Хэппи-Энда не будет

               
                Когда-то я был влюблён в одну потрясающую блондинку. Это она пристрастила меня                к спиртному. А я её так и не отблагодарил...

                Уильям Клод Филдс







     Клубы густого белого пара заволокли перрон. Паровоз кряхтел и гудел, поторапливая и без того вечно спешащих пассажиров. В суете отправлений и прибытий вряд ли кто-либо обратил внимание на мужчину лет тридцати, пробиравшегося сквозь толпу. Со всей аккуратностью он старался никого не задевать, учтивость и предупредительность его движений делали походку весьма комичной. Он топтался на месте, пропуская то одного, то другого, всеми силами пытаясь избежать столкновения с тележкой носильщика и другими пассажирами и провожающими. Вальсируя с саквояжем под мышкой, мистер Тамар Лэйн всё же сумел добраться до нужного вагона.

     Мистер Лэйн ещё с юных лет полюбил всякого рода путешествия, но сопутствующая им суета всегда действовала на него угнетающе. Не говоря уже об утомительных сборах. С годами он взял за правило предварительно составлять список необходимых в дороге вещей. Но, несмотря на подобную предусмотрительность, регулярно что-то забывал, в том числе и сам дорожный список. Терял багаж, садился не в тот поезд, а раз даже проспал свою остановку и проснулся уже в Шеффилде. Нерасторопность Тамара стала извечной темой шуток в кругу семьи.

     Он с грохотом распахнул дверцу купе, чем вынудил оторваться от утренней газеты, сидевшего в нём мужчину.

— Это номер 4? - растерянно озирался мистер Лэйн.
— Совершенно верно, - отозвался тот.
— Экспресс до Эдинбурга?..
— М-м... Ну да, - с некоторым удивлением ответил мужчина.
— Я лишь хотел убедиться, - пояснил вошедший, усаживаясь на свободное место. - Дядя говорит, что я самый рассеянный человек во всём Содружестве.

     Собеседник лишь учтиво улыбнулся этому замечанию и погрузился в свою газету. Тамар пригляделся к своему спутнику: прилично одет, гладко выбрит. На вид ему было лет сорок, выглядел он вполне ухоженно, для своих лет, но без вычурности. Он был сух, подтянут и осанист. Тонкие черты лица придавали его облику едва ощутимый налёт аристократичности, и седина, заметно тронувшая его виски, довершала этот портрет.

     Мужчина производил впечатление человека интеллигентного и вдумчивого. С одного взгляда Тамар понял, что перед ним неординарная личность. Словно в его взоре читалась хорошая книга.
 
— Позвольте представиться, - не выдержал он. - Тамар Лэйн. Очень рад, что Вы стали моим соседом в этом путешествии.
— Едва ли дорогу до Эдинбурга можно назвать путешествием, и тем не менее... Кит Хэккетт. Рад знакомству.
— Боюсь ошибиться, но Ваше имя мне кажется знакомым, - после секундного замешательства ответил мистер Лэйн. - А вообще у меня отличная память на имена и лица. Убеждён, что мы прежде не встречались, но имя Ваше мне точно доводилось слышать... Вы чем-то знамениты, мистер Хэккетт?
— Вряд ли известность измеряется степенью узнаваемости в поездах, - ухмыльнулся мужчина. - Хотя, возможно, для кого-то и это является критерием. Всё относительно.
— Это скорее побочный эффект всенародной славы, бремя, носимое каждым божиим помазанником. 
— Пожалуй, не в моей компетенции рассуждать о подобных категориях, - предупредительно ответил мистер Хэккетт.
— Дядя вечно твердит, что дело в божественном промысле, раз уж человеку уготовано сыграть первую скрипку, то никуда от этого не денешься, - продолжал Тамар. - А я всегда полагал, что везение играет не меньшую роль, чем природный дар...
— Наверно, ни мне рассуждать о пропорциях удачи и природного дара. А божественный промысел опять же за пределами моей компетенции. Я-то всю жизнь считал себя неудачником, - задумчиво произнёс мистер Хэккетт. - Хотя они-то и любят более всего распространяться о везении.

     Раздался протяжный гудок и поезд стал быстро набирать ход, вокзал Сент-Панкрас вскоре скрылся вдали. Очки застыли на носу мистера Хэккетта, придавая его облику ещё большую задумчивость. Он словно бы перебирал в памяти какие-то события.

— Знаете, мистер Лэйн, мне тут подумалось о собственном невезении... И я понял насколько зыбкая это категория. Буквально вчера в Лондоне я имел честь быть представленным мисс Вайолетт Джессоп. Вряд ли Вам что-то говорит это имя.
— Верно, не припоминаю, - ответил Тамар, морща лоб, будто бы это способствовало работе памяти.
— В 1911 году мисс Джессоп была в качестве медсестры  на борту лайнера «Олимпик», когда тот столкнулся с крейсером «Хоук». Хотя в этой аварии никто не пострадал, упомянуть её необходимо, ибо уже менее чем через год Вайолетт находилась на борту «Титаника» во время его первого и, как Вы верно помните, последнего плавания. Выжив в этой катастрофе, в сентябре 1916 года она служила на английском госпитальном корабле «Британник», когда он подорвался на немецкой мине! - восхищённо продолжал мистер Хэккетт. - На сей раз мисс Джессоп пережила не только потопление корабля, но и выжила после того, как спасательную шлюпку затянуло под вращающийся гребной винт... Так что же это, милейший, везение или, наоборот, невезение?.. Как Вы считаете?
— Думаю, что лучше путешествовать по суше, - нашёлся мистер Лэйн.

     За окном, под мерный стук колёс, проплывали зелёные луга. Мистер Хэккетт, отложив газету, неотрывно всматривался в этот пейзаж, но было заметно, что в этот самый момент он где-то глубоко в себе. Во взгляде его читалась трудно скрываемая тоска. Мистер Лэйн долго не решался нарушать тишину, хотя его раздирало любопытство...

— Простите мне мою бестактность, сэр, но почему Вы так помрачнели?..
— Да так, ничего особенного, - отозвался мистер Хэккетт, вырванный из собственных дум.
— Готов заключить пари, что Вам вспомнилось нечто из далёкого прошлого... Былые странствия... Что-то или кто-то давно потерянные...
— Блестящая догадка. Впрочем, это было не сложно. Каждый из нас везёт с собой подобный багаж.
— В моём случае, это, скорее, ручная кладь, - иронично заметил Тамар.
— Не сомневаюсь, что и Вам есть, что поведать миру, - мягко улыбнулся мистер Хэккетт. - Так что, если возьмётесь писать мемуары, считайте, что один читатель у Вас уже есть. Особенно, если я получу бесплатный том с автографом автора.
— Бесплатный? Ни за что! - ухмыльнулся потенциальный литератор. - Интуиция мне подсказывает, что даже если я приложу максимум своего, пока не раскрывшегося, литературного дара, мне всё равно не удастся Вас в этом одолеть. Ваша история будет ярче...
— Тогда Вам очень повезло, что я никогда не буду её публиковать.
— Не знаю, какой бы из меня вышел автор, но память меня действительно не подводит, - засиял мистер Лэйн. - Несколько лет назад мне довелось быть слушателем на лекциях знаменитого Стюарта Блэктона. Он поведал немало любопытного о зарождении кинематографа и о его первопроходцах. В числе прочих, упоминался и один британец, трудившийся художником-декоратором на дюжине киностудий и внёсший немалый вклад в становление киноискусства. Я ведь не ошибся, это же Вы?..
— Да, Вы совершенно правы. Я знаком с мистером Блэктоном, он настоящая кладезь знаний. Но я уже давно попрощался с кинематографом, сейчас у меня художественная галерея в Нью-Йорке. Устраиваем выставки, ну и продаём произведения изобразительного искусства всем желающим. В кино я нынче только зритель.
— Знаете, мистер Хэккетт, у каждого из нас есть свой набор странностей и причуд. У меня подобного добра вдоволь, кое-что из этого давно пора выбросить на помойку. Так, к примеру, я живо интересуюсь жизнью других людей. Не поймите меня превратно, сэр, это ни примитивное любопытство. Просто жизнь хитрее на выдумку любого залихватского писателя-романиста. Судьбы некоторых людей вызывают у меня неподдельный восторг и восхищение. Живо написанная,  а ещё лучше рассказанная, история жизни многому учит, - добавил мистер Лэйн. - Вы производите впечатление человека, которому есть, что рассказать...
— Умоляю, увольте! - добродушно замотал головой Кит. - Задушевная беседа в вагоне поезда?! Что за банальность...
— Что же в этом скверного? - недоумевал Тамар.
— Да то, что это уже какая-то вульгарность, - поморщился он. - Не то, чтобы я сомневался в Вашей добродетели, но изливать душу каждому встречному не слишком замечательно. Настоящего джентльмена подобное поведение совсем не красит. Нет ничего дурного в открытости и искренности, но свой внутренний мир лучше держать при себе.
— Возможно, в чём-то Вы и правы. Но представьте, сколько всего замечательного так и не увидело бы свет, если бы все думали так же, как Вы?..
— Потрудитесь представить и Вы, насколько меньше ошибок и сожалений было бы в мире, если бы каждый из нас был осмотрительнее в своих делах и суждениях... И насколько прекрасней была бы наша жизнь, если бы мы задумывались, хоть ненадолго, прежде чем сказать...
— При всём моём к Вам почтении, не могу с Вами согласиться. «Жизнь без ошибок, без сожалений и разочарований». Звучит заманчиво. Но так ли это приятно? - вопрошал Тамар. - Не уверен. По моему убеждению, счастливыми нас делает не безоблачность существования, а осознание того, как мы сильны. Те истины, что мы способны постичь. Те невзгоды, что сумели пережить. - Тамар с пылом приложил руку к груди. - Всем сердцем желаю получить все те промахи и разочарования, что отпущены мне небесами. И дело вовсе не в смирении доброго христианина. Жизнь тем и прекрасна, что ни одна ошибка, ни одно предательство, ни одна потеря, как бы сильны и сокрушительны они бы не были, не в силах нас одолеть. И что бы там ни было, мы всегда можем встать, отряхнуться и продолжить свой путь. Счастье – это не благосклонность судьбы, ни тихая гавань с множеством сокровищ. И даже не состояние души. Счастье – это процесс, это путь, который нельзя пройти не оступившись. И если мы остановимся, мы не будем счастливы, мы будем мертвы. И даже если сердце будет биться...
   
     Мистер Хэккетт долго хранил молчание и, улыбнувшись, промолвил:

— И всё же Вам стоит взяться за перо...
— Если только возьмусь писать Ваш словесный портрет. Вы часто бываете в Лондоне?
— Лишь недолгими наездами, - уклончиво ответил мистер Хэккетт. - Живу на два континента. Сотню раз пересекал Атлантику. Подумать только, когда-то мне сложно было представить, что я сумею покинуть родной Глазго. А теперь ношусь, как неприкаянный. Лондон, Нью-Йорк, Чикаго, Филадельфия, Глазго, Эдинбург. Я уже и не знаю, где точно живу, а куда просто приезжаю по делам.
— А что же Вас сорвало с места?.. - спросил мистер Лэйн, получив улыбку в ответ.
— Дело случая, мой друг, дело случая...




                ***
   



     Промозглый ветер пронизывал насквозь, и даже плотного покроя пальто не спасало. Он кутался в него, как только мог, поднял повыше воротник, но всё равно было жутко холодно. Казалось бы, его-то совсем не должны беспокоить морозы, в свои семнадцать лет он повидал сугробы и снегопады всех мастей, но этот ветер совсем выбил его из колеи. Зубы стучали и лицо болело от холода. Сейчас бы выпить чего-нибудь горячего или горячительного... Но у него совсем не осталось денег, только какая-то несущественная мелочёвка.

     За это утро Кит обошёл все заведения близ порта, но никто так и не пожелал взять его на работу. Надо было выбираться в город, пути назад нет. Кита трясло и от холода, и от страха. Он побрёл по незнакомым улицам, стараясь запомнить их расположение, чтобы в случае неудачи знать, какой дорогой вернуться в порт. Там, по крайне мере, можно было попробовать устроиться на какое-нибудь китобойное судно и отправиться домой.

     Для Кита это был второй день его пребывания в Нью-Йорке. Но в первый он ограничился окрестностями порта и только сейчас открывал для себя этот неведомый доселе мир. Очень многое для него было в диковинку. Он никогда прежде не был один так далеко от дома, это и воодушевляло, и пугало одновременно. Было странное ощущение от всего происходящего, казалось, что все его представления о мире рухнули в одночасье. Точнее, это были два разных мира. Дома уже давно лежал снег, а тут в конце января лил дождь и постоянно дул сильный ветер.

     В этой суете Кит совсем потерял счёт времени. Несмотря на понятные волнения, всё происходящее не могло ни вызвать в нём восхищения; огромные здания, трамваи, автомобили и, конечно же, люди. Множество людей, целое море из людей. Их было так много и все такие разные, что Кит совсем растерялся. Здесь встречались все возможные типажи: джентльмены в изысканных смокингах, бродяги всех мастей, негры, азиаты, да и вообще, люди со всех уголков планеты, юные девицы с бледной кожей, и шикарные дамы, чей аромат духов не мог перебить даже ураганный ветер. От всего этого людского потока кружилась голова, а они проносились мимо, в спешке ни замечая никого.

     Все проходящие мимо мужчины, даже самые оборванцы, были облачены в шляпы. Они учтиво снимали их при встрече, вернее, едва приподнимали. Было забавно смотреть, как при каждом порыве ветра они хватались за полы своих шляп, словно это было отрепетированное синхронное движение. Кит, не обременённый головным убором, шел, скрестив руки на груди. На его пальто не хватало большинства пуговиц, поэтому подобная поза была продиктована необходимостью. Он совсем озяб, волосы его развивались на ветру, что придавало его отражению в витринах ещё более леденящий вид.

     Уместно будет заметить, что Кит был весьма хорош собой. Он был молод, силён и полон задора. Природа наградила его приятной наружностью, резкие черты его лица, словно были вырублены топором из скалы. Проникновенный, бескомпромиссный взгляд на скуластом лице наделял его облик некой первобытной притягательностью. Принято считать, что привлекательная внешность исключительный удел прекрасных дам, и что мужчине позволительно быть совершенно безобразным, при условии безграничной красоты его деяний. Но, как и любое другое категоричное суждение, это может быть принято лишь с определёнными оговорками. Человек может быть красив по-разному, но человек должен быть красив...

     Взгляд его взметнулся к небу и замер, в воздухе закружились первые снежинки. Вкупе с сильным ветром, это грозило перерасти в настоящую метель. Нужно было срочно найти себе прибежище. На счастье, в конце улицы виднелось большое здание, в котором можно было затеряться. Это был вокзал Пенн-стейшн, но для Кита не было принципиальной разницы, где именно провести остаток дня, лишь бы не на улице.

     Молодой человек расположился в углу, подальше от взора всех окружающих. Пожалуй, вокзал для этого одно из самых благоприятных мест. Здесь никому ни до кого нет дела, здешние обитатели либо стремятся поскорее уехать, либо, как можно быстрее, добраться до дома по приезду. И можно неспешно вглядываться в людей, как в живые музейные экспонаты, не боясь неодобрительной реакции.

     Кит сидел на небольшом выступе в стене, стараясь быть как можно незаметнее. Он сбросил с плеча вещевой мешок и крепко сжимал его в руках. Увы, у него совсем не осталось еды, сухари, запасённые на корабле, давно канули в небытие. А есть ужасно хотелось, желудок буквально сводило.

     Чтобы отвлечься Кит всматривался в лица проходящих мимо людей. Большинство из них были неприглядно одеты и ничем особенно не выделялись. Но Кит всегда умел находить прекрасное даже в невыразительном. Впрочем, Вы, наверное, замечали, что красота, как и многое в нашем мире, понятие довольно условное. Очень многое мы считаем красивым исключительно в сравнении с тем, что открывается взору рядом с объектом нашего восхищения. Возможно, поэтому у каждой прекрасной девы есть подруга весьма сомнительных достоинств.

     Но в тот памятный вечер фойе железнодорожного вокзала на Пенсильвания-стрит украшала своим присутствием действительно прекрасная девушка, которой вполне по силам было бы украсить и массу других мест, с куда более серьёзной конкуренцией. Её невозможно было не заметить, словно бы весь свет в помещении притягивался к ней, и от этого она светилась изнутри. В безликой массе она была притягательным огоньком...

     Кит, разумеется, обратил на неё свой взор, но старался не слишком заострять внимание на юной прелестнице. Молодой человек пытался сосредоточиться на чём-то другом, но взгляд то и дело рвался к ней. Увы, лепнина на потолке и изящность колоннады никак не могли затмить свежесть чувств, неизменно испытываемых от нового знакомства. Боясь себе признаться, Кит моментально проникся к ней, она волновала его, заставляя забыть о холоде и голоде. Он не мог более думать ни о чём другом.   

     О, нет, я знаю, о чём Вы подумали... Это не любовь с первого взгляда, да и вообще ни любовь. Любовь – это порыв эгоизма, а тут было нечто иное, нечто большее. Он хотел что-нибудь сделать для неё, отдать за неё жизнь. И отдавать её каждый день. Он увидел в ней что-то посущественнее смазливой мордашки. Он заметил бы её из тысячи прочих, хотя прочих он никогда и не встречал...
 
     Хетти Келли и вправду была девушкой весьма примечательной. У неё были роскошные золотистые кудри, которые и придавали тот самый эффект яркого свечения, она словно искрилась изнутри. Её длинные, вьющиеся локоны небрежно спадали с плеч. Волосы рассыпались и взмывали в воздух при каждом повороте её чудной головки. Ей вовсе не нужна была волшебная палочка, её красота магически завораживала любого, кто неосторожно попадался в плен её чар.

     Таких девушек, как Хетти, всегда было сложно описывать. С одной стороны, она притягивала взгляд, затмевая собой всё вокруг, но в то же время, нельзя была сразу сказать, что же так западало в душу в её облике. В образе её не было ничего такого, что заостряло бы наше внимание: ни ямочек на щеках, ни горбинки на носу. Она просто была хороша, возможно, даже слишком хороша. Хетти обладала исключительно правильными чертами лица, что присуще скорее натурщицам на полотнах венецианских живописцев. У неё был аккуратный носик и тонкие аристократические губы, которые она изящно поджимала, когда изволила негодовать.

     Вообще, эмоции свободно читались на её лице. Всю гамму своих чувств она с лёгкостью демонстрировала, просто играя бровями. И глаза. Не берусь судить, были ли они красивыми, но они точно были запоминающимися. Вашему покорному слуге трудно сказать, способны ли глаза лгать, но этим было явно ни до этого. Они вечно смеялись, и их игривый прищур поистине заражал.

     Кит был уже не в силах скрыть интереса, он беззастенчиво любовался объектом своего восхищения, в тайной надежде, что она его заметит. И она точно бы почувствовала на себе его внимание. Два хрустальных взгляда столкнулись и с треском посыпались на мраморный пол. Киту стало совершенно не по себе от того, что она его подловила. Он предпочёл бы сейчас провалиться сквозь землю, но деваться было некуда. Он как можно сильнее вжался в стену и быстро отвернулся. Её же весьма позабавила скромность очередного поклонника, Хетти даже показалось, что он слегка покраснел.

     Юноша долго рассматривал пол, когда наконец вновь решился взглянуть на чаровницу, но её уже и след простыл. Огорчённый Кит лишь понадеялся на её скорое возвращение. Укутавшись в пальто и крепко приобняв свой мешок, Кит сомкнул глаза и попытался уснуть. Но перед глазами стоял образ незнакомки, она смеялась, слегка сотрясаясь от хохота. Её усмешка была нежна и очаровательна, она умилительно прикусывала кончик языка. Но блаженная улыбка в мгновение ока слетала с лица Кита, когда он почувствовал, что его мешок куда-то медленно ускользает.

     Кит резко выбросил руку и схватил злоумышленника. Вернее, злоумышленницу...



                ***




— Какого чёрта ты забыла в моих вещах?! - закипая от негодования, воскликнул Кит.
— Да не вопи так! - забеспокоилась Хетти, ей совсем не хотелось угодить в руки полиции. - Для начала отпусти мою руку, а то у меня синяк останется...
— Прости.
— Прощаю.
— Хэй! Что за гонор?! С чего такой снисходительный тон, ты же собиралась меня обчистить... Какого чёрта? - недоумевал Кит, обескураженный подобной наглостью.
— Больно надо, я просто хотела узнать, что ты так бережно охраняешь, - пожала плечами девушка. - И вообще, ты не слишком похож на человека, у которого можно что-то украсть.
— Но тебя же это всё равно не остановило...
— Эй, заткнись! Я не воровка. Ещё что-нибудь в этом духе, и я тебя стукну.

