Сивагин

                - 1 -

В те годы не хватало ни времени,
ни умения, чтобы попытаться хотя бы как-то
остановить, то есть зафиксировать, мгновение.
Теперь есть время. Дай Бог, чтобы хватило здоровья,
и не подвела память.
От автора вместо предисловия.

Кеша стоял с матерью на перроне железнодорожного вокзала, на одной из станций Куйбышевской железной дороги. Солнце щедро дарило тепло в тот предпоследний день заканчивающегося лета. В деревянном, обшитом свежевыкрашенным суриком сосновым тёсом, здании вокзала было слишком душно. И, поэтому, приобретя в помещении вокзала билет на пригородный поезд, Кеша с матерью поспешили на улицу. Здесь, на перроне, на открытом солнцу пространстве, хотя и было жарко, однако дышалось легко, а, проходившие мимо станции грузовые поезда, обдавали ожидающих пассажиров и их провожающих прохладным ветерком. Чтобы чувствовать себя ещё комфортнее, Кеша решил расстегнуть свою новую курточку. Он с удовольствием потянул вниз замочек курточки, сшитой матерью из тёмно-коричневого вельвета. Новый замочек легко распахнулся, и Кеша подумал, что в его жизни всё очень замечательно:
- Хотелось вельветовую куртку, как у Мишки Хони… Так вот она… Не хотелось больше учиться в средней школе… Поступил учиться в техникум и теперь еду в город. А самое главное – теперь начинается моя самостоятельная жизнь.
Так, размечтавшись, стоял он на перроне, в ожидании своего пригородного поезда.
Несмотря на то, что железнодорожная станция примыкала к сравнительно небольшому населённому пункту, но народа на этой станции всегда было много. А, во время остановки очередного пассажирского поезда, на привокзальном перроне и вовсе бывало столпотворение. В такие моменты на этой маленькой станции было не протолкнуться. Да и какая уж она была очень маленькая станция? Как посмотреть.
Впритык к перрону располагался летний буфет, в котором в те времена и вино, и водочку на розлив продавали. Здесь же, у перрона, стояла высокая водокачка, построенная когда-то из прочного красного кирпича. Она даже ему отдалённо напоминала кремлёвскую башню. А, может быть, ещё напоминала кому-то, из не полностью искоренённых советской властью верующих, минарет мусульманской мечети, или же часть строения христианского костёла. Рядом с водокачкой находилась бойлерная, построенная из того же красного кирпича. Из стены этой бойлерной гусями высовывались на перрон две металлические трубы, оснащённые кранами. Выше этих кранов висели таблички с надписями: «горячая вода», «холодная вода». Собственно, даже без этих табличек, по вьющемуся из носика одной из труб пару, можно было легко определить, где здесь вода горячая.
Сама же водичка на этой станции была такая чистая, прозрачная и такая приятная на вкус, что, многие транзитные пассажиры, отпив такой воды из своих дорожных баклажек, мечтали снова когда-нибудь проездом сделать здесь остановку. Кто-кто, а Кеша в это искренне верил. Ведь, он хорошо помнил, как вроде бы ещё совсем недавно, в составе ватаги таких же, как и он пацанов, шлёпал босиком по горячему придорожному песку в сторону большого глубокого озера. И, как, ровно на полпути, ватага останавливалась у железнодорожной водокачки на водопой. И, как все сорванцы подставляли по очереди рты к широкой водопроводной трубе, фыркая и захлёбываясь, глотали прохладную и бесконечно вкусную воду.
Далее, за водокачкой, стояло огромное неприветливое серое здание пакгауза. Сюда, ближе к станции, свозили зерно из соседних колхозов и совхозов. Такие пакгаузы и представляли, по сути, закрома Родины.
Кеша держал в одной руке небольшой коричневый чемодан, запертый на оба накладных замка. Ключ от этих замков он, по совету матери, спрятал в нагрудный карман своей новой вельветовой куртки. Этот карман он прикрыл клапаном, который надёжно застегнул на пуговицу.
- Подальше положишь – поближе возьмёшь, - одобрила Кешина мать.
При разговоре с сыном её губы подрагивали. Чувствовалось, что она вот-вот готова расплакаться.
- Если что-то не умеешь или чего-то не знаешь, спрашивай тётю Катю.
Это она говорила о хозяйке квартиры, с которой ей удалось договориться и снять угол в её квартире для сына. Мать впервые провожала Кешу так надолго и, поэтому, очень за него волновалась. Обмахнув лицо носовым платком, она достала из своей сумочки бумажный свёрток и протянула его сыну.
- Вот, здесь сто пятьдесят рублей… Тебе на две недели должно хватить.
- Хватит, - уверенно пообещал Кеша.
- За квартиру отдашь в конце сентября месяца – я с хозяйкой договорилась, - продолжала она свои наставления. – Деньги-то прячь подальше и аккуратней расходуй.
- Ма… Мне уже сколько лет?
Кеша распрямил плечи и вытянулся во фронт, явно, показывая матери, какой он большой.
- Сколько тебе лет? – Вопросом на вопрос ответила мать.
- Четырнадцать… Сам уже всё понимаю.
До хрущёвской денежной реформы оставалось менее полугода.
- Пассажирский поезд номер девяносто второй «Караганда - Москва» прибывает на первый путь, - раздалось из привокзального репродуктора.
- Вот пройдёт этот, пассажирский, а за ним мой пригородный прибудет, - сообразил Кеша, решив теперь больше думать самостоятельно.
Он повернул голову в левую сторону, откуда должен был прибыть пассажирский поезд. На горизонте виднелась возвышенность, поросшая хвойным лесом. Прошло несколько минут, и вот, наконец, из-за поворота показался огромный паровоз. Он выпустил очередную порцию тёмно-серого дыма, дал протяжный гудок и стал сбавлять перед станцией свой ход.
До начала электрификации этого участка Куйбышевской железной дороги оставалось четыре года.
Как только показался силуэт пассажирского поезда, так на станции, где находился Кеша с матерью, всё пришло в движение. Со всех сторон послышались возгласы – кто-то кого-то звал, все засуетились и забегали. Откуда ни возьмись, на перроне появлялись всё новые и новые люди. Многочисленные торговки ринулись на перрон с расположенного перед станцией небольшого базара. Они выстраивались в шеренгу вдоль кромки перрона и суетливо вытаскивали из сумок, кошёлок, торб и глубоких корзин разносолы и разную снедь. Карагандинский поезд стоял на станции всего три минуты, и из привокзальных продавцов выигрывал тот, кто оказывался проворнее своих конкурентов.
Вот, перед Кешиными глазами, пыхтя и отдуваясь, медленно прошёл, обдавая столпившихся на перроне людей клубами пара, большущий паровоз. За ним вереницей ползли вагоны. А из распахнутых дверей тамбуров этих вагонов высовывались, толпящиеся в тех тамбурах проводники и пассажиры.
Казалось, что, намаявшиеся за время пути в ограниченном пространстве вагона, полуголые люди готовы выпрыгнуть на перрон прямо по ходу поезда и моментально скупить рассыпчатую картошечку и солёные огурчики у местных торговок. Но, вот, поезд остановился.
Тут же, на перроне вокзала маленькой станции образовалось настоящее столпотворение. Со стороны могло показаться, что это уже не скромный станционный вокзал с мечущимися по перрону людьми, а, может быть, московский Арбат или, того круче, нью-йоркский Бродвей.
- Малосольные огурчики!.. Огурчики малосольные!.. – Вопила недалеко от Кеши, невесть откуда взявшаяся тётка, торопливо снимая со своего зелёного эмалированного ведёрка ситцевую тряпочку.
- Горячая картошка!.. Рассыпчатая!.. Налетай на горячую картошку!.. - Вторила своей товарке старушка, появившаяся на перроне с огромной алюминиевой кастрюлей, вероятно, из жилого дома, расположенного по соседству с железнодорожным вокзалом.
- Варёные яйца!.. Яйца вкрутую!..
- Кому семечки!?.. Калёные семечки!.. – Раздавалось с разных сторон.
Наконец, перекрывая шум голосов на перроне, послышался голос из репродуктора дежурной по вокзалу:
- Граждане пассажиры, займите свои места… Поезд, номер девяносто второй, отправляется с первого пути.
Прокопчённое чёрной сажей лицо машиниста высунулось из кабины паровоза. Машинист глянул на стоящий впереди поезда семафор, затем обернулся, посмотрел на бегущих к своим вагонам пассажиров и дал сигнальный гудок. Замешкавшиеся было на перроне пассажиры, услышав призывный гудок паровоза, бросились наперегонки к своим вагонам.
- Эй, а деньги-то?.. Деньги давай!.. – Кинулась было за убегающим со свёртком пассажиром женщина, торговавшая на перроне малосольными огурцами.
Но тот стремительно влетел в тамбур и скрылся за дверями своего вагона. Поезд тем временем набирал ход.
- Деньги-то…, деньги!.. - Бежала вдоль перрона, постепенно отставая от поезда, обманутая женщина.
- Он тебе почтой пришлёт… Ха, ха, ха… - Донеслось до Кешиных ушей.
А кто-то, высунув курчавую голову из приоткрытой фрамуги окна вагона, махал рукой и кричал, подбадривая, бегущую за поездом, женщину:
- Давай, давай… Догоняй!
- Так тебе и надо, торговка, - произнесла неожиданно для Кеши его мать.
И это, непримечательное на первый взгляд, слово «торговка» прозвучало в её устах будто ругательство. При этом Кеше почему-то послышалось в этом слове «торговка» столько же неприязни к обманутой женщине, как, если бы она произнесла, например, слово «проститутка».
Уже, став по-настоящему взрослым и вспоминая описанный здесь эпизод, он понял причину той неприязни. В то время, в СССР многие считали, что если что-то продаётся с рук, то это уже преступное деяние продавца, почти равносильное тунеядству или спекуляции, подпадающее под УК СССР.
Через несколько минут на перроне уже не было ни одной торговки. Остались только те, кто ждал пригородного поезда. Как правило, пригородный поезд отличался от пассажирского или скорого поезда не только вагонами, но типом паровоза. На пригородных сообщениях больше работали небольшие и маломощные паровозики. Были среди них и такие, которые почему-то называли кукушками. Вагоны же пригородных поездов выглядели длинными сарайчиками на колёсах, причём, соединялись эти «сарайчики» друг с другом в цепь не глухими тамбурами, а так, что вполне можно было переместиться из тамбура на крышу вагона по ходу поезда. При всей внешней неказистости тех вагонов пригородных поездов, внутри они очень походили на современные плацкартные, с той лишь разницей, что все сиденья и полки были в них жёсткими.
Вот, и Кеша оказался в одном из таких вагонов, как только подошёл к станции пригородный поезд. Осмотревшись в проходе вагона и убедившись, что свободных мест купе нет, он занял боковое место. Боковое место оказалось для него даже более удобным. Теперь он сидел у окна и мог видеть стоящую на перроне мать. Она тоже видела его в окне вагона и махала ему на прощание рукой.
- Иди, иди… - Шептал он своими губами, почти прильнув носом к окну вагона. – Смотри, я совсем уже взрослый.
Но мать всё продолжала стоять на перроне вокзала до тех пор, пока машинист, дав длинный гудок, не тронул поезд с места.
- Вот, и началась у меня совсем другая жизнь, - пришла Кеше на ум банальная фраза.
Он не стал задумываться над тем, какая это будет его новая жизнь. Да и не могут быть плохими надежды, когда ты молод, здоров и полон сил.
Перед его глазами замелькали привокзальные постройки: вначале высокая водокачка, выложенная из красного кирпича в стиле ретро, потом мрачный пакгауз, затем замелькали частные домики жителей рабочего посёлка, потом показалась мебельная фабрика, где работал Кешин отец. За мебельной фабрикой показался железный мост, возвышающийся над небольшой речкой, в которой Кеша ловил когда-то на удочку жирных пескарей. Сразу за мостом начинался сосновый лес. Только теперь Кеша отстранился от окна и ещё раз осмотрелся вокруг.
Напротив него, в купе этого старинного вагона, сидели молодые люди с ребёнком. Девочке было годика четыре. Молодая мама держала на коленях детскую книгу и показывала дочери какую-то картинку и что-то объясняла при этом. Собственно, то, что она говорила, Кеша не мог разобрать на расстоянии из-за шума, издаваемого движущимся поездом.

