Истерн. Часть первая, глава седьмая

  Глава седьмая

  Бронепоезд, эта огромная стальная туша, стремительно пролетает сквозь лес. Впереди — неприступная крепость броневагона, ощетинившегося пулеметами и пушкой, сразу за ней — паровоз, пламенное сердце, следом — три вагона, прочное брюхо, надежно хранящее душу этой машины — её экипаж.

  Пять всадников срываются со своих мест и скачут наперерез поезду. Они что есть сил гонят коней, в лица им летит снег, и они знают — считанные секунды промедления отделяют их от смерти. Поначалу стальная машина не видит их, стремительно приближающихся, не замечает в своей праздной полудреме, не может разглядеть сквозь густую хвою. Всадники сокращают расстояние, их цель — крохотная мертвая зона позади последнего вагона, куда, по словам их командира, не достать ни пулеметам, ни орудиям. И до этой цели ещё очень неблизко.

  Внезапно «Анархист» гудит, готовясь к новому буйству. В его стальной «голове» оживают пулеметы, они сыплют искрами, а их пули рвут ветки, перерубают стволы и поднимают в воздух столпы снега. Всадники стреляют в ответ, не надеясь на какой-то особенный результат, их выстрелы оставляют на прочном стальном панцире лишь мелкие царапины, тогда как любой свинцовый плевок с этой махины может отправить на тот свет и лошадь, и наездника.

  Раздается отвратительный ржавый скрежет — в их сторону поворачивается массивная орудийная башня с крошечными блестящими «глазами» оптики, она изрыгает пламя и такой грохот, словно бы треснула от основания до вершины самая высокая гора. Снаряд пролетает над головами крошечного отряда и разрывается где-то позади, пугая лошадей, оглушая людей и с корнем вырывая вековые деревья.

  Они врываются в мертвую зону позади последнего вагона, живые и целые. Они пробыли под стальным градом лишь дюжину секунд, но эта дюжина для многих из них будет самой длинной в жизни. Лошади несутся точно вдоль рельс, с одной стороны боясь зацепиться ногами за шпалы, с другой — всего в паре метров бессильно летят пули. Пулеметы ещё некоторое время стреляют, разрушая мир вокруг, превращая древесину в щепки и яростно взрывая землю, неспособные достать свою цель.

  Путник пришпорил Вольного, и серый конь легко нагнал стальную машину, преодолев оставшейся расстояние — теперь до вагона можно было дотянуться рукой. Он поднялся в седле, потом свесился на боку лошади, ухватился за стальные перила и с силой оттолкнулся. Ему удалось закинуть ноги на небольшую стальную площадку и вроде бы ровно встать, но правая нога резко скользнула, и он повис над несущейся бездной шпал и рельс. В его разуме успела скользнуть одна единственная мысль: «Не так. Я умру не так, не так, НЕ ТАК!» и она не позволила ему разжать крепко вцепившийся в перила руки. Он с силой рванулся вверх, вернув себе устойчивое положение, и протянул руку Ваньке.

  Конь юноши шел следом, не стоящий и сотой доли цены Вольного, безродный взмыленный рысак, из последних сил поспевавший за поездом. Ваня принял помощь своего командира, второй рукой уцепился за те же перила, и вот они вдвоем уже на площадке, перед дверью, за которой их ждет неведомый враг.

  Они стояли по обоим сторонам от входа, путник слева, Ваня справа, как и было обговорено. Они смотрели друг на друга, словно пытаясь понять — готов ли тот, другой к грядущему? Внезапно лицо безымянного превратилось в безумный звериный оскал, его глаза пылали словно раскаленные угли, он закричал, и они вместе вышибли дверь. И прежде чем Ваня успел что-либо понять, путник нажал на курок.

  За все время тренировок им не разу не приходилось стрелять боевыми патронами — слишком мал был запас пуль. Когда-то давно Ваня несколько раз испытывал свой «Наган», но каждый раз на открытом месте, где звук выстрела обычно быстро превращается в далёкое эхо.

  Теперь же грохот револьвера был подобен выстрелу из пушки. Он словно резонировал от стен вагона, не желая стихать и одновременно отражался от стенок черепа юноши, сводя с ума. И до того, как Ваня успел прийти в себя и подумать о том, как же это было громко, раздался второй выстрел.

