Бусы

У этого рассказа нет логики и последовательности. Мысль будет появляться и пропадать. Теряться и находится. Среди эмоций, воспоминаний, событий. Как не будет логики и последовательности в поступках и  свершениях. Без претензий и замаха на что-либо.
     Бусы на нитке.
     Можно разорвать и разбрасывать бусинки, но так или иначе все они связаны одной нитью – войной.
     Будьте снисходительны.
     С детства учили – в жизни всегда есть место подвигу. Все учили и наставляли. О долге, о жизни, о Родине. Учили хорошо и надолго.  Учили как для себя. И молоком матери, и запахом волос любимой девушки, и сбивающим дыхание, бескрайним простором лесов и зеркалами озер, и старым домиком, щекочущим дымом березовых поленьев. Впитали. Одна Родина. И любить, как и защищать ее надо раз и навсегда. Как Матросов, как Гастелло. Вспышкой. Взрывом. И это все правильно. Но кто-то забыл сказать, что подвиги бывают разными. Подвиги, пропитанные потом, кровью и судьбами. Выдержкой и ожиданием. Рутиной и боями. Отмеченные наградами и своей страной. То, что сами награжденные и подвигом то не считают. Просто повезло. Во всех смыслах. А поступок, просто поступок,- значит для них больше чем звания и медали. Поступки разные, ими пронизаны чьи-то судьбы. Замеченные и неизвестные, - о которых не рассказать, и не промолчать. Но вспомнить. Не о подвигах, а поступках.
     …Напряжение спало. Оно ушло с крайним, отправленным в районы республики, командировочным. Подразделение небольшое. Человек тридцать. Приехали. Отметились в кадрах. Познакомились. На бегу. Разбились на пары и в путь. Путь у каждого разный: кто в горы - в Ведено, а кто - в Наур к мирной жизни. Везде свой расклад. Везде свои дороги. Везде мир. Замерший и тревожащий своей тишиной. Задремавший минами, заложенными под асфальт. Фугасами, застывшими в бетоне фонарных столбов. Зависший кастрюлями на деревьях, напичканными взрывчаткой, болтами и шурупами. Этот мир ждет своих героев. Тихо и неумолимо. Как мир, скрытый в красоте зелени и дымке ущелий, блеснувший на прощанье щелчком, вспыхнувший последней темнотой снайперской винтовки. Рухнувшим вверх и вдавившим в пропасть взрывом. И кому, какой мир достанется это вопрос вопросов. И потому: об этом не думать. Не думать. Не думать! Ехать! Надо ехать. И поехали.
     Тишина осела на столы пылью, поднятой грохотом и шарканьем отбывающих ног. Отделившей и разорвавшей их на два мира: боевые офицеры и крысы Ханкалинские. Одни воюют, а другие в штабе штаны протирают и медальки – ордена себе выписывают. В общем, и навсегда – сволочи. И теперь эти сволочи сидели и молча, рассматривали друг друга. Шесть месяцев вместе. На подводной лодке с простым названием «Ханкала».
     Старший – уже не молодой, но крепкий, невысокий боровичок в застиранном камуфляже советских времен. Высеченным кавказским лицом, украшенным слегка завивающимися волосами, спрятавшими свой цвет под седину жизни. Рыжими усами и шустрыми, умными глазами. Это Лев. Расположивший к себе всех и сразу. Рассказом о том, что он черкес, и о том, как в сорок третьем году их выселяли русские, которых надо резать. И разбавил эту красочную картину констатацией: «Все бэхэссники – воры». Начальник ОБЭП.
     Стас – обычный. Слегка, уже и еще, уставший. Живой и настоящий. В камуфляже, современном и непонятном, с рисунками похожими на Луну в кольцах Сатурна. Пугающий щетиной лица и густыми волосами, вырывающимися из расстегнутой куртки и покрывающими руки до закатанных рукавов.