                - 2 -


 Вот и первая остановка. Эта станция оказалась совсем маленькой. Здесь, рядом с небольшим деревянным помещением вокзала, построенного исключительно для пассажиров пригородных поездов, расположились всего несколько деревянных домиков местных жителей. Из окна вагона здесь не было видно ни магазинов, ни почты. Козы, привязанные верёвками к штакетникам заборов, щипали пока ещё зелёную травку. А домики местных жителей окружал густой лес. Огромные сосны росли здесь даже во дворах и огородах. Из всех благ цивилизации люди, поселившиеся на этой маленькой станции, имели, вероятно, лишь одну железную дорогу.
Несколько грибников, подсевших на этой станции, прошли мимо Кеши, волоча с собой огромные корзины, наполненные до краёв грибами. Поезд тронулся дальше, и снова перед глазами замелькали телеграфные столбы.
Следующая железнодорожная станция была значительно крупнее.
В трёх километрах от этой станции протекала река Сура, на левом берегу которой расположился небольшой город, получивший известность в стране благодаря своему суконному комбинату и, именуемый по названию речки, на берегу которой расположился. Между городом и железнодорожной станцией курсировал небольшой автобус, а график его движения был согласован с графиком останавливающихся на этой станции поездов.
Перед станцией поезд затормозил, а соседи, сидевшие в купе напротив Кеши, заторопились на выход. По их приподнятому настроению Кеша решил, что душевный подъём соседей – это предчувствие встречи с очень близкими им людьми. Подтверждением этого было хотя бы то, что молодая мамаша теперь даже обратила внимание на сидевшего рядом Кешу.
- Дочка, - сказала она  девочке, - помаши на прощание мальчику ручкой.
Девочка, повернувшись в сторону Кеши,  послушно и радостно замахала своей маленькой ручкой.
Проводив соседей взглядом, Кеша снова прильнул к окну вагона. На посадочной платформе станции толпилось много народа, и перед Кешиными глазами замелькали совсем незнакомые лица. Поезд, скрипнув железными колёсами, остановился. И, как показалось Кеше, не успели сойти на платформу его бывшие соседи, как тамбур вагона, а затем и его проход наполнились возбуждёнными голосами.
- Здесь, кажется, всё занято. Пойдёмте в следующий вагон, - услышал он голос человека, радеющего за интересы ввалившейся в вагон компании.
- А, вот… По-моему, здесь целое купе свободно, - раздался радостный девичий голос.
- Мальчик, - обратилась к Кеше миловидная девушка, - здесь никто не сидит?
- Только-что вышли на этой станции, - ответил он, недовольный тем, что его назвали мальчиком, но одновременно и польщенный, потому что у него спросили разрешения, прежде чем занять свободные места.
Вскоре купе пригородного вагона, расположенного по соседству с Кешиным местом, пополнилось. Три девушки и один молодой человек заняли в этом купе, освободившиеся совсем недавно, места. На вид девушкам было лет по семнадцать или восемнадцать, а вот молодой человек выглядел гораздо старше. Ну, конечно, не настолько старше, чтобы не быть, например, другом одной из этих барышень. На его плече висел туго набитый походный рюкзак из брезента защитного цвета, а в руке он держал гитару, помещённую в чехол из брезента того же цвета.
Как только компания заняла купе, поезд снова тронулся. Молодой человек разложил одну из откидных полок и бросил на неё свой увесистый рюкзак. Девушки последовали его примеру и сложили туда же свои вещи, сопровождая процесс обустройства шумом и смехом.
- А ты до Армии с кем из девушек нашего города встречался? – Спросила одна из подсевших в вагон девушек молодого человека с гитарой.
- Да я со всеми девушками из нашего города встречался. Как пойду куда, так обязательно кого-нибудь из девушек встречу, - отшутился молодой человек.
- Нет, ну, правда.
- А я никогда не вру, - улыбался парень и глаза его светились озорным блеском.
- Ну, всё же… Скажи, - не сдавалась настойчивая девица.
- То, о чём ты спрашиваешь, было очень давно. Так давно, что я уже ничего и не помню.
- Расскажи… Мне очень интересно, - послышалось в ответ.
- Любопытной Варваре на базаре нос оторвали… Давай, я лучше анекдот расскажу?
- Расскажи, расскажи, - долетели до Кешиных ушей голоса остальных попутчиц.
- Тогда слушайте, - сказал он и, расчехляя свою гитару, продолжил:
- Щипала лошадь траву на опушке леса.
Молодой человек нежно провёл большим пальцем правой руки по струнам гитары. Гитара издала ласкающий уши звук, а девушки, притихнув и затаив дыхание, признательно посмотрели на своего кумира.
- В это время, - продолжал симпатичный парень, - на опушку леса, где паслась эта лошадь, выбежал волк. Говорит тот волк лошади: «Лошадь, лошадь, я тебя съем». «Как бы ты, волк, потом не пожалел о своём решении», - отвечает ему лошадь. – «Посмотри-ка, что у меня на заду написано».
Рассказчик, прилаживая левую руку к грифу гитары, осмотрел окружающих и продолжил далее свой рассказ:
- Подбежал волк к лошади сзади посмотреть, что же там у неё написано, а лошадь как его копытом лягнёт. Едва бедного волка насмерть не убила. Отлетел волк кубарем от лошади на несколько метров и, выплёвывая выбитые зубы, поковылял себе восвояси. Вот бредёт волк по лесу, а про себя думает: «И что это меня читать угораздило. Ведь, всё равно неграмотный».
- Ха, ха, ха, - прыская в ладоши, заливистым смехом хохотали девчонки.
Кеша, подслушав ненароком всё это, тоже чуть не рассмеялся во весь голос, но вовремя опомнился. Он быстро повернулся к окну и прикрыл рот рукой, чтобы кто-то из посторонних не подумал, что он подслушивает чужие разговоры.
Отсмеявшись, одна из девушек попросила:
- Сыграй нам что-нибудь, Николя.
 Будто дурачась, она произнесла имя молодого человека на французский манер.
Николай снова провёл большим пальцем правой руки по струнам гитары и произнёс:
- Тогда слушайте… Сыграю и спою.
Пел Николай негромко, но дивный мотив песни и удивительно красивые её слова навсегда запали в Кешину душу. Он будто бы рассказывал о судьбе очень знакомого ему человека словами этой песни. При этом Николай наклонял голову к своей гитаре, и его русые, слегка волнистые волосы немного прикрывали высокий лоб, уже изрезанный заметными морщинками. Сидел ли в это время Кеша с открытым ртом, или нет – этого он не знал и никогда уже не узнает.

- Мне вспомнилась сказка, забытая сказка
О том, как влюбился в огонь мотылёк.
Он думал, что будет нежна его ласка,
Что больше не будет он так одинок.

Последние две строчки куплета повторялись. Окончание же самого последнего слова каждого куплета Николай вытягивал так, что просто забирало за душу. Он как-то осторожно перебирал струны своей гитары и, вначале, пел едва слышно. Но затем голос его окреп до такой степени, что в купе стали заглядывать любопытные, чтобы посмотреть на певца-гитариста.
Кеша был полон внимания. Далее в песне рассказывалось, что мотылёк, совсем почему-то не почувствовав боли, в огне золотистом сгорел. При этих словах на глазах у Кеши навернулась слезинка. Он провёл по глазам рукой и, уставясь невидящим взглядом на гитариста, продолжал слушать дальше.

- Я знаю ты лёд…
Для меня же ты пламя.
Ты светишь не грея…
Ты любишь, шутя.
О, если б меня ты коснулась губами,
Я б тоже сгорел, целуя тебя.