  Путник был готов к перестрелке. Его готовили к таким с юности, ещё в училище, он сам оттачивал навыки многие годы после, терзая себя в тренировках и забирая чужие жизни в практике. Он дрался в полутьме кабаков и в свете дорогих люстр, он убивал на палубах кораблей и в глухих лесах, и теперь он готов принять бой в чреве этой машины. Его разум словно отделился от тела и наблюдал за всем со стороны. Ноги шли вперед, рука направляла оружие, а палец сам нажимал на спусковой крючок. Он смотрел на происходящее, видел все ясно и четко, но в то же время словно во сне.

  Женщина. Она стоит посреди вагона, удивленно смотря на незваных гостей. В её руках — винтовка, ствол направлен в пол. На ней — лётная кожаная куртка, мужская. Её короткие волосы зачесаны назад, щеки бледны, на руках одеты в черные перчатки. На правой щеке — небольшая родинка. Женщина вскидывает винтовку, одновременно что-то крича, её лицо наполняется яростью. Раздается выстрел, и она падает на спину с большой дырой между едва заметных через одежду грудей.

  Молодой парень, практически подросток. В зубах — самокрутка. Кудрявые черные волосы выбиваются из под фуражки, в глазах пылает огонь юности. Он вскакивает со своего места, выхватывая из кармана «Наган». Выстрел. Пуля возвращает парня назад, дробя череп и срывая фуражку с головы.

  Путник перешагивает через тело убитой женщины и движется дальше, не прекращая огонь. По правую руку - ещё один подросток, неестественно переваливающийся через скамью, его правое плечо разорвано в клочья, вторая пуля перебила колено, и он вопит, вопит, перекрикивая даже стук колес, а третья Ванина пуля дырявит ему живот, заставляя замолчать.

  Слева, из-за растопленной буржуйки, быстрым прыжком выскакивает мужчина. На его толстоватом и бритом лице — причудливая смесь злобы и страха, на нем глупый и неуместный в этом месте фрак, а в руке - огромный кухонный нож, он замахивается им и от путника его отделяет каких-то три шага. Целых три шага, огромное расстояние, и сразу два выстрела в живот останавливают его ещё на первом. Мужчина роняет нож, делает шаг назад и резко падает, словно подкошенный.

  Звуки боя стихают, а путник видит себя стоящим спиной к стене, слева от двери в следующий вагон, а место справа от входа пустует. Он оборачивается и видит Ваню. Тот стоит посреди вагона, перед телом женщины, словно бы оно преградило путь неприступной стеной. Его правая рука изо всех сил сжимает «Наган», а в глазах читается страх.

  Путник смотрит на юношу. Рациональная часть его разума вопит о теряемых времени и инициативе, призывая одернуть этого червя, но что-то иное говорит ему: так должно быть. Пусть парень сам осознает и примет происходящее.

  Ваня перешагивает тело и быстрым шагом проходит остаток вагона, на ходу перезаряжая оружие, он занимает свое место справа от двери. Что бы он не чувствовал, он загнал это глубоко в себя. И пока что оно будет там.


  Путник разбивает стекло, достает из кармана красный платок и выбрасывает в окно вагона. Это условленный знак и по команде снаружи раздаются выстрелы — там, снаружи, Семен, Святослав и Петр начинают обстреливать второй вагон, целя по окнам. Раздаются крики, снова оживают пулеметы, поезд все сильнее набирает ход, не оставляя лошадям шансов угнаться за собой.

  Путник вновь смотрит на Ваню, на его заплаканное лицо, на трясущиеся руки и на красные, болезненные глаза. Парень на пределе. Ему хотелось бы думать, что он и сам был когда-то таким, но он не был — его руки никогда не знали дрожи, а глаза — слез, по крайней мере во время боя.

-  Пошли! - тихо произносит путник, и они врываются в следующий вагон.

  В этот раз все было сложнее. Первыми выстрелами они уложили троих — усатого мужика, которого Ваня знал как Гошу Кривцова, сборщика дани, и ещё двоих, которых он видел впервые. Они стояли у окон, стреляя из винтовок и револьверов, все их внимание было поглощено всадниками, они даже не успели обернуться на захватчиков. В вагоне было ещё минимум пятеро, раздались ответные выстрелы, все заволокло густым оружейным дымом. Что-то слегка кольнуло путника пониже виска, он пошатнулся, торопливо отпрыгнул за ближайшую скамью, служившую стеллажом для книг. Оглянулся — Ваня сидит за соседней, а пули вгрызаются в дерево и бумагу, высекают искры о стальные стены. Раздавались крики, ошеломлённые и бессмысленные, но среди всех слух путника уловил один особенный, обращенный к нему:

-  ТЫ! Ты, - голос принадлежал женщине, в нем гремела железная уверенность и ненависть, - Это ты!