     Евгений. По секрету сказал Льву, что боролся с хищениями нефти в Липецке, обеспечив себе день сурка, в комнате общей площадью двенадцать метров с двадцатиметровым переходом в другую комнату, может чуть большую. В комнате с названием День. В комнате с названием Ночь. Худой, с краснеющим без причины лицом. Громким голосом. И почему-то всегда дрожащими руками.
     Со мной все понятно – старый и толстый. И остался по головотяпству – не успел поменять удостоверение, в котором осталась запись с прежней, умной должностью. Начальник кадров, увидев так и, сказал: «Лев, он в ваших бэхессных делах не понимает, он из уголовного розыска пришел – будешь помогать». Да и согласился с условием, что буду выезжать из Ханкалы. Хотя кто тут спрашивает согласие? Хорошо хоть в летчики не определили. А то с них станется. Приедешь кашу варить, а тебя в разведку посылают. Или наоборот. Жил, учился, получил два высших образования, приехал воевать, Родину защищать, а тебя на кухню, картошку чистить. Без ножа. По-разному бывает.
     …Тишина затянулась. Лев опершись на крышку стола, растерянно смотрел на меня. Сквозь два монитора и уже скопившуюся кучу документов.
- Что будем делать? Готовь приказ и шэтэшку домой! – со вздохом, через силу.
     Его понять можно. Только приступил к должности, а уже ЧП. Сотрудник пропал. Без вести и навсегда. Неопределенно и надолго. Когда взорвался, застрелили это понятно – герой. А здесь – зависло и не отпускает. Рождает кучу мыслей и теорий. Да ладно там, когда выехал и в пути. По дороге. Ну, заблудился, ну попал, ну не повезло. Просто и замечательно. Бумажку туда, бумажку сюда – не мой, не видел, не знаю. Пусть другие разбираются. Моя кабинета в Ханкале. А тут… Выехал из дому, приехал, сдал в кадры документы, зарегистрировался, стал на довольствие и исчез. Растворился в Ханкалинской пыли на отрезке дороги в пятьдесят метров. Был, и нет. Третьи сутки на исходе, а его нигде нет. Ни в медсанбате, ни в госпитале, ни в траншеях, ни в туалетах – ну нигде.  В порыве и безнадеге даже пыль пограбили, неизвестно откуда взявшимися граблями. Нетууу!!!!
     Беру оставленную пропавшим в кадрах справку-обьективку. Нормальный послужной список. Жена. Ребенок. Работа. И как теперь сказать – как донести, что муж и отец – исчез? На работу оно просто: такой-то, такой-то -  без вести пропал. Высылайте нового. Потому как пустого места быть не должно. Служебная проверка, которая закончится короткими фразами: никто никого не видел. А искать через день уже никто не будет. Тут своих дел по горло. Документы уйдут. И пыль поглотит их, как и кучу других ненужных архиважных документов. А слез родных никто и не увидит. Рыдания заглушат очередной репортаж о мужественных и сильных.
     Лев со вздохом, махнув рукой, уходит на ковер к руководству. Докладывать. Оставив в кабинете стук пальцев по клавиатуре. И тишину. Сидим и громко молчим. Мысли одни. А лица, испуганные только у них – они впервые на этой земле. А потому молчат, боятся сказать, что-нибудь невпопад, не в тему. Они же уже считают себя героями и крутыми ребятами. А подвиги уже ждут их. Молчанием кабинета по пропавшему, без вести и адреса.
     Напечатанная визгом, разрезающим на куски тишину, матричного принтера, шэтэшка на родину, шуршащим грохотом ложится на стол, скрипом сминая пыль. Говорить не хочется. Время застыло ожиданием Льва. Вот и шаги. Шум, топот ног по деревянным мосткам. Дверь распахивается ударом ноги и в кабинет вваливается камуфлированное, заросшее, сияющее воспаленными глазами бессонных ночей в очках. Радостное.
-Здорово, мужики!
     Словно вчера уехал, а сегодня вернулся за забытой сумкой.
- Чего такие грустные!? – обрушивается на нас амбре от дома до Чечни.