- Не иначе, всё это нужно испытать самому, чтобы так петь, - подумал Кеша. – Видимо, он поёт о той, которая провожала его в Армию и, о которой он совсем не хочет рассказывать этой приставучей девчонке.
Вот, гитарист допел последний куплет, частично повторив слова из первого куплета:

- Мне вспомнилась сказка, забытая сказка,
Как страстно влюбился в огонь мотылёк.
Он думал, безумный – в огне будет ласка,
Но огненных сил превозмочь он не мог…

Тут гитарист взял последний аккорд и умолк. Для остальных же, кто его слушал, песня закончилась как-то уж совсем неожиданно. А сидевшему в стороне Кеше очень хотелось услышать в песне продолжение этой сказочной истории. На какое-то мгновение наступила гнетущая тишина. И только колёса пригородного поезда ритмично постукивали на стыках рельсов. Почему-то даже из соседних купе какое-то время не доносилось ни звука.
Весь, оставшийся до города путь, Кеша неотрывно смотрел в окно вагона. За окном уже темнело, а он всё смотрел и смотрел. Вот уже за окнами вагона замелькали огоньки. И ему привиделось, будто на эти многочисленные огоньки летят со всех сторон слишком уж доверчивые мотыльки. И никто не в силах их остановить от такого безумства.
Николай, сидевший от Кеши в каких-нибудь полутора метрах, ещё что-то рассказывал своим попутчицам, играл на гитаре и пел. Но Кеша всё это уже плохо слышал и ещё хуже запоминал. Перед его глазами продолжал кружить белый и нежный, как первый снег, восхитительный мотылёк.
Когда проводница объявила, что поезд прибывает на конечную станцию, все пассажиры вагона встрепенулись, засобирались, засуетились. Николай уложил гитару в защитный чехол, повесил на плечо свой увесистый рюкзак и направился в тамбур вагона. Сидевшие с ним по соседству девушки, о чём-то возбуждённо перешёптываясь, поспешили следом. Кеша, ставший каким-то образом сопричастным к этой компании, грустно подумал, что его здесь, вроде бы, никто и не заметил. «Впрочем, в этом ты неправ, - разговаривая сам с собой и немного подумав, решил всё же он, - разве ты уже забыл тот звонкий девичий голос, обращённый к тебе с вопросом: «Мальчик, здесь никто не сидит?».

                - 3 -


В этот техникум (по-современному колледж), в те теперь уже далёкие времена, можно было поступить на конкурсной основе: на базе семилетнего образования на первый курс, со сроком обучения четыре с половиной года, и на базе десятилетнего образования – сразу на третий курс, со сроком обучения три года. Конкурсы в институты и техникумы в то время были большие. Но в институты, конечно, конкурсы были гораздо больше.
Когда Кеша узнал, что он преодолел конкурс: три человека на место, и зачислен на первый курс, то ходил счастливый и довольный. Но главное, как ему тогда казалось, он стал по-настоящему самостоятельным. В приподнятом настроении он прибыл на учёбу. На новом месте было всё по-другому, чем в сельской средней школе. Преподаватели техникума, как ему казалось, лишь отдалённо напоминали школьных учителей. Даже, существовавшая на новом месте, вначале непривычная для него, система спаренных уроков вызывала особое уважение к методике преподавания.
В тот день, первого сентября, согласно расписанию занятий, первой парой была литература. И в этот ответственный день Кеша где-то замешкался по дороге и, поэтому опаздывая, он стремглав летел на второй этаж техникума, отыскивая глазами нужный номер незнакомой аудитории. Но на этот раз ему не помогла даже запоздалая спешка. Учебная аудитория была битком забита возбуждённой молодёжью, и блуждающий взор Кеши не обнаружил в этой аудитории ни одного свободного места. Правда, ему опять повезло: преподавателя в аудитории ещё не было. Озираясь по сторонам, он прикрыл за собой дверь аудитории, прислонился к стене и стал ждать. Через минуту его излишнее волнение куда-то благополучно улетучилось само собой. Все, набившиеся в аудиторию первокурсники шумели, и никто не обращал на него никакого внимания. Так, в ожидании, пролетело несколько напряжённых минут.
Тут дверь распахнулась, и в аудиторию влетела, а потом стремительно прошла к преподавательскому столу, стройная аккуратно одетая женщина бальзаковского возраста.
- Прошу прощения за небольшое опоздание, - сказала она. – Что-то сегодня у нас в городе с транспортом большие проблемы.
Выдержав небольшую паузу, она представилась аудитории:
- Зовут меня Антонина Петровна. У вас я буду вести русский язык и литературу.
Даже при беглом взгляде на Антонину Петровну любой мог бы легко определить, что когда-то она была очень красивой брюнеткой. Она и теперь без всякой косметики выглядела очень эффектно, хотя слегка опущенные уголки её губ говорили о жёсткости и бескомпромиссности в общении, а посеребрённые на висках волосы подсказывали, что эта женщина уже прожила непростую жизнь. Несмотря на её бальзаковский возраст, по её поведению чувствовалось, что внутренняя энергия этой женщины бьёт через край. Стоило только заглянуть ей в глаза, и сразу можно было обнаружить там хоровод пляшущих насмешливых чёртиков. Порой казалось, что, вдруг, пляшущие чёртики неожиданно покинут эти бездонные чёрные глаза, да и затащат в свой хоровод, чтобы потом вволю над тобой потешиться и поглумиться.
- А ты почему там столбом стоишь? – Обратила она внимание на Кешу.
- Мне места нет, - робко ответил тот.
- Места нет? – Переспросила она, и её чёрные тонкие брови приподнялись.
- Вот как!.. Бери тогда этот мой стул и садись.
Антонина Петровна поднялась из-за стола, в упор посмотрела на Кешу и повелительным жестом указала на свой стул. Тому ничего не оставалось делать, как безоговорочно подчиниться.
Освободившись от своего стула, Антонина Петровна прошлась лёгкой походкой вдоль всей аудитории и, на ходу, проговорила:
- Это ничего… Поправимо. Думаю, что уже после первого семестра свободных мест у вас станет достаточно.
Пройдясь по аудитории, она снова подошла к своему столу, открыла учебный журнал группы и стала знакомиться с первокурсниками, в алфавитном порядке и по очерёдности, зачитывая при этом их фамилии.
- Агапов, - произнесла она чётко первую фамилию.
Из средних рядов поднялся кучерявый парень в облегающем его худые плечи свитере. С ним Кеша уже встречался на вступительных экзаменах. Он был такой худой, что казалось – его ключицы, выступающие из-под свитера, вполне можно использовать как поручни в общественном транспорте.
- Одной я корочкой питался… - Произнесла, будто бы сама себе, Антонина Петровна.
- Что? – Не понял шутки Агапов.
- Кушаешь, спрашиваю, достаточно?
- Так точно, - ответил тот по-военному.
Тут уж вся группа разразилась хохотом и, кажется, веселее всех смеялась сама Антонина Петровна.
Знакомство со студентами занимало у неё довольно много времени. Но ей так было нужно. Иначе она просто не могла. Сама, ведь, всегда учила понимать духовность литературных героев. А души этих литературных героев – это, плохие или хорошие, но копии душ реальных людей. К этому можно добавить, что многое о человеке можно узнать в процессе знакомства с ним.
Когда очередь дошла до Кеши, то, к всеобщему удивлению, она его ни о чём не спросила, а просто сказала:
- Садись, - и сразу усадила на «подаренный» тому стул.
С тех пор прошло много времени, и Кеша, став уже умудрённым жизнью человеком, иногда, вспоминая прошлое, думал: «Почему же тогда Антонина Петровна меня ни о чём не спросила?» А о чём было его спрашивать? Ей и так всё стало понятно: не способен этот человек расталкивать других локтями ради лучшего для себя места. Но вот изменится он или нет – многое и от неё будет зависеть.
- Голованова, - прочитала Антонина Петровна очередную фамилию в своём журнале.
Поднялась симпатичная круглолицая девочка с чуть заметными ямочками на щеках. Её одежда напоминала школьную форму.
- Галина, - поднявшись с места, представилась она.
- Очень хорошо, Галя. Тебе нравится кто-нибудь из советских поэтов.
- Маяковский, - не очень уверенно произнесла Галина.
- Напомни мне что-нибудь из Маяковского… Пусть это будет один куплет из любого стихотворения поэта, - попросила преподаватель.
Наступила напряжённая минута молчания. Было видно, что Галя пытается что-то произнести, но почему-то не может. Её губы шевелятся, ресницы то закрываются, то открываются, а голоса почему-то не слышно.
- Ну, что же ты, вдруг, оробела? – Попыталась найти слова поддержки Антонина Петровна.
Тут, на всю аудиторию послышался глубокий вздох, а вслед за ним стих:
- Я
  достаю
из широких штанин
дубликатом
    бесценного груза.
Читайте,
завидуйте,
Я –
Гражданин
Советского Союза.