  Он осторожно ощупывает рану на голове, заставляя мысли отвлечься от криков и грохота пуль, сконцентрироваться на текущей проблеме. Кровь. Сильная, жгучая боль. Пуля оторвала ему верхнюю часть уха, пройдя совсем рядом с черепом. Жить можно, жизнь продолжается.

Убийца! Чудовище! – голос клеймит и обличают его.

  Щелкает затвор, и гремит выстрел, сшибающий несколько толстых томов, превращая их в уродливые жёлтые лохмотья.

  Ваня стреляет вслепую, плотно прижатый револьверным огнем к своему укрытию. Раздается крик боли и удар падающего тела — одна из пуль в кого-то попала. Юноша смотрит на путника, и в его взгляде больше нет той слабости и жалости, но нет и злобы, нет желания убивать. Он не выражает совершенно ничего, совершенно пустой и сломленный взгляд, как у узника, давно забывшего мир за пределами темницы.

  Путник перезаряжает револьвер, обжигая пальцы о раскаленные гильзы. Во вторую руку берет «Браунинг». Раздается новый крик:

-  Умри, отребье! Пусть земля будет избавлена от тебя!

  И очередная тяжелая винтовочная пуля дырявит укрытие путника. Слышится сухой щелчок перезарядки, и сразу следует новый залп; пуля прошла совсем рядом с плечом, оставив за собой большое отверстие.

  Револьверы стихают — звучат щелчки извлекаемых барабанов. Перезарядка «Нагана» - не быстрое дело, даже для опытного стрелка это несколько драгоценных секунд, и это время можно потратить с пользой.

  Путник выскакивает из-за своего укрытия, надеясь, что Ваня поступит так же вслед за ним. Его рефлексы обостряются до предела, глаза мгновенно находят цели, и он стреляет с двух рук, создавая непроницаемую стену огня, не давая врагу шанса на ответный удар. Он видит бьющиеся стекла, летящие со своих мест вещи и вспышку единственного последнего выстрела винтовки. В нос ему бьет запах ружейного пороха, крови и разливающегося из разбитых бутылок алкоголя. Он слышит звуки падающих гильз «Браунинга», хлюпающие звуки попадания пуль в человеческое тело, и вдруг - свист пули прямо над ухом. Он ощущает обжигающее дуновение ветра в след за ней, понимая, как близко на сей раз прошла смерть.

  Всего через пять секунд пальба стихает. Молодой парень, раненый в ногу Ванькой, теперь лежит с тремя дырками в теле. Ещё двое нашли свой последний приют за импровизированным укрытием из перевернутого деревянного стола. Один труп завален упавшим на него хламом. Какие-то коробки, листовки и снова книги. А в самом конце вагона лежит, ещё живая, властного вида женщина, в ком Ваня узнает Руслану Солдатову, ещё одну сборщицу подати. В лицо ей смотрят два дымящихся ствола пистолетов человека без имени. Ваня стоит позади и безразлично слушает её крикливый, пронзительный голос.

-  Ты…. Это ты! Путник из трактирной байки! Человек с пробитым сердцем! Я узнала тебя!

  Путник с любопытством смотри в её высокомерные, колючие карие глаза. Лицо женщины уже тронули жесткие, напряженные морщины, на правой щеке — старый шрам, словно от удара ножом. Из угла строго сжатых губ льется кровь, но она продолжает:

-  Душитель, гнилая нечисть, как же я ошибалась, думая, что у тебя осталось хоть что-то живое в сердце!

  И она смеется, захлебываясь кровью и откашливаясь.

-  Я знаю про тебя, убийца.
-  Сколько ещё разбойников в поезде? - Путник наклоняется к умирающей собеседнице и говорит своим обычным, спокойным тоном. - Сколько ещё человек у вас осталось?

  Снова в ответ следует усмешка.
Разбойников!? Ты держишь нас за разбойников? Оглянись вокруг и скажи, что ты видишь!