     Молодой человек совсем растерялся от бесцеремонности своей новой знакомой. Ему прежде ни доводилось знавать столь бойких особ. Кит совсем не знал, чего от неё ожидать и получил неожиданное... Хетти ударила его по плечу, намного сильнее, чем это положено при дружеском тычке.
 
— Чего ты стонешь, будто я тебе руку сломала?!.. Не молчи, лучше расскажи что-нибудь интересное. Как ты тут очутился?
— Сначала ты меня пытаешься обокрасть. Ладно, ладно! Разбудить! - поправился Кит, поймав на себе гневный взгляд. - Потом пинаешь, почём зря, а теперь я ещё должен тебя развлекать?!
— Не будь занудой! - снисходительно промолвила Хетти. - Так ты девушку никогда не покоришь.
— А ты ко всем так пристаёшь?
— Нет, только к самым тяжёлым случаям. У тебя был такой жалкий вид, что я не удержалась. Ты похож на мокрого голубя.
— Как это мило, - ехидно заметил Кит.
— Вот опять ты занудствуешь. Предпочитаешь, чтобы я ушла?.. - в лоб спросила она.

     Кит был повергнут на лопатки. Разумеется, он не желал отпускать свою новую подругу, но и признаться в этом было выше его сил...

— И как говоришь тебя зовут? - попытался выкрутиться он.
— Хетти, - ответила она, конечно же, поняв его манёвр. - Шахматист из тебя неважный.
— Очень приятно. Кит Хэккетт. Но ты можешь звать меня сэр Кит Хэккетт.
— Вот ещё! - ухмыльнулась она. - Для «сэра» у тебя слишком потрёпанный вид. Ты сегодня когда ел?
— Я сегодня ел вчера.
— Я так и подумала. Эта диета тебе совсем не идёт. На вот, держи! - она достала из кармана кусок слоёного пирога в обёрточной бумаге. - Как знала, что пригодится. Бери, бери! И не вздумай отказываться.

     Она села рядом и улыбаясь, наблюдала, как он уплетает. Хетти испытывала непонятную радость, как если бы накормила бродячего щенка. Такова природа добрых дел, даже если мы не получаем благодарностей, само ощущение причастности к чему-то светлому облагораживает нас.
 
— И чего ты улыбаешься? Никогда не видела голодного неандертальца?.. - иронично заметил Кит, доедая свой ужин.
— Да нет, ничего. Я тоже, когда приехала в Нью-Йорк, первое время жила как дикарка, - ответила Хетти. - Питалась чёрти чем! Ночевала в платном туалете на автобусной станции, напротив зала Медисон-сквер-гарден, на углу 50-ой и 8-ой авеню. Но потом на меня там как-то раз напали. Не пугайся, я сумела сбежать. И перебралась на крышу здания Брил. Там было неплохо, но меня оттуда прогнали.
— Я думал, ты местная.
— Нет, я из Северной Дакоты.
— Увы, но мне это ни о чём не говорит, - пожал плечами Кит.
— Я живу тут с 14 лет. С тех пор, как ни стало родителей. А ты сам откуда? У тебя просто очень странный говор.
— Я из Шотландии. Сбежал из дома, чтобы посмотреть мир. Пробрался на корабль и вот я здесь.
— О, ещё один авантюрист, решивший завоевать Новый Свет, - снисходительно улыбнулась девушка.
— Если у меня получится, то я стану вторым после Пинкертона шотландцем, которому удалось покорить Америку.   
— А если не получится – станешь двухсоттысячным, которому не удалось.
— Ха! Какая добрая девочка. И сколько говоришь тебе лет?
— Я не говорила, - без тени кокетства ответила она.
— Ну, тогда самое время сказать.
— Мне семнадцать. Это что-то меняет?
— Ты кажешься старше. Давно тебе исполнилось?
— Ну, часов пятнадцать назад. Да, да. Именно так. У меня сегодня день рождения.
— Даже не знаю, что и сказать, - растерялся Кит.
— И не стоит ничего говорить. У меня сегодня был не слишком удачный день, вот я и решила украсить его бездомным ирландцем.
— Я шотландец. А вот по поводу «бездомный» – это верно подмечено.
— Тогда собирайся, мы уходим. 
— И куда же?..
— Доверься мне, терять тебе всё равно нечего.

     Они побрели прочь от вокзала. Хетти непринуждённо взяла юношу под руку, и они пошли так, словно бы всю жизнь были парочкой. Кит не переставал удивляться непосредственности своей спутницы. С ней всё казалось проще простого, она заражала своей искренностью. Теперь Киту и самому было невдомёк, что можно как-то иначе вести себя с новыми знакомыми. Всё абсолютно естественно.

     Улочки на пути их следования были не слишком живописны, однообразные серые дома кварталов бедноты. Но у Хетти едва ли ни на каждый уголок города была припасена интересная история, которую она торопливо живописала, предельно жестикулируя. В её повествованиях было столько жизни и эмоций, что нельзя было ни заслушаться. Но Кит всё равно умудрялся терять нить её рассказа. Ему было невероятно сложно сосредоточиться  на её словах, ведь всё в ней его привлекало. Кит был очарован её голосом, манерой говорить, тонкой мимикой. Он заставлял себя слушать, но вновь и вновь ловил себя на мысли, что засмотрелся на её улыбку, на ровный ряд жемчужных зубов, линию губ, игривый взгляд, подёрнутый носик...

     Впрочем, кому-то может показаться невероятной глупостью сходить с ума от чьей-то красоты. Но разве не застывают в восхищении даже эти скептики, оказываясь в галерее Уффици, разве не замирают их сердца от великолепия Ниагары, разве не перестают они дышать, услаждая свой слух произведениями великих мастеров в исполнении Лондонского симфонического оркестра?.. И не может быть никакой градации прекрасного, то, что воистину прекрасно, не нуждается в толкованиях и оговорках.

     Кит вздрагивал от каждого мимолётного прикосновения к её коже. Взгляд Хетти будто бы пробирал его насквозь, переворачивая всё внутри. Кит боялся, что её проницательный ум прочтёт все его треволнения по лицу и прятал взгляд. “Ничего, я справлюсь с этим. Это ведь просто первое впечатление. Я привыкну к этому”.

— А долго нам ещё идти? - поинтересовался он, озираясь по сторонам.
— Да нет, почти пришли, - успокоила его Хетти. - Этот район называется «Переулок жестяных котелок». Дыра, конечно, жуткая, но жить можно. Городские власти смотрят на это место сквозь пальцы, кому охота ворошить осиное гнездо...
— А здесь не опасно бродить?
— Опасно. Но человек ко всему привыкает. И ты скоро привыкнешь, - заметила девушка. - Если не ищешь неприятностей, то и они тебя не найдут. Можешь меня цитировать.
— А у тебя тут дом? - неуверенно спросил Кит.
— Ну не совсем. Скорее, гостиница или постоялый двор. Да мы уже почти пришли.

     Через пару кварталов Хетти указала на трёхэтажное деревянное здание. В конце прошлого века здесь располагалась детская больница, но из-за ветхости конструкции её в 1908 году перенесли в другое место. Здание должны были снести, но его облюбовали местные бродяги. Так из больницы получилась ночлежка. Власти назначали одного из местных смотреть за порядком и постановили ему небольшое жалование, и больше в тех краях не показывались. Возможно, они надеялись, что в один прекрасный день здание само рухнет и погребёт под собой хоть какую-то часть городских маргиналов. Впрочем, пусть это останется на их совести...

— Там сейчас полно свободных комнат, но МакКормак очень неохотно пускает новеньких, так что позволь мне с ним договориться.

     Кит лишь пожал плечами. Он вообще плохо понимал, что происходит. Комендант приюта Шейн МакКормак жил на первом этаже, так, чтобы никто не сумел пройти в здание без его ведома. Ему было лет под пятьдесят, но выглядел он ещё довольно крепким. Обветренное лицо выдавало в нём бывалого моряка, долгие годы отдававшего предпочтение морским странствиям. Вид у него был довольно свирепый, и глубокий шрам по всей правой стороне лица лишь усугублял это впечатление.

     Он посмотрел сначала на Хетти, а потом на её спутника и выражение его лица стало ещё более недовольным.

— И что на этот раз?
— Ты посмотри, как там метёт, а у него совсем никого тут нет, - прощебетала девица. - Можно он поживёт тут немного?..
— Откуда ты только тащишь этот сброд?.. Хетти, я тебя люблю, но дом ведь не резиновый.

     Кит и не знал, как реагировать, о нём говорили в третьем лице, причём не в самых радужных тонах. Он даже раскраснелся, то ли от негодования, то ли от смущения.

— Чего ты на меня так уставился? - раздражённо прорычал МакКормак и его тон явно не подразумевал необходимости отвечать.
— У нас ведь есть ещё свободные комнаты. К тому же, Мозли и Кларксон съехали. Ну, пожалуйста, Шейн. Он хороший, - взмолилась Хетти. - К тому же он твой соотечественник.
 — Ты ирландец?
— Шотландец, сэр. Если быть точным.
— Я тебе ни сэр. Терпеть не могу шотландцев, - сморщился он. - Ну да ладно, живи пока. Но если хоть что-нибудь учудишь, я лично вышвырну тебя на улицу. А теперь проваливайте.
— Я тоже тебя люблю, Шейн. Пошли, пошли быстрее. Пока он не передумал.

     Комнатка была крохотной, но Кит был совсем ни в тех условиях, чтобы привередничать. На полу были брошены два матраса, а в углу стояла небольшая печь, от которой к окну тянулась ржавая труба. Вид был несколько угнетающий, но это всё же лучше, чем спать на улице.

— Нет, ты тут совсем замёрзнешь. Сегодня переночуешь у меня, а завтра мы купим тебе одеяла и уголь для печи. Вот так вот! - улыбнулась она.
— А это удобно? - замялся Кит.
— Конечно. Моя соседка всё равно приедет только через неделю. Дайен очень милая девушка. Она тебе понравится.
— Не сомневаюсь.

     Хетти разожгла печь и они, разморённые её жаром, быстро уснули, оставив все рассказы о прошлом и мечты о будущем на потом. Кит проснулся ещё задолго до рассвета, ему не давали покоя мысли о том, как быть дальше. Он плохо представлял себе своё будущее. Одно он знал точно, тем январским утром 1913-го для него началась новая жизнь...



                ***




     Бледный свет из оконного проёма несмело падал на не менее бледное лицо юной Хетти Келли. Она медленно открыла глаза и тут же сомкнула их обратно, отчаянно пытаясь вобрать в себя последние крохи сладостного утреннего сна. Нет в мире уютнее обители, чем собственная кровать ранним утром. Ни смятая простыня, ни твёрдость ложа, ни даже самые страшные сны не способны омрачить этот светлый миг всеобъемлющей расслабленности души и тела. Кто-то назвал это «часом быка», время наступление нового дня, когда свет берёт бразды правления над тьмой. Говорят, чаще всего именно в это время душа навсегда покидает бренную землю, и человек больше не просыпается. Возможно, он не умирает, а просто видит бесконечный сон...

     Хетти с давних пор полюбила кошмары, они делали действительность много приятнее. Вздрагиваешь ночью в холодном поту, жадно вбираешь ртом воздух и через мгновение понимаешь, что это был всего лишь сон. Подобное облегчение одно из самых приятных ощущений. Но в то утро её вырвали из сладких объятий одеяла не мифические монстры, а шумные шаги в другом конце комнаты. Постепенно девушку настигало осознание того, что она вчера засыпала не одна.

     Кит расхаживал у стены в противоположной стороне комнаты. Он находился спиной к Хетти и не заметил её пробуждения. Мысль понемногу наполняла её лучистые глаза. Она пристально вглядывалась в лицо, начертанное углём на всю стену. В плавных линиях угадывались знакомые черты.

— Это же я? - звонким голосом спросила она.
— О, я и не заметил, что ты уже проснулась, - смутился Кит. - Да, это ты. Будь у меня краски, получилось бы получше.
— Куда уж лучше?.. Я тут и так красотка, - заулыбалась Хетти. - А где ты научился так рисовать?
— Нигде. То есть, я этому не учился. Просто у меня это временами неплохо получается.
— Очень красиво. Только меня, пожалуй, было бы уместнее рисовать мелом. А то у тебя я совсем шатенка.
— Что было под рукой... - оправдывался он. - И это только набросок. Когда-нибудь я напишу твой настоящий портрет. Обещаю.
— Ладно, иди отмывай руки. Вниз по коридору, в самом конце. Сейчас пойдём подыскивать тебе работу.
 
     Кит послушно вышел, а она ещё с минуту улыбалась себе. Умытый Кит застал её расхаживающей перед расписанной стеной.

— Знаешь, она красивее меня, - задумчиво произнесла Хетти, заметив его возвращение. - В ней нет изъянов.
— Много ты понимаешь, - усмехнулся он. - В изъянах вся суть красоты. Этот портрет потому и незакончен, ему не хватает тех нюансов, что сделают её живой.
— Ты говоришь со знанием дела. Я кажется придумала, чем тебе стоит заняться. Но сначала у меня будет для тебя маленький подарок.

     Она стремглав нырнула в коробки сложенные в углу, рядом с кроватью. Кит уже надевал своё пальто, когда в руках у Хетти появился большой вязанный шарф. Она заботливо обвила им шею Кита. В этом жесте было столько теплоты и нежности, что у оторопевшего юноши несколько сбилось дыхание.

— Очень красивый, - произнёс смущённый Кит. - А чей он?
— Моего старшего брата.
— О нём ты ещё не упоминала.
— Он учится в военной академии, мы очень редко видимся. Я как-нибудь потом тебе про него расскажу.
 
     Город совершенно преобразился за ночь. Ещё вчера это были серые дома, покрытые пылью и копотью, а сегодня всё это накрыло белоснежной скатертью. Словно бы город готовился к званому ужину. Столовым серебром поблёскивали покрытые изморозью фонарные столбы, морозный воздух обдавал мятной свежестью. Они спешно ступали по ещё нетронутому снегу. Город прекрасен без людей, но в Файв-Пойнтс всегда просыпаются спозаранку. Всего за четверть часа улицы переполнились спешащим по делам людом. Редкие автомобили и грузные экипажи обратили зимнюю сказку в суровые будни большого города.

     Спустившись почти до самого конца по Бэкстер-стрит, они уткнулись в неприметное здание с обшарпанными стенами. На первом этаже располагались общественные бани, этажом выше – скобяная лавка и несколько жилых помещений. Но Хетти уверенно прошла мимо них, направляясь в получердачное помещение на массивной двери которого значилось «Малярная мастерская мистера Касмирски».

— Ну вот, - негромко выдохнула она, - это, конечно, не художественная студия, но тоже надо кисточкой орудовать.
— Да, но я ведь этим никогда не занимался, - замялся Кит.
— Ты вообще ещё ничем не занимался, так что смелее. Представь, что каждый раз рисуешь мой портрет, а потом замазываешь его, чтобы я не увидела.

     Мистер Луис Касмирски имел польские корни и прескверный характер. Не знаю, связанные ли это между собой вещи, но терпеть его общество более полугода не мог ни один его работник. Пожалуй, если бы он не брал за свои услуги на порядок меньше, чем все остальные маляры в районе, с ним бы вряд ли кто согласился иметь дело. Единственной настоящей страстью мистера Касмирски был цвет. Он мог часами любоваться свежеокрашенной стеной, находя в этом совершенно особенную прелесть. К слову, миссис Касмирски не удостаивалась и малой толики того внимания, что имел потолок их спальни, выкрашенный дорогущей масляной сажей. Впрочем, чем ещё можно заниматься в спальне после двадцати лет брака?..

     Постоянная текучка кадров в мастерской мистера Касмирски не помешала ему с недоверием отнестись к трудовым возможностям Кита Хэккетта. Уж больно щуплым казался потенциальный новичок. Но обаяние и настойчивость Хетти сделали своё дело, Кит получил это место с окладом в сорок центов за день работы. Не бог весть какие деньги, но этого было достаточно, чтобы не умереть с голода.

     В Нью-Йорке насчитывалось немалое количество малярных мастерских, но работы хватало всем. Большие фирмы получали подряды на обслуживание значимых городских объектов, мостов, высоток, складских помещений. Конторы попроще перебивались случайными заработками, красили дома, лавки и прочую мелочёвку. Мистер Касмирски нашёл свою нишу в этой битве кистей и валиков. Он понизил плату за свою работу, заметно поубавив издержки. В отличие от прочих контор, он не покупал готовую краску, а приобретал напрямую на химическом заводе её отдельные компоненты и самостоятельно смешивал ингредиенты, что, с учётом больших масштабов её затрат, позволило экономить немалые средства.

     Очень скоро Кит на собственной шкуре испытал всю сложность совместной работы с этим польским дельцом. Прожив на свете больше полувека, мистер Луис Касмирски так и не научился ладить с людьми. В особенности это можно отнести к той части, что характеризовала его взаимоотношения с подчинёнными. Возможно, что Луис был потомком польских шляхтичей, иначе сложно объяснить, что вынуждало его относиться к своим работникам столь пренебрежительно. Чрезвычайно требовательный и нетерпеливый он при малейшей заминке срывался на истошный крик, что вкупе с истеричными нотками в голосе делало его совершенно невозможным. Довершал портрет нового шефа крайне комичный внешний вид. Мистер Касмирски был человек весьма внушительных габаритов, с утиной грацией он ходил, переваливаясь с одного бока на другой. Короткие, кривые ноги, как казалось, едва удерживали тяжеловесное туловище.

     При всех очевидных недостатках новая работа приносила Киту неподдельное удовлетворение. И даже деспотичные наклонности начальника воспринимались им с понимаем. Очень скоро Кит понял, что за фасадом чудаковатого толстяка скрывается выдающийся мастер своего дела. Мистер Касмирски постиг все тайны малярного ремесла. Но для него самого это казалось чем-то совершенно естественным и обыденным. Кит перестал обращать внимание на своеобразную манеру общения шефа, тщательно вникая в азы новой профессии.

     Конечно, покраска стен несравнима с искусством управления симфоническим оркестром или медицинской операцией, и всё же требуется изрядное усердие, чтобы усвоить все тонкости и оттенки нового дела. По счастью, Кит оказался весьма способным учеником и к весне, в пик заказов, уже изрядно разбирался в нюансах работы каменноугольными, минеральными и прочими красками. Он умел работать с ядовитыми красками на мышьяке, тонко чувствовал пропорции сиккативов и декстринов, и лучше прочих работников размешивал составы с клеем и маслами.

     У мистера Касмирски не было оснований выражать неудовольствие новым сотрудником, Кит всегда являлся на работу вовремя, работал на совесть, не проявлял недовольства, даже когда ему поручали самую чёрную работу. Беспокоило шефа только одно, он понимал, что Кит слишком хорош для этой работы и вряд ли задержится здесь надолго.

     Для Кита это была его первая настоящая работа. Ему и прежде, с младых ногтей, приходилось отрабатывать свой кусок хлеба, помогая родителям и братьям. Но его, как самого младшего в семье, не воспринимали всерьёз. Теперь же всё было без дураков. Он приходил на ночлег, порой уже затемно, спину ломило от напряжения, руки были выпачканы плохо смывающейся краской, но ему и в голову не приходило жаловаться на судьбу. Он засыпал в твёрдой убеждённости, что день его прошёл не напрасно.

     Но не только работой заполнял свой день Кит. Каждый раз, когда ему удавалось освободиться пораньше или выдавался выходной, он непременно отправлялся в город. Познавая его, впитывая его атмосферу и запахи, город буквально врастал в него корнями, пронизывая каждый уголок сознания. Каждый раз ему открывалось что-то новое, неизведанное. В этом Нью-Йорк изрядно походил на свою самую прекрасную обитательницу...

     Хетти никогда не пыталась напускать тумана и без утайки могла говорить обо всём на свете, и всё же умудрялась оставаться загадочной и непонятной. У неё было много друзей, но её на всех хватало. Удивительным образом она притягивала к себе самых разных людей. Она никого не стремилась перевоспитывать и переделывать под себя, но каждый, с кем её сводила судьба, рядом с ней становился лучше и чище. Кит отчётливо ощущал, что она его облагораживает, делает его существование более одухотворённым. Рядом с ней даже самые прозаичные происшествия приобретали поэтический оттенок.

     Они много времени проводили вместе. Когда в их бюджете появлялась пара лишних долларов, они отправлялись на Бауэри-стрит, где было полно музыкальных салонов, небольших театров и дешёвых ресторанов. В иные же дни они просто гуляли, забираясь в самые дрянные закоулки большого города. Кит не видел большой разницы между тем, чтобы смотреть на город с пятьдесят седьмого этажа свежепостроенного универмага Вулвортс или же вышагивать по непримечательной Уорс-стрит.
 