Галя, продекламировав этот куплет в абсолютной тишине аудитории, умолкла. И тут разразился громкий смех всего зала. Но, кажется, больше всех смеялась сама Антонина Петровна.
Отсмеявшись, она спросила:
- И какова же была в то время гражданская позиция поэта Маяковского?
Этот вопрос был явно на засыпку. Галка снова завертела в разные стороны своей кукольной головкой, и снова никак не могла собраться с мыслями. Она то и дело поворачивала свои округлившиеся глаза, ища поддержки зала, но не находила её. Наконец, решилась отвечать.
- Он выступал против эксплуатации человека человеком, - опять не очень уверенно произнесла девочка.
- И как ты понимаешь эту эксплуатацию?
- Например, некоторые несознательные граждане, гуляя в центре нашего города, эксплуатируют армяшек.
В аудитории послышался тихий ропот, смешки и шушуканье.
- Каких ещё армяшек? - Подняла удивлённо свои тонкие брови Антонина Петровна.
- Ну, тех армяшек, которые на улице Московской сапоги, туфли и всякую другую обувь сапожными щётками и бархотками начищают до блеска.
- А ты сама их трудом не пользуешься?
- Никогда не пользуюсь, - гордо произнесла Галя. – Я сама свою обувь до зеркального блеска могу начистить.
- Садись, - тяжело произнесла Антонина Петровна. – Только никогда больше не называй так наших советских чистильщиков обуви. Да, и прочитанный тобой последний куплет лучше уж произносить вместе с предпоследним куплетом того же стихотворения Владимира Маяковского.
Переведя дух, Антонина Петровна стала зачитывать по журналу следующие фамилии. Вот, она добралась до фамилии: Прошкин.
- Я!.. – Громко и резко, как солдат на вечерней поверке, проговорил, чуть ли не подпрыгнув со своего места, черноволосый мальчик.
Его прямые чёрные волосы отдавали блеском, а глаза из-под очков были широко открыты и смотрели на мир удивлённо. Он вскочил так резко, что его голова закачалась, и, многим показалось, что она вот-вот может упасть, не удержавшись на шее. Но, слава Богу, всё обошлось, и с носа молодого человека не слетели даже очки в массивной роговой оправе. Парень был одет в косоворотку какой-то невыразительной расцветки, что сразу выдавало в нём представителя «тёмной» деревни. Городская молодёжь уже давно не носила подобные рубашки. Подбородок молодого человека слегка подрагивал, а расширенные зрачки выглядывали из-под оптики испуганно и удивлённо, словно говорили окружающим: «Куда же это я попал, Боже праведный?»
Одного беглого взгляда Антонины Петровны стало достаточно, чтобы понять – этот человек всю свою, пока ещё не длинную, сознательную жизнь провёл в медвежьей глуши.
- До города пешком шёл? – Спросила она, посчитав наводящие вопросы излишними.
- Нет… На лошади до станции довезли, - подёргивая почему-то вверх и вниз головой, проговорил тот.
- На рысаке, поди? – Уточняла Антонина Петровна, лукаво прищурив глаза.
- Нет… На колхозном мерине, - не моргнув ни одним глазом, отвечал Прошкин, а когда аудитория прыснула смехом, недоумённо оглядел весь зал.
- Мерин-то сивый, наверное, был? – Как ни в чём не бывало, продолжала уточнять Антонина Петровна.
- А Вы откуда знаете? – Удивлённо проговорил молодой человек.
И снова аудитория затряслась от хохота.
Наконец, все успокоились.
- Садись… Рада была с тобой познакомиться, - подытожила Антонина Петровна и зачитала следующую фамилию.
- Сивагин, - произнесла она громко.
После шутки про сивого мерина, фамилия «Сивагин» тоже вызвала смех в зале. Но этот смех преподаватель быстро пресекла, погрозив первокурсникам пальцем.
- Николай, - представился молодой человек, поднявшись со своего места.
- Очень приятно, - ответила, взглянув на него, Антонина Петровна.
Кеша повернул голову в сторону, посмотрел на Сивагина и, от удивления, широко открыл рот. Это был Николай – тот Николя с гитарой из недавнего пригородного поезда.
- Простите, Николай… Вы не женщина, а я, всё-таки, здесь преподаватель. И мне уместно спросить: «Сколько Вам лет?»
- Двадцать четыре, - ответил Николай, провёл рукой по своим русым волнистым волосам и, ничуть не смущаясь, широко улыбнулся.
- Вы служили в Советской Армии? – продолжала спрашивать Антонина Петровна.
- Да… Демобилизовался в ноябре прошлого года.
- Всё. У меня нет больше к Вам вопросов, - закончила она и сделала какую-то пометку в своём учебном журнале.
А Кеша сидел на преподавательском стуле, повернувшись в сторону, и продолжал удивлённо смотреть на недавнего кумира пассажиров пригородного поезда. Тут затрезвонил звонок, и все повскакали с места уже готовые выскочить из аудитории. Однако, сразу выскочить из аудитории ни Кеше, ни другим его сокурсникам не удалось. Дверь аудитории перекрыла тощая дама в вязаной малиновой кофте. Казалось, что её малиновая кофта наполнена внутренним материальным объёмом не более того, как если бы она, эта кофта, одиноко висела в гардеробе на вешалке.
- Антонина Петровна, - обратилась худющая дама к преподавателю литературы, - я куратор этой группы, и хочу сделать объявление, - она сделала в сторону аудитории жест рукой.
- Пожалуйста, пожалуйста… Я сейчас удалюсь, - заверила её Антонина Петровна.
- Товарищи студенты! – Воскликнула ворвавшаяся в аудиторию дама. – Я куратор вашей группы, и меня зовут Нина Михайловна. Одновременно я буду вести у вас немецкий язык. А теперь я должна объявить вам фамилии старосты вашей группы и комсорга, которые были предложены руководством техникума.
Вначале Нина Михайловна зачитала фамилию старосты – девочки отличницы, а затем фамилию комсорга. Комсоргом она провозгласила Сивагина.
- Самоотводы есть? - Поинтересовалась куратор.
- У меня пока к Вам один вопрос, - послышался голос Сивагина. – Сколько в группе комсомольцев?
- Пока только пять человек… Это те, кому уже исполнилось пятнадцать, - ответила Нина Михайловна, - но, я думаю, что к Новому году комсомольцев в этой группе станет гораздо больше.


                - 4 -

- Не сотвори себе кумира, - говорит одна из христианских заповедей.
Да и самому человеку, возведённому в кумиры, трудно им оставаться долгое время, а, может быть, и вообще невозможно. Исторический опыт, и не только наш, постоянно о том напоминает. Но жить без кумира – то есть жить без героя. Это как? У нас обязательно существовали вожди, герои и кумиры. Даже иногда все в одном лице. Иного для русского человека, кажется, совсем невозможно. На русской земле герои, то бишь, кумиры всегда были, есть и будут. Они бывали разные, бывали всегда, и их было много. Было много всяких: и маленьких, и больших героев. А ещё были герои былинные. Никто, кажется, этих былинных героев никогда не видел и не слышал, но они тоже были всегда.  Их возносили или спускали с пьедестала, но пьедесталы не пустовали никогда. Может, потому и напасти частые на русскую землю нисходят, что любят очень у нас кумиров-героев, наперекор второй Божьей заповеди.
Вот, кажется, и Кеша отступил от этой мудрой заповеди, и в его голове замаячил реальный кумир Сивагин. Он мог его потрогать, мог даже поговорить с ним, и, тем не менее, Сивагин стал для него на какое-то время образцом для подражания. Можно даже сказать, что он стал образцом для подражания заслуженно. Николай умел многое. А Кеше тогда какое-то время казалось, что Сивагин умеет и может всё.
Действительно, он не только играл на гитаре и пел одному ему известные песни. Он становился душой коллектива во многих начинаниях. Даже, когда его предлагали в лидеры, никто и никогда не пытался против этого возразить. Большинство же думали: «Если не Сивагин, то кто же ещё?»
Много у Николая было достоинств. Внешне очень приятный, крепкий физически, спортивный – Николай стал признанным лидером в группе. Без него не мыслилось участие сборных команд техникума в баскетбольных и волейбольных турнирах для аналогичных учебных заведений всего города. В общем, конечно, кумир – неординарная личность.
С начала учебного года прошло не более каких-нибудь десяти дней, как было объявлено, что студенты должны откликнуться на призыв партии и правительства по спасению урожая. Довести до ушей студентов этот замечательный призыв в каждой из групп поручили комсоргам.
Речь-воззвание комсорга группы, Сивагина Николая, была короткой:
- Уважаемые настоящие и будущие комсомольцы, а также остальные, сочувствующие сельским труженикам. Поможем селу. Спасём урожай. Если не мы, то кто? Кто-то, быть может, скажет: «Вот, наши неразумные предки поселились в зоне рискованного земледелия, а мы теперь отдувайся». И, в некотором смысле, он будет прав. Но у нас нет, и никогда не будет, другой земли кроме этой… Так, едем!?
- Едем… - Раздались с разных сторон нестройные голоса.
Опыт советской власти наглядно показал, что во всех мобилизационных делах надо стараться соблюдать, пусть даже формально, принцип добровольности. А, если где-то не так, то там руководят недалёкие и не очень умные руководители. Другое дело, хватало ли на всех очень умных и дальновидных руководителей? В общем-то, вопрос этот скорее риторический.
Обычно, первокурсников старались не трогать. Но в том году этот принцип почему-то был нарушен. Кешиной группе поручили спасать урожай сахарной свёклы. А для самого Кеши отправка в колхоз стала полной неожиданностью. Ни его родители, ни он сам не предполагали, что в начале учебного года придётся ехать ему в колхоз. Поэтому он не привёз в город ни тёплой одежды, ни соответствующей колхозу обуви. К тому же, он обещал своей матери обязательно приехать домой через две недели. Почта ходила медленно, сотовых телефонов тогда не было, да и обычные телефоны были ещё редкостью в его родном рабочем посёлке.
- Вот тебе и первые прелести самостоятельной жизни, - подшучивал над ним его собственный внутренний голос.
Оказалось, что самостоятельная жизнь – это, в первую очередь, принятие самостоятельных решений. А, чтобы принять самостоятельное решение, нужно, прежде всего, своей головой думать. Хорошая у тебя голова или плохая – это неважно. Важно, что обязательно своей.
Очень долго думать Кеше почему-то не хотелось, и он, немного подумав, решил ехать вместе со всеми в колхоз налегке, а оттуда отпроситься к родителям на выходные.
Сам колхоз, куда направили на работу Кешину группу, располагался километрах в пяти от железнодорожной станции Панчулидзиевка. В общем, была и есть железнодорожная станция с таким, вроде бы, странным названием километрах в пятидесяти от большого города. Одно было для Кеши плохо – эта станция находилась на другой ветке железной дороги, нежели та станция, где жили его родители.
Спасать урожай сахарной свёклы надо было срочно, и днём отправки в колхоз стал четверг. С самого утра ребята с набитыми под завязку рюкзаками, сумками и даже чемоданами толпились перед отправкой в колхоз у здания техникума.
- Ты что, тоже не едешь в колхоз? – Подошёл к Кеше однокурсник, обративший внимание на то, что Кеша явился совсем без вещей.
- А ты? – взаимно поинтересовался Кеша.
- У меня справка, - гордо ответил тот, похлопав себя по нагрудному карману.
Он достал эту справку, развернул её и прочитал однокурснику длинное, не запоминающееся название указанной в справке болезни.
- Нет, я поеду. Просто я потом себе тёплые вещи в колхоз привезу. – Сказал однокашнику Кеша.
Услышав такое признание, однокурсник внимательно оглядел его с ног до головы, как будто никогда раньше не видел, и отошёл в сторонку. Тут, к зданию техникума подъехала новенькая Волга с представителями райкома КПСС. Один из этих представителей, не заходя в здание, поднялся на его входное крыльцо, как на трибуну, и стал произносить речь. Он говорил долго. Но Кеша из его речи запомнил совсем немного.
- Родина просит сплотиться всех нас в борьбе за урожай, - горячо говорил представитель. – Нельзя, ни в коем случае, допустить его потерю. Особые надежды я возлагаю на комсомольцев. Молодые ленинцы должны подавать пример остальным студентам своей самоотверженной работой. Надо работать, несмотря ни на какую погоду, так, как трудился когда-то комсомолец Павка Корчагин, - он сделал паузу в своей речи, и все ему захлопали.
- А кто пока ещё не комсомолец? – послышался из рядов писклявый голос.
- Если тот, кто пока ещё не комсомолец, своим самоотверженным трудом в колхозе докажет, что любит Родину и предан ей, то я заверяю вас с этой трибуны: такому студенту никто не будет препятствовать вступить в передовой союз молодёжи в самое ближайшее время. Хотя, чтобы не было никаких недоразумений, советую всем запастись в колхозе справками о выполнении нормы на уборке сахарной свёклы.
Свои последние слова он будто бы произнёс специально для Кеши. Кеша знал, что будет стараться выполнить колхозную норму.
- Я постараюсь, - подумал он, и у него стало очень светло на душе.
Сразу, после импровизированного митинга, к группе первокурсников, в которой теперь числился Кеша, подошёл преподаватель физкультуры по фамилии Бандовский. Это был крепкий, жилистый человек, который, несмотря на многочисленные ранения, полученные на фронте, выглядел в то время ещё молодцом. Он был контужен под Курском, немного косил глазом и хромал, а при ходьбе опирался на трость с металлическим набалдашником на её конце. Лет ему было немного за сорок, а постоянные физические упражнения позволяли, вероятно, поддержать, несмотря ни на что, хорошую физическую форму.
- Группы №1 и №2 по автобусам!.. – Скомандовал Бандовский.
Этой команды будто бы от него с нетерпением ждали все студенты, указанных групп. Нагруженные рюкзаками и баулами, они бросились занимать места в поджидавших их автобусах.
По дороге к железнодорожному вокзалу Кеша для себя решил, что постарается сесть в вагон рядом с Сивагиным. Этому никто не препятствовал. И так же, как и тогда, полторы недели назад, при первой случайной встрече, он оказался соседом Николая.
Погода в тот день отъезда в колхоз была прекрасной. Говорили, что наступило бабье лето. Наступило оно или ещё не наступило – этого Кеша не знал. Он просто радовался хорошей тёплой погоде. Настроение у него было отличное.