- Андрей! - протягивая руку. Молчу и жму, другой рукой комкая распечатанные документы.
- И где тебя носило?
- Да ребят встретил. Земляков из Новгорода. ОМОН у них тут. Посидели.
- Три дня?!
- А сегодня, какое число?! А, ладно!
     И без перехода, улыбнувшись:
- А где бы снайперскую винтовку найти?! Или хотя бы снайперский прицел…
     И дальше как песня: об охоте, как нужно на медведя охотится, как ячмень подсевать, как одеваться. И так, мимоходом, словно дома, поставил чайничек, взял кружку:
- Мужики, кофейку возьму?!
      Слушаю, двигаю банку кофе, думаю: «Как выкарабкиваться».
- Ты не мог на пару часов прийти раньше?
      Отмахивается:
- Не мог.
      Песню охотника прервал мат вошедшего черкеса. В общем, и тогда – все хорошо. Так как закончилось удачно. Постучали ногами, поорали и разбились о его суровую улыбку глаз, спрятавшуюся за темными линзами очков. А мы со Львом посмотрели друг на друга: работать придется с тем, кто есть. Мы тоже не подарки со своими закидонами по жизни. И тоже где-то и для кого-то тупые и разные. Так и остались пятером. Со своими задачами, пожеланиями и судьбой, связавших нас на долгие месяцы пыли и пота.
     А Андрюха… Оценил. Как человека который может встать и встает, когда кажется невозможным оторваться от земли и взглянуть на блестящие солнцем пули. До и после можно. Во время нельзя. А он способен.
     Все время вспоминаю Фаниля. Доктора. Не помню, из какого города. Да и не важно. Важен он и то, что он сделал. А его поступок прост: приехала супруга и он, прикрываемый ребятами, исчез с ней в Махачкале. А когда, через сарафанное радио услышал о бое в Новолакском, простился, и как был в шортах и майке, на перекладных добрался под пули. Делать свою работу. И кто мне скажет, где поступок?! И кто ответит, что он оставил в своей душе: кровь, грязь, взрывы и стрельбу или те два дня любви и счастья? Поступок.
     А придя поспать, вместо сна, встретил накрытый стол, украшенный новгородской водочкой. Посидел чуть и спать. Утро оно быстро приходит, когда не ждешь. А в шесть уже доклад. А до шести анализ обстановки за сутки. Сколько дел, сколько врезок, да и еще всего разного и непонятного. В пять ухожу – ребята еще сидят. Уже дружные и свои. Побратались и познакомились.
      А работа простая и постоянная: сводки, информации, акты.
     Евгений постоянно на телефоне:
-Акта (с ударением на «а» в конце)! Сколько акта?!
      С Андреем переглядываемся:
- Чего?! Не акта, а акты!
     Женька кивает головой и продолжает кричать:
- Акты! Сколько актов сделали?!
      Потом что-то пишет, кладет трубку и, вызвав очередной отдел, идет по ранее составленному кругу вопросов. 
      Ребята оказались нормальными, как и большинство. Особенно нравилось, что для решения споров они не прибегали к огнестрельному оружию. Очень нравилось.
     На следующий день Андрей принес колпачки, закрывающие головки снарядов и, приплюснув обухом топора их тупой, округлый нос, сделал из них шикарные стопки. Как сказал: «Для ширялова».
      Через это ширялово и начались первые подвиги. Неизвестные и забытые. Свой первый подвиг совершил Стас. Наводящий порядок в кубрике. Там, где спим. Подготавливающий стол к ужину: Расставил рюмочки, тарелки, электроплитку, чайник. Художник-кок. По пояс раздетый, лохматым медведем ждущий Машеньку. Машенька ворвалась начальником службы собственной безопасности. Молча и без слов сметя в карман рюмки, и нырнув в тумбочку, с торжеством выхватившей из ее недр бутылку водки. Уйти не получилось. Стас, молча, стал на пути, вырвав бутылку и забрал рюмки. И послав. И проводив ласково. Сильно. А мы бы и не узнали об этом. Только вернулась Машенька через пяток минут, стреляя из автомата. В том числе в Стаса, курящего у входа. Хорошо, что алкоголь не добавляет меткости. Автомат Стас забрал, а в футбол Машенькой играли уже другие. И до сих пор думаю: «А что было для него страшнее: бутылку забрать или автомат»? Поступок.