  И путник наконец оглядывает помещение, где дал бой. Вагон хорошо обжит. На стенах — плакаты, на всех — люди, невероятно реалистичные и живые. Вот старик, в его руках коса. Сверху на него льет ливень, он стоит по колено в грязи и смотрит в небо. Маленький лучик света озаряет его измождённое лицо. Его глаза блестят молодостью. Подпись: «Рабство». А вот ещё одна работа — молодая женщина в куртке с меховым воротником. Короткие волосы убраны назад, в правой руке — винтовка, в левой — книга. Она стоит на фоне рассвета и смотрит на зрителя. Подпись: «Борец за свободу». Путник без труда узнает в ней женщину-стрелка из предыдущего вагона.

  А ещё здесь есть книги. Все скамьи, не занятые одеждой или другим скарбом, завалены книгами. Он берет одну из них и читает на обложке:

             Михаил Бакунинъ


             Богъ
             и
             Государство

  И ниже, неаккуратным почерком:


             Положение вещей как оно есть

  Он открывает книгу и листает несколько страниц. Многие слова и предложения подчеркнуты.

  «Подавленный своим ежедневным трудом, лишенный досугов, умственных занятий, чтения — словом, почти всех средств и влияний, развивающих мысль человека, народ чаще всего принимает без критики и гуртом религиозные традиции, которые с детства окружают его во всех обстоятельствах жизни, искусственно поддерживаются в его среде толпой официальных отравителей всякого рода, духовных и светских. Если верить экономистам, он должен был бы иметь чрезвычайно узкую душу и плоский инстинкт буржуа, чтобы не испытывать потребности выйти из этого положения. Но для этого у него есть лишь три средства, из коих два мнимых и одно действительное. Два первых — это кабак и церковь, разврат тела или разврат души. Третье — социальная революция.»

  На полях рядом дописано:

  «Сведенный в моральном и в материальном отношении к минимуму человеческого существования, заключенный в условиях своей жизни, как узник в тюрьму без горизонта, без исхода, даже без будущего».

 
  «Идеалисты всех школ, аристократы и буржуа, теологи и метафизики, политики и моралисты, духовенство, философы или поэты — не считая либеральных экономистов, как известно, ярых поклонников идеала, — весьма оскорбляются, когда им говорят, что человек со всем своим великолепным умом, своими высокими идеями и своими бесконечными стремлениями есть — как и все существующее в мире — не что иное, как материя, не что иное, как продукт этой презренной материи. Мы могли бы ответить им, что материя, о которой говорят материалисты, — материя стремительная, спонтанно и вечно подвижная, деятельная и плодотворная; материя, химически или органически определенная и с проявляющимися механическими, физическими, животными или интеллектуальными свойствами или силами, которые ей неизбежно присущи, — эта материя не имеет ничего общего с презренной материей идеалистов. Эта последняя, продукт их ложного отвлечения, действительно тупое, неодушевленное, неподвижное, не способное произвести ни малейшей вещи сущее, caput mortuum, презренный вымысел, противоположный тому прекрасному вымыслу, который они называют Богом».

  Подпись на полях:

  «Они отняли у материи ум, жизнь, все определяющие качества, действенные отношения или силы, самое движение. И в виде неизбежного следствия они объявили, что все действительное, материя, мир — ничто! После того они с важностью говорят нам, что эта материя не способна ничего произвести, ни даже прийти сама собою в движение и что она должна была быть создана их Богом!»


-  Так вот кто вы. Горстка безумцев и отщепенцев, мечтавших изменить мир и ради этого грабящих простой народ?

  Руслана снова смеется. Её смех теперь едва слышал сквозь кашель, а кровь на лице уже начала свертываться и засыхать.

-  Мы не грабили. Мы брали малое ради общего дела. Ради нового мира, ради правды. Я думала, ты способен это понять. Я думала о тебе лучше, убийца.

  Она из последних сил сплюнула на пол кровь. Путник ещё несколько секунд смотрел на неё, словно надеясь постичь что-то ещё, но она лишь улыбалась и медленно умирала. Он поднялся, перешагнул через неё и двинулся к концу вагона. Ваня, теперь потерявший всякие чувства и эмоции, двигался за ним следом словно привязанный веревкой. Он тяжело дышал, его лицо было зеленым, его руки сами перезаряжали оружие.

-  Остановись. Пока ещё не поздно, остановись. Там, в том вагоне, есть кое-что для тебя. Бери это и уходи, уходи пока не поздно. Если у тебя есть хоть что-то вместо сердца, просто уходи, иначе тебя ждет смерть!

  Путник оборачивается и последний раз смотрит на неё. Его немного веселят её глупые идеи и высокопарные речи среди окружающего ада. Он хочет сказать ей что-то, но отворачивается и идет вперед: делать свою работу.