                - 5 -


 В вагоне было шумно и весело, а Николай, сидевший недалеко от него, снова пел и играл на гитаре. Он пел тихим, но проникновенным голосом, казалось, одному ему известные песни, а окружившие его студенты внимательно их слушали. Когда песня заканчивалась, а в вагоне становилось тихо, молоденькие однокурсницы заглядывали Николаю в глаза и навязчиво упрашивали сыграть и спеть что-нибудь ещё. А он, вроде бы и сам не желая того, послушно выполнял эти их милые прихоти.
Вот он снова ударил по струнам гитары и речитативом произнёс:

- Девочка плачет –
шарик улетел.
Её утешают, а шарик летит.

В этих, незатейливых словах под грустный мотив, сразу обозначилась такая глубина и боль, что становилось не по себе. И Кеше, вдруг, послышался чей-то голос, совсем не похожий на голос Сивагина: «Милая девочка – это горе не беда. Пусть себе летит, болезный, а настоящие беды поджидают тебя, девочка, впереди».

- Женщина плачет –
муж ушёл к другой.
Её утешают, а шарик летит.

Пел дальше Сивагин. «Вот, оно», - суфлировал Кеше незнакомый внутренний голос. – «Девочка стала женщиной, и к ней пришла настоящая беда. Утешай, не утешай – не поможешь. А земной шарик летит, время идёт, за шариком тянется. И без мужа женщину эту поджидает за соседним углом печальная старость».

- Плачет старушка –
мало прожила…
Её утешают, а шарик летит.

«Земной шарик летит», - суфлирует Кеше бездушный голос, - «время бежит быстро, и жизнь пронесётся так, что не заметишь – хочешь, плачь, а хочешь, не плачь».
- Поразительно, как же это возможно: такими простыми словами передать такой глубокий смысл, - сидел и думал Кеша.
Но, вот, песня закончилась. Николай умолк, обвёл окружающих взглядом и, будто, задумался о чём-то своём.
- Ещё, ещё… Пой ещё, - заголосили девчонки.
Потом наступила тишина, и Коля снова запел. На этот раз он пел от имени ямщика, который вёз девушку трактом почтовым.
- Круглолица, бела,
словно тополь стройна,
И покрыта платочком шелковым… ым.

Надрывно вытягивал последнюю строчку куплета Николай.

- Попросила она, чтобы песню ей спел…
Я запел, а она подхватила…а.

Он посмотрел на облепивших его девушек, как бы говоря им: «И вы подхватывайте. Что же вы не подхватывайте?..», - и запел дальше.

- Кони мчались стрелой,
Словно вихрь озорной:
Знать гнала их нечистая сила… а… эх.

С каким-то беспредельным надрывом грусти и отчаяния закончилась в этом месте последняя строка. А когда он дошёл до куплета:

- Вот казачий разъезд перерезал нам путь,
Наша тройка, как вкопана встала…а…
Кто-то выстрелил, вдруг,
прямо в девичью грудь,
И она, как цветочек, завяла… эй.

То в этот момент послышались девичьи всхлипывания. У Кеши тоже вдруг задрожали губы. А чтобы и самому не расплакаться, он отвернулся к стене вагона и сильно надавил большим и указательным пальцами себе на переносицу.
Станция Панчулидзиевка состояла из одного большого деревянного дома, стоящего на обочине железной дороги. С оной стороны этот дом был обнесён палисадником. С другой стороны дома был вход в небольшой зал ожидания, в котором у противоположных стен стояли длинные деревянные лавки. В торцовой стене, разделяющей эти лавки, виднелась миниатюрная амбразура для общения пассажиров с кассиром, работавшим на этой маленькой станции. В кассе на этом вокзале можно было приобрести билеты только на пригородные поезда. Поезда другого типа здесь не останавливались и даже не значились в расписании. Нетрудно было угадать, что на этой станции всем железнодорожным хозяйством занималась одна семья. Может быть, даже один человек. Он и начальник вокзала, и кассир, и станционный смотритель, и путевой обходчик. Когда к станции подошёл пригородный поезд со студентами техникума, то студентов уже поджидали две грузовые машины ГАЗ-51, ожидавшие своих пассажиров с тыльной стороны вокзала. Открытые кузова этих грузовых машин были оборудованы для подвоза неприхотливых пассажиров деревянными лавками, сделанными из толстой половой доски. Добираться же от станции до центральной усадьбы колхоза приходилось порядка пяти километров по просёлочной грунтовой дороге, проложенной вдоль оврагов, перелесков, лесополос. Перед въездом в главное отделение колхоза дорога здесь проходила вдоль большого деревенского кладбища.
- Много ли к нам студентов приезжает? - Поинтересовался у председателя колхоза шофёр одного из грузовиков.
- Да человек сорок обещали прислать, - ответил председатель и, почему-то напрягши свой лоб, поправил на голове фуражку ещё сталинского покроя, сшитую из зеленовато-серого сатина.
- Могут не уместиться на двух машинах, - заметил шофёр второго грузовика.
- Уместим. У нас будут студенты техникума – ещё подростки. – Успокоил водителей мудрый председатель.
- Понятно, - отозвался один из водителей.- Куда их подвозить? К конторе?
- Не надо к конторе. Везите сразу  на обед в столовую. А когда пообедают, выбирайте среди них помощников и поезжайте на слад за матрацами, - распорядился председатель.
- Ура, - кричала уже через несколько минут толпа студентов с рюкзаками, беря на абордаж колхозные грузовики.
Председатель стоял в это время поодаль и наблюдал за штурмом колхозного транспорта. Он держал в одной руке «сталинскую» фуражку, а другой рукой почёсывал свой лысеющий затылок.
В этот день для студентов приготовили в колхозной столовой наваристые щи из забитого накануне барашка.
- Щи – главная пища для русского человека, - делился своими глубокими мыслями  председатель колхоза с учётчицей и заведующей столовой по совместительству. – И надо, чтобы эти щи были наваристыми. Тогда и производительность будет высокая. Верно, говорю, Клава?
Клава согласно кивала головой. Кто ж, как не она, знала все тонкости  приготовления наваристых щей. А главный секрет в приготовлении таких вкусных щей, который она героически скрывала от посторонних – это очень хорошее мясо с «сахарной» косточкой.
После сытного обеда в колхозной столовой лица «новых колхозничков» заметно просияли, да и сам колхоз уже многим не казался вынужденной неприятной повинностью.
Вечером того же дня Кеша удобно пристроился на полу, в просторной деревенской хате. Он лежал в верхней одежде на грязноватом ватном матрасе и думал о том, что вот – это и есть настоящая жизнь, когда чуть ли не каждый день ему открывается что-то совсем новое и интересное.
От русской печки, которая, видимо, была с утра протоплена, до сих пор веяло теплом. На печной плите стоял огромный чугун, от которого исходил кисловато-приторный запах.
- Для скотины, - догадался Кеша, искоса взглянув на этот огромный чугун. – Как его только в печь и из печи хозяйка на ухвате таскает, такой тяжёлый? – Сочувственно подумал он.
Отсутствие спальных простыней и подушки на его лежанке совсем не смущало Кешу.
- Да и не нужны они, - думал он, расположившись на ватном матрасе в самом углу просторной деревенской комнаты.
А, чтобы лежать было удобно, он подвернул один край матраса валиком, таким образом, компенсировав отсутствие подушки. Вот так он лежал, свернувшись калачиком на мягком колхозном матрасе, довольный, что всё у него так замечательно складывается, пока крепко не заснул.
На другой день перед Кешиными глазами предстало бескрайнее поле сахарной свеклы. Казалось, что зелёные ряды её листвы с промежутками из чёрных борозд простираются в бесконечность. Земля здесь была чернозёмная и очень жирная, и свекла на грядках радовала глаз агронома своей кустистой и пышной зеленью.
Вдоль дороги, пролегающей через свекольные плантации, двигался колёсный трактор с прицепленным к нему культиватором. Культиватор врезался своими лапами в землю, выворачивая наизнанку пласты чёрной и жирной земли, напичканные сахарными корнеплодами.
- Становитесь по рядам… Стаскивайте свёклу в отдельные кучки, а эти кучки располагайте в одном ряду. Потом надо будет отрубать ножами ботву, а очищенные корнеплоды грузить в тележку трактора корзинами. Вот и вся ваша работа. Это совсем не сложно. – Подытожила свою установочную лекцию агроном колхоза.
- Всё и всем понятно?! – Произнесла она уже командирским голосом, давая понять, что наука по уборке сахарной свеклы несложная, и много объяснений здесь не требуется.
Студенты о чём-то перешёптывались, крутили в разные стороны головами, напрасно пытаясь обозреть уходящее за горизонт свекольное поле, но вопросов не задавали.
- А как Вы засчитывать будете, кто и сколько наработает? – Послышался резонный вопрос Сивагина.
- А это вы сами между собой решайте. Мне, главное, отчитаться по центнерам, а потом оценить урожайность всего этого поля, - ответила агроном.
Она обвела взглядом толпу подростков, а потом отвела голову в сторону. Наблюдательный человек, вероятно бы, заметил, что что-то нахлынуло у неё внутри. Скорее всего, агроном вспомнила свою военную юность, когда таким же подростком сама выходила в такое же бескрайнее поле в поисках оставшихся там каких-либо корнеплодов. Она помолчала, а потом добавила:
- Вижу, что у вас тоже наметился интерес к собственной работе. Это хорошо.
Она опять сделала паузу, а потом обратилась уже непосредственно к Сивагину:
- На складе есть плетёные корзины… Разделитесь на группы… Подсчитывая корзины с очищенной от земли и от ботвы свеклой, вы сможете вести индивидуальный учёт.
Стоявший в сторонке, на обочине дороги, физрук Бандовский и, будто бы дремавший, опершись на свою трость, тут, наконец, проснулся:
- Раз все и всё слышали… Раз всем и всё понятно, то приступайте к делу, - по-армейски скомандовал он и дал отмашку тростью в направлении бескрайнего поля.
Первым отошёл от толпы Сивагин. Он подцепил за ботву с придорожной борозды сразу несколько корнеплодов и отнёс подальше от дороги, туда, где, по его мнению, и должны будут находиться бурты очищенной свёклы. Остальные студенты потянулись за ним.