     Жизнь продолжалась. Рутиной и предсказуемостью. Где-то стреляли, взрывали, побеждали и проигрывали, а здесь ничего не изменялось. Подъем. Холодно. Умылись. И за компьютер. И за телефон. И за бумаги-документы. Завтрак. Жара. День. Обед. Ужин. Ночь. Прохлада. Ужин. И все и везде – пыль. Боже! Ну, куда от нее деется?! Она вездесуща и всепроникающа. Цементная пыль по сравнению с Ханкалинской – булыжники. Сойдешь в сторону от проторенной дорожки и утонешь по колено в нежной горячей и неосязаемой, волнами плывущей. Зовущей и манящей. А один раз не выдержал и поддался. Лег. И утонул фонтаном брызг. Задохнулся жаром земли. Успел взмыть облаком и захлебнуться пусть обжигающим, но воздухом. Пыль Ханкалы. Именно она ломает фотоаппараты и видеокамеры до полной бесполезности. Именно она забивает легкие до не прекращающего кашля, выстреливающего сгустками грязи и крови. Ежедневно, ежечасно, ежесекундно с жарой и беспросветным будущим, вытравливающим все живое и человеческое. А там, на горизонте, горы. В утренней дымке зеленые холмы и теряющиеся в облаках, белые вершины. Манящие прохладой, чистотой и покоем. А тут смотришь на небо, молишь о дожде. И он идет. Идет стеной, гулом вертолета перед боевым заходом на цель. Идет. Идет себе и идет. Но не здесь. Кто-то и когда-то проклял этот пятачок земли, нарисовал кружок на карте и все. Дойдет дождь до границы, упрется и стоит шкафом-комодом без ножек. Не сдвинуть. Руки вытянул – мокрые, а голова как была в пыли, так и осталась. Но иногда бывают праздники. Кто-то разрешает, и небо взрывается. И заливает. И прибивает. Чистотой набивает легкие. Задыхаешься, дышишь – не надышишься. А руками подгребаешь и подгребаешь – еще и еще. Гребешь, потому что боишься скоротечности воды. А она льется и льется. И в этой эйфории совсем не замечаешь перемен. Перемен незаметных, но… Пыли нет. Все! Ее нет, словно не было. Никогда. Эта ее способность мстить: раз так – получите. И получаем болото. Огромное и безбрежное. И ног не вытащить. И не отмыть. Не отскрести. Людям легче. Они изворотливые, а машины становятся. У легковых совсем нет шансов выбраться. Это в пыли они плывут, разбивая ее фарами, словно форштевнем волны, а в болоте – замри и не двигайся. Так и бороздят его КРАЗы, взбивая в крем мокрую пыль земли.
     А за землю плохо сказал. Она не проклята. Она концентрат негатива. Серая аура страны. В Ханкале все серое: и зелень, и флаги, и мысли, и поступки. Со стороны. С какой угодно посмотри: среди зелени и красоты серый оазис войны. И нужно справиться, не пустить в душу эту пыль, не допустить ее к мыслям. Свыкнуться со скрипом на зубах. Свыкнуться со скрипом в душе. А не хочется. А она проникает и захватывает. Она ищет. Жирная и ленивая. Ей не надо здесь охотиться и выслеживать. Добыча, еще не знающая, что она уже обречена, сама идет в ее силки. А увязнув, пытается вырваться. Пытается распутать эти путанки и узелки. Каждый борется, как может. Лишь одного боится серость пыли – поступка. Поступок, он серости непонятен и потому пугает, заставляет уйти. Или хотя бы отступить. Хотя бы на время. Серость ломает и корежит, все, что вырывается из ее цепких объятий. Не прощает она поступка, иногда заставляя платить страшную дань. И кто-то защищается. Уходит в другую реальность на синем бэтээре. Подсев на стакан. А кто-то уходит, выбрав свой последний поступок выстрелом пистолета. У всех по-разному, только конец один. Героев то не много. Один-два. А остальные готовы, но стесняются, боятся вырваться из пелены серого облака.