  Очередная дверь слетела с петель, и они врываются в новый вагон. Ни души. Этот вагон — склад. У стен — оружие, пулеметные ленты и запасы пищи. У одной стен — граммофон и несколько пластинок. На одном из ящиков — стопки агитационных листовок, призывающих всех и каждого быть свободным, что бы это не значило. По полу разбросаны шведские краски в квадратных наборах, настоящие, дорогие. Вокруг — множество незаконченных работ, кисти, карандаши и чернила. Возле окна стоит мольберт, взятый из хорошего барского дома. На нем — белый лист, почти чистый. Самое начало работы. Человек, тощий как тростинка, идет по снегу куда-то вдаль. Там — темный силуэт. На спине у человека винтовка, в руках — два револьвера, с худых плеч едва не слетает серая шинель, намеченная лишь парой взмахов кисти. А чуть ниже надпись черной краской: «Борец за месть».

  Путник смотрит на плакат, его мысли впервые отвлечены от боя. Её иссушенный, вымерзший разум силится постичь увиденное, осознать смысл этого явления. Ему вдруг становится грустно. Он больше не смеется на глупыми идеями мертвой идеалистки, хотя по прежнему не ощущает к ней жалости. Он ощущает что-то в себе, что-то давно мертвое, потерянное.

-  Мы их убили, - раздается позади слабый голос юноши, - Мы смогли.

  Путник оборачивается и видит Ваню. Юноша падает на колени и его начинает рвать. Слишком много смерти сегодня. Он просто сломался. Он кашляет и снова рвет, трясясь в истерике, словно эмоции все это время прятались за плотиной и теперь она прорвана, а они стремительно смывают разум.

-  Мы смогли, смогли, мы всех убили!

  Он пытается сказать что-то осмысленное, но у него не получается. Он не способен двигаться дальше. Просто больше не может идти, не может стрелять, не может слышать звуки выстрелов, видеть и нести смерти другим и ощущать близость своей. Он не может даже думать и просто существовать, его рассудок словно бьется в агонии. Это слишком тяжелая ноша, он нес её достаточно долго и теперь, похоже, надорвался.

  Первая мысль, пришедшая путнику в голову — ударить юношу. Удар по лицу привел бы его в себя, пусть даже не на долго, боль отвлекла бы его рассудок. Но он не делает этого. Три вагона они прошли, впереди — локомотив и бронеплатформа с затихшими пулемётами. Он пройдет их один. Раненное ухо болит уже не так сильно, кровь медленно запекается на голове, шее и вороте шинели, а в запасе ещё осталось достаточно патронов.

  В локомотив напрямую не пройти. Он открывает боковую дверь, ведущую на улицу. Осторожно ступает на узкую подножку, от двери локомотива его отделяет лишь шаг. Ветер бросает комья снега ему в лицо, треплет волосы, и вдруг к нему приходит особое ощущение. Ощущение свободы и скорости, ощущение романтики вечного движения поезда, чувство единения с самим ветром. И он вдруг понимает этих людей, чувствует их судьбы, их мертвые сердца как будто теперь бьются в унисон с его, на мгновение он становится одним из них и видит их судьбы, все разом.

  Кто-то из них вышел из самых низов. Всю жизнь копался в грязи, потерял родных на этой бесполезной войне и остался один, в бесконечной обиде на мир, не правильный, не верный, ошибочно скроенный мир, нуждающийся в переменах. Кто-то вышел из скисших сливок общества, не силах выдержать всю лживость и глупость напыщенных официальных приемов и балов, обратился к запрещенной, но вполне доступной литературе и увидел свет надежды и разума, способный развеять дремучую тьму. Иные пришли вслед за старшими товарищами, ведомые дружбой, уважением и чужим авторитетом. И когда мир рухнул, они все брели по его дорогам, надеясь на лучшее, выживая и стремясь что-то поменять к лучшему. А потом они наткнулись на поезд, впервые запустили его, и их сердца воспылали вместе с паровым котлом. Этот бьющий в лицо ветер, эта сила, эта романтика пьянили. Эти стальные стены прятали их от мира вокруг, а пулеметы и орудие — позволяли вторгаться в него. Они брали что желали и ехать вперед, меняя пейзажи за окном, а ветер был им в лица, как бы говоря: все так, все так, именно так и следует жить, свободно, вот он — новый мир. Они стали поездом, поезд стал ими.