                - 6 -


- Берём каждый по две соседние борозды. Так будет нам удобнее. – Это уже Коля Сивагин даёт практические рекомендации своим неопытным однокашникам.
Сентябрь ещё одаривал теплом. Над головой у Кеши плыли белёсые облака, которые стремились куда-то за линию горизонта. Они плыли к горизонту и торопливо скрывались за границей, разделяющей голубовато-белёсое небо и зелёное поле тучной свёклы. Лёгкий, ещё тёплый, ветерок гнал неглубокую волну по зелёной свекольной листве. Кеша шагнул в поле, нагнулся, подхватил за кустистую ботву сразу несколько корнеплодов и, чуть ли не бегом, пустился к намеченному Сивагиным будущему бурту.
Тот, первый «свекольный» день, пролетел для Кеши удивительно быстро. А обед в столовой показался ему ещё вкуснее, чем накануне. После первой тарелки щей он сходил за добавкой, а к этой добавке взял большой кусок ароматного ржаного хлеба, выпеченного в здешней колхозной печи. Отдуваясь после сытного обеда, Кеша уселся на крылечке столовой. Невольно он обратил внимание на свои тупоносые ботинки, которые ещё совсем недавно были, вроде бы, совсем новыми, а перед отъездом в колхоз, начищенные, уж точно отсвечивали блеском. Кеша покрутил сначала одной ногой, затем другой, но от этого ботинки лучше не стали. Прилипшая,  как замазка, грязь портила весь их внешний вид.
- Сапоги резиновые надо было в колхоз надевать, - кто-то нравоучительно произнёс совсем рядом.
Кеша поднял голову, собираясь отшить этого, дюже умного, наставника. Но, открыв было рот, моментально его закрыл. Рядом с ним стоял Сивагин. Он стоял на крыльце ступенькой выше и сочувственно смотрел на своего юного однокашника.
- Так, ведь, я не знал, что сразу придётся в колхоз ехать, - попытался оправдываться Кеша.
Но и это у него получалось не очень убедительно.
- Я, ведь, в чём был на занятиях, в том и в колхоз поехал.
- А дожди пойдут… А похолодает… Что тогда? – Участливо спросил Сивагин.
- Да, конечно… Поэтому собираюсь отпроситься на субботу и воскресенье, чтобы  за вещами домой съездить. Только, вот,  не знаю: отпустят ли, - добавил он неуверенно.
- Хорошо… Я сам поговорю о тебе с Бандовским, - пообещал Николай.
После окончания рабочего дня, уже за ужином, Сивагин снова подошёл к Кеше.
- Бандовский тебя отпускает на субботу и воскресенье, но с условием. Ты в воскресенье обязательно должен вернуться в колхоз, чтобы в понедельник уже выйти на работу. Условие принимаешь?
После небольшой паузы Сивагин добавил:
- Я уже ему пообещал, что ты обязательно в воскресенье вернёшься… Не подведёшь меня? – спросил он Кешу и посмотрел на него каким-то особенным, и как тому показалось, пронзительным взглядом.
- Ни за что не подведу, - ответил тот искренне и, почти, клятвенно.
- Тогда слушай дальше, - продолжил Сивагин. – Завтра суббота. В пять часов утра Бандовский за тобой зайдёт. Завтра ему тоже нужно быть в городе. Старшим здесь, вместо себя, он меня оставляет. А тебе надо быть завтра в полной готовности уже к пяти часам утра. Если не сумеешь к этому времени собраться, то ждать тебя никто здесь не будет. Всё усёк?
- Усёк… - Подтвердил Кеша. - Я ещё с вечера приготовлюсь. - Пообещал он.
- Вот, и хорошо, - произнёс Сивагин и, на прощание, похлопал по плечу юного друга.
Рано утром, на следующий день, когда только забрезжил рассвет, прямо над спящим Кешей зазвенело окно. Это физрук Бандовский слегка ткнул в окно своей тростью. Как только Кеша услышал этот звук, то моментально вскочил. Он убрал свою постель, состоявшую из шерстяного одеяла и ватного матраса, схватил приготовленный с вечера свёрток и выскочил на улицу. Там его поджидал Бандовский.
- Шагай за мной, - сказал физрук. - Там машина.
И он махнул своей тростью в сторону колхозного магазина.
- Она довезёт нас до станции, - поведал он, поправляя при этом сползающую с руки скатку.
Действительно, у сельского магазина стоял грузовик ГАЗ-51, в кузове которого, примостившись на деревянной лавке, уже разместились четверо местных жителей. Мотор грузовика уже вовсю работал, но машина не трогалась с места.
Как только Бандовский доковылял до грузовика, из кабины вышла молодая женщина.
- Садитесь в кабину, - предложила она хромающему Бандовскому.
Тот благодарно кивнул головой и протянул ей свою скатку.
- Вот, укройтесь плащ-палаткой… - При этом он мотнул тростью в сторону Кеши. – Наверху, в кузове, будет сейчас прохладно, - промолвил он и занял освободившееся место в кабине.
В общем, всё в этот раз для Кеши складывалось удивительно удачно. А к обеду он был уже в родительском доме, несмотря на пересадку с одного пригородного поезда на другой и ожидание на центральном железнодорожном вокзале областного центра.


                - 7 -


В колхозах в уборочную страду выходных не знали. То есть, не совсем, чтобы не знали. Если случалась непогода, а непогода осенью довольно частое явление, то для многих колхозников в этот день и был выходной.
Никаких собственных амбиций, чтобы остаться на субботу и воскресенье за старшего над студентами, у Коли Сивагина уж точно тогда не было. Уж больно это хлопотно – быть старшим над молодёжью, то есть отвечать за то, что может вдруг неожиданно случиться. А, ведь, случалось. Особенно часто случалось в субботу и воскресенье, когда сельская молодёжь, уставшая от урбанизации в городе, возвращалась на выходные под крыши своих деревенских родителей, и по вечерам «гудела» на своих деревенских улицах и в сельских клубах. Не было тогда никаких стимулов у Сивагина, чтобы остаться за «старшего». «Обрубать свекольную ботву огромным ножом– тоже не безопасное занятие. Вдруг, кто-то из этих неопытных подростков себе невзначай по пальцам ударит», - размышлял Николай, оставшись наедине со своими мыслями.
Но как отказать в просьбе уважаемому преподавателю? Сделать это Сивагину было практически невозможно. Ведь Бандовский – бывший фронтовик, почти герой Великой Отечественной войны. Никак не мог Коля отказать ему в такой просьбе.
Так как ребят поселили в дома колхозников группами от четырёх до семи человек, по договорённости с хозяевами и их возможностями, то эти дома и были на контроле у «старшего». И, чтобы не было излишней утренней раскачки, «старший» по утрам подходил к каждому такому дому и легонько стучал в окна, давая таким образом понять, что пора подниматься, идти завтракать и отправляться на работу. В хорошую погоду студентов подвозили на поле на двух грузовичках ГАЗ – 51. А других машин, возможно, в то время в колхозе и не было.
Свекольное поле находилось в паре километрах от населённого пункта. И, если накануне случался дождь, то полевые дороги превращались для не приспособленных к таким дорогам грузовичков в грязный и скользкий каток. Тогда студенты тащились к свекольному полю пешком, сами скользя и падая по дороге. И вереница из нескольких десятков человек растягивалась при стечении указанных обстоятельств, порой, на целый километр.
Но не об этом болела голова у Сивагина. Главное – не допустить серьёзного конфликта с местными.
- Замечены здесь «рецидивные фрукты». Один «Квадратный» чего стоит, - невесело думает Сивагин. – Только бы не мордобой, или, того хуже, поножовщина.
Быстро взвесив всё то, что ему пришло на ум, Сивагин поступил по-армейски. Он, на правах «старшего», тут же ввёл утреннюю перекличку. Теперь студенты собирались после завтрака и ужина на крыльце столовой. Когда сбор заканчивался, Коля Сивагин приступал к перекличке, скрупулёзно расставляя точки и галочки в своём списке. В воскресенье вечером, сразу после ужина, Сивагин провёл очередную перекличку.
- А вот этот молодой человек обещал в воскресенье обязательно вернуться, - отметил про себя Николай, ставя против Кешиной фамилии жирную галочку.