      Но через месяц жизни в этом уютном облачке для нас нет невыполнимых заданий. Ну, роту не роту, а парочку вооруженных коммандос голыми руками. В клочья. Каждый. И мы не звери, мы белые и пушистые, только пылью прибитые. Вырваться. Хоть на часок. Вздохнуть воздуха. Да плевать, что там стреляют. Плевать, что там взрывают. Глоток свободы. Глоток жизни. Даже в последний раз. Кто тот счастливчик на кого падет удача?!
     Фортуна выбрала Стаса и Евгения. И вот они сосредоточено собираются. Мужественно и со смехом. Посматривая на себя мельком в зеркало. Крутые! А на деле – страшно. Страх вырваться из повседневности. Противной, но к которой привык. Страх неизвестности. Просто они думают, что не видно. И пусть. Это хорошо когда боятся. Целей будут. Пугает только что не говорят куда им ехать. А едут с армейским спецназом – мальчишками, назначенными на роль героев. Романтиков и спортсменов. Обстрелянных и побывавших. А в сущности детей.
      Вернулись через неделю. Заросшие, грязные, злые и притихшие. Помылись, побрились, ломая одноразовые станки щетиной, опрокинули в себя по стакану, закусили. Голодными руками, забрасывая в себя еду, поделились.
     …Отправили их пресекать нелегальный трафик нефтевозов. С ворованной нефтью. В пустыню. С барханами, песчаными сопками. Со змеями. Со свистящим ветром в полузасыпанной песком технике времен войны. С фашистским крестами. (Ребята смеются, а я-то там был. И описывают они эти места как есть). Остановились и почти сразу поймали один наливник. Первый и последний. У всех была связь. Но не у них. Спали под днищем БТРа. На третий день кончилась еда и вода. Старший отпустил в деревню поблизости. И еще двоих бойцов. Но без оружия – «а вдруг потеряют». И пошли. Разошлись. И что там и как получилось, не знаю, но местные мужики стали бить бойцов-мальчишек. Ну и Женя со Стасом подошли, когда у них сил не было отбиваться от толпы. Закрыли собой пацанов, выхватили ножи и с матами и прибаутками вытащили, дотащили и довели до своих. Спасли… Закрыл глаза и представил их, волосатых, не бритых, грязных. Урками – бандитами махающими ножами перед толпой. Один раз слышал, как матерится Стас – мороз по коже. Женя он тоже научился. С яростью в глазах и страхом в душе. Хотя в такие моменты не думаешь, что будет. Велосипедом на танки. Поступок. Страх он приходит потом. Дома. Со смехом и водкой. Боевые сто грамм никто не отменял. Как и смех.
     Привыкаешь к страху. Привыкаешь к пыли. Привыкаешь к жаре. Ко всему. Улыбаешься и даже радуешься. Особенно когда разрешают выезд за пределы облака. В тот день выехал рано, а к обеду не успел – долго продержали на въезде. Документы проверяли. А приехал, снял разгрузку, бросил автомат на кровать и на работу. Оказалось, что из Гудермеса приезжал доктор Калининградского СОМ Григорий. Они больше часа сидели со Львом разговаривали. Меня ждал. Земляк. А забежал перед отъездом домой. Попрощаться. Как же не люблю и ненавижу это слово. Прощай! В последний раз. Завтра самолет и они уже дома.  Но не успел. Ни я к нему, ни он домой.
     …В шуме проезжающих машин звонок телефона практически не слышен. Андрей взял трубку. Представился. Молча выслушал.