  И они жили, переступая через других, жили, вдыхая полной грудью паровозный дым и рисуя в уме красивые мрии. Бесконечные мечты о новом обществе, прекрасном и свободном, словно их бронепоезд, о дружбе и счастье для каждого, о равенстве и солидарности, о любви к ближнему своему и единстве для всех.

  А в одной богом забытой деревне, в очередной раз забирая чужое на нужды революции, они услышали историю. Историю о человеке без имени, преследующем такого же странного врага. Тратящим на это годы, словно бросающим дрова в костер. Убивавшем, горевшем, замерзающем, голодном, но неотступно идущим к своей цели, готовом без раздумий умереть в этой борьбе. И эта идея им несомненно понравилась. Чистая, абсолютная месть ради мести.

 А теперь их стремительный стальной мир встретился с реальностью. Они оказались на пути у одного из собственных идеалов, и вот теперь они мертвы, лежат по углам вагонов, а награда за убийства — породистый, быстроногий конь. Последнего, впрочем, они уже никогда не узнают.

  Путник силой воли заставляет все эти мысли уйти. Они вернутся вместе с воспоминаниями, воспоминаниями о прошлом, но сейчас его рука должна быть тверда, а голова чиста.

  Он дергает ручку двери машиниста, распахивает её и не глядя дважды стреляет в кабину. Ярость ушла, осталась только рутинная работа, которую хочется скорее закончить, и все забыть. Он ползет, прижимаясь к трясущемуся локомотиву, надеясь ни за что не зацепиться шинелью, не поскользнуться на обледеневшем железе и не закончить свой путь под колесами. И вот он добрался до броневагона. Громадного, неказистого, испещрённого сотнями отметин от пуль, пережившего множество сражений. Пулеметы молчат, орудие в круглой башне наверху не движется. В амбразурах — темнота. Путник осторожно, пригибаясь под бойницами, пробирается к двери. Она распахнута, замки покорёжены осколками. Он заходит внутрь. Тишина. Порыв ветра захлопывает дверь. Темнота стала кромешной, только несколько белых полосок-щелей обозначают, где стены. Он достает спичку и зажигает её. Медленно движется, освещая пространство лишь на расстоянии вытянутой руки. Толстая сталь заклеена аккуратно идущими страницами книг со знакомыми пометками. Под ногами звенят стреляные гильзы. В углу — ящик со снарядами, совсем мало, но хватило бы, чтобы уничтожить пару деревень. А вот и масляная лампа. Он зажигает её, и света становится немного больше. Два силуэта на полу. Вот, похоже, и пулемётчики – те самые, что доставили столько проблем. Мальчишки, лет шестнадцати отроду. Сидят, прислонившись к стене и обнявшись. Голова одного лежит на плече второго. Изо рта у обоих льется кровь, в руках — пистолеты. Они вели свой бой несколько долгих минут. Поначалу, должно быть, радуясь, ощущая азарт сражения. Они стреляли, стреляли во все стороны, готовясь отражать набеги целых армий, укрываясь за толстыми стенами, такими непоколебимыми и надежными, и ведя огонь из пулеметов, смертоносных и разрушительных. Легко вести бой, когда все идет по плану. Реальность же оказалась нелепой и жестокой — они были неспособны достать всадников в хвосте поезда, пулеметы просто не могли развернуться в ту сторону, жестко закрепленные на своих стальных станках, просто не рассчитаные на такой расклад. Такая обидная глупость. Они видели своих врагов сквозь амбразуры, настигающих поезд сзади. Они слышали стрельбу в вагонах и потому знали о смертях своих товарищей, своей большой семьи, и ничего не могли с этим поделать. Им было больно за смерти друзей и родных, но более всего их терзало чувство собственного бессилия, неспособности что-то изменить. Оно сломило их, и они предпочли ожиданию быстрый конец, приняв смерть из собственных рук.

  Он возвращается тем же путем. Выбрасывает из локомотива тело машиниста и жмет на тормоз. Многотонный состав стремительно замедляется, выпуская из-под колес снопы искр. Путник снова входит в третий вагон. Ваня сидит на одной из скамеек, держа на коленях всхлипывающего ребенка. Картина «Борец за месть» лежит на полу, на ней — отпечаток Ванькиного сапога, грязный, с мелкими темными пятнышками крови, раздавивший и преследователя, и его цель. Путник горько усмехнулся. В таком виде плакат нравится ему даже больше. Он кладет руку на плечо Вани, и тот снова начинает плакать.

- Все закончилось, Ванька. Все закончилось.