три была уже холодной, и я предал её тело земле, уважая её короткую жизнь и смерть.

Доня под номером два прожила с нами шестнадцать лет и умерла у меня на коленях. А я уже давно считаю своим главным призванием знакомить людей с Богом, особенно детей, потому что мне очень хочется, чтобы несмотря на все зло этого мира, голос Добра зазвучал в детских сердцах как можно раньше и не умолкал никогда.