- Иван! Там тебя в дежурку зовут!
- Чего!? Пусть говорят.
- Сходи! Что-то надо!
     А трубку не положил. Нехотя иду.
     Дежурка. Шум. Гам. Рации. Подхожу к начальнику смены. Молча, кивает на стол, на котором лежит лист бумаги. Читаю. Выхватываю слова. Буквы. Не вижу, вытираю слезы. Пытаюсь опять и опять. Вокруг тишина. Темнота. Только строчки. Только буквы. Рапорт дежурного. Гудермес. МОН. Взрыв. Калининградский СОМ. Погибли. Ранены. Григорий.…
     «01 апреля 2004 года в 13.30 час в г. Гудермесе во время следования сотрудников СОМ УВД Калининградской области по ул. В. Терешковой, произошел подрыв радиоуправляемого взрывного устройства (предположительно МОН-50). В результате взрыва погибли подполковник милиции Байрамдурдыев К.Я. и старшина милиции Резников Д.В. Получили ранения различной степени тяжести ст. прапорщик милиции Кушель И.В., старшина милиции Столяров С.В., ст. сержанты милиции Моисей А.Я. и Едунов В.Н., а также 2 женщины, находившиеся рядом с местом. Пострадавшие сотрудники милиции госпитализированы в 357 оМедСБ (аэр. Северный). Гражданские лица после оказания медицинской помощи в ЦРБ-2 г. Гудермеса отпущены домой. Обстоятельства происшедшего уточняются, проводится служебная проверка. Прокуратурой Гудермеского района возбуждено уголовное дело по признакам состава преступления, предусмотренного ст. 317 УК РФ».
     Роняю рапорт. Туманом в кубрик. Автомата и разгрузки нет. Беру с кровати автомат Андрея. К водилам: Поехали! Не едут. Иду к КПП. Андрей с Женькой перехватывают. Забирают автомат. Ведут на работу. Передали приказ руководства: мне запретили покидать территорию подразделения, оружие забрать. Прямо в кабинете достали водку.
- Пей!
     Пью. Пью. Пью. Туман пылью на зубах. А они льют и льют. Вошел Лев. Кричит. Орет. В тумане. Не пробиться ему. Уходит. Через полчаса возвращается. Садится, напротив. Забирает стакан. Доливает до краев. Выпивает. Карачаевец не пьющий.
- Прости. Не знал.
      Наливает стакан и протягивает:
- За Григория! Святой человек! Скольких чеченцев вылечил. Эх!
     День. Два. Туман ушел. Оставив в душе пустоту и мрак. С головой в работу. До чертиков, до изнеможения, до темноты в глазах. Дни – ночи в перелопачивании массивов оперативных документов. Тем, кто не понимает, тем, кто разбирается, это куча сводок, сообщений, донесений. Оперативная работа лишь в кино бывает – раз-два и в дамки. А на жизни так час за часом вяжешь сеть событий, связи и причин. Узелок к узелку, ниточку к ниточке. Никто не может сказать, куда выведет твой рисунок, какой узор макраме ляжет на стол главному. Я, как и многие – подмастерья, сбивающие в кровь пальцы, руки. Оставляющие свои жизни в этих волнах сетей. И только рыбак знает, за какой край тянуть, чтобы вытянуть свою рыбу. Только главный выстраивает комбинации и моделирует события для получения результата. Отрезая лишнее на данном этапе. Складывая обрезки в незаметный ящик памяти – еще может пригодиться. Узелки-ниточки бывают разными. И складываются они из сообщений, полученных в результате работы с людьми. Сложно работать здесь. Не просто работать здесь. По-разному. Одни говорят о соседях. Одни о врагах. Одни о друзьях. У каждого свои причины – деньги, власть, религия. Хотят жить мирно. Рассказывают о тех, кто уходит по ночам стрелять и убивать. А любая религия кричит: Не убий. И Коран запрещает. Но убивают и стреляют и взрывают. И плевать им на Бога, и плевать им на Аллаха.
