Воздушная соль

Вначале мы не разговаривали, просто ехали молча. Честно говоря, я стеснялась первой начать разговор. Несмотря на дорожную пыль на плаще и щетину — далеко не трехдневную, мой попутчик был довольно красив. Некая неряшливость не уродовала его, напротив — так он казался более человечным: закатно-карие глаза, слегка воспаленные от дорожной пыли, смотрели на мир тепло и устало, растрепанные каштановые, прядями выгоревшие на солнце волосы собраны в пучок на затылке, для удобства, светло-оливковая кожа тронута солнцем, и на носу и щеках — крошечные солнечные метки-маковки. Он не казался мне ни отталкивающим, ни агрессивным, скорее напротив. И тем не менее, его красота почему-то заставила меня растеряться: ну о чем с ним говорить, с таким красавцем? Зачем я его вообще к себе посадила? Чтобы ерзать всю дорогу?   
Красота мне всегда казалась печатью чего-то нездешнего, некой отметиной рока. Почему так? Ну, например, за периодам, когда я, как мне казалось, необъяснимо хорошела, следовали полосы тяжелых потрясений. Не всегда, но очень часто. Каких-то объективных доказательств, помимо паранойи, у меня, впрочем, нет.
Мне кажется так: бывает общепринятая, модельная красивость. А бывает истинная красота, которая влечет как магнит. Оплачивается и та и другая по особому, нездешнему тарифу, индивидуальному для каждого. Но вторая — сильнее, она не увядает, а напротив, расцветает со временем.
Сидя рядом, мой попутчик читал какую-то книгу. И, дочитав страницу,  вырывал ее и выбрасывал в окно. Лавируя на ветру, страницы оставляли позади нас след в воздухе, подобный дымному. Мне хотелось спросить, что он читает, что за страницы пускает кораблями по ветру. Но он казался таким сосредоточенным, что мне было неловко его тревожить. Так мы и ехали: он — соря вырванными страницами из окна, я — разглядывая боковым зрением его лицо над книгой, мои руки машинально крутили руль...
Внезапно — крик прямо в мое приоткрытое окно:
- Добро пожаловать! Добро пожаловать! Приготовьте, пожалуйста, паспорта!
И снова:
- Добро пожаловать! Добро...
Договорить он не успел. Перед моей машиной только и успела мелькнуть кукольно-румяная физиономия полицейского в местной униформе, при полосатом жезле – как Хоши неуклюже подпрыгнула, зашлась угрожающим ржанием тормозов, резко взяла в сторону. Я выкрутила руль, выравнивая ход своей испуганной подружки. Пару раз всхрапнув, она вновь полетела ровно и быстро, как прежде считая шальные мили покрышками.
Мой попутчик поднял глаза от книги и прокомментировал:
- Еще один лежачий полицейский.
Я взглянула в зеркало заднего вида. Вытянувшись во всю проезжую часть, полицейский лежал как ни в чем не бывало на дороге, флегматично ворочая жезлом в воздухе и в сороковой раз повторяя свое «добро пожаловать».
- Может быть, стоит вернуться? - Встревоженно обратилась к своему попутчику я.
- Не стоит, - покачал он головой. - Лежачий полицейский — один из миражей местной пустоши и скоро он исчезнет. Он появляется в тот момент, когда усталый возница отвлечется от дороги.
- Прости, но откуда ты...
- Прежде я частенько нарывался на него и сам, когда ехал здесь вместе с Хлое.
Мои щеки заалели - меня поймали на горячем! Он видел, как я наблюдаю. Ну что ж, ничего страшного, переведем разговор на другую тему.
- Твоя подружка?
Он покачал головой.
- Нет, сестра. - И вновь, как мне показалось, понуро уткнулся в свою книжку.
- Можно поинтересоваться, что ты читаешь? И зачем пускаешь страницы по ветру?
- Почему бы и нет? Это старинная книга стихов. Однажды, когда я был немного моложе, я стал замечать, что в этой книге написано про мою жизнь. То есть, стоит мне открыть и прочесть стихотворение, как оно тотчас аллегорически исполняется. Книга называется «Цветы боли».
- Все так плохо?
- Вовсе нет. Это просто книга аллегорий. Не нужно думать, что все случится буквально — так, как написал поэт.
- А почему ты тогда вырываешь страницы?
- Я вырываю не все, только те, что сбылись. Так я прошлое оставляю прошлому. И читаю в своей книжке, сколько сказок мне еще осталось. Если только...
- Если только — что?
- Если только я не напишу свои собственные стихи или сказки.
- Но все-таки ты не ответил на мой вопрос: почему страницы — по ветру.
Он отвернулся, засмеялся тихонько, после чего приблизил свое зацелованное солнцем лицо к моему обветренному и страстно зашептал:
- Ты не правильно говоришь. Здесь нет страниц, одни только странницы. И эти странницы — мои истории, воздушная соль, память — то, что я рассыпаю в воздухе, уходя... Мой едва уловимый след в этом мятущемся мире.
Я улучила момент, поцеловала его в кончик носа и покачала головой. Мне кажется, поэты, писатели, сказочники, интеллектуалы и прочие фантазеры преувеличивают значение страниц. Книги дают нам иллюзию, что мы что-то знаем об этом мире, что мы можем переписать историю, что-то понять, что-то изменить... Думаю, это всего лишь особая творческая форма мегаломании. Иногда страница — это просто страница. Опиши ты всю свою жизнь до минуты, когда тебя не станет, твои дневники не вернут мне тебя во плоти, тебя теплого. Книга не создана для того, чтобы спасать жизнь, но она способна отогреть озябшее сердце. И за это я буду ее любить, не предаваясь поэтическому пафосу.
Белый закат застиг нас врасплох в нашей цветущей пустыне. За разговором мы и не заметили, как на нас упала густая молочно-белая ночь, пахнущая кокосом. Заметив что я клюю носом,  Рагуил (так звали моего попутчика) предложил сменить меня за рулем — он превосходно ладил с лошадьми. Так внезапно под конец дня на водительском сидении моего мустанга оказался другой человек. Я же сама спала на пассажирском сидении, рядом, смотря тревожные сны пустыни.