     Очень скоро Кит не представлял своей жизни без неё. Влюблённость в семнадцать лет частенько бывает бескомпромиссной, легко апеллируя «вечностью». “Буду ждать тебя вечно”, “буду любить тебя до конца своих дней”, “не было на свете глаз прекраснее твоих”... И пускай «вечная любовь» не выдержит и одной зимы, не стоит омрачать тот светлый миг сомнениями. Совсем ни важно сколь недолговечным оказалось вечное чувство: год, четыре свидания, две минуты или одно мгновение, когда ваши взгляды случайно встретились. Плевать! Правдой является лишь то, во что по-настоящему веришь.
 
     Наш юный маляр всеми силами пытался противиться своим устремлениям. Но как тут устоять, когда твой лучший друг, с которым тебе легко и возвышенно, ещё и неимоверно прекрасна?.. Желание полюбить это ещё далеко не любовь, боязнь полюбить – это уже любовь. 

               
                ***




     На белоснежную скатерть бросали ажурные тени проплывающие в окне ветвистые деревья. На смену английским лугам постепенно приходили невзыскательные красоты шотландского предгорья. Подобный суровый пейзаж никак не располагает к трапезе. Да и сама английская кухня не слишком радует искушённого гурмана притягательностью своих блюд. Еда на острове проста и обильна, и, не смотря на свою калорийность и питательность, выглядит она не слишком эстетично. Пожалуй, имеет основание утверждать, что красоты кулинарии предпочли не переплывать Ла-Манш. 

     Еда в поездах ещё меньше изобилует разнообразием, и всё же главным украшением любого застолья всегда была увлекательная беседа, а не гастрономические изыски. Тамар отбросил салфетку и с облегчением опустился на спинку кресла. 

— Вы не позволили мне оплатить нашу трапезу, - сказал он, - могу я рассчитывать на милость угостить Вас бренди?
— Не смею отказать Вам в этом удовольствии, - любезно ответил Кит. 
— Вы направляетесь в Эдинбург по делам своей галереи? - продолжил Тамар, когда их бокалы наполнились. - Я был бы рад посетить какую-нибудь из Ваших выставок.
— Увы, не смогу Вас обнадёжить на этот счёт, - ответил Кит. - Я здесь по семейным делам. Моя дочь учится в местном университете.
— Вот как? Каких лет Ваша дочь, мистер Хэккетт?
— Ей минуло семнадцать. Прелестное дитя, но доставляет нам с её матерью немало хлопот. Вот и сейчас она вознамерилась бросить свою учёбу и отправиться добровольцем в Испанию, поучаствовать в начавшейся там заварушке. Судьбы испанских республиканцев не оставляют её равнодушной. Надо ли говорить, что её мать пребывает в ужасе от подобной перспективы. Милдред позвонила мне из Лондона, и я примчался сюда, чтобы попытаться её отговорить от этой авантюры. В общем, в нашей семье немало сложностей. Впрочем, как и в любой другой...
— Это верно, мистер Хэккетт, - согласился Тамар, тактично уйдя от щекотливой темы. - Признаться, меня весьма увлекла Ваша история. К своему великому сожалению, мне так и не довелось по-настоящему воспылать страстью к какой-нибудь прекрасной особе. Были те, что забирали мой покой, дразнили, игрались. Те, кем заболевал, кому поклонялся и возводил на пьедестал. Но не было того ощущения великого, что испытывают герои романов. Порой кажется, что это только романтическая чушь для впечатлительных барышень. Но бывают моменты, когда понимаешь, что возможно в этом и есть великое предназначение: влюбиться до смерти.
— Ваша прыть и юношеский максимализм завораживают и увлекают, - улыбнулся Кит.
— Как это не прискорбно признавать, но моё юношество безвозвратно ушло, оставив лишь крохотные следы в сознании и привычках.
— Старение в этом смысле очень походит на детство, так что инфантильные привычки Вам ещё пригодятся.
— Не желаю дожидаться собственной ветхости. Хочу делать глупости и не сожалеть о них. Хочу всё пережить, гореть ярким пламенем. Хочу встретить свою Хетти Келли. Ту, что изменит мою судьбу и станет самым исключительным событием моей жизни...
— Всё будет. Счастливого конца не обещаю, но свой шанс от старушки фортуны Вы обязательно получите. Я свой упустил. Но это другая история.
— Да, это всегда сложно. Они чаруют, а потом убегают, чтобы ты догонял. А догонишь, скажут, что напрасно гнался. И никогда не признаются, что на самом деле думают. Нет на свете существа загадочнее и прелестнее, чем юная дева. Особенно, если она влюблена.
— Ну, это не мой случай. Она не была в меня влюблена. По крайне мере, у меня не было оснований так считать. Впрочем, тогда меня это совсем не волновало. Было достаточно того, что она есть рядом. Я был молод и наивен. Мог гулять с ней всю ночь напролёт, до самого рассвета. А утром снова идти на работу. Помню, как тем летом мы получили субподряд на ремонтные работы на Бруклинском мосту. Я бывало висел на тросе целый день и красил железные опоры. Это был огромный объём работы, и там трудилась уйма народу. Но мне нравилось, я ощущал свою причастность к чему-то масштабному. Я умудрялся даже часок вздремнуть на этих тросах. А вообще мог обходиться без сна и еды. Буквально, иногда забывал поесть. Единственное, без чего не мог, это она. Был миллион моментов, которые меня в ней раздражали, но это меня совсем не отталкивало. Я жутко бесился, когда она с кем-то любезничала или даже флиртовала. У неё везде была куча друзей, и во всех она души не чаяла. А я хотел, чтобы вся её доброта и нежность доставались только мне. Говорю же, был молод и глуп.
— Это сейчас я могу говорить об этом с улыбкой, - продолжал Кит, - а тогда я жутко всего боялся. Боялся, что она исчезнет из моей жизни. Что окажусь чересчур напорист, или, наоборот, слишком робок. Что мои чувства отпугнут её. Поспешить или выждать момент. Сказать, поцеловать или сбежать и забыть. Тысяча противоречивых и бестолковых мыслей сразу. Я так боялся всё испортить, что не преминул это сделать...


                ***


     Она прошмыгнула в подвал незамеченной, в первой комнате среди бочонков с красками и прочими химикатами отдыхали несколько маляров. Здесь было довольно душно и запах краски плохо выветривался, но человек привыкает ко всему. Она нашла его в следующей комнате.

     Кит склонился над чаном с краской, его лицо прикрывала защитная повязка. Пару минут она не подавала голоса, просто наблюдая за тем, как он работает.

— Почему когда все отдыхают, ты один погружён в работу?

    Он вздрогнул от знакомого голоса, и в тот же миг его лицо расплылось в улыбке.

— Ты просто удачно выбрала момент. Ещё несколько минут и я бы тут всё закончил. И тоже бы валялся в теньке.
— Кажется тебе действительно нравится то, что ты делаешь.
— Это работа, она не обязательно должна нравиться. Но мне нравится, что у меня получается.
— У вас тут сегодня как-то вольготно. Заказов нет?
— Полно. Просто шеф уехал в другой штат, договариваться с поставщиками. А без него у нас тут всегда не ладится. Ты же знаешь, как он умеет мотивировать на работу, - усмехнулся Кит.
— Знаю. Может тогда сбежим отсюда?

     Одна улыбка, хитрый прищур и они уже неслись в район фешенебельных вилл в Ист-Эгге. Дома здесь более походили на дворцы, сверкая белизной и завораживая роскошью. Киту прежде не доводилось бывать в этом районе Лонг-Айленда, а вот Хетти легко ориентировалась в этой ярмарке тщеславия. Она время от времени тут подрабатывала. Не всем местным обитателям хватало состояния, чтобы держать постоянный штат прислуги, в таких домах прибирались приходящие экономки. Одной из таких, сестре мистера Касмирски, и помогла Хетти.

— Я тут присмотрела один домик, там совсем нет прислуги, - заговорчески произнесла она. - Хозяева, наверно, сюда только в июле и августе перебираются. Так что можем и мы тут немного повеселиться.
— Не хочу показаться трусом, но ты не боишься, что нас за это могут арестовать?
— Да ладно тебе, не будь занудой. Если мы ничего не будем брать, то они и не заметят.

     Дом действительно пустовал. Они обошли его, и зашли с заднего хода, где Хетти попутно справилась с нехитрой сигнализацией.

— Им бы стоило больше беспокоиться о безопасности и установить охранную систему поприличнее, а то не ровен час их и вправду обчистят, - оправдывалась она, заметив недоумение на лице спутника. - Не смотри на меня так, у меня были разные друзья и ни все из них с почтением относились к чужой собственности.

     Дом был обставлен невероятно роскошно, изысканные породы дерева соседствовали в интерьере с дорогими сортами мрамора, обрамлённого золотом. На стенах висели многочисленные полотна, а по углам, словно в наказание, стояли скульптуры, выполненные в античном стиле. Кит с придыханием осматривал это скопление богатства, он ощущал себя в музее, в котором можно прикасаться к экспонатам. И вроде бы всё было восхитительно прекрасно, но молодого человека не покидало ощущение поддельности окружающего. Он не сразу понял, что же именно вызывает у него подобные эмоции. Все предметы, составлявшие интерьер, все материалы, из которых была исполнена эта обитель, каждая мелочь, каждый нюанс, всё стоило баснословных денег. Но в этом доме не было души. Всё это отдавало безвкусицей, были намешаны цвета, стили. Ампир тут уживался с модерном, классические французские пейзажи с трудом терпели соседство с полотнами немецких экспрессионистов. Казалось, что хозяин этого дома так до конца и не решил, на что именно он намерен потратить деньги, либо же у этого заведения было много хозяев, которые так и не договорились между собой.

— А кто тут живёт? - поинтересовался Кит.
— Понятия не имею. Я почти неделю приглядывала за этим домом, но сюда так никто и не пришёл. Вот я и решила, что мы может повеселиться.
— И часто ты так радуешься жизни? - не без укоризны спросил Кит.
— Ну хватит уже, не будь букой. Мы ведь ничего плохого не делаем, просто взглянем, как живут богатеи. С них не убудет!

     Они обошли дом вдоль и поперёк, повалялись в каждой из хозяйских спален, Хетти перемерила кучу платьев. В самом большом зале они наткнулись на огромный рояль. Блестящий и величественный инструмент был прекрасен даже в своей немоте. Но преступное молчание длилось недолго, Хетти огласила пространство своей музыкальностью. Произведения она наигрывала самые незатейливые, порой сбиваясь с такта и путая клавиши, и всё же Кит смотрел на это как заворожённый.

— В детстве, совсем недолго, мне давали уроки музыки. Но я почти ничего из этого не помню, - словно бы извиняясь добавила она.
— Ты великолепно играешь. И я бы так хотел.
— Так садись сюда, я попробую тебя научить.
— Нет, нет. Ни бывать этому.
— Почему?
— Знаешь, у меня присутствует непонятная убеждённость в том, что я отлично играю на всех музыкальных инструментах. И дабы остаться в этом прекрасном заблуждении, я стараюсь держаться от них подальше.
— Ты всё-таки очень странный парень. Но мне это нравится, - рассмеялась она.

    Но главное открытие ожидало их в гостевом домике, здесь в залитой солнечным светом большой комнате расположилась художественная мастерская. Кисти, краски, холсты, мольберты, множество драпировок, вазы и амфоры всевозможных форм...

— Это просто рай какой-то, - не скрывал своего удовольствия Кит. - Ты же помнишь, что ты мне обещала?
— Ты о чём? - искренне недоумевала она.
— Сейчас ты будешь мне позировать для портрета. Ты обещала.
— Ты это серьёзно? Мы забрались в чужой дом и будем несколько часов сидеть тут?
— Управимся быстрее, я просто сделаю набросок. А в остальном, всё верно.

      Она поддалась на его уговоры, и податливо приняла искомую позу.

— Я и не думала, что это так сложно, - приуныла она уже через пару минут, - я не высижу так и полчаса.
— Не думай об этом! - успокаивал её вовлечённый в работу Кит. - Лучше расскажи мне что-нибудь и время пролетит незаметно.
— Мысль интересная, вот только, что я могу тебе рассказать, если мы и так всё свободное время проводим вместе?
— Расскажи мне о своём детстве?
— Почему тебя это так интересует?
— Меня интересует всё, что связано с тобой. Но в данном случае, это скорее показатель доверия. Если ты кому-то готов рассказать о своём детстве, о своей семье, значит, этот человек преодолел определённый барьер. Это теперь твой человек. Часть пазла под названием «Мой мир».
— Ладно, это было весьма убедительно. Просто я не очень люблю об этом говорить. Может ты и прав, и есть какой-то внутренний барьер, который заставляет меня удерживать большое количество знакомых за определённой чертой. Впрочем, в этом и нет никакой тайны. Моя семья – это мой старший брат. Я плохо помню родителей. И вообще всё то, что связано с ранним детством. Я помню лишь то, что потом мне рассказывал Рэймонд. Я была совсем маленькой, когда не стало родителей. Первое время мы жили у разных родственников, но там нам были не очень рады и мы сбежали. Целое лето мы с братом были предоставлены сами себе. Мы прошли несколько штатов, иногда ночевали под открытым небом, выполняли всякую разовую работу, чтобы заработать на еду и одежду, иногда залезали в чужие сады. В то лето я научилась плавать. Но лето закончилось, и скитаться просто так стало проблематично.

     Но нам повезло, мы повстречали хороших людей. Это была уже немолодая пара, у которой не было собственных детей. Он военный, генерал Остин Этвуд, тогда он ещё был полковником, и его супруга Маргарет. Рэю сразу пришлось по душе военное воспитание, а мне стало как-то тяжко от того, что Маргарет пыталась слепить из меня благочестивую леди. Я чувствовала себя куклой, которую наряжают, расчёсывают и заставляют играть в чайную церемонию. Тогда у меня и были эти невыносимо долгие уроки музыки и стихосложения. Как ты понимаешь, долго это терпеть я не могла. Как только мне стукнуло четырнадцать, я ушла. Брат очень злился на меня за это. Он и сейчас считает меня непутёвой, называет «бродяжкой», - улыбнулась она. - Мы редко с ним видимся, всё больше в письмах общаемся. Он учится в Вест-Пойнте, собирается стать офицером.
— А какой он? - не отрываясь от холста, поинтересовался Кит.
— Он другой. Во всём. Мы и внешне совсем не похожи. А главное, по-разному смотрим на жизнь и на мир вокруг. Мне кажется, что он ещё сам до конца не решил, во что ему верить. Он меняется, сомневается. Хотя сам-то он считает, что только совершенствуется, - благодушно заметила она. - Но для меня он всегда будет старшим братом. Сильным и надёжным. Единственный по-настоящему родной человек на всём белом свете. Ну, ты понимаешь же, о чём я?
— Безусловно.
— У тебя же вроде есть старший брат?..
— Семь старших братьев. И четыре сестры. Я самый младший.
— Повезло тебе.
— Ну, это как сказать, - усмехнулся он. - Меня как самого младшего вечно шпыняли, почём зря. Я, наверно, потому и сбежал, что надоело быть самым бесправным. Как-то раз меня послали в лавку, а я ушёл с концами. Мешок с вещами я давно приготовил, всё ждал удобного момента. Мне грезилась Америка, золотой край, где у такого как я всё может получиться.
— Наивный. А твоя семья знает, где ты сейчас?
— Да, я им написал пару раз. Они думают, что я сбежал из-за своей невесты.
— Какой ещё невесты? Ты что обручён? - не в силах скрыть удивления, воскликнула Хетти.
— Да, - кивнул Кит, силясь вспомнить упоминал ли он об этом прежде.
— С ума сойти, ты рассказал мне, как две недели бредил во время вспышки малярии, трижды поведал мне про свою неудачную рыбалку и бог знает сколько раз нудил про красоты родного Глазго, но так и не удосужился упомянуть, что у тебя есть невеста?.. Тебе не кажется это странным? Кто она, и почему ты её бросил?
— Не хмурься, а то испортишь свой портрет. Прими прежнюю позу. Её зовут Милдред Харрис. Если честно, то я едва её знаю. Просто мои родные сочли её удачной партией для меня и договорились с её родителями. Моим мнением по этому поводу никто особо не интересовался. Это, конечно, не обязывало меня непременно жениться на ней, и всё же вся эта ситуация казалась мне дикостью. Хотя у нас подобные браки ни редкость.
— А какая она? Она красива?
— Она миленькая, но не более того. Так что можешь не ревновать, - расплылся в улыбке Кит.
— Размечтался. Как там мой портрет? Получается?
— Имей терпение. Всё увидишь.
— Всё хотела спросить, а где ты научился рисовать?
— Да нигде я не учился. У меня был сосед, старик. Он был настоящим художником. И картины писал, и документы красивым почерком оформлял. Но когда одряхлел, у него начали трястись руки, и писать больше не получалось. Я ему частенько помогал по хозяйству, а он обучал меня кое-каким штучкам. Я тогда был совсем юнцом, был под таким впечатлением от него. Мог часами смотреть, как он работает. Мне это казалось чем-то волшебным. Чистый холст, а через какое-то время на нём возникает целый мир...

     Кит плавными движениями выводил на холсте линии и из пустоты возникал знакомый образ. Эскиз, набросок, просто заготовка, всего несколько линий и чёрточек, но в них красота обретала реальные очертания. Лицо наполнялось объёмом, в нарисованном взгляде проявлялась глубина, губы дрожали от сдержанной улыбки. Хетти пристально вглядывалась в преобразившееся лицо друга, которое менялось на глазах. Его взгляд расцветал, движения становились резче и увереннее. Едва покончив с карандашным рисунком, он торопливо, размашистыми движениями наносил на холст краски. Было заметно, как его увлекла эта работа. Портрет был ещё далёк от завершения, но творческий порыв был бесцеремонно оборван грохотом в доме.

     Они оба подскочили к окну, не дыша, пытаясь уловить каждый шорох.

— Чёрт, хозяева пришли! Говорила же, нельзя здесь столько сидеть!
— Что будем делать?
— Бежим через сад! - она схватила его за руку и рванула к чёрному ходу.

     Стараясь ни шуметь они пробежали через небольшой фруктовый сад и выбрались на дорогу, попутно преодолев изящный кованый забор. Хетти хотела бежать дальше, но Кит одёрнул её руку.

— Ты чего?
— Твой портрет. Надо за ним вернуться.
— Ты что чокнулся, надо уносить ноги. В следующий раз. Обещаю.

     Лишь добравшись до парома, они смогли спокойно выдохнуть. Кит совсем раскраснелся, жадно наполняя лёгкие воздухом и опасливо озираясь по сторонам. Хетти же наоборот испытывала приступ эйфории от этого маленького криминального приключения. Она хохотала, заражая своим настроем и его.

— Надо будет как-нибудь повторить это. Сердце бешено колотится, пульс запредельный, дышишь как скаковая лошадь, но именно в такие моменты я ощущаю, что живу. Взбодрись, это стоит того, чтобы рисковать!..
— Знаешь, иногда я тебя просто боюсь, - ответил он. - Ты дикая и неуправляемая. Не представляю, какие импульсы верховодят тобой.
— Не будь занудой, признай, тебе это нравится, - шепнула она, бросив выразительный взгляд.

     Она стояла совсем близко. Растрёпанная, с живым румянцем на щеках, с обескураживающим взглядом и неотразимой улыбкой. Прекрасная, восхитительная, бесподобная; амазонка, сирена, богиня. Всё его существо требовало заключить её в объятия и поцеловать. Медлить было нельзя, ещё мгновение и он решится. Она всё поняла и сделала шаг в сторону.

— Жаль, что я так и не увидала свой портрет, - после секундного замешательства произнесла она, опустив взор на водную гладь за бортом парома.
— Да. Действительно очень жаль, - понуро ответил он.


                ***




     Стремительный бег времени поражал воображение, совершенно не давая опомниться. Дни, недели, месяцы, года уходили безвозвратно, оставляя после себя лишь опустошение и горечь от осознания того, что жизнь проживается напрасно. Кит заполнял свой день рутинной работой без продыху, изматывая себя до изнеможения, затем чтобы ночами его не успевали настигать мысли о бесцельности подобного марафона. Он возвращался из порта затемно, и не всегда хватало сил даже на ужин. Кит замертво падал на кровать, чтобы ожить на следующий день, ещё до зари.

     В этот вечер он по обыкновению спал мертвецким сном, и лишь настойчивый стук пробивался сквозь ночную пелену. Кит медленно приходил в себя, пытаясь сообразить, откуда исходит этот навязчивый звук. Стучали в дверь, негромко, но уверенно. Кит быстро перебирал в голове варианты, кто же мог находиться по ту сторону двери, но ничего вразумительного придумать не смог. Комнату за этот месяц он уже оплатил, а принимать здесь гостей ему прежде не доводилось. Не стало больше ясности и тогда, когда дверь всё же была распахнута.

     На пороге стоял высокий, статный мужчина в элегантном костюме. Белая сорочка, аккуратная бородка, трость в руках. Весь его облик контрастировал с тем клоповником, в котором ныне обитал наш герой. Кит замер в замешательстве, не в силах даже предположить, кто этот джентльмен и зачем он сюда пожаловал...

— Прошу прощения, за столь поздний визит, - едва уловимым движением, кивнул он. - Я приходил сюда днём, но Вас верно не было дома. Вы мистер Хэккетт, не так ли?
— Да, совершенно верно. Чем могу быть полезен? - замялся Кит.
— Могу я прежде войти?

     Кит сделал шаг назад, пропустив гостя в комнату. Нынешняя обитель молодого человека скорее походила на узкий коридор, большую часть которого занимала кровать. В дальнем углу прятался всякий хлам. Нехитрая меблировка состояла из небольшого столика и стула, служившего неким подобием платяного шкафа. Сквозь узкие прорези окон, расположенных под скошенной крышей, пробивался лунный свет.

     Кит расчистил для гостя стул, бросив свой скарб на кровать. Мужчина без промедления расположился на стуле, положив на освящённый керосиновой лампой столик шляпу, трость и продолговатый футляр. Кит остался у двери, упёршись в неё спиной и убрав руки за спину. Они внимательно вглядывались друг в друга, словно бы пытаясь привыкнуть к новому союзу.

— Вероятно, Вы задаётесь вопросом, что меня сюда привело, - заговорил он. - Я обо всём Вам поведаю, но прежде я бы хотел узнать, знакома ли Вам эта вещь?

     Он потянулся к тубе, лежавшей на столе, и извлёк из неё свёрнутый холст. Конечно же, Кит его узнал. Её глаза, губы, волосы, подёрнутый носик. Даже если бы он сильно захотел её забыть, у него ничего бы не вышло. Её образ накрепко впечатался в его сознание, и что бы теперь ни произошло в его жизни, она навсегда останется точкой отсчёта...

— Да. Я сделал этот набросок пару лет назад, - ответил Кит, не понимая как ему реагировать на эту ситуацию.
— Я так и думал, - расплылся в улыбке мужчина. - Теперь мой черёд Вам всё объяснить. Меня зовут Кларенс Дэннер, я – художник. По крайне мере, так значится в моей визитке. У меня есть один друг. Вернее, просто знакомый. Он богат, успешен. Ему хватило ума сколотить себе состояние, но не хватает выдержки разумно им распоряжаться. Он не может ни есть, ни спать, его беспокоит одна мысль. Суть его бедствий сводится к тому, что высшее общество Нью-Йорка весьма чванливо и никак не хочет видеть в моём знакомом равного себе. Он перепробовал всё: устраивал пирушки, которым бы позавидовали античные цари, жертвовал многие сотни тысяч на благотворительность, обзавёлся неким аристократическим титулом, от одного европейского княжеского двора весьма стеснённого в средствах. Но все его труды тщетны, местный высший свет с удовольствием ест с его золотых тарелок, но не перестаёт над ним посмеиваться. А он ни из тех, кто привык сдаваться. Впрочем, он в этой истории лишь второстепенный персонаж. Некоторое время назад он решил, что самый короткий путь к сердцам небожителей нашего достопочтенного города лежит через искусство. Он купил лучших красок и кистей и принялся малевать по картине в день. Будучи давним зрителем его терзаний, я удостоился чести оценить и подправить его творения. Он пригласил меня в один из своих загородных домов, где в минуты озарения уединялся для творчества. Вижу, что Вы начинаете предугадывать концовку этой истории. Когда мы приехали к нему, то оказалось, что дом его открыт и кто-то посторонний хозяйничал в нём. Мы обошли весь дом, но никого так и не нашли. В мастерской я обнаружил этот портрет. Не скажу, что это была моя лучшая находка, но что-то всё равно заставило меня замереть и долго смотреть ей в глаза. Вы юны, но, наверно, уже успели понять, что в искусстве не может быть непререкаемых авторитетов, нет правильных и неправильных произведений. Если талант истинный, то он всегда найдёт своего почитателя. Даже если только одного...

     Я убедил своего друга, что вмешательство полиции едва ли сыграет добрую службу его намерениям, благо из дома ничего не пропало, и упросил его отдать мне этот набросок. Правда, за это мне пришлось почти два часа нахваливать его работы. Немалая цена, скажу я Вам, - заразительно улыбнулся он.
— Но как Вы нашли меня?
— Этот портрет провёл изрядное количество времени на стене в моей студии, и я уже отчаялся когда-либо повстречать его автора, или хотя бы ту прекрасную особу, которую он запечатлел, если бы ни счастливый случай. Он занёс меня в один из рабочих кварталов. Представьте, каково было моё удивление, когда на стене бакалейной лавки я увидел портрет той же самой особы!.. Конечно, снег и дождь сделали своё дело, образ слегка поистрепался, но спутать было невозможно. Хозяин лавки направил меня к одному польскому маляру. Весьма ворчливый персонаж, к слову, наотрез отказывался выдавать мне Вас. Но двадцатидолларовая купюра сделала его много сговорчивее. Оказалось, что Вы на него уже давно не трудитесь, но адрес Ваш он мне всё же раздобыл. Так я и оказался здесь.
— Я об этом совсем забыл. Мы красили этот магазинчик, и я предложил вместо монотонной стены нарисовать что-то красивое, чтобы запомниться в череде других таких же заведений и привлечь покупателей. Самое трудное было, уговорить его не изображать на стене портрет его дочки. А то потом бы пришлось закрашивать.
— Могу себе вообразить. Чем Вы теперь занимаетесь?
— Работаю в доках. Там неплохо платят, хотя долго на такой работе не протянешь.
— Понимаю, работка не из простых, - поднялся со своего места он. - Я пришёл сюда, чтобы пригласить Вас работать вместе со мной, мистер Хэккетт.
— Просто Кит. Мне привычнее общение без лишних церемоний. Так Вам нужны художники?..
— Не совсем. В городе полно художественных галерей с именем и традициями. Потеснить их задача весьма непростая. Мы занимаемся несколько иным. Час уже поздний, я не буду вдаваться в подробности, - он положил на стол карточку с координатами. - Приходи по этому адресу и сам всё увидишь. Если понравится, станешь частью нашей команды. И можно просто Кларенс. Я начинаю к этому привыкать, - улыбнулся он.

     Они обменялись крепким рукопожатием, и мистер Дэннер ушёл. А Кит ещё долго не мог уснуть...



                ***




     Есть такие истории, что, принимаясь за описание их, невольно и далеко не на минуту останавливаешься и думаешь: сладит ли перо с ними, сумеет ли оно хотя бы бледными штрихами очертить действительность; хватит ли средств  у рассказчика представить полную картину данного случая, не захлебнувшись восторгом и упоением при описании его, не оставшись подавленным тем высоким благоговением к героям и деятелям той истории, которое они возбуждают?..

     Если бы мы жили в старое доброе время древней Греции, то, конечно, приступая к повествованию, мы предварительно воззвали ко всем богам, ко всем музам, и просили бы у них помощи и вдохновения. Но этот обычай, столь девственно-прекрасный, вышел давно из употребления, и нам остаётся одиноко, без всякого пособия муз, приступить к изображению картины...

    И в центре нашего повествования вновь оказывается юный Кит Хэккетт. Впрочем, так ли уж он юн? Ведь немало времени минуло с того дня, когда он ступил на эту благословенную землю. Он многое успел изведать, и даже кое-что понять. С тех пор как Кит покинул родные пенаты, жизнь всё чаще представала перед ним строгим учителем, без устали награждавшим молодого человека розгами.

     Вот и сейчас Кит стоял перед огромными дверьми павильона киностудии “Трайэнгл Файн Артс” на 14-й Восточной улице не в силах дать себе ответ, что несёт ему эта новая страница: очередной жизненный урок или всё же улыбку фортуны?..

    Переступив порог, Кит ощутил на себе несколько настороженных взглядов, но он не сконфузился, а лишь расправил плечи и сообщил, что был приглашён главным художником-декоратором Кларенсом Дэннером. И в доказательство своих слов предъявил визитную карточку. Кларенс не заставил себя долго ждать, вынырнув откуда-то из глубин павильона.

— Рад, что ты всё же решился, - радушно улыбнулся он, крепко пожимая руку.

    Сегодня Кларенс был одет куда менее изысканно, представ в рабочем облачении. Поверх плотной холщовой рубашки был натянут длинный фартук, на котором виднелись следы краски, опилки и ещё бог весть что. Кит сразу обратил внимание на то, с каким трепетом все на студии относятся к Кларенсу, его уважали за высочайший профессионализм и любили за добросердечность. Он предупредил, что сейчас ему нужно закончить устанавливать декорации к следующей сцене и предложил Киту пока осмотреться вокруг и проникнуться духом кинопроизводства.

    Студия представляла собой обширное здание из металла и стекла с высокими потолками. Весь студийный павильон был заполнен людьми, каждый из которых был занят своим делом, но совсем не ощущалось суеты. Вместо огромного кинозавода взору Кита предстал дом художника, который творит в спокойной атмосфере. Даже разговаривали тут все вполголоса, чтобы не спугнуть мысль. Центром этой вселенной был огромный камин, отделанный деревом, который словно бы ждал замёрзших охотников или рыбаков, готовых поведать удивительную историю. Вокруг него собирались режиссёры, сценаристы и операторы, чтобы расписать план съёмок и обсудить все детали съёмочного процесса.

     Киностудия напоминала и фотоателье, и театр. От первого она заимствовала освещение, стеклянные стены, тёмные занавеси, экраны, рефлекторы, искусственный свет. От второго – сцену с декорациями, раскрашенными холстами и театральными машинами, с кулисами и подсобными помещениями, в которых хранились декорации и бутафории. Были тут и мастерские для столярных, лепных и живописных работ.

     Всё вместе это представляло собой такое же беспорядочное и живописное зрелище, как и всякие театральные подмостки, с той лишь разницей, что здесь было очень светло, и что в одном и том же помещении находился весь персонал и всё, что должно быть и на сцене, и за кулисами. Декорации, предназначенные для совершенно разных картин, стояли тут бок о бок, и в них одновременно снимались сцены, не имевшие между собой ничего общего. Рядом с комнатой в современном стиле возвышался греческий храм, вокруг которого танцевали актрисы в античных одеждах, а по соседству был виден вертеп... Особую творческую атмосферу создавал расположенный тут же небольшой оркестр, который исполнял произведения, соответствующие тому настроению, которое должны были выражать лица актёров.

     Кит словно бы попал в гигантский муравейник, которым руководил некий худощавый джентльмен. Он сидел на возвышении в большой соломенной шляпе, скрестив свои длинные ноги. Он мало говорил, внимательно всматриваясь в действие на сцене, но не было сомнений, всё происходящее в студии случается только по его воле.

     Так Кит впервые увидел великого Дэвида Уорка Гриффита. На вид ему было лет сорок пять. Высокий и от того немного нескладный, он глядел на мир маленькими живыми глазами. Его пробирающий взгляд насквозь сверлил актёров, не допуская и толики фальши. У него был большой орлиный нос, сильно развитая челюсть, тонкие губы, редеющие волосы с посеребрёнными висками. Человек в высшей степени творческий, он мало внимания уделял своему внешнему виду, на нём были башмаки с длинными, остроконечными носками, галстук, плохо прикреплённый к слишком высокому пристежному воротничку, костюм скверного покроя и та самая пресловутая широкополая шляпа. Киту он напоминал протестантского пастора.

     Молодой человек примостился где-то в уголочке, дабы никак не помешать процессу съёмок, в котором каждый в точности знал свою роль. Словно зачарованный он смотрел на площадку, где в полной тишине был слышен треск работы киноаппарата легендарной фирмы «Пате». Режиссёр поднял вверх руку и поочерёдно произносил ключевые слова: «Готовность», обращаясь к актёрам; «Свет» – адресованное осветителям; «Камера» – оператору Билли Битцеру. По команде оркестр заиграл нужную мелодию. Среди декораций, прочных, как стены настоящего дома, и освящённых дуговыми лампами, которые были расставлены в определённом порядке, расхаживала молоденькая женщина. Её глаза горели страстью. Кит не знал, что за роль отведена мисс Кэрол Дэмпстер, но он не мог оторвать взгляд от всего этого. И лишь настойчивое прикосновение, которое он ощутил на своём плече, сбросило с него оковы оцепенения. Знакомый голос шепнул ему на ухо:

— Я освободился, теперь можем поговорить.
   
     Кит и Кларенс вышли из студийного павильона и направились в ближайшее заведение.

— Тут готовят лучший ореховый пирог на всём восточном побережье, - сообщил Кларенс, когда они зашли в небольшой уютный ресторанчик. - Теперь бы мне хотелось услышать о твоих впечатлениях от увиденного, - сказал он, когда они сделали заказ.
— Мне и сравнить это не с чем, - после недолгих раздумий ответил Кит. - Я даже не понял, сколько времени там провёл. Час, два?.. Не знаю. Я ничего в этом не смыслю, но чувствую, что это нечто прекрасное и совершенное. Как огромный механизм, который работает как единое целое.
— Отлично тебя понимаю. Я испытывал схожие чувства, когда сам впервые познакомился с кинематографом. Это было уже больше десяти лет назад и с тех пор кино сделало большой шаг вперёд. Тебе очень повезло, на твоих глазах творится часть мировой истории, - расплылся в улыбке он. - А ты уже бывал на кинопоказах?
— Один раз. И то, если честно, забрёл туда случайно. Не смогу вспомнить, что это был за фильм, но я помню главного героя. Это был какой-то француз, одетый как франт. Он много пил и дурачился, попадал в какие-то нелепые ситуации, но выбирался из них с завидной изворотливостью. Помню, что меня всё это очень восхитило. Не только то, что происходило на экране, но и поведение людей в зале. Это был бывший магазин, переделанный под кинотеатр. Большая часть зрителей были из чёрного люда; рабочие, докеры, маляры, трудяги с фабрик. Не слишком искушённая публика, но я видел, как они преображались, как искрились их глаза. Они словно забывали все свои тяготы и просто радовались жизни. Трёхчасовой отпуск за десять центов.
— Это верно. Француз, которого ты видел – это скорее всего Макс Линдер. Этот даже мёртвого рассмешит. Мне доводилось видеть его воочию, очень интересный человек, - сообщил Кларенс. - Кинематограф существует не так уж долго, но уже успел пережить немало всего... Те дешёвые кинотеатры, о которых ты говоришь, с входным билетом за 5-10 центов, уже потеряли былую актуальность. Хотя в начале века число этих Никель-Одеонов доходило до десяти тысяч по всей Америке. У них была нехитрая программа из множества коротких фильмов разных жанров, плюс хроникальные съёмки. Но необходимо признать, что они внесли огромный вклад в развитие индустрии. Изначально кино было ориентировано на эмигрантов, которые едва знали язык. Русские, поляки, немцы, скандинавы плохо адаптировались к новым реалиям, а язык кино был прост и понятен.

     Но кино развивается и постепенно захватывает всё большие слои населения, стираются грани между социальным происхождением зрителей. Поверь, придёт время и кинопоказы будут посещать даже самые утончённые зрители, будут приходить к нам как в театр или оперу. Кино уже прошло путь от примитивных оживших картинок на ярмарках до сложных, сюжетных историй. Усложняются киноаппараты, используется новые виды освещения, параллельный монтаж и прочие ухищрения. А дальше всё будет ещё увлекательнее, и ты можешь стать причастным ко всему этому!..
— Звучит очень притягательно, но разве я могу быть уверенным, что справлюсь со всем этим?
— Брось, - махнул рукой Кларенс, - никто из нас не родился с этими навыками. Мы все пришли в кино из других областей, и не всегда связанных с искусством. Уверен, ты очень быстро всему научишься. Будешь работать под моим руководством, для начала будешь получать пять долларов за съёмочный день, а дальше посмотрим. Ты ведь не забыл навыки маляра? Тебе это поможет, будем конструировать декорации, строить города и дворцы. Меня поначалу такая перспектива тоже немного пугала, но когда освоишь азы, всё становится по плечу.
— Я не только маляром трудился. За последние два года я работал землекопом в метро, стеклил окна в высотных домах, помогал торговцу мылом и даже недолгое время пробовал себя комиссионером по сбыту электротехнических изделий. Так что рук замарать я не боюсь и смогу сладить с любой работой, но тут совсем другое. Здесь свой особенный мир.
— Ты справишься. Очень скоро ты освоишься, ещё и меня будешь поучать, - доброжелательно улыбнулся он. - Да и по деньгам это куда выгоднее, чем тягать мешки в порту. Можно ещё попробовать себя статистом в массовых сценах, сценаристом или даже режиссёром.
— Это было бы совсем опрометчиво, - рассмеялся Кит.
— А что такого? Многие так делают. Большинство театральных режиссёров и актёров по привычке считают кино чем-то недостойным и брезгуют этим, но времена меняются, в кинопроизводство пришли денежные мешки с Уолл-Стрит. С их финансовыми возможностями мы будем создавать великие фильмы. - Кларенс говорил с необычайным воодушевлением, заражая Кита своим энтузиазмом. - Помнишь того человека в соломенной шляпе? Это Дэвид Гриффит, и он будущее кино. Он снял два величайших фильма «Рождение нации» и «Нетерпимость». Первый сделал его миллионером, а второй чуть не разорил. Но ни в этом суть. Я знаю его много лет, мы работали вместе ещё в студии «Байограф». И прежде чем стать законодателем мод, он успел прослыть закоренелым неудачником. В Нью-Йорке он появился, если не ошибаюсь, приблизительно в 1907-ом. И Дэвид, и его супруга Линда, были театральными актёрами, которые перебивались случайными заработками. Сам он выходец из южных штатов, кажется из Кентукки. Его отец был полковником армии конфедератов и был совершенно разорён в Гражданскую войну. Вся их семья жила на жалованье старшей сестры Дэвида Мэгги, которая вела занятия в школе.

     Сам Дэвид прошёл суровую школу жизни. Уже с юных лет он зарабатывал себе на жизнь. Был редактором маленькой газетёнки в Луисвилле, чернорабочим, металлургом, служащим, библиотекарем, лифтёром, «мальчиком» при площадке для игры в гольф и даже пожарным. И только к двадцати годам он стал мелким актёром в труппах, совершающих гастроли по провинции. Но его актёрская карьера не задалась, и, когда наступил мёртвый сезон, он постучался в двери студии «Байограф». Мы попали туда примерно в одно время, и я видел, как он профессионально рос. Сначала он был статистом, потом стал получать характерные роли. Даже играл Авраама Линкольна. Ему тогда было что-то около тридцати двух.

     И вот однажды главный режиссёр студии старый Мак-Кэтчен ушёл на покой и директор Артур Марвин стал срочно искать ему замену. Кто-то посоветовал попробовать Дэвида. Но сам Дэвид поначалу отказался. И только, когда ему гарантировали, что это никак не повлияет на его контракт актёра, согласился выступить ещё и режиссёром. И оказалось, что в этой новой роли он куда более успешен. Теперь он уже не снимается. А после успеха «Рождения нации» у него колоссальный кредит доверия. У нас на студии сейчас несколько режиссёров, но он самый главный, супервайзер. Что-то вроде художественного руководителя. Хозяева студии Кессель и Баумэн доверяют ему всё, от выбора сценария до контроля за работой других режиссёров.
— Он следит за всем, что происходит на студии?
— Он бы и при всём желании не сумел бы успеть за всем. Но все ключевые решения принимает он. Читает сценарии и выносит одобрение каждому эпизоду. После чего по его указаниям сценарист кадр за кадром пишет «континюити», что-то вроде съёмочного сценария. Он его изучает, вносит изменения. Дальше идёт подбор актёров. Следом выбираются натурные и павильонные декорации, которые на его суд предлагаю я, как художник-декоратор. Дэвид тут главный, но ты будешь работать со мной. Может это и к лучшему. Как и все гении, он немного свихнувшийся.
— Он кого-то покусал из съёмочной группы? - шутливо поинтересовался Кит.
— Пока нет, - рассмеялся Кларенс. - Но вообще он может. Он частенько измывается над актёрами и персоналом. Бедняжку Лилиан Гиш прошлой зимой он три часа продержал в ледяной воде ради удачного кадра. Он может кричать, переругаться со всеми, заставить репетировать одну сцену много-много раз подряд, израсходовать тысячи миль плёнки, чтобы задействовать в фильме меньше десятой её части. Но всё это прощается ему, потому что все понимает, он поступает так не в угоду своим прихотям, а для того, чтобы сделать подлинно великий фильм. Ему пришлось сломать множество копий, чтобы добиться того, что мы имеем сейчас.

     Когда он пришёл в кино, оно уже успело обзавестись своими канонами, нарушать которые считалось дурным тоном. Всё действие снималось общим планом, с одной точки. И двигать камеру запрещалось. Актёры двигались как куклы, вынужденные изображать нужные эмоции активной жестикуляцией. Дэвид предложил передвинуть камеру ближе, чтобы зритель смог увидеть лицо актёра. Так появились крупные планы, в кино стало больше актёрской игры, больше эмоций. Гриффит первым ввёл в оборот новую технику, которая даёт зрителю возможность следить за выражениями лиц актёров в самые патетические моменты. В счёт идёт каждый взмах поднятых и опущенных ресниц. Понимаешь? Так зритель находится лицом к лицу с актёром.

     Нереальность крупного плана, помноженная на нереальность проекции на экран, в итоге парадоксальным образом порождает чудо реализма, недостижимое в театре, где лица актёров всегда далеки, плохо видны и скрыты гримом. Вот почему он гений, вот почему его считают революционером и новатором, - резюмировал свою пламенную речь Кларенс. - Дэвид нарушил, таким образом, единство места, от которого театр никак не мог избавиться. Вездесущность киноаппарата, которую он открыл, создаёт непрерывность действия.

     Театр основан на жестикуляции и диалоге. Кино, родившееся вместе с Гриффитом, становится театром человеческого лица. В кино нельзя играть в масках, как в античных трагедиях. Для кино лицо человека становится основой всего. И это работает, публика запоминает лица актёров, которые она так часто видит перед собой. Знал бы ты, какая гора писем с восторгами приходит на студию нашей малышке Мэри Пикфорд.
— Ты с таким восторгом и упоением отзываешься о мистере Гриффите, что и я невольно пополняю число его верных поклонников.
— Так оно и будет. Если сможешь ужиться с его странностями и капризами, то оценишь проделанную им работу. Он настоящий Дон Кихот американского кино. Но и ему это далось нелегко. Сначала он снял две сотни посредственных лент, чтобы оправдать доверие хозяев студий. И уж только после этого решился использовать творческий подход.

     Он первый начал снимать с нескольких камер. Массовые сцены мы снимали даже с воздушного шара, чтобы зритель мог ощутить весь объём происходящего. Ты себе даже представить не можешь, как долго ему пришлось воевать со студийными боссами, уговаривая их пойти на риск и начать производство фильмов длительнее, чем 15-20 минут. Все говорили ему, что зритель не сможет так долго сохранять внимание к происходящему на экране, что люди не поймут его параллельный монтаж, когда в одну сцену вклеивалась плёнка из другой, чтобы сделать действие более динамичным. А зритель не только понял, но и оценил. Проголосовал за новое кино своим долларом.
— Слушаю тебя и понимаю, как много фильмов мне предстоит посмотреть, чтобы погрузиться во всё это.
— Да, только тебе придётся делать это после работы, потому что всё остальное время ты будешь занят. Это сейчас у нас есть свободное время, но так бывает далеко не всегда, - продолжал Кларенс. - Когда мы снимали «Нетерпимость», Дэвид нам буквально житья не давал. Один только вавилонский эпизод обошёлся примерно в 700 тысяч долларов. Ты можешь себе представить эту сумму?  Из них почти 300 тысяч это строительные материалы для декораций. Мы возводили их день и ночь. Мы построили колоссальный зал пиршеств Валтасара, настоящий дворец с гигантскими статуями слонов, который достигал высоты в триста тридцать футов. Эти декорации до сих возвышаются в конце бульвара Сансет в Южной Калифорнии, где у нас были натурные съёмки.

     Это было что-то грандиозное. В иные дни число статистов на площадке достигало 16-ти тысяч. Дэвиду пришлось создать целый штаб, на манер военного, чтобы управлять этой армией. А их ведь всех надо было кормить, одевать, инструктировать. В общем, ужас. Хотя сейчас, когда это уже в прошлом, и об этом можно вспоминать с юмором. Удивительно, как я ни поседел за время этих съёмок, - рассмеялся Кларенс, проведя рукой по своей роскошной шевелюре.
— Я как-то работал на покраске Бруклинского моста и всё думал, что ощущают рабочие, которые возводят такую махину? Наполняются ли их сердца гордостью, когда они теперь глядят на плод своих трудов?.. Возможно, и ты испытываешь нечто схожее, когда видишь в кино воссозданный тобой Вавилон.
— Я действительно доволен тем, что мы смогли выполнить поставленную перед нами задачу. Жаль только, что публика встретила фильм прохладно. Для нашего зрителя он оказался чересчур мудрёным. Может, просто ещё было слишком рано, и время не подходящее. Ещё эта война в Европе. В Англии его не стали демонстрировать, потому что посчитали манифестом против участия в войне, во Франции вырезали эпизод с Варфоломеевской ночью. В общем, всё мимо. Это было очень обидно, особенно Дэвиду. Но он не унывает и с головой уходит в работу.
— А не скучно потом бывает переключаться с возведения целых городов на обычные сцены, где нужна просто коробка из трёх стен с примитивной обстановкой?
— Всё зависит от тебя, если любишь свою работу и каждый раз стараешься выполнить её по максимуму, то всё бывает в радость, - задумчиво произнёс он. - К тому же сложные задачи возникают и вне масштабных проектов. Помню, мы снимали «Пиппа проходит» Роберта Браунинга с Гертрудой Робинсон в главной роли. Там зритель часто видел Пиппу в её комнате, и этот кадр делил фильм на четыре части: утро, день, вечер и ночь.

     Мы с Дэвидом придумали вырезать небольшой прямоугольник в декорации в глубине комнаты Пиппы и приделать к нему подвижную дощечку величиной примерно в три квадратных фута, чтобы можно было открывать и закрывать отверстие. Когда эту дощечку медленно отодвигали, за ней постепенно открывался сильный прожектор, и казалось, что стены комнаты освещают первые лучи восходящего солнца. Затем открывали другие источники света, поставленные против окон Пиппы. И комнату как будто озарял бледный утренний свет. Потом включали сильные дуговые лампы, и вся комната наполнялась светом, а отверстие в глубине снова задвигали дощечкой.

     Они увлечённо беседовали, совсем позабыв о времени. И лишь окончательно расправившись с ореховым пирогом и осушив очередную чашку кофе, решили вернуться на студию.

— Я рассказываю всё немного сумбурно и весь этот мир для тебя в диковинку, - подбадривал молодого человека Кларенс, - но всё это действительно проще, чем кажется и ты быстро втянешься. И не отказывайся сразу от роли статиста, это может быть весело. Можешь и подругу свою приводить на пробы. Иногда в кинематограф люди попадают самым удивительным и случайным образом.
— Увы, я не знаю, где она сейчас. Не видел её уже пару лет, с тех самых пор как делал набросок того самого портрета, - немного смутился Кит.
— И как так вышло? Расскажешь? - всем своим видом Кларенс выражал искреннюю заинтересованность. Он ступал осторожно, ничего более не говоря, давая возможность Киту собраться с мыслями.
— Я приехал сюда не имея совершенно никакого представления о самостоятельной жизни. Это был просто импульсивный порыв, попытка сбежать от опостылевшей действительности. Но у меня не было никакого плана, даже самого никудышного. И если бы не она я, возможно, закончил бы жизнь куда плачевнее. Она взяла меня под свою опеку, всему научила, рассказала, как выжить в этом городе. Носилась со мной, как с ребёнком, но при этом никогда не давала мне понять, что я обуза, не позволяла себе покровительственного тона. Она во всём была опытнее и мудрее меня. Вполне естественно, что я был очарован. Я долго вынашивал эту мысль и даже пытался с ней бороться, но без толку. В тот вечер я решил рискнуть. Я много думал о нас, пока мы возвращались домой на пароме. Я всё ей рассказал. Признался, что бесповоротно влюблён в неё, что не представляю, как буду жить дальше, если в моей жизни не будет её. В общем, обрушил на неё это всё разом. Разумеется, она была в лёгком шоке. Никогда прежде я не видел её такой растерянной и обескураженной. Я долго ей расписывал нашу будущую жизнь, что мы будем жить вдвоём и вместе сможем добиться всего на свете. Тогда мне казалось, что мои пламенные речи смогут её убедить. Как глупо, - усмехнулся он. - Она пыталась мне что-то объяснить, взывала к доводам разума, но я свято верил, что так будет лучше для нас обоих. И вдруг она замолчала. В её взгляде я увидел твёрдость и решительность. Она сказала, что ей всё нужно обдумать и утром мы вернёмся к этому разговору. Я согласился, отпустил её спать, а сам полночи мечтал о новой жизни с Хетти.

    Когда я проснулся, её уже там не было. Потом я узнал, что она собрала вещи и вместе с подругой навсегда уехала оттуда. Впрочем, там и вещей-то никаких не было. Она жила налегке, не обременяя себя никаким скарбом. Она перелётная птичка, которую я попытался заточить в клетку.
— И ты искал её?
— Да. Я перестал ходить на работу и, пока не кончились деньги, рыскал по городу в её поисках. Я по многу раз обошёл все её любимые уголки в городе, которые она успела мне показать. Расспрашивал всех наших общих знакомых, но никто о ней ничего не слышал. К слову, тот единственный раз, когда я забрёл в кинотеатр, тоже относится к тому периоду. Я увидел блондинку, которая с друзьями зашла в кино, и я пошёл за ней. Я обознался и едва не влип в историю из-за этого.

     Она мерещилась мне повсюду, каждый раз казалось, что сейчас откуда-нибудь из-за угла вынырнет она и я смогу с ней объясниться. Целыми днями я слонялся по тем местам, где мы бывали вместе, вспоминал наши разговоры. Наверное, тебе это всё кажется неимоверной глупостью?
— Ни в коем случае. Неужели ты думаешь, что никому кроме тебя не случалось влюбляться?.. Истории у всех разные, но симптомы схожи.
— Так продолжалось, пока не кончились деньги. Пришлось снова искать работу и попытаться всё забыть. Забыть не получилось, но вот с работой всё оказалось попроще.
— А теперь и подавно. Сейчас мы тебя оформим, и с завтрашнего дня ты поступаешь сюда на службу. Не отчаивайся, вдруг судьба уготовила тебе шанс стать режиссёром или актёром, тогда она сама сможет тебя разыскать.
— Боюсь, что для этой истории продолжения не уготовано...
— Не торопись с выводами, жизнь умеет удивлять похлеще любого сценариста, - благодушно заметил Кларенс.

     В завершении дня Кит был отправлен домой, набираться сил. Но прежде он зашёл в лавку и прикупил себе несколько рубашек и пару приличных брюк. Завтрашний день обещал быть удачным и слово своё сдержал.



                ***

 


— Никогда бы не подумал, что буду строить дворцы, - раздался сверху зычный голос Кита Хэккетта.
— Я тоже не мог предположить, что одной из моих обязанностей будет поддерживать тебе лестницу, - с напускным недовольством отозвался снизу Кларенс Дэннер.

     Долгий рабочий день на киностудии «Трайэнгл» неспешно подходил к концу, большинство сотрудников уже успели покончить с делами и отправились по домам, но два неугомонных художника всё ещё мастерили декорации к будущим съёмкам.

— Я более чем устойчив в своём положении, - с улыбкой ответил Кит. - Можешь смело идти домой, иначе Мэйбл меня возненавидит.
— Вовсе нет, у меня самая понимающая жена в мире. К тому же, я рассказал ей сюжет «Сироток бури», и он её так заинтересовал, что она теперь непрестанно интересуется как проходит возведение декораций и когда начнутся съёмки.
— Судя по масштабу работы, мы тут ещё года два промучаемся.
— Ты думаешь, Дэвид даст тебе возиться столько времени?.. Он уже меня поторапливает. Салон Людовика XVI в Мамаронеке почти готов, да и тут мы вроде идём с опережением графика. Так что больше оптимизма, Хэккетт.
— Как считаешь, фильм выйдет толковый? - осторожно поинтересовался Кит.
— А ты разве не читал сценарий? История вышла что надо, страсти, любовная драма, спасение в последнее мгновение. То, что и любит наш зритель.
— В том то и дело, не слишком ли мы потакаем вкусам публики? - с сомнением вопрошал он.
— Не знаю, что тебя тут смущает. Зритель будет сопереживать горестям двух бедных сироток, которым в конце концов улыбнётся удача. А старшую, приговорённую к гильотине Робеспьером, в последнюю минуту спасёт Дантон, прискакавший к эшафоту на горячем коне. Публика будет в восторге.
— А почему непременно нужен счастливый конец? - не унимался Кит. - Почти во всех приключенческих фильмах Дэвида его героев ждёт счастливый финал. И чаще всего с этим самым «спасением в последнее мгновение».
— А зачем, по-твоему, зритель приходит в кинотеатр? Ему нужны положительные эмоции. Они не всегда доступны в реальной жизни, поэтому мы дарим их на экране. Все хотят получить сказку.
— Публика не всегда так примитивна.
— Неужели?.. Вот ты сам разве не грезил о счастливом финале со своей красоткой Хетти? Что всё это время её держал в своей пещере страшный великан, которого ты убьёшь, и влюблённая бедняжка бросится тебе в объятия. Вы будете жить долго и счастливо. И уход в затемнение, - рассмеялся Кларенс.
— А я, кажется, понял почему разорилась студия «Байограф». Полагаю, ты писал для них сценарии, - одарил его сверху язвительной улыбкой Кит.
— Как бы то ни было, нельзя лишать человечество иллюзий. Такие жизненно важные общественные институты как государство, экономика, религия и прочие просто рухнут, если мы все будем воспринимать только правду. Что плохого в том, что мы дарим людям немного надежды?
— Плохо лишь то, что эти надежды почти никогда не оправдываются, - пессимистично заметил Кит.
— Когда улицы уже объяты мраком, а мои сотрудники всё ещё на рабочих местах, я начинаю себя чувствовать плантатором, угнетающим бедных рабов! - голос раздался из-за двери мастерской прежде, чем в неё вошёл высокий мужчина в помятом пиджаке.
— За «рабов» моя исключительная благодарность тебе, - ухмыльнулся Кларенс.
— Что-то вы засиделись, - сказал Дэвид, пристально вглядываясь в фасады зданий, созданных командой художников.
— Мы почти закончили.
— Не похоже, что конец близок.
— Ну, прости, ты хочешь, чтобы я построил тебе старый Париж XVIII века и при этом уложился в пару недель?.. Так не бывает.
— Я знаю, - снисходительно ответил режиссёр. - Но если тебя постоянно не тормошить, то ты будешь возиться до второго пришествия. Тебе стоит набрать ещё людей и ускорить процесс, иначе мы не уложимся в срок.
— Можно подумать, мы когда-то успевали соблюсти все сроки.
— Да, но мы хотя бы должны постараться для приличия, - беззвучно рассмеялся Дэвид. - Ладно, заканчивайте тут. Пора уже расходиться по домам. Слезай, Хэккетт. Завтра будет новый день.
— Послушай, Дэвид, мы тут с моим юным другом как раз дискутировали по поводу интеллектуального роста публики. О том, сможет ли она принять более сложные темы, отсутствие счастливых концовок и тому подобное...
— Сынок, сколько ты уже у нас работаешь?
— Почти четыре месяца, сэр, - ответил Кит, спустившись вниз.
— Изрядно. Ты уже должен был заметить, что далеко не каждый достойный фильм находит отклик в сердцах зрителей. И наоборот, самые примитивные истории частенько крутят по двадцать месяцев, и они всё ещё делают кассу. - Дэвид по-отечески положил руку на плечо молодому человеку. - Не стоит питать иллюзий на сей счёт, умственное развитие публики не превосходит уровня девятилетнего ребёнка, и для создания фильмов, которые будут иметь успех, нужно ориентироваться именно на него.
— Но ведь мы развиваемся и растём. Кино всё чаще затрагивает более сложные темы, а значит и зритель будет развиваться, - сдержанно протестовал Кит.
— Некоторая часть публики, конечно, эволюционирует, но это меньшинство тонет среди громадного множества невежд. Я понимаю твою наивность. И это прекрасно, что ты не теряешь веры, но я уверен, что средний зритель никогда не изменится... И как бы ни была сильна нынешняя волна пуританизма, совершенно ясно, экран никогда не сможет, по крайне мере, в ближайшие поколения достигнуть той же широты выражения, которой давно достигли литература и театр.

     Да, разумеется, это не снимает с нас ответственности по нравственному и интеллектуальному воспитанию зрителя, мы должны снимать действительно качественное кино и пробовать доносить до публики что-то новое. Но у нас не скоро появится возможность коснуться подлинных жизненных тем – публика не позволит. Ей нужны лишь револьвер и красивые девушки, - иронично добавил он.
— Это верно, - поддержал друга Кларенс. - В этом и заключается тонкое умение снимать фильмы для людей, не изменяя себе. Да и не только кино, любой вид искусства – это в первую очередь способ самовыражения, но ни один творец не должен забывать, что всё это затевалось для людей и ради людей. Если ты не уважаешь свою публику, то твоё творение никогда не сможет достигнуть нужной высоты.
— Посмотри хотя бы мои ранние фильмы. Я их снимал исключительно для получения прибыли, - вступил Дэвид. - Это же халтура чистой воды. Да мне и сейчас время от времени приходится снимать ленты, от которых меня воротит. Просто чтобы боссы студий не перестали верить в мою способность ковать деньги из воздуха. И всё же я нахожусь в постоянном поиске достойного сюжета, истории, которая найдёт отклик и сможет чему-то меня научить.
— И что же это должна быть за история?
— Знаешь, я для себя давно понял, что подлинная драма – это жизнь, а жизнь – это мы сами, - отвечал Дэвид, проведя рукой по серебрящимся вискам. - Есть только один сюжет, который интересен каждому. Человек существо, которое всё сводит к самому себе, свою персону он ставит в центр мира.

     Всё наше существование есть борьба со страхом. Наша первая эмоция – страх или голод, который, в общем, не что иное, как опасение, что мы не сможем поддержать в себе жизнь. Мы боимся и надеемся, а надежда – противоположность страха. Всем остальным мы не интересуемся.

    Сам посуди, когда мы идём в театр или читаем книгу, мы всегда словно бы смотримся в зеркало. Персонажи этих произведений нас интересуют лишь в той мере, в какой они отражают нашу собственную личность.
— Вот почему решающее значение имеет лишь драма человеческих персонажей, это подлинное решение, - подхватил мысль Кларенс. - Поэтому мы обращаемся к драме реальностей в ситуациях, складывающихся на самом деле, а не в тех, которые никогда не случаются. И кино в этом смысле обладает колоссальными преимуществами. Мы имеем возможность воспроизвести во всей её красоте рябь на воде под ветерком или колыхание ветвей и вершин деревьев, либо игру эмоций на лице при нужном освещении. Мы добиваемся того, чего не может дать зрителю даже самый лучший театр, это-то и является подлинным творением искусства. А форма уже вторична.
— Получается, что каждый фильм, независимо от сюжетных линий, об одном и том же?
— Именно, - расплылся в редкой улыбке Дэвид. - Ситуации, кризис и развязка существенной роли не играют. Нужна лишь идея. Мы живём в эпоху, когда идеи заменили в кинематографе техническое умение. Если ты нашёл способ достучаться до зрителя, если сумел зацепить нужные струны души, то совсем не важно, какая для этого избрана форма. Безусловно, идея, тема, фундаментальная мысль, сюжет – это то, что мы в первую очередь рассматриваем при выборе истории для фильма. Но при всём при этом, самая великая история может быть изложена на одной странице. Самая великая история всех времён – распятие, смерть и воскресение Иисуса Христа – состоит всего из пятисот слов.
— Знаешь, что я думаю? - добавил Дэвид, обращаясь к погружённому в раздумья Киту. - Ты должен написать нам несколько сценариев. Не стоит сразу отнекиваться. Ты ничего не потеряешь, если попробуешь. Поразмысли об этом на досуге...
— Ах, вот вы где, мы уже весь павильон кругом обошли в поисках нашего сэнсэя, - прервали дискуссию сотрудники студии Фрэнк Вудс и Джордж Тервиллиджер. 

     Оба этих деятеля появились на студии несколько лет назад и теперь являлись важными механизмами в функционировании кинопроизводства на «Трайэнгл». Фрэнк Вудс много лет трудился в журналистике и помимо прочего пробовал себя в литературе. Он продал киностудиям несколько своих фельетонов, которые послужили основой для нехитрых фильмов. Оказалось, что писать сценарии для кино может быть весьма выгодным предприятием. Фрэнк уволился из газеты и заключил контракт с киношниками, прихватив с собой старого друга и коллегу Джорджа. Вместе они стали верными помощниками Дэвида Гриффита, без которых он теперь вряд ли мог обойтись.

— Тебе это не понравится, но увильнуть не получится, - заговорил Фрэнк, когда внимание присутствующих было привлечено. - Я сейчас разговаривал с Джорджем Крилом из Комитета Общественной Информации, ему нужна наша помощь.
— Что на этот раз? - закатил глаза Дэвид. - Он уже добился своего, мы вступили в войну, все киностудии Нью-Йорка, Чикаго и Калифорнии агитировали за него. Или он снова хочет заставить нас маршировать по Бродвею с плакатами?
— Нет, в воскресенье первые партии солдат отправляются во Францию, и он хочет провести это мероприятие с помпой, - заговорил Джордж. - Нужно чтобы армейцев напутствовали все наши самые видные деятели. Мэри и Дуглас, разумеется. Лилиан, наверно. Ну, и ещё кто-нибудь на твоё усмотрение.
— Я тоже должен присутствовать?
— Вроде бы нет. Там будет Томас, этого довольно.
— И то, слава богу, - отмахнулся Дэвид. - А что ещё им нужно?
— Нужны будут кое-какие декорации, чтобы снять патриотический ролик. Ничего сложного, я всё потом объясню тебе, Кларенс. За день управимся.
— Как мне всё это надоело, - проворчал Дэвид. - Вот видишь, что творится, Хэккетт?.. А ты говоришь, что публика у нас подросла. Ещё три года назад мы дружно голосовали за этого сукиного сына Вильсона и его нейтралитет «в действиях и в мыслях», а теперь нам рассказывают сказки про войну, которая покончит со всеми войнами. Чёрта с два! Тебе уже дали гражданство, сынок? - обратился он к Киту.
— Да, - ответил он, утвердительно кивнув для пущего эффекта.
— Вот. Выпадет тебе жребий, и отправят тебя на германский фронт. А там не только пули и снаряды, но и ядовитый газ. Глотнёшь такого и будешь кишки выплёвывать. Нравится тебе такая перспектива?..
— Прошу тебя, Дэвид, не начинай, - перебил его Фрэнк. - Ты сам отлично знаешь, что это было неизбежно. Нельзя оставаться в стороне, когда мир катится к чертям и делать вид, что это всё тебя не касается.
— После того, что случилось в России у Германии появился реальный шанс победить, - поддержал его Джордж. - А этого уж точно никак нельзя допустить. Как думаешь, ни на Америку ли нацелится Кайзер, когда с англичанами и французами будет покончено?..
— Этого мы знаем. Зато мы точно знаем, что Морган-младший сделает на этой войне ещё парочку миллиардов.
— Ты опять утрируешь, - с нотками раздражения произнёс Джордж. - И вообще, пора с ними расквитаться за «Лузитанию»! 
— Погубив ещё несколько тысяч американцев? - язвительно вопрошал Дэвид.
— Дэвид у нас из той породы людей, что любят человечество, но не переносят людей, - метко заметил Фрэнк, вызвав у всех улыбку и сняв напряжение.
— Да, ещё кое-что, - напомнил Джордж, перед уходом, - Крил просил большой плакат на передвижной платформе с какой-нибудь красивой девушкой. Портрет крупным планом. Подпись у них какая-то своя. Кажется, «Готовься к обороне!». Но я это ещё уточню. Этим нужно будет заняться уже завтра.
— Тебе нужно выделить кого-нибудь для позирования? - обратился к Кларенсу Фрэнк.
— Нет, пожалуй, обойдёмся и так, - ответил он, выразительно посмотрев на своего юного коллегу. - Кит как раз хотел поупражняться в живописи. Верно?

     Кит растерянно улыбнулся и уставился в пол.

— Пора взяться за старое, - подбодрил его Кларенс. - Ты ведь ещё не забыл, как выглядит твоя Хетти?..



                ***


     День выдался весьма непримечательный, разве что было много прохладнее обычного для середины мая. Утренний студёный воздух неминуемо навевал Киту воспоминания о том, как он несколько лет назад прибыл в Нью-Йорк. Много воды утекло в Чесапикский залив с тех пор, но память о первых днях новой жизни никак не истиралась. Пальто на нём нынче было куда дороже и лучшего покроя, да и пуговицы были все на месте, но что-то всё равно осталось прежним. Кит так и не научился носить шляпы, да и вязанный, шерстяной шарф, подаренный ему в ту пору, не давал позабыть о былом. Киту казалось, что этот аксессуар его гардероба всё ещё хранит в себе запах рук и волос прекрасной Хетти Келли. При каждом порыве ветра он кутался в него плотнее и жадно вдыхал через него воздух, стремясь уловить тот чарующий дурман.

     И вроде всё уже сошло на нет, и только пьянящий аромат её духов словно бы преследовал его. Тонкое, неуловимое благоухание вилось кругом как туман, и дразнило, и манило, и беспокоило, обволакивая нежной дымкой, в которой сердце сладко замирало... Конечно, Кит лишь обманывал себя, запах её давно отстирался, обветрился и улетучился. Но стоило ему вновь завернуться в этот шарф и закрыть глаза, и будто бы вновь её тонкие руки смыкались на его шее, словно бы спасательный круг, брошенный ему самой судьбой с небес. Всё уже ушло, и только её нежный аромат навсегда остался с ним.

    Окончательно погрузиться в меланхоличное настроение Киту помешали бойкие трели военного оркестра, приглашённого для торжественных проводов первых полков американских солдат, отправлявшихся на войну в Европу.

— Мерзкая всё-таки штука эта война, - чертыхнулся Кларенс, изобразив гримасу неудовольствия.
 
    Кит не нашёл, что добавить к сказанному и молчаливо вглядывался в ряды солдат, которые ровным строем, чеканя шаг, шествовали мимо импровизированной трибуны. Перед ними плечом к плечу стояли военный министр Ньютон Бэйкер, глава Комитета Общественной Информации Джордж Крил, отвечавший за организацию данного мероприятия, и многие другие видные персоны. В числе прочих находился и режиссёр Томас Инс, представлявший здесь киношников и студию «Трайэнгл», в частности.

— Знаешь, а мне всё же не хватает тут Дэвида, - заметил Кларенс. - Он порой бывает занозой в заднице, но он точно не стал бы помалкивать и высказал бы Бэйкеру немало интересного.
— И что бы это изменило? Только настроили бы всех против себя.
— Да знаю. Но всё равно какое-то пакостное ощущение от всего этого, - выдохнул он. - Одно радует, твоя красотка сегодня бесподобна. Хороша, как никогда.

     Кларенс широко улыбнулся и повернул голову в сторону огромного портрета на стенде, благоговейно взиравшего на всё происходящее. Кит больше часа просидел перед чистым полотном, не решаясь прочертить первую линию. Наверно, где-то в глубине он осознавал, что это будет последний раз, когда он возьмётся писать её портрет и оттого бессильно оттягивал этот миг. Он долго вглядывался в чистый холст и будто бы видел прорисовывавшиеся на нём очертания. Словно из ниоткуда проявилась линия губ, из пустоты распахнулись глаза. Те самые, родные, которые умели задорно улыбаться.

    По этому невидимому контуру и прошёлся красками Кит. И вновь она смотрела на него, ласково и игриво одновременно. На её перламутровой коже играл румянец, яркие локоны, ниспадая вниз водопадом, искрились и освещали всё вокруг. В ней не было ни грамма надменности, самолюбования и сластолюбия. Всего того, что было столь присуще красивым женщинам. Ещё бы, ведь она не женщина, она – мечта.

— С ней всё вышло более чем удачно, лишь в одном ты перестарался, - усмехнулся Кларенс. - От таких, как она, не хочется уходить. Особенно, на войну.
— А может всё ещё обойдётся? - наивно вопрошал Кит.
— Вряд ли, - выдохнул Кларенс. - Видишь этих вышагивающий молодчиков? Каждый второй из них уже ходячий мертвец. И это в лучшем случае. Каждый четвёртый станет калекой. И ради чего? Всё-таки Дэвид чертовски прав, жизнь беспощадная и бессмысленная штука. Твоя нью-йоркская жизнь началась в этом порту, а у них она сегодня начала стремительно заканчиваться. Погляди, как радостно идут покойники. И мы их в этом напутствуем.

     Солдаты шествовали строгим порядком в полном обмундировании, мимо своего начальства, в сторону судов, ожидавших отправления у причала. В этой строевой муштре потонул незначительный эпизод с молодым командиром одного из полков. Юный лейтенант засмотрелся на трибуну и едва не споткнулся от удивления на глазах у своих подчинённых.

— Ты работал в этом порту? - сменил тему Кларенс.
— Нет. Но встретил по дороге сюда парочку знакомых ребят. Они рассказали мне о том, что тут происходило в последнее время. Немецкие матросы устраивались грузчиками в доки и подкладывали взрывчатку в суда, которые отвозили снаряды и различного рода военное снаряжение в Европу. У них были специальные бомбы, выполненные в виде сигар. Эти свинцовые заряды разделялись внутри на две части медным диском. Обе части наполнялись разными кислотами, которые при смешивании бесшумно воспламенялись. Представляешь? Помнишь тот взрыв на Чёрном Томе прошлым летом? Это тоже их рук дело. Ужас.
— Да, этот мир катится в бездну.

     Парад был почти завершён, громкие речи отгремели, оркестр паковал свои инструменты, и солдаты с грохотом погружались на суда. Во всей этой суете едва ли можно было заметить отсутствия в общих рядах того самого лейтенанта, что чуть ранее кое-как сохранил равновесие. Он оставил своё подразделение и направился к стенду на трибуне, призывавшему «Готовиться к обороне!». Он снял фуражку и пристально вглядывался в портрет Хетти. На его лице читалось удивление и растерянность, что в свою очередь не могло ни привлечь внимание располагавшихся тут же работников студии. Когда сомнений у молодого человека не осталось, он принялся окидывать взором всех окружающих и уверенно остановил свой взгляд на Ките Хэккетте. Высокий, статный, с военной выправкой, он словно бы был рождён носить офицерскую форму. У него было смуглое лицо, с резкими чертами лица. Его нерушимый облик был словно отлит из стали. Всё в его обличии внушало силу и трепет. Под стать всему этому был и звонкий, бархатный голос, выработанный множеством тренировок, но отчего-то с больно знакомыми нотками.

— Это ведь ты нарисовал? - уверенно обратился он к Киту, кивая на портрет.
— Почему ты в этом так убеждён? - переспросил Кит, тщательно скрывая удивление.
— На тебе мой шарф! - тепло улыбнулся он.

    Лёд растаял, и крепкое рукопожатие незаметно переросло в непринуждённое объятие. Они улыбались друг другу так, словно всю жизнь были знакомы.

— Рэймонд, если память меня не подводит...
— Просто Рэй. Вижу, сестрёнка про меня упоминала. А вот о друге-художнике я ничего не слышал. Впрочем, мы редко с ней общаемся. А видимся ещё реже.
— Меня зовут Кит. Тогда я ещё был друг-маляр, - рассмеялся Кит. - Я её тоже давненько не видел. Даже не знаю, где она сейчас и как у неё дела...
— Это на неё похоже, - снисходительно пожал плечами Рэй. - Хетти оказалась на войне раньше меня. Она поехала в Европу ещё до войны. Они с подругой Дайен обосновались во Франции, - продолжил он, увидев изумление на лице Кита. - Когда началась война, она поступила на службу к сёстрам милосердия. Последний раз она писала мне из Лотарингии.
— Я и представить себе такого не мог...
— Я сначала тоже жутко переживал за неё. Но ты же её знаешь, она нигде не пропадёт. Если бы все мои солдаты были такими же живчиками, как Хетти, мы бы через две недели взяли Германию.
 
     Кит ничего не успел ответить, Рэю нужно было возвращаться к своему подразделению. Они тепло распрощались, и лейтенант Келли устремился на своё судно, оставив Кита совершенно изумлённым и обескураженным. Война приобрела для него совершенно новое звучание. Теперь это была и его война.



                ***




     Небо за окном становилось всё мрачнее и живописнее. Верный признак того, что Шотландия была уже совсем близко. Ненастье, объявшее всё вокруг, превращало купе поезда в ещё более притягательную обитель, где за чашкой горячего чая или бокалом бренди усталые путешественники могли предаться воспоминаниям о днях минувших и раздумьям о грядущем. Любой мятущейся душе, оставившей за плечами многие мили, знакомо то сладостное ощущение надёжности и уюта, которое испытываешь при первом возвращении к своему временному пристанищу.

     Не стали исключением и два наших новообретённых героя, завершивших обильную трапезу и вернувшихся в свой вагон. Словно моллюск, забравшийся в свою раковину, они ощутили необыкновенное спокойствие и теплоту от уже знакомого и немного родного места. По всей вероятности, каждый уголок, в котором мы оставили частичку души, становится отчасти нашим домом: и та скамейка, где когда-то признавался ей в любви; и крыша, где под звёздным небом делился своими мечтами; и сокровенное место на старом кладбище, где обрёл покой твой самый родной человек и куда ты приходишь каждый раз подвести черту...

— Не сильно ошибусь, если скажу, что и Ваша история вполне достойна экранизации, - заметил Тамар. - Разумеется, при условии определённой доли художественного вымысла в повествовании.
— Это в Вас говорит учтивость, мистер Лэйн. И отчасти, бренди, - ухмыльнулся Кит. - Не велика хитрость снять о ком-то фильм или даже описать его жизнь толстенной книжкой. Немного таланта и старания, и даже самая заурядная персона может послужить предметом вдохновения. Но ведь суть данного мероприятия не в том, чтобы извести уйму бумаги или километры киноплёнки. В каждой истории должно быть то, что позволит ей претендовать на вечность.
— Никак не возьму в толк, чего же в таком случае не хватает Вашей истории?..
— Пожалуй, в ней нет конфликта. Нет преодоления себя, борьбы противоположностей; когда герой, поборов внутренние противоречия и одолев всех внешних врагов, постигает некую истину, неведомую ему прежде. И всё в том же духе. Я же всего лишь доверился судьбе, которая свела меня с множеством достойных людей, чей глубокий ум и беспредельное благородство оберегали меня и вели через неминуемые препятствия. Всё, что я имею, чем горжусь, было даровано мне людьми, которые взяли на себя труд учить меня и трепетно напутствовали, не ожидая ничего взамен. И я об этом никогда не забываю. Когда к нам приходит художник, в которого никто не верит, которому ни дают шанса даже попробовать открыть миру что-то новое, я не спешу закрывать перед ним двери. Я отдаю свой долг вечности.
— Выходит, счастливый финал всё же состоялся?
— Не совсем. Понимаю, что мне грех жаловаться. Многое из того, о чём я грезил, свершилось. Но самое главное я, пожалуй, упустил. Оттого и воспринимаю все эти свершения, как некоторое вознаграждение за былую неудачу. Впрочем, может я и не заслужил того, о чём не перестаю сожалеть. Как знать...
— Жалеете, что не стали самым успешным шотландским кинорежиссёром в Голливуде? - улыбнулся Тамар.
— Об этом я совершенно точно никогда и не помышлял. В кинематографе я прожил целую жизнь, приложил руку ко многим самым великим лентам нашего времени. Получил множество бесценных уроков.
— И всё же покинули его...
— Это было неизбежно, всему рано или поздно приходит конец. И лучше уйти по собственной воле, чем устареть и ждать, когда тебя об этом попросят.
— Всё равно не понимаю. Зачем уходить, если всё ладится?
— Не всё было так однозначно. Для нас всегда первичным было служение искусству, а уже потом всё прочее. Но времена изменились, и требования к производству фильмов стали совсем иные. Вместо творцов пришли дельцы, и во главе всего теперь значился коммерческий успех. Мы меняли студии, перешли сначала на «Юнайтед Артистс», потом на «Парамаунт». Но процесс был уже необратим. Режиссёры потеряли свою творческую самостоятельность. Они теперь не могли выбирать себе сценарии, набирать команду, актёров. Всем стали заведовать продюсеры. Наверно, это было неизбежно. Гриффит первым показал, что на этом можно не просто зарабатывать, а делать состояние. И по иронии судьбы, сам стал одной из первых жертв этого процесса. Слышал, он сейчас совсем ничего не снимает, продал свою студию в Нью-Йорке, избавился от акций в «Артистс» и совсем не смотрит фильмов. Пьёт виски и поминает былое.
— Да, Голливуд жестокий город.
— Но я не хочу его жалеть. В данном случае, жалость унижает. Дэвид остался верен себе и потому снискал моё вечное уважение, а всякие ремесленники, вроде Сессиля ДеМилля, пускай и дальше снимают второсортное кино на потребу публике.
— И что же, мистер Хэккетт, кинематограф умрёт?
— Он живее всех живых, и нас с Вами переживёт, просто в нём всё меньше места для новаторов, по-настоящему творческих натур, тех, кто искренне влюблён в саму его идею, - сказал Кит. - Впрочем, ни к чему уныние. Для меня кинематограф стал счастливым билетом в жизнь. Когда мы с Кларенсом решили сменить род занятий, то стали компаньонами в художественной галерее. Взяли в наём бывший аристократический особняк, нашли множество толковых художников, но о нас почти никто не знал. В таком огромном городе, как Нью-Йорк, конкуренция колоссальна, нам нужно было как-то о себе заявить. И как нельзя кстати пришлись прежние связи. Мы устроили грандиозную выставку работ актёров и режиссёров. Для нас написали свои картины и Гриффит, и Пикфорд, Фэрбенкс, Инс, Сеннетт, Капра, Роуч, Бэрримор, сёстры Гиш, Чаплин, Китон, Валентино и многие другие. Некоторые из них вообще впервые взялись за кисть. Конечно, это был просто рекламный трюк, но он возымел действие, о нас услышали, нас запомнили, и мы до сих пор на плаву.   
— И с кино теперь совсем покончено?
— Иногда мы выполняем заказы для киностудий, но это случается всё реже. С тех пор как последние студии окончательно перебрались в Южную Калифорнию, сотрудничество стало несколько проблематичным. Я послал Голливуду прощальный поцелуй, один из тех нежных, старомодных, семисекундных поцелуев, которыми обмениваются два совершенно одетых человека противоположного пола, - улыбнулся Кит. - Всё, как в старом кино.
— Но в брошюре, полученной мной на лекции Блэктона, говорилось, что Вы и сценарии писали.
— Ах, это! - всплеснул Кит. - Это было уже очень давно. Я по просьбе Гриффита начеркал несколько историй, но они вышли весьма скверными, за исключением разве что одной. Она потом досталась студии «Юнивёрсал» и по ней был снят весьма пристойный фильм. Правда, её отдали под нож парочке опытных сценаристов, Тому Риду и Эдварду Лоу.
— Не обидно было? - с детской непосредственностью вопрошал Тамар.
— Вовсе нет, они хорошо сделали свою работу. Как и режиссёр Пал Фейош. Жаль только, что они превратили главную героиню из блондинки в брюнетку. А в остальном я был очень доволен. Мне за эту историю прилично заплатили, а наша галерея тогда только вставала на ноги. Так что, всё замечательно.
— А что это был за фильм?
— Не скажу, что это моя любимая лента, - усмехнулся мистер Хэккетт. - Но время от времени я пересматриваю её, не столько для того, чтобы освежить в памяти события фильма, сколько для того, чтобы вновь окунуться в те воспоминания, что владели мной в момент написания сценария.

     Он называется «Одиночество». Это история одного дня в Нью-Йорке. Своеобразный этюд из жизни мелких американских служащих. В центре этой истории два человека, он и она. Это как водится... Джим, обычный рабочий, и Мэри, которая работает телефонисткой, они образчик привычной жизни города. Из тех, что читают одни и те же истории в одних и тех же газетах. В начале фильма показывается обычный день каждого из них: пробуждение, сборы, работа. Пал разбавил это повествование множеством комичных гэгов, которые, к счастью, не лишили историю своего очарования. По завершению рабочего дня эти двое разъехались по домам, в отличие от большинства своих коллег, оправившихся на свидания. Посидев дома, они поддались призывам рекламных проспектов, зазывающих горожан на аттракционы. Так они оба оказываются в Луна-парке на Кони-Айленд. Он замечает её, в этом всеобщем веселье, они знакомятся, проводят весь день вместе и влюбляются друг в друга. В суете пожара, разыгравшегося на одном из аттракционов, они теряют друг друга и никак не могут снова отыскаться в толпе. Наступает вечер и под аккомпанемент грома и молний, они возвращаются каждый в свою квартиру. И он, и она крайне разочарованы и огорчены. Ведь они были одиноки ещё утром, а теперь это ужасное чувство стало во сто крат сильнее, ведь избавление было так близко.

     Убитый горем Джим ставит любимую пластинку, но в стену ему стучат недовольные соседи и он решает поставить их на место. Он входит в соседнюю квартиру и видит там её. Счастье всегда было где-то рядом.
— Да, действительно жаль, что они поменяли блондинку на брюнетку.
— Фильм снят значительно лучше, чем я рассказываю. Я хотел показать маленьких людей, жизнь огромного города, его толпы, его работу, его парки с аттракционами. Хотел, чтобы эта история лучилась поэтическим очарованием, некой меланхолической простотой, не впадая при этом в слезливость.
— Не знаю как, но я непременно разыщу этот фильм.
— Надеюсь, он Вас не разочарует, мистер Лэйн.
— Неужели Вы более не пытались разыскать свою музу? - нетерпеливо вопрошал Тамар.
— Время притупляет даже самые сильные эмоции. Мне не оставалась ничего иного, кроме как смириться со своей участью и попытаться жить дальше. Но решится на это, оказалось много проще, чем воплотить этот план в жизнь. Каждый раз, когда мне на глаза попадались сводки с франко-бельгийского фронта, я думал о том, что в бездушной статистике убитых и раненных и она может оказаться просто цифрой. Конечно, я помышлял о том, что мы можем когда-нибудь с ней повстречаться. Быть может, случайно столкнуться на улице, просто встретившись взглядами в толпе. Но с течением времени эта мысль скорее наводила ужас: желает ли она меня увидеть, помнит ли вообще обо мне?.. Ведь я всего лишь маленький эпизод её жизни. Та случайная встреча на вокзале многое изменила в моей судьбе. Я много размышлял о том, что если бы она не обратила внимание на меня в тот день и не сдружилась со мной, то, возможно, и не сбежала бы от меня в Европу и ни попала бы на эту проклятую войну. Какая-то нелепая случайность, сущая мелочь способна кардинально изменить жизнь. Как это предусмотреть, как заложить в свои планы слепой случай?..

     Читал как-то в газете заметку о том, что трое англичан путешествовали в поезде в одном купе. В процессе знакомства обнаружилось, что фамилия одного из них была Бинкхэм, второго – Пауэлл, а третьего – Бинкхэм-Пауэлл. И ни один из них не состоял в родстве с другим. Что верховодит случайностями нашей жизни, право же, не знаю...
— Совершенно точно не стоит себя за это корить, - сочувственно произнёс мистер Лэйн. - Что бы это ни было, небесное проведение или злой рок, нам всё равно это неведомо. Мы можем лишь уповать на то, что в этой канцелярии у нас значится счастливый финал.
— За долгие годы работы в кинематографе я люто возненавидел счастливые концовки в фильмах. Они были негласным правилом, нарушить которое хватало смелости очень немногим. А меня это всегда терзало, ведь счастливый финал оставляет больше вопросов, чем ответов. После него всегда ощущается некий осадок, история остаётся незавершённой, какой-то недосказанной.

     Примерно через год, после завершения войны, я точно так же ехал на поезде домой, возвращался из Чикаго в Нью-Йорк. Мы там устраивали передвижную выставку, и я застрял на несколько недель. На тот момент я уже был женат. На девушке, с которой был обручён ещё в юности. Она приехала за мной в Америку, и я посчитал за благо перестать терзаться прошлым и попытаться жить нормальной жизнью. Наверно, это не самая лучшая мотивация для вступления в брак, но я был юн и крайне наивен в своих убеждениях. - Кит говорил надрывисто, словно бы вырывая каждую фразу болезненной занозой из закутков своей памяти. - Она была чудной девушкой. И до сих пор остаётся мне добрым другом. Как раз тогда, восемнадцать лет назад, она была беременна и ожидала моего скорейшего возвращения. Признаться, меня невероятно пугала перспектива скорого отцовства. Всё произошло слишком быстро: ещё вчера я места себе не находил из-за Хетти, пытался узнать её местонахождение, порывался отправиться на её поиски, и вот, в одно мгновение, я уже женат на другой. Казалось, что всё это происходит будто бы не со мной. Я и так наломал дров, вынудил Хетти сбежать от меня из страны, где она оказалась в самом пекле войны, и разве мог я быть уверен, что не сломаю жизнь бедняжке Милдред?.. Как я ни пытался, я не мог выкинуть эти мысли из головы.

     И вот, на одной из станций у нашего поезда случилась какая-то поломка. Не знаю, что там было, но мы не трогались довольно долго, и я отправился побродить по перрону, хотел проветрить голову. Мыслей было великое множество, а в голове царил полнейший беспорядок.

     Вдруг прямо передо мной, на параллельных путях, возник военный состав. Двери вагонов распахнулись и на перрон высыпали солдаты. Я знал, что в Европе ещё оставалась значительная часть американского контингента, и всё же был очень удивлён встречей с участниками большой войны. Они, по большей части, были моими сверстниками; молодые, беспечные, но уже повидавшие изнанку жизни. В их рядах были и те, что остались искалечены той войной. Я смотрел на них и думал, что возможно кому-то из этих ребят доводилось быть под присмотром моей Хетти.

     Их было очень много, и они буквально заполнили собой всё пространство железнодорожной станции. Я шёл, продираясь сквозь их ряды, вглядывался в лица, словно бы искал кого-то среди них. Сам того не осознавая я шёл в поисках неведомого, и только дойдя до головного вагона, я понял конечную цель своих метаний. Меня пробил озноб и рубашка мгновенно прилипла к телу. Спиной ко мне стоял один из их командиров. Высокий, статный, он звучным голосом отдавал команды, и сомнений быть не могло.
— Это был её брат? - догадался Тамар.
— Да, это был Рэймонд, - кивнул Кит. - Он дослужился до капитана. Рэй меня сразу признал и отнёсся ко мне очень тепло, расспрашивал о моей жизни, я в свою очередь интересовался его военными успехами. Но чем дольше он не заговаривал о Хетти, тем тревожнее мне становилось. «Нашей Хетти больше нет» – изрёк он в итоге. Она пережила войну, но в самом её конце подхватила вирус испанского гриппа и уже не смогла выкарабкаться. Она с подругой Дайен перебралась на Пиренеи в надежде, что южное солнце благотворно скажется на её самочувствии, но всего за несколько недель она сгорела. Рэю об этом рассказала Дайен, она тоже была заражена, но смогла излечиться.

     Рэй рассказывал о том, как посетил её могилу, как прощался с ней. Я был совсем убит этим известием, начал просить прощения у него за то, что не уберёг его сестру. Но он оказался настоящим военным, крепким как кремень. Строго пресёк все мои терзания, сказав, что его сестрёнка всегда сама за себя отвечала и не позволила бы никому принимать решения за неё. Она горела ярким пламенем и не терпела никаких сожалений о своей судьбе. И лучшей памятью о ней будет прожить свою жизнь так же, не важно долго ли, коротко ли, но достойно...
— Печальный итог, - прервал молчание мистер Лэйн. - Её брат, безусловно, справедлив в своих суждениях, но как тут не предаться сожалениям?.. Ведь Вы были лишены элементарной возможности попрощаться с ней, поговорить в последний раз... В высшей степени несправедливо.
— И я об этом много думал, - ответил Кит. - Но небеса надо мной сжалились и дозволили нам достойно проститься.

     Глаза его застилались туманом воспоминаний. Воистину, блажен тот, кто в силах по собственному велению сбросить с плеч тяжкий груз былых дум, ибо ни ведает он великих несчастий крепкой памяти. У призраков прошлого нет иных забот, кроме как отравлять нашу жизнь горьким ядом неисполненных надежд...



                ***




     Двое неспешно прохаживались по Вашингтон-сквер, их взору представали изысканные особняки, возводимые вокруг площади ещё с XIX столетия. Впрочем, лишь юноша мог любоваться изящностью фасадов аристократических домов. Под руку с ним шёл слепой старик, он обходился без трости и целиком полагался на расторопность своего спутника. Они уверенно прошествовали через площадь и прошли мимо прекрасной триумфальной арки Джорджа Вашингтона, возведённой Стэнфордом Уайтом сорок лет назад к столетнему юбилею вступления в должность первого президента США.

     Их путешествие медленно подходило к финальному аккорду. Юноша что-то едва слышно шепнул своему подопечному и они стали подниматься по мраморным ступеням одного из особняков. Дубовую двухстворчатую дверь которого обрамляла изысканная резная вывеска “Художественная галерея”. Внутри дом оказался куда просторнее, чем можно было предположить, глядя на него снаружи. Пройдя мимо служебных помещений, гости сразу же оказывались в огромном выставочном зале, бесконечно длинные стены которого уносились ввысь. Потолком же служил стеклянный купол, сквозь который галерею заливал солнечный свет. По всей протяжённости стен были установлены скульптуры и висели картины. Они были расположены так, что каждая из них пребывала в гордом одиночестве и неизбежно была обласкана вниманием зрителя.

     Юношу совсем опьянила чудесная атмосфера этого места, он пытался как можно красочнее описать обстановку своему товарищу. В галерее в тот момент почти не было посетителей, да и этих двоих никак нельзя было принять за завсегдатаев подобных заведений. Они неминуемо привлекли внимание сотрудников галереи.

— Добрый день. Я, возможно, могла бы вам чем-то помочь, - как можно более учтиво обратилась к ним сотрудница. - Вы ищите что-то конкретное?..
— Да, мы разыскиваем Вашего босса, - замялся молодой человек.
— Мистер Дэннер сейчас в отъезде, а мистер Хэккетт в своём кабинете, - после незначительной заминки уведомила она.
— Мы бы желали побеседовать с мистером Хэккеттом, если это возможно, - подал голос старик.

     Девушка понимающе кивнула и удалилась, а через пару минут со второго этажа к ним спустился Кит. Это был мужчина в расцвете сил, ему уже минуло тридцать три года, и из пытливого юноши он превратился в зрелого мужчину. Удачи в делах добавили его образу необходимого лоска; в этом осанистом, статуарном муже непросто было признать того робкого юнца с потерянным взглядом, что много лет назад ступил на берег в порту Нью-Йорка. Но дорогой костюм и золотые часы на запястье не изменили в нём главного: его глаза по-прежнему лучились светом.

— К вашим услугам. Меня зовут Кит Хэккетт. Чем могу быть полезен?

     Он поочерёдно приветствовал юношу и слепого старика. И вдруг в его взгляде мелькнула искра, в этом истрёпанном лице он узрел знакомые черты. И этот глубокий шрам по всей правой половине лица... Нет, сомнений быть не может.

— Мистер МакКормак? Неужели это Вы? - ошарашено вопрошал Кит.
— А я боялся, что Вы меня не вспомните. Ведь столько лет прошло, - смущённо улыбнулся старик, заключённый в дружеские объятия. Он приложил к лицу Кита ладони, пытаясь вообразить себе его теперешний облик. - Вы определённо возмужали с нашей последней встречи. Даже будь я способен видеть, едва ли бы узнал Вас теперь.
— Да, время летит стремительно. Но что с Вами произошло? Как Вы жили всё это время?
— Вы, наверное, слышали про пожар. Наш старый дом выгорел полностью.
— Да, слышал, - кивнул Кит. - Весь квартал пришлось сносить и отстраивать заново.
— Дом был ветхий, все перекрытия деревянные. Он вспыхнул в одно мгновение. Мы даже начать тушить его не успели, как всё уже было кончено. Увы, ни все смогли выбраться. Комендантская была на первом этаже, у выхода. Я выскочил одним из первых, но многие ещё оставались внутри, и я вернулся. Сумел помочь кое-кому из них, но сам получил множество ожогов. Обжёг себе роговицы глаз и надышался там этим дымом.
— Ужасно.
— Я потом долго лечился. Благо, городские власти назначили мне особую пенсию и оплатили моё лечение. Я поправился, шрамы затянулись, но зрение вернуть так и не удалось. Я не совсем ослеп, ещё различаю силуэты, свет, тьму. Хотя для того, кто прежде был дозорным в море, этого вряд ли достаточно. Но я не ропщу на судьбу, рад уже тому, что господь сохранил мне жизнь.
— Ваша правда, и всё же мне очень печально слышать такое. Это можно ещё как-то исправить? Я готов помочь всем необходимым.
— Не беспокойтесь, обо мне есть кому позаботиться. Родня помогает. Это один из моих племянников, Брендан. Он теперь мои глаза, - улыбнулся Шейн. - Я бы не стал Вас беспокоить...
— Нет никакого беспокойства! - запротестовал Кит.
— Но у меня есть одно незавершённое дело, - продолжал он. - Я долгое время ничего о Вас не знал, и лишь недавно услышал о выставке, которую Вы со своим компаньоном организовываете, и решил навестить Вас тут. Если верить моему парнишке, у Вас тут чудное заведение, всё на самом высшем уровне.
— Да, мы немало сил положили на то, чтобы превратить это место в храм красоты и искусства, но теперь так случилось, что нам надо отсюда съезжать. Арендная плата в этом районе растёт непомерно, да и мы нуждаемся в более обширных площадях, - с грустью произнёс Кит, оглядывая, ставшие за многие годы родными, стены галереи. - Мы уже прикупили бывшее складское помещение на Канал-стрит, его сейчас переоборудуют под выставочный зал и художественную мастерскую.
— Рад слышать, что дела у Вас идут в гору. Вы человек деловой и мне бы не хотелось отнимать у Вас много времени, - он замолчал, собираясь с духом. - Уверен, Вы не забыли нашу Хетти. Эту девчушку мы все искренне любили. Я лишь через несколько лет узнал, что она погибла в Европе. Это было очень горестное известие. Я никогда более не встречал человека с таким большим сердцем. Она и на войне не забывала о нас. Многим постояльцам нашей ночлежки пришли письма от неё. Она и мне начеркала несколько трогательных строк. Но Вам она писала более всех.

     Умолкнув Шейн услышал тяжёлое дыхание Кита и понял, что прежняя боль всё ещё не стихала в нём.

— Письма от неё приходили несколько лет. Не слишком часто, ведь там всё-таки шла война, но я их хранил. Полагал, что рано или поздно Вы объявитесь или же она вернётся домой и сама решит, как с ними поступить. Но этим планам уже не суждено было сбыться, она не вернулась, а пожар уничтожил почти всё, что у нас было. На пепелище мы нашли коробку с документами, в которой я хранил и Ваши письма. Большая их часть пришла в негодность, но некоторые из них удалось спасти.

     Он аккуратно извлёк из внутреннего кармана пиджака несколько свёртков грязной, пожелтевшей бумаги, перевязанных шёлковой лентой.

— Они так и остались не распечатаны. Вам решать, как с ними поступить. Из меня вышел весьма посредственный почтальон, - горько усмехнулся он, - но я не мог спокойно уйти, не исполнив этой её воли. Возможно, и Вам они принесут душевный покой.

     Сердечно распрощавшись с МакКормаками, Кит распорядился его сегодня не беспокоить и заперся в своём кабинете. Он бросил письма на серебреный поднос на своём столе и молча глядел на них стоя у окна. Поборов волнение, он наполнил себе бокал виски из початой бутылки и большим глотком осушил его под чутким взором Хетти Келли, пристально глядевшей на него с незавершённого портрета на стене...



                ***



                “И вновь решаюсь тебя побеспокоить, мой верный живописец.


     Пожалуй, только с тобой  я могу быть в полной мере откровенной, поведать о своих тревогах и даже немного поплакаться. С братом и друзьями я просто обязана быть сильной, излучать оптимизм и веру в светлое будущее. Ведь я не хочу, чтобы они беспокоились за меня, сомневались в моих решениях или перестали называть дочерей моим именем, в конце концов.

     С тобой всё иначе. Я знаю, что ты поймёшь моё нытьё правильно: не как слабость, а лишь как суровую необходимость время от времени выпускать пар. А мне это сейчас очень нужно, потому что мне страшно. Первое, чему меня тут научили сёстры милосердия, это в любой ситуации искриться уверенностью. Раненному бойцу совсем не нужно видеть ужас на лице своего врача и медицинского персонала, оттого даже в самых плачевных ситуациях мы вынуждены хранить каменные лица и ободрять даже тех, кого уже не спасти.

     Признаюсь, это мне давалось тяжелее всего. Я говорила тебе, что ни секунды не сомневалась в принятом решении. Я знаю, что поступила правильно. Презираю эту войну, но остаться от неё в стороне я никак не могла. В дороге я рисовала в своём воображении все ужасы войны, чтобы быть морально подготовленной ко всему, но то, что предстало моему взору в прифронтовых лазаретах, не поддаётся никакому описанию.

     Впрочем, я тебе об этом уже писала. Просто у меня путаются мысли и я перескакиваю с темы на тему. Наш госпиталь переводят, но не в Шампань, как я тебе писала в прошлый раз, а к Верденской крепости. И мы будем совсем близко от линии фронта, а значит ещё больше раненных, море крови и бессмысленных смертей. И мне очень страшно.

     А знаешь, что помогает мне справляться? По крайне мере, на первых порах. Злость. Когда прошёл первый шок, я ощутила, что испытываю жуткие приступы негодования. Злилась на немцев, французов, австрийцев и британцев. Злилась на тщеславных генералов, что без зазрений совести посылают студентов и крестьян со старыми винтовками под шквальный огонь пулемётов и артиллерии. Злилась на молодых ребят, что поддавшись патриотическому подъёму, позволили растоптать свою юность. Злилась на учёных, что изобретают новые орудия убийства. Мало было бомб и пуль, так ещё появились огнемёты, всевозможные мины, гигантские пушки, танки, ядовитый газ и прочая дрянь. Всё это омерзительно и подрывает веру в человечество.

     Больше всего я злилась на французов. Причём на всех. Эта нация, которая совсем не умеет воевать. Они умеют веселиться, радоваться жизни, лучше всех готовят, но совершенно не умеют сражаться. И самая большая несправедливость, что соседствуют они с нацией, которая с пелёнок отличается воинственностью. Я прекрасно помню, как начиналась эта кампания. Тогда мало кто по-настоящему осознавал предстоящие ужасы. Людьми овладела странная эйфория. Войска уходили на фронт под восторженные возгласы возбуждённых толп. Генералам, гордо восседавшим на боевых конях, виделись статуи, возведённые в их честь на городских площадях. Думаю, ещё ни одна война не начиналась при таком массовом непонимании её природы и трагичности.

     Но расплата за наивность пришла стремительно. Наскоро скроенные и плохо обмундированные французские солдаты парадным строем наступали на немецкие позиции. Они словно снова шли освобождать свою Бастилию, в этих ярко синих мундирах и фрондёрских алых штанах. Для германской армии это был просто подарок, пушечное мясо. Меня даже сейчас передёргивает от одной мысли о том, сколько напрасных смертей можно было бы избежать...

     Теперь, конечно, уже всё иначе. Поражения – прекрасные учителя. Но всё же меня не покидает та злоба, что поедает мой разум изнутри с самого начала этой войны. Я злюсь и совсем не нахожу понимания у окружающих меня мужчин. Они, здоровые и раненные, не видят в этих смертях ничего зазорного. Они в этом никогда не признаются, но для них это всё сродни игре. В каждом, от рядового до командующего французской армией Жоффра, сидит неугомонный мальчишка, который никак не наиграется.

     И я поняла, что для вас всё игра. Жизнь, смерть, любовь, война, всё одно.
 
     И не смотря на все мои нападки, я не могу скрыть своего восхищения мужчинами. Я ощущала это и прежде, просто здесь это проявляется отчётливее. Я никогда не поддержу женской беседы, в которой охаивают мужчин. Ни один мужчина, который повстречался мне на жизненном пути, не обошёлся со мной дурно. По крайне мере, не хуже, чем я с ним. Вы благородны, вы умеете прощать, вы способны на поступки.

     Вчера мы похоронили одного твоего соотечественника. Его звали Дэниел Лейдлоу, он служил в полку Королевских шотландских пограничников. Он поднял свой полк в атаку сквозь облако отравляющего газа. При этом он сам не надел газозащитную повязку, только для того, чтобы иметь возможность играть на волынке и вдохновлять этим своих однополчан.

     Весь день я размышляла над тем, стоило ли оно того. Он ведь точно знал, что погибнет, и погибнет в муках. Он, безусловно, герой, но ради чего всё это? Наверно, чтобы осознать подобное, надо родиться мужчиной...

     Прости, меня опять понесло куда-то ни туда.


                Твоя верная муза Хетти Келли”
                Суассон, 23 октября 1915.





                ***




                “Мой нежный друг, приветствую тебя.


     Вновь осмеливаюсь потревожить твой покой, в очередной раз, позабыв о данном самой себе обещании более не писать тебе. Впрочем, весьма возможно, что писем моих ты не читаешь вовсе, а разрываешь их в клочья или придаёшь огню, преисполненный праведным гневом.

     День мой полон забот и в делах этих я совсем забываю обо всём на свете. Погружаясь в страдания раненных солдат, мало вспоминаешь о собственных горестях. Но каждый вечер меня вновь одолевают прежние терзания. И хочется с кем-нибудь поговорить. С кем-то родным и понимающим. О чём угодно, только не о войне, крови и страданиях. Это ужасно изматывает. Будь я подростком – вела бы дневник, но теперь я из этого выросла, да и нынче это не совсем уместно. Особенно тут, где неопытные юноши отдают свои жизни зачастую так ни разу не испытав настоящей влюблённости. Наивность и неискушённость на войне непозволительная роскошь.

     Намеревалась говорить обо всём, кроме войны, но сама каждый раз возвращаюсь к этому. Вот видишь, как легко я нарушаю свои обещания? Я часто думаю о том, что и ты мог оказаться здесь. Не отправься ты покорять Новый Свет, точно был бы призван в этот кромешный ад. Я отчётливо понимаю, что ужасно этого не хочу. И дело не только в том, что здесь каждый день погибают и калечатся многие тысячи людей. Я помню, какими восторженными глазами ты смотрел на весь окружающий мир, как восхищался красоте самых обыкновенных вещей, как умел видеть свет во всём. Потерять такое, почти так же страшно, как умереть. И как ни старайся, невозможно пронести через весь этот мрак и грязь своё восхищение нашим миром, не запятнав чистоты помыслов. Если так, то может оно и к лучшему, что лорд Байрон, побывав на войне, погиб, так и не вернувшись за свой письменный стол. Иначе, как знать, что бы он поведал миру? Не оду ли разочарованию?..

     Возможно, что и тебя посещает мысль окунуться в огонь этих событий, но я заклинаю тебя, не вздумай сюда возвращаться. Твоя родная Шотландия знавала множество кровопролитных войн, может не столь бессмысленных, как эта, и всё же устояла. Не дрогнет она и теперь. Как и брата своего, прошу тебя не лезть в это пекло и сберечь для меня Америку!


                Почти Мария Стюарт с родины Жанны Д’Арк”
                Верден, 18 февраля 1916.




                ***



                “Здравствуй, мой добрый друг!


     Спешу поделиться с тобой радостным известием о возвращении под трёхцветный стяг тех самых фортов Дуомон и Во. Пожалуй, можно рассчитывать, что и «осада» Верденской крепости вскоре завершится и мы сможем отодвинуть немецкие позиции ещё дальше от прямой дороги на Париж.

     Эти несколько месяцев дались нам весьма непросто, неимоверное истощение сил, средств и эмоций подрывало всякий боевой дух. Могу с уверенностью сказать, что второй такой битвы, как Верденская, Франция более не вынесет. Пока ещё рано подводить итоги, но уже понятно, что жертвы были понесены колоссальные. Только французов и британцев полегло на этих нескольких фронтовых милях более полумиллиона человек, да и немцев немногим меньше. Только вдумайся в эту цифру! Миллион жизней канули в небытие, потому что пара правительств не сумели договориться. А во что превратилась эта земля?! Некогда дивный пейзаж нынче удобрён многими миллионами снарядов. Каждый раз, когда немцы или мы собирались наступать, этому предшествовала артиллерийская подготовка на несколько дней. Вся эта территория на многие мили усеяна воронками. Глядя на всё вокруг, мне сложно представить, что на этой земле ещё будут цвести деревья и зреть урожаи...

     Когда взяли форт Во, то выяснилось, что значительная часть гарнизона ещё некоторое время удерживала погреба форта, когда остальная крепость уже была занята немцами. Они несколько дней держались в ожидании подмоги, подавали знаки с единственной доступной башни. У них закончилась вода, они лизали бетонные стены подвала, которые были влажными от сырости. Страшно даже представить, какими мучительными были их последние часы. 

     Впрочем, и наша участь была немногим лучше. Не хватало припасов и лекарств, ужасающая неорганизованность правит всем во французской армии. Лишь большими, в сравнении с противником, жертвами удалось перебороть неблагоприятные условия. По всему фронту сооружались траншейные линии, всё более мощные и труднопреодолимые. Войска на передовых жили в блиндажах, подземных «дортуарах», защищённых от вражеской артиллерии. Вдоль передовых позиций ставились проволочные заграждения, а сами позиции расположены зигзагами, чтобы избежать продольного огня. Такие же зигзагообразные траншеи ведут и к нашим лазаретам и пунктам обеспечения. В дождливую погоду траншеи превращаются в канавы грязи, не помогают даже дощатые настилы. Массу неприятностей доставляют нам крысы, которые кормятся трупами, и вши, досаждающие ещё живым. Солдаты и офицеры частенько раскладывают свои мундиры на муравейники, чтобы муравьи поедали вшей, но и это не всегда спасает. Кошмар, одним словом.

      Казалось, этот изматывающий этап сражения будет длиться вечно. И помощи было ждать почти неоткуда. Германская артиллерия обстреливала все железнодорожные узлы, связывавшие Верден с внутренними территориями. Только одно шоссе Бар-ле-Дюк – Верден подпитывало нас, словно переливание по трубке потерявшего много крови. Французы назвали его “Священной дорогой жизни”. Ежедневно по ней проезжали шесть тысяч автомобилей в сторону Вердена, так нам доставлялись резервные войска, боеприпасы, провиант, медикаменты. Даже парижские таксисты содействовали фронту, доставляя людей и грузы, не знаю только, отключали ли они на это время свои счётчики.

     Самое главное, что мы справились. Цена была уплачена неимоверная, и, надеюсь, Жоффр, Петен, Нивель и им подобные более ни допустят «новых Верденов» и начнут учиться хотя бы на своих ошибках.
 
     А ты можешь наполнить бокал приличным шампанским, в честь того, что я пережила этот кошмар. И планирую ещё немного «подосаждать» тебе.


                Твоя стойкая подруга Хетти Келли”
                Верден, 4 ноября 1916.



                ***



                “Моё почтение тебе, дорогой Кит.


     Не думаю, что ты успел соскучиться по моему корявому почерку и всё же тешу себя надеждой, что моя писанина ещё не успела вызвать у тебя отторжение. Впрочем, я всё более убеждаюсь, что человек способен привыкнуть ко всему. Вот и эта война длится столь долго, что я и успела позабыть, каково это жить в мирное время. Я привыкла к крови, взрывам, к чувству постоянной тревоги. Досадует меня только одно, я отчётливо чувствую, что черствею, чужая боль и людская трагедия вызывают у меня теперь много меньше сочувствия, нежели прежде.

     Наверно, это было неизбежно. Но ты не спеши хоронить мои добродетели, я всё ещё способна на благородные поступки. Тот спасённый нами английский лётчик уже пришёл в себя и понемногу поправляется. Его зовут Джек Батленд. Он выполнял боевое задание в Арденнах, когда его самолёт подбили германские истребители. В полусознательном состоянии он сумел посадить свою горящую машину и едва успел выбраться из неё, дабы не поджариться заживо. Он совсем ничего не помнит о том, как мы с Дайен нашли его и волокли до расположения французских войск. И как же всё-таки нам повезло, что наши в тот момент пошли в атаку, иначе писать бы мне сейчас тебе из немецкого плена. Если, конечно, из германского лагеря дозволяют слать корреспонденцию.
 
     Благодарный Джек, потрясённый историей своего спасения, теперь вечно норовит облагодетельствовать нас с Дайен. Особенно меня. Кажется, я ему приглянулась. Сёстры теперь вечно подшучивают надо мной по этому поводу, говорят, что не ровен час, он позовёт меня замуж. Мне кажется, они просто завидуют. Он, правда, значительно старше меня, но чертовски хорош собой. Да и его галантные манеры не оставляют меня равнодушной...

     Прости, я просто дразню тебя. Хотя он действительно привлекателен, умён и необычайно мужественен, настоящий лев во плоти, но меня совсем не трогают его ухаживания. Не могу помышлять ни о чём подобном, пока продолжается эта бойня. Но далеко не все девочки разделяют мои взгляды, война наоборот явилась для них неким катализатором чувственности. Даже нашу Дайен регулярно навещает один французский офицер, цветочки ей носит. Они милуются под Луной и рассуждают о том, как заживут после войны. Она из-за этого ходит совсем блаженная, а мне смешно.
 
      Я поняла, что любовь это исключительно мужская забава. Вы вольны влюбляться, гнаться за недостижимыми идеалами, очаровываясь лишь непокорёнными вершинами... Женщина же должна заботиться о будущем потомстве, выбрать самого сильного и надёжного мужчину, мыслить на множество ходов вперёд, у нас нет возможности поддаться чувствам и выбрать какой-нибудь неблагонадёжный вариант. Природа заложила в нас постоянное беспокойство о продолжении рода. А мужчинам всё ребячество! Вы, как павлины, распускаете хвосты друг перед другом, хвастаясь количеством завоёванных дамских сердец, и горделиво задираете нос, если сумели приручить самую желанную особу. Мне кажется, что и войны развязываются мужчинами отчасти от того, что вы желаете покрасоваться перед своими женщинами.

     Ты, наверно, как всегда сочтёшь, что я преувеличиваю. Но я ведь женщина, мне это позволительно. Я просто поцелую тебя в щёчку, и ты простишь мне почти всё...


                Твой нетленный кошмар Хетти Келли”
                Виньёль, 6 апреля 1917.



                ***




                “Рада вновь приветствовать тебя, мой трепетный друг.


     Я, пожалуй, должна извиниться перед тобой, в прошлый раз наговорила тебе всякую чушь. Ты только не сердись, временами на меня находит некое помутнение. Обыкновенно эпистолярный жанр в достаточной мере уберегает собеседников от чрезмерной импульсивности, ввиду того, что написанное, но неотправленное письмо, нетрудно исправить. Обычно, так и бывало. Ты себе даже представить не можешь, какое количество адресованных тебе страниц на утро после написания было придано огню... В общем, прости мне мою горячность.

     Ты же знаешь, что больше всего боли причиняешь тем, кого по-настоящему любишь, а я так сильно всех люблю, что сама не замечаю с какой прискорбной лёгкостью кладу родным людям в чай желчный яд. С годами побороть свои дурные привычки становится совершенно непосильной задачей.

     Весь день в голове у меня крутится одна история. Нам её поведала новая сестра, которая прибыла из осаждённого Ипра. Много ли тебе известно о Бельгии? Я прежде и не знала, какую важную роль играет её территория в этой кампании. С самого начала войны Бельгия была захвачена германскими войсками. Немецкое командование устроило в завоёванной стране военные склады, оно перевозило по бельгийским железным дорогам свои войска. По сути, Бельгия стала самым удобным плацдармом для захвата Франции.

     Разумеется, французское командование стремилось изменить расклад сил на франко-бельгийской границе, но для этого нужно было располагать достаточными сведениями о положении дел в соседней стране. Все попытки заслать в Бельгию своих лазутчиков оказались безуспешными, германцы тщательно следили за непроходимостью границы. Вдоль всей бельгийско-голландской границы немцы выстроили непрерывную ограду из колючей проволоки, по которой к тому же был пущен электрический ток. Это помимо бдительных часовых и множества патрулей на границе. Ни пешком, ни на автомобиле, ни на самолёте проникнуть в Бельгию не было никакой возможности.

     Тогда кому-то во французском штабе пришла в голову идея использовать для этих целей почтовых голубей. Как ты, наверное, знаешь, эти голуби отличаются удивительной способностью: их можно отвезти очень далеко, за сотню миль, но они всё равно найдут дорогу домой, в свою голубятню, причём самым коротким путём. Был разработан подробный план, как доставить голубей в Бельгию.

     Дело было прошлым летом. Ящики с голубями привязали к небольшим воздушным шарам и с первым же попутным ветром отправили из Франции в Бельгию. Но шары могли носиться по небу до бесконечности, и чтобы голуби, заключённые в ящиках, смогли обрести свободу к шару был приделан особый механизм, который через несколько часов должен был перерезать верёвку, связывающую шар с ящиком. Таким образом, на маленьком парашюте один из таких ящиков благополучно приземлился на бельгийской земле.

     Он попал в огород юной бельгийки из восточной Фландрии, которую звали Клери Ламбо. Девочка жила одна, из всех родных у неё в живых остался только её старший брат, да и тот уже давным-давно ушёл во Францию, и она совсем не получала от него вестей.

     У себя на грядке она нашла решётчатый ящик, набитый конским волосом, в котором сидел испуганный голубь. В прежней жизни семья Ламбо имела большую голубятню, так что девочка имела достаточное представление о том, как нужно обращаться с голубями.

     На ящике была надпись: «Прошу открыть!». К крышке ящика были прикреплены листок чистой бумаги, карандаш и записка, в которой значилось: «Сожгите сейчас же парашют, накормите и напоите голубя». Далее шёл длинный перечень вопросов. А в конце крупными буквами были приписано: «Если Вы хотите, чтобы война кончилась и германская армия ушла с бельгийской земли, ответьте как можно более точно и правильно на вопросы. Подписи не нужно. Вложите бумагу в трубочку, которая привязана к ноге голубя, и отпустите его». Вопросы были максимально простыми: какой полк стоит в их деревне, в какую сторону уходят нагруженные снарядами составы, много ли пушек провозили мимо их деревни и тому подобное. Двенадцатилетняя девочка успешно справилась с этой задачей.

     Восьмого августа голубь за номером «118-14-А» вернулся в свою голубятню. Он был сильно изранен, глаз пробит шрапнелью, вся голова в запёкшейся крови. Возможно, ему пришлось спасаться не только от людей, но и от дрессированных соколов, которых завела германская армия специально для истребления неприятельских почтовых голубей. Говорят, для защиты от соколов в перьях хвоста у голубей спрятаны особые свистки, отпугивающие хищников.

     До следующего утра голубь уже не дожил, но записка его осталась цела и сыграла свою роль в освобождении Бельгии. Крылатого письмоносца командование отметило в специальном приказе и даже похоронило с маленькой медалью на шее. Награды удостоился и тот голубевод, который догадался переправлять голубей из Франции в Бельгию на воздушных шарах. Военным крестом был награждён младший капрал Венсан Ламбо!

     Ты представляешь? Оказалось, что эта затея принадлежит тому самому брату бельгийской девочки, что служил во Франции. Разве возможны такие совпадения?..

     Вот и я ломаю голову, случайность ли это или есть какой-то высший промысел в том, что с нами случается?.. Суждено ли было мне попасть на эту мясорубку? И есть ли там наверху некий план, который предусматривает моё счастливое возвращение на родину или мне уготовано сгинуть тут навечно? Никак не возьму в толк, где здесь случайность, а  где закономерность... Наверно, я напрасно извожу себя, и в назначенный час жизнь сама расставит всё по своим местам, и мы получим заветные ответы. Скорее бы уже...


                Покорная судьбе Хетти Келли”
                Сен-Мийель, 10 июня 1917.




                ***




                “Здравствуй, Кит.


     У меня сегодня ночью был странный сон. Снилось, что я получила письмо с ответом. От тебя. Я вертела конверт, рассматривала заполненные твоей рукой данные адресата и радостно предвкушала заочную беседу с тобой. И когда настал черёд вскрыть твоё послание, сон оборвался, и я проснулась. Ещё с минуту я соображала, что никакого письма нет. Пожалуй, это можно истолковать лишь тем, что я ужасно соскучилась по тебе и по дому.

     Хотя, где этот мой дом?.. Я всегда воображала себя этакой вольной птицей, не привязанной к месту, вещам и даже к людям. Мне вечно не сиделось на одном месте, во мне царило неизменное желание постичь что-то новое. Казалось, что если я успокоюсь и на миг замру, то упущу нечто важное. И вот куда завёл меня ветер странствий...

     Телом и разумом своим я уже смирилась с действительностью, привыкла и даже научилась находить светлые моменты в этом своём положении. Но духом я совершенно истощена. В те редкие мгновения, когда я остаюсь одна и могу предаться размышлениям, меня накрывает волна вселенской печали. Мне выть охота, до того опостылела эта война. Я хочу домой. Туда, где не стреляют, где не нужно прятаться в окопах, где ты не пропитана насквозь человеческой кровью, которая уже не отстирывается. Этот запах крови преследует меня даже в минуты отдыха.

     Наверно, я должна признаться в том, что переоценила свои силы. Маленькая, испуганная девочка внутри меня победила. И мне всё сложнее скрывать упадок сил от всех окружающих. Знающие люди говорят, что война скоро кончится и победа совсем близко. Удручает лишь то, что эти самые знатоки говорили что-то подобное и два года назад, а о мире по-прежнему размышляют лишь шёпотом.
 
     Вчера я получила письмо от брата, он рассказал, что четырнадцать тысяч американских солдат, и он в их числе, высадились 26 июня в Сен-Назере. Это на другом конце страны. Рэй пишет, что скоро в Европу прибудет ещё больше наших бойцов. Меня это вроде бы должно воодушевлять, но я так долго здесь, что кажется, этому кошмару не будет конца. Воистину, война, которая покончит со всеми войнами. Трудно поверить, что после такого, кому-то ещё захочется решать споры силою оружия. Мы все получили хороший урок, а лично я сыта этим по горло!

     Ты разочарован мной? Я тоже немного огорчена, что так и не получила от тебя ни единого письма, ни строчки. Неужели ты до сих пор злишься на меня за тот спешный отъезд? Я вернусь домой, разыщу тебя и мы забудем все обиды. Хороший план, не правда ли?

     Я часто воображаю себе нашу встречу. Иногда ты на седьмом небе от счастья увидев меня, а временами проходишь мимо, надутый как индюк, демонстрируя свою обиду. Но потом я даю тебе хорошего пинка, и у нас всё снова как раньше. Представляю, как ты улыбаешься сейчас, читая это.

     Каждый раз, закончив писать тебе письмо, я его перечитываю от твоего имени, пытаюсь взглянуть на всё твоими глазами. Угадываю, в каком месте ты будешь улыбаться, а где снисходительно закатишь глаза... И такое ощущение после этого, словно бы я поговорила с тобой или просто посидела рядом, пока ты разбирал мои закорючки. И на душе становится как-то легче. Наверно, в этом и есть высшая добродетель дружбы – забирать себе часть боли другого человека.

     Что-то я совсем расклеилась. Но ты там не питай иллюзий, я вернусь и твоему заду не поздоровится! Мне бы только вернуться.


                Навеки твоя Хетти Келли”
                Нанси, 13 июля 1917.






                ***



     Поездка неотвратимо клонилась к завершению, и поезд прибыл в Эдинбург точно по расписанию. По обыкновению, затрапезная беседа неизменно улучшает вкус пищи, задушевный разговор в дороге непременно укорачивает путь, а откровенность, изрядно приправленная искренностью, неминуемо делает собеседника много крат прекраснее. Мистер Тамар Лэйн совершил вояж длинною в жизнь. Чужую жизнь, полную и яркую, но, тем не менее, преисполненную сожалений.

     И словно бы под стать этой непреодолимой грусти небесный оркестр аккомпанировал беседе неприятным дождём, косыми линиями стекавшим по стеклу вагона. И снова за окном показался перрон, и вновь на нём толпились люди в своей всепоглощающей спешке. Настал момент прощания, всегда трепетный и оттого неловкий.

— Так что же в Вашей судьбе можно было назвать счастливой случайностью? - будто бы подводя итог, поинтересовался Тамар.
— Боюсь, мне не под силу определиться даже с тем, что в ней было счастливой закономерностью, - улыбнулся Кит.
— Так Вы до сих пор любите её, мистер Хэккетт?
— Она умерла почти восемнадцать лет назад.
— И всё же...

     Он на мгновение умолк, а следом решительно поднялся со своего места и протянул соседу руку.

— Был рад нашему знакомству, мистер Лэйн. Если судьбе будет угодно, мы свидимся вновь...
— Буду с нетерпением ждать этой возможности. Мои наилучшие пожелания Вам.

     Кит вышел, оставив Тамара одного. Мужчина не спешил покидать свою нынешнюю обитель, точно бы вбирая в своё сознание даже малые крохи минувшего дня, всё то, что было сказано в этих стенах и даже то, что так и не прозвучало. Собрав свои нехитрые пожитки, он не торопясь покинул состав и побрёл по перрону, погружённый в раздумья.

     Среди прочих его взгляд привлёк мужчина, обнимавший хрупкого вида девицу. Она была совсем юна и очаровывала своей свежестью. Её тоненькая фигурка была закована в строгий пиджак, обрамлённый эмблемой колледжа, и длинную, узкую юбку, устремлённую в пол. Лицо её, небрежно усыпанное веснушками, светилось беспечной радостью. Она едва удерживала равновесие в объятиях отца, встав на цыпочки и повиснув на его шее.

     Тамар поравнялся с ними, и тем самым оборвал эту сцену. Он кивком поприветствовал поочерёдно Кита и его спутницу.

— Мистер Лэйн, -  радостно обратился к нему Кит. - Как Вы, верно, догадались, это моя дочь...  Хетти.
— Рад знакомству, мисс, - произнёс Тамар, лицо которого озарилось улыбкой.
— Моё почтение, сэр, - учтиво ответила девушка, наградив мистера Лэйна доброжелательным взглядом больших зелёных глаз.
— Не смею вас задерживать, - раскланялся Тамар, лишь добавив напоследок, - Будьте счастливы.

     Он ушёл прочь, в совершенном упоении, получив ответы на все вопросы. И череда случайностей сложилась в неминуемую закономерность. В нём зрело убеждение, что даже если наш жизненный путь не слишком походит на тот, что мыслился нам вначале, нам остаётся самозабвенно довериться вселенской мудрости и позволить судьбе вести нас, направляя указующим перстом, прямиком к счастливому финалу.
 
     Судьба?.. Что же это? Предназначение или цепь случайностей? Не ломайте голову. Её до Вас сломали великие, сказав следующее, если логика доказывает Вам, что жизнь это пустая случайность, пошлите её к чёрту! Не жизнь, а логику...