     Ниточка за ниточкой, узелок за узелком. Вышли и нашли. Не всех, правда. Но найдут. Когда известно кто – дело времени.
     А дальше… Череда событий и поступков. Лев. Андрей. Стас. Евгений. Другие….
     …Не помню, как его звали. Парня из ОМОНа Читы. Водителя Серегу помню. А его забыл. Заросшего, грязного, не бритого. Как и не забыл второго. Чистенького, выглаженного, побритого, пахнущего дорогим запахом туалетной воды, с коричневыми тонкими сигаретами. И если ломаю голову, чтобы вспомнить читинца, то этого хочу забыть, размышляя о свойствах памяти. А пусть этот парень из Читы будет Андреем! Не могу, чтобы он остался без имени в памяти.
     Кто-то дал команду, и объявили общий выезд. Все и везде. Иду за автоматом, патронами, гранатами. В разгрузку добавляю галеты, небольшие баночки консервов. Бутылку воды в руки. Выезд на день, а значит, еды надо взять на неделю. Все будет хорошо, значит, патронов надо взять побольше. Жизнь штука сложная. Иду на построение. По дороге забежав в РОШ. Попросили.
- Иван! Поедешь в Курчалоевский район. Вот имя человека. Вот, на карте, его дом. Твоя задача его найти и взять, то, что он передаст. И привезти. И никто не должен знать. И то, что он передаст никто увидеть не должен. Ты понял!? Все остальное что будет – не имеет значения. Ты должен вернуться. На остальное наплевать.
     Потом волшебные слова и вопрос:
- Что нужно?
     Улыбнувшись своим мыслям:
- Цинк патронов. Гранаты.
     Патроны дают сразу. Гранату позже. Одну. Хлопают по плечу и в путь.
     На построении, совсем случайно, становлюсь старшим по Курчалоевскому району и получаю: бронированный УАЗ, водителя Серегу. Охрану: Чистенького и красивого. И заросшего читинца.
     Без марша славянки, завелись и в путь.
     А в Курчалое свои! Калининградский ОМОН. До темноты успеть. Успели. Нашли.
     Командир Кушнировский Анатолий. Земляк и друг. В отряде, в расположении – порядок и чистота. Мы гости. Дорогие. И пока в бане смываем дорожную пыль, на столе уже ждут блинчики со шкварками. Под елочкой украшенной патронами и жестянкой от банки с селедкой. На которой гордо сияет Кафедральный собор нашего Калининграда. По утверждению Толика – селедка куплена на местном рынке. И еще сюрприз. К столу подходит Георгий Черный! Друг, товарищ, наставник. Еще по спецназу. Обнимаемся.
     Не виделись миллион лет, а он словно вчера расстались:
-О! Вань! А ты чего здесь?
     Словно дома, встретились в магазине. 
     А после, троем садимся, и расспрашиваю за обстановку: где тут и что.  Коротко рассказываю свою задачу.  Основную. Анатолий сразу отрезал:
- Людей не дам!
     А мне и не надо. Мало ли что произойти может. Своими рисковать, ой как тяжело. Не дай Бог что. Приютили на ночь и низкий поклон за это. Утром едем в администрацию района. Берем двоих сопровождающих, которые услышав, куда надо ехать, растворяются в утреннем тумане.  На базе у ребят неожиданно прорезался чистюля:
- Я без сопровождения и БТРов никуда не поеду.
     И мотивировал кучей приказов. Быстро собрав остальных, решаем – едем втроем. Анатолий с Жорой неодобрительно качают головами, но задачи у каждого свои. Остановить им меня никак…
     Возвращались, крутясь по серпантину грязи и глины. Любуясь с хрустальных вершин на затерянный внизу, под облаками, Грозный.   Перезвоном веток, вечером и усталостью – проваливаясь в сон. Одним глазом. Одним ухом. В серой дымке – предвестнике падающей ночи. Серега затормозил.
- Приплыли!