                - 8 -

То, что Кеше пришлось добираться от станции Панчулидзиевка до родительского дома на двух пригородных поездах с пересадкой в городе, делало эту дорогу, несмотря на сравнительно небольшое расстояние, тяжёлой и утомительной. Обратная дорога была ничем не лучше.
- Если мне выехать из дома в воскресенье с утра, то в колхоз я до ужина приеду. Но тогда я проведу всё воскресенье в дороге. – Рассуждал сам с собой Кеша.
- Если мне выехать из дома в обед, то к ужину я всё равно не успею.
- Тогда лучше уж мне выехать из дома ближе к вечеру. Как раз вечером и пригородный поезд из города на Панчулидзиевку отправляется. – Решил, в конце концов, он.
Весь тот воскресный день Кеша был в центре внимания. Мать хлопотала на кухне, пекла пирожки и всё гадала, что же она ещё хотела, но забыла положить сыну в дорогу. Потом она спохватывалась, вспомнив вдруг, что надо ему сделать правильные наставления.
Отец, в отличие от матери не давал никаких ни поручений, ни наставлений. Он всё расспрашивал, как живет народ в том колхозе, какие там поля, много ли там скотины.
Сам Кеша постоянно пытался сосредоточить себя на мысли – взять всё необходимое, что может там, в этом колхозе, пригодиться.
- Надо взять пару коробок спичек… Ножик перочинный, уж точно не помешает, - вспоминал он дальше.
Перочинный нож был у него славный – без лишних прибамбасов, но с широким и длинным лезвием, с шилом и штопором на торце перламутровой ручки, а также с удобным открывателем консервных банок. Когда-то Кеша высматривал в лесу грибы и, к своему изумлению и радости, наткнулся на этот, кем-то потерянный ножик.
- Книгу поинтереснее надо тоже взять… Вдруг дожди пойдут. – Прикидывал он.
- Кеды я в рюкзак положу, а сапоги сразу надену, - окончательно решил он.
- Ехал бы уж лучше с утра в понедельник, - посоветовала ему мать.
- Нет, не могу, - ответил Кеша. – Я пообещал вернуться в воскресенье. Ну, не могу я подвести хорошего человека.
- Ну, раз пообещал, то правильно поступаешь, - согласилась мать.
Она достала из русской печи противень с пирожками, попрыскала пирожки подслащённой водичкой, а потом накрыла их сатиновым полотенцем. Потом она положила на стол две пятидесятиграммовые пачки индийского чая, купленного по блату у знакомой продавщицы.
- Вот, забирай, - указала она широким жестом. – Бог даст, ещё куплю.
Потом мать вышла в сени и достала из кладовки литровую банку земляничного варенья.
- Для товарищей, вот, гостинчика ещё захвати.
К пригородному поезду, который отправлялся со станции его родного посёлка в шестом часу вечера, Кеша пришёл основательно нагруженный и по-настоящему подготовленный для работы в колхозе. Хотя ещё было тепло, но его грудь и плечи уже согревала ватная телогрейка, голову защищала шерстяная кепка, а на ногах у него были резиновые сапоги, обутые на шерстяные носки. За плечами у Кеши висел туго набитый рюкзак, а в руке он держал авоську, полную домашней снеди.
Когда Кеша прибыл на центральный железнодорожный вокзал областного центра, был уже глубокий вечер. На перроне и посадочных платформах горели фонари, тускло освещая ближайшее пространство через закопченные стёкла. Стояло бабье лето, моросил мелкий дождь, но на улице было ещё тепло.
- Граждане, встречающие и пассажиры, скорый поезд «Владивосток - Москва» опаздывает на сорок минут, - послышался голос из привокзального репродуктора.
Кеша купил в пригородных кассах вокзала билет до станции «Панчулидзиевка» и перешёл на платформу, где должна была проходить посадка на его поезд. Этот поезд уже стоял у посадочной платформы. Вскоре в дверях его посадочных тамбуров показались проводники, одетые в чёрные полувоенные шинели. Началась посадка пассажиров, которых, к большому удивлению Кеши, оказалось очень мало.
- Наверное, воскресным вечером большинство пассажиров едет в город, на работу, а не из города, - подумал он и прошёл в вагон.
Там он расположился в первом же свободном купе и стал ждать отхода поезда. Ждать пришлось долго. В отсутствии новых пассажиров уже почти совсем перестала хлопать дверь посадочного тамбура, а пригородный поезд всё не трогался с места. Кеша посмотрел на часы. Его поезд в это время должен бы быть давно в пути. Не выдержав такого ожидания, Кеша встал со своего места и направился в посадочный тамбур. На платформе вокзала, рядом с дверью тамбура спокойно стояла проводница. Казалось, что её не волновало отсутствие новых пассажиров и излишнее ожидание отправления поезда.
- Почему не трогаемся? – Спросил её Кеша.
- Вот, пропустим «скорый», тогда и тронемся, - спокойно ответила она.
Возмущённый таким безразличием проводницы, Кеша вернулся на своё место. На станцию «Панчулидзиевка» поезд пришёл с большим опозданием.
Кеша спрыгнул с подножки вагона, едва не упав под напором большого рюкзака, и оказался единственным пассажиром, сошедшим на этой маленькой станции. В небе, над Кешиной головой, в это время не было ни единой звёздочки. Слава Богу, что рядом с ним оказался придорожный столб, электрический фонарь с которого едва-едва, но всё-таки освещал привокзальное пространство. За пределами досягаемости этого фонаря стояла не какая-то темнота, там стоял непроглядный мрак.
Покрутившись на слегка освещённом привокзальном пятачке, Кеша различил появившийся из мрака силуэт человеческой фигуры. Этот силуэт принадлежал начальнику станции «Панчулидзиевка», путевому обходчику, кассиру и, возможно, ещё кому-то – и всё в одном лице.
- Скажите, как можно сейчас добраться до центральной усадьбы колхоза, - спросил Кеша «станционного служащего», как только образ того стал для него различим.
- А никак, - бестактно ответил тот.
- Почему никак? – Уже тоже бестактно спросил Кеша.
- Потому, что на станции нет сейчас никакого транспорта: ни автомобильного, ни гужевого.
Железнодорожник потеребил козырёк своей форменной фуражки, оглядел от головы до пят Кешу, а потом произнёс уже более участливо:
- Для резвых ног пять километров, конечно, не расстояние. Нагружен только, смотрю… А так, если знаешь дорогу…
Вот дорогу-то Кеша почти совсем не знал. Видел что-то, разумеется, когда ехал в машине. Но… Когда везли в колхоз, то лишь выглядывал из-за спин, а когда ехал в машине с Бандовским, то прикрывался от утренней прохлады плащ-палаткой.
Вероятно почувствовав, что после таких слов подросток оказался ещё в большем замешательстве, «железнодорожный смотритель» сменил тактику разговора:
- Да, и куда ты в такую темень собрался? Давай, я тебе зал ожидания открою. Ночь перекантуешься на лавке, а уж утром пойдёшь.
- Нет, мне надо сегодня в деревню явиться.
Кеша посмотрел на свои часы, а про себя подумал: «Обещал же Сивагину…». А, между тем, часовые стрелки показывали двадцать три часа московского времени.
- Ну, тебе видней, - ответил «хозяин» маленькой железнодорожной станции.
- А где, подскажите, дорога, - Кеша на минуту запнулся, - ну, которая ведёт туда?.. – Он сначала хотел произнести название деревни, но потом вспомнил, что не знает, как называется нужная ему деревня.
- Ну, и ну… Он ещё и дороги не знает, - проворчал «станционный смотритель» и покрутил указательным пальцем у своего виска.
Потом резко махнул этой же рукой куда-то в сторону и сердито произнёс:
- Иди за мной.
Кеша шёл следом. Вскоре они оказались с тыльной стороны вокзала. Здесь было совсем темно. Пройдя ещё несколько шагов в сторону от вокзала, «начальник станции» остановился.
- Вот, видишь?.. Дорога здесь, - сказал он, указывая куда-то рукой. Иди по глубокой колее от колёс, и она приведёт тебя на центральную усадьбу.
- Ничего не вижу, - честно признался Кеша.
- Тьфу… - Сплюнул, не выдержав, «станционный смотритель», резко повернулся назад и зашагал в сторону вокзала.
А Кеша? Кеша какое-то время стоял как вкопанный. Он несколько минут простоял на одном и том же месте, как будто прибитый гвоздями тем самым железнодорожником, который так коварно выставил его за пределы своего законного царства. Всё это время он очень хотел идти по дороге в сторону центральной колхозной усадьбы, но кроме абсолютной темноты не различал ничего вокруг, и потому стоял, как приклеенный, и не мог шагнуть со своего места.
- «Гори, гори моя звезда», - неожиданно пришла ему на память строчка из чьих-то стихов.
Кеша задрал голову, но там, наверху, куда он смотрел, не было видно ни его звезды, ни звёзд его знакомых товарищей. Он покрутился на месте, но в это время по железной дороге не было никакого движения, и вокруг стояла пугающая тишина, окутанная не менее пугающей темнотой. И тут его глаза заметили один единственный светлячок. Это светила та самая лампочка, которая висела на придорожном столбе у вокзала.
- Может, мне всё-таки вернуться? – дрогнули его нервы.
Но в этот момент Кеша вспомнил, что положил в боковой карман своего рюкзака два коробка спичек. Он достал один коробок и чиркнул по нему спичкой. И, о чудо,  темнота сразу перед ним расступилась.
Та спичка горела недолго, но за время её горения Кеша успел различить, что стоит он на грунтовой дороге, изрезанной многочисленными колеями, оставленными здесь после дождей гужевым и автомобильным транспортом. Он даже присел и, уже не зажигая спички, с удовольствием нащупал руками самую глубокую колею. Колея была оставлена от проехавшей здесь когда-то телеги, а, может быть, от нескольких сразу телег.
Кеша достал новую спичку, зажёг её и сделал несколько шагов вдоль понравившейся ему колеи.
- Так мне ненадолго спичек хватит, - вовремя опомнился он.
Теперь он старался тратить спичек меньше и, прежде чем сделать твёрдый шаг, стал ощупывать ногой колею на дороге. Иногда, потеряв колею из-под ног, Кеша останавливался, зажигал спичку и, удостоверившись, что идёт по дороге, двигался дальше. После каждой такой остановки он тряс в руке коробок, проверяя, таким образом, много ли ещё осталось там спичек.
- Сколько я уже так иду? – Неожиданно заволновался он.
Кеша зажёг очередную спичку и посмотрел на свои часы. Его часы показывали двадцать минут двенадцатого.
- Может, к двенадцати часам ещё успею до села добраться, - проснулась в нём радостная надежда.
  Хотя темнота по-прежнему окружала его со всех сторон, но через некоторое время Кеша, неожиданно для себя, обнаружил, что уже без зажженной спички различает очертание дороги и даже кое-какие предметы по её сторонам. Было только непонятно, от чего случилась такая метаморфоза. Может быть, его глаза приспособились, в конце концов, к темноте, а, может быть, тучи, вдруг, не так плотно стали закрывать звёздное небо над его головой.
- Вон, с боку вижу что-то чёрное, - привиделось ему. – Похоже на человека.
Кеша даже шаг убавил, соображая, что же теперь ему предпринять. Не хотелось ему здесь встречаться ни с какими непонятными людьми.
- Нет, это не человек, а всего-навсего придорожный куст, - облегчённо вздохнул он, когда подошёл к кусту ближе.
Дальше дорога шла под уклон. Он ещё немного прошёл, внимательно приглядываясь к дороге, пока не обнаружил у её обочины крутой спуск. В этом месте, параллельно дороге, шёл огромный овраг.
- А, вот, кажется, и тот самый овраг. Не бухнуться бы туда, ненароком, - подумал Кеша, вспоминая, что этот овраг он заприметил ранее, когда проезжал мимо него на грузовике.

                - 9 -


 Он ещё тогда с опаской поглядел в глубину этого оврага и подумал: «Зачем это беспечные крестьяне проложили рядом с таким оврагом дорогу?». Ответ, конечно, был очевиден: «Дорогу старались прокладывать по неудобью, жалея пахотную землю».
- Кажется, этот опасный овраг был на середине пути между железнодорожной станцией и центральной усадьбой колхоза.
Вдруг, он увидел, или ему померещилось, бегущие вдоль оврага зелёные огоньки.
Тут же ему сразу припомнились рассказы своей бабушки Анны о ночном путешествии в степи по территории немцев Поволжья.
-Едем мы на лошадях с Васенькой, - вспоминала она ту самую поездку по степи, а они за нами… Зелёным огнём волчьи глаза в темноте так и светятся. Вася кнутом, что есть силы, по деревянной повозке хлещет. Звук, почти как из ружья, раздаётся… Таким образом, волков отгоняет.
При этих воспоминаниях Кеше становится не по себе. Он остановился, достал из кармана спичечный коробок, зажёг спичку и бросил её, горящую, в сторону оврага. Спичка быстро погасла на лету, и Кеше опять стало жутко. Что-что, но быть съеденным стаей волков ему никак не хотелось. Тут он вспомнил про своё холодное оружие, которое спокойно лежало также в боковом кармашке рюкзака.
- Недаром же я каждый поход за грибами кидал этот нож в цель, - подумал Кеша.
Правда, он забыл вспомнить, что этот нож в цель вонзался у него не часто. Кеша напряжённо вглядывался в склон оврага, но близкой цели пока не было видно. Тогда он раскрыл нож и сжал до боли ручку этого ножа в своей правой руке. Так он и шёл дальше, помахивая правой рукой, вооружённой перочинным ножом, как бы грозя всем местным волкам, решившим сверкать во мраке ночи зелёными огоньками. Испугались они или нет – неизвестно, но у Кеши на душе стало легче. А тут и овраг, шедший с ним рядом, закончился. Да и зеленые огоньки перестали мелькать в стороне от дороги. Пройдя ещё какое-то время в походном темпе, Кеша поднялся на пригорок. До селения оставалось совсем немного. Это он понял сразу, так как справа по ходу замаячили силуэты покосившихся крестов. Да, конечно, обрадовался он, это деревенское кладбище.
- Деревенские кладбища устраивают обычно на пригорках недалеко от сёл, - сообразил он.
Ему показалось, что здесь, на пригорке, стало ещё светлее. По крайней мере, он заметил, что ближе к дороге располагаются старые захоронения. Этому свидетельствовало их плачевное состояние и почти полное отсутствие оград на могилах у дороги.
- Если покойника увидишь, - вспомнил он слова своей бабушки, - то перекрестись и говори: «Свят, свят…».
Тёмный она была человек… Кто-кто, а уж Кеша это знает. Вдруг, ему показалось, что от покосившегося креста отделилась какая-то тень. Тень сделала круг в воздухе и пропала за пределами видимости.
Он мгновенно остановился, развернулся лицом к кладбищу и стал креститься, приговаривая: «Свят, свят…».
- Может, это и есть покойник в образе птицы, - подумал он, оправдывая свой малодушный поступок.
А где-то в глубине его души возмущались ростки комсомольской совести:
- Как не стыдно… А ещё собираешься в комсомол.
Тут забрезжили пока ещё далёкие деревенские огоньки.
- Ура!.. – возликовал Кеша.
Действительно, это были желанные для него, ночные огоньки деревенских окон. Около полуночи Кеша вошёл на центральную усадьбу колхоза.
В это время почти вся деревня уже спала, лишь из немногих окон доносился свет. Тёмным силуэтом стоял дом, в который Кешу поселили на время работы в колхозе. А, вот, в большом доме напротив, где располагалась столовая в одном, крайнем, окне горел свет. Половина помещения дома, отданного под столовую, занимал зал с двумя рядами длинных столов. По бокам этих столов стояли такие же длинные деревянные лавки. Во второй половине этого дома находилась большая русская печь, рядом с которой стоял большой кухонный стол. К глухой стенке печи примыкала её одна маленькая комната. В ту комнату был заселен на время уборки сахарной свеклы преподаватель Бандовский и, ставший, на это же время, его заместитель, Сивагин. Именно из этой комнаты в тот полуночный час доносился на улицу свет электрической лампочки.
Немного постояв в растерянности посреди ночной деревенской улицы, Кеша решил, что о своём прибытии надо, в первую очередь, сообщить Сивагину. Он подошёл к дому, в котором располагалась столовая и, приподнявшись на завалинку, постучал в освещённое окно. В окне мелькнула тень, потом заскрежетали дверные задвижки, и на крыльце появился сам Сивагин.
- А, это ты, - сказал он, осветив Кешу мощным фонариком.
У Кеши не было «Даймона» - такого замечательного карманного фонарика с большим и мощным зеркальным отражателем. А он всегда мечтал о таком фонаре. Да, где ж его было ему взять, если в поселковом магазине культтоваров Кеша никогда «Дайманов» в продаже не видел.


                - 10 -


- Хорошо, что ты приехал. Слово умеешь держать… А то я уже перестал тебя сегодня ждать. К стати, - Сивагин посмотрел на свои часы, - на «бровях», но сдержал обещание… На моих часах без двух минут полночь.
Он ещё посветил фонарём, оглядывая с головы до ног Кешу, и добавил удовлетворительно:
- Вот, теперь ты в резиновых сапогах, и не страшна будет тебе осенняя слякоть. Ну, что ж, заходи, я сегодня один - Сивагин показал Кеше на открытую дверь. – В твоём доме все давно уже спят. Будить их, я думаю, не стоит.
Комната, где расположились Бандовский с Сивагиным, была с одним окном. А одна из стен в этой комнате была, в то же время, кирпичной стеной русской печи. От неё шло приятное и совсем домашнее тепло. С обеих сторон от окна, касаясь своими спинками подоконника, стояли заправленные по-армейски две металлические кровати.
- Вот, устраивайся на ночь, - указал Николай на кровать Бандовского, которая находилась рядом с печью. – Всё равно без хозяина сегодня пустует. А утром к своим ребятам можешь перебраться. Как, согласен?
- Согласен, - с радостью принял предложение Кеша.
- Ну, вот, и добре… Сейчас мы ещё и чайку на плитке согреем. Наверное, проголодался в дороге? - Сказал он и пошёл ставить на плитку чайник.
Пока Сивагин суетился с чайником, Кеша достал из своей авоськи пирожки, пачку дефицитного индийского чая и банку варенья из лесной земляники.
- Ба, да у нас сегодня праздничный стол, - вернувшись с кипятком, воскликнул Сивагин. Перевалило за полночь, и казалось, что вся деревня в это время крепко спала, и только в одном окне дома, временно переданного под столовую, продолжал гореть свет, а в комнатке за этим окном продолжали бодрствовать два молодых человека. Парень постарше держал в руках гитару. Он напевал одному ему известные песни, аккомпанируя себе на гитаре. Второй, на вид ещё подросток, сидел напротив гитариста и внимательно слушал пение, приоткрыв при этом рот то ли от удовольствия, то ли от удивления. А Сивагин, перебирая струны своей гитары, пел негромким, но задушевным голосом:

« В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на чёрной скале…»

Последние две строчки куплета Сивагин повторял, а последний его слог продолжительно вытягивал.

« В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила –
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон коварна и зла…»

Кто-то сразу скажет, что это стихотворение М.Ю.Лермонтова. И будет разумеется прав. Но кто слышал песню на это замечательное стихотворение великого русского поэта? Может быть, единицы.
Вот и Кеша, услышав в исполнении Сивагина песню-стихотворение-балладу «Тамара», был просто потрясён до самой глубины юношеской души. Его потрясли не только слова неописуемо красивого романтического стихотворения, которого нет в общеобразовательном школьном курсе. Его, ещё больше, потрясла сама песня, её красивый мотив и задушевное исполнение этой песни Сивагиным:

« И там, сквозь туман полуночи,
Блистал огонёк золотой.
Кидался он путнику в очи,
Манил он на отдых ночной…»

Последний слог куплета Сивагин вытягивал так, что молодому парню казалось: звук идёт из того самого загадочного и жуткого ущелья.
Песню Николай окончил завершающим аккордом. Потом он отложил в сторону гитару и потянулся за граненым стаканом с недопитым чаем. Отхлебнув чаю из стакана, он как будто что-то вспомнил и снова взял в руки гитару. Шёл первый час ночи, но спать Кеше совсем не хотелось. Он смотрел на Сивагина, и тот в его глазах превращался в настоящего кумира. Вот, Николай снова провёл правой рукой по струнам гитары и, растягивая слова, проговорил, будто пропел:

« Надо спать, надо спать…
Завтра норму выполнять…»

- Ну, ещё что-нибудь напоследок сыграй, - попросил Кеша.
- Только напоследок, - предупредил Николай, и неожиданно добавил, - но ты слушай эту песню осторожно и не запоминай. Согласен?
- Согласен, - усмехнулся Кеша, а про себя подумал: « Мало того, что Сивагин талантливый человек, он ещё и большой оригинал».
С тех пор прошло очень много времени. И действительно, что тогда, перед сном, пропел Николай, из Кешиной памяти давно выветрилось. Осталась какая-то крупица, но такая, которая, вероятно, не выветрится из его головы никогда. Вот часть куплета той песни:

« В устье реки Оки
Колоны ушли в туман.
Это идут зэка…а,
Бледные, как банан.»

Кеша помнит, как на этