Кузьмич

Михаил Кузьмич, видимо, тяжело перенес эту душную июльскую петербургскую ночь.

С ним нас разделяла только тонкая стенка коммунальной квартиры, состоящая из полуобвалившейся штукатурки прошлого века и нескольких слоев обоев, наклеенных друг на друга чередой предшествующих хозяев наших комнат.

Мне также плохо спалось в эту ночь и, вслушиваясь в ночные звуки города белых ночей, я переживала за своего соседа.

Мое знакомство с ним состоялось совсем недавно. Волею судьбы мне досталась небольшая светлая комнатка, расположенная в четырехкомнатной квартире на Техноложке. Я останавливалась в ней изредка, с остальными соседями поддерживала лишь формальные отношения, а вот с Михаилом Кузьмичем мне удалось подружиться.
 
Я узнала его краткую биографию от болтливой соседки: ветеран Великой Отечественной войны, воевал с первых дней войны и дошел до Берлина, имел множество орденов и медалей, после войны всю жизнь проработал инженером на сталелитейном заводе, имел жену и сына, однако категорически не поддерживал с ними никаких отношений - не простил измены жены, совершенной ею еще в молодости. Жил он одиноко и замкнуто, только иногда выбираясь в магазин за продуктами и по воскресеньям – поиграть в шашки со своими знакомыми в сад «Олимпия».

Это был высокий, статный старик восьмидесяти двух лет, с густой шевелюрой седых непослушных волос и живыми, буравящими насквозь серыми глазами, выглядывающими из-под черных мохнатых бровей. Нрава он был крутого, слыл редкостным упрямцем и всегда говорил «правду матку в глаза». Являясь старожилом в нашей квартире, он строго поддерживал годами выверенный уклад вынужденно - совместной жизни ее обитателей и часто выступал справедливым судьей в периодически случавшихся между ними бытовых стычках.

Впрочем, он не лишен был и сентиментальности: с неподдельным любопытством интересовался подробностями личной жизни каждого из соседей и любил смотреть мексиканские сериалы. Я поневоле была в курсе событий этих душераздирающих мелодрам: Кузьмич был глуховат и всегда включал звук у своего старого телевизора на полную громкость…

Наконец, послышалось, как Кузьмич тяжело встал со своего дивана, очевидно не с первой, и даже не со второй попытки. У него сильно болела нога: давала знать старая фронтовая рана. За стенкой послышался затяжной свистящий кашель (Кузьмич много курил) и шаркающие по скрипящему паркету шаги.

- Ах, вы п…. – Кузьмич громко выругался.- Чтоб вам….

- На кого он так? – я не успела додумать, как услышала яростное шипенье аэрозольного баллончика и молниеносно распространившийся по коридору стойкий аромат дихлофоса.

- Слышь, я говорю, клопы меня совсем одолели, – как всегда, без стука заглядывая в мою комнату, пожаловался Кузьмич.

Однако, я, задолго заслышав его тяжелую медленную поступь с волочащейся ногой, научилась точно определять по минутам, когда в двери моей комнаты сначала покажется его седая голова с бегающими любопытными глазами, а потом все еще крепкое тело в старом темно-синем спортивном костюме.

Оценив обстановку в моей комнате, Кузьмич явно что-то или кого-то искал глазами (тут я мысленно съежилась, представив, что если бы мне действительно пришлось кого-то прятать, например, своего тайного поклонника, то от пронзительного, как у орла, взора Кузьмича мне спасти бы его не удалось). Так уж повелось между нами, что допросив меня с пристрастием о моей одинокой личной жизни, Кузьмич торжественно взял на себя роль поверенного моих сердечных дел.

- Вам бы диван новый купить, - отвечаю ему я.

- Ээээ... Вот еще! Вытравлю гадов! - громко рявкнул Кузьмич.

- Вместе со всеми нами, - подумала я.

Кузьмич жадничал раскошелиться на новый диван. Как-то раз, он мне, лукаво подмигивая, поведал, что получает очень и очень неплохую пенсию…

А дело было на девятое мая. К этому празднику Кузьмич готовился задолго: ходил по-тихонечку в магазин за продуктами, убирался, гоняя пыль во все стороны по своей маленькой продолговатой комнате, кряхтя, стирал и приводил свой внешний вид в благообразное состояние. Любую помощь при этом он с презрением отвергал.

Я забежала к нему после работы уже вечером, захватив с собой бутылочку коньячка и коробку шоколадных конфет.

Кузьмич сидел на собранном диване, покрытом старым, но чистым покрывалом, перед накрытым столом с закусками, и ждал меня.

- Приходили, поздравляли меня. Эти… Соцработники. Потом школьники толпой. Напачкали тут мне…, - доложил Кузьмич.

По его виду я определила, что он был уже выпивши и чрезвычайно доволен  прошедшим днем.

Мы покушали, выпили по рюмке коньяку, разговорились, потом покурили в трубочку, выходящую наружным концом на улицу (Кузьмич проделал дырку в раме окна, чтобы можно было курить, не выходя из комнаты), потом Кузьмич показывал мне в сотый раз свои старые фотографии: какой он был когда-то молодой и красивый.

Я разглядывала их, делая вид, что вижу их впервые, восхищенно кивала ему в ответ на его залихватские рассказы, и мы с ним вместе весело смеялись: я легко и звонко, по-девчачьи, а он – заливистым лающим басом…

Вскоре мне пришлось продавать свою комнату. Формально мне требовалось получить от соседей, и в том числе от Кузьмича согласие на продажу моей комнаты. Я тянула с этой новостью для него до последнего дня, и осторожно заявила ему об этом только накануне вечером, прибавив, что завтра утром я вызову нотариуса на дом.

Кузьмич, не моргнув, ответил, что пойдет к нотариусу сам. Я парировала, что нотариальная контора находится от нашего дома достаточно далеко, в двадцати минутах ходьбы. Он сердито повторил, что пойдет туда сам и пешком. Я не отставала, и поставила условие, что в таком случае, я вызову такси. Кузьмич тяжело вздохнул и согласился. Пользуясь своим временным преимуществом, я уговорила поменять его старый с клопами диван на мой, еще совершенно новый. Старик молча кивнул.

На следующее утро, он, одетый в парадный костюм, ровно в девять часов сидел на кухне и, нахохлившись, ждал меня, когда я выйду.

За нами приехало такси и мы быстро добрались до места назначения. Процедура заняла не более пятнадцати минут, но закрутившись с бумагами, я подняла голову и увидела, что Кузьмича рядом нет. Выбежав на улицу и щурясь от яркого солнца, я разглядела удаляющийся от меня по тенистой аллее его силуэт: Кузьмич еле волочил ногу, но старался идти так быстро, насколько мог. В моих глазах стояли слезы: я чувствовала себя предательницей, продавая свою комнату.

Первое время я навещала его и звонила почти каждую неделю, но Кузьмич не высказывал удовольствия подолгу говорить со мной, как раньше, и отделывался от меня дежурными фразами про хорошее здоровье и бодрое настроение. Потом мои звонки стали реже, а потом…

Я позвонила ему, и в трубке незнакомый мужской голос ответил мне, что Кузьмич умер месяц тому назад, и в его комнату въехал жить его родной внук, которого он никогда в своей жизни так и не увидел.

- Кузьмич! Милый мой Кузьмич! Царствие тебе небесное… Хоть ты в него и не веришь…