     Впереди человек десять. С оружием. А дорога в горах одна. Здесь не разъехаться. Вот и все. Переглянулись между собой. Молча. Тоскливо когда знаешь, что надежды уже нет. А сдаваться нельзя. А уже проверяем, где патроны, вытаскиваем гранаты. Мой сектор: прямо и справа. У Андрея сзади и по сторонам. У Сереги слева, прямо и руль. Наши жизни в его мастерстве. Как же не хватает одного ствола! Наверное, так подумали все…
     Командую:
- Вперед!
     Машина, расстреливая дорогу кусками грязи, прыгает вперед. А навстречу, с растопыренными в стороны руками, по грязи, идет человек.
      Останавливаемся. Осматриваемся. А он идет не спеша. Как в кино. И кричит:
- Иваныч! Иваныч!
     Ребята смотрят на меня и начинают смеяться:
- Иваныч! У тебя и в горах кореша есть!?
     Оставляю автомат, выхожу навстречу, с гранатой. Ребята на подстраховке.
     А это глава Региты. Когда-то наши пути пересекались. В хорошем смысле. А в горах новости бегут быстрее радио. Так нас пригласили в гости. Полночи пели советские и украинские песни. Кушали жижиг-галнаш. Пили чай. Спали не раздеваясь. А Серега в машине. На всякий случай. А потом до Курчалоя провожал. На всякий случай сев к нам в машину. Бронированную. Чтобы его видно было. А я в его. Простой. Жестянке.
     Возвращаемся. Обнимаемся с ребятами, берем чистюлю, и в Ханкалу.
     Ехали на день – кувыркались неделю. Задача выполнена. А сколько нас было и что мы там видели – это с нами.
     А с Новгородским Андреем и Липецким Евгением нам еще пришлось отбиваться на окраине Мескер-Юрта. Не долго. Часов пять. В заброшенном доме. Окруженными. Злыми. А вышли…
     …А еще все время вспоминаю журналистов: Солодкова Александра, Нуякшева Владимира Алексеевича, ребят из ТВ-6. Живущих посреди жары и волн пыли Ханкалы. В вагонах за колючей проволокой. С видом на зеленые сопки, палаточные городки,  белые здания 12 дивизии и надежду на дождь. Добывающих информацию. Настоящую и реальную.
     …Прилетели. Коленки колотятся от нагрузок и нервов. Но живы. Голодные, но вернувшиеся. Вертушка дважды приходила и уходила. Обстрелянная, но целая. А мы падающие от усталости. Вбирающие в себя холод ночи гор. Застывшие в волшебном кругу «Росинки» охраняющей нас своим противным писком от нападения духов. Прежде чем заснуть, один из нас, бежит растягивая ее нить огромным кольцом. И стоит кому-то зацепить ее хоть чуть – чуть и мы на ногах поднятые этим противным писком. Замерзшие. Но вернулись. А кто знал: где были и что, уже разводит костер. Достает мясо. Подходим. Греемся, давясь слюной на шашлык. Облизываемся урчащими животами. Берем по кусочку…
     Не успели. Над головой тяжело вздыхая, пролетел снаряд. Упавшие и затоптанные в пыль куски мяса уже не ждали. Впрыгнув в разгрузки, схватив автоматы, все в окопы. Утюжили, как учили – в шахматном порядке. В разрывах пришла ночь. Через полчаса вечности, когда все закончилось, вылезли, смеясь – «покушали шашлычка!». Падлы! Угостили товарищи из 12 дивизии. Как оказалось – прицел не правильно выставили.
     А по телевизору, Солодков, забравшись на крышу вагона, снимал и показывал. Правду. Репортаж.
     Ну а утром, в новостях, выступил начальник артиллерии 12 дивизии и рассказал, о заводском браке одного снаряда. Забыв о погибших и уничтоженной технике.
      Вот такие бусинки поступков. Отмеченные и неотмеченные. Забытые и вспоминаемые за запотевшими гранями стакана…

      А ведь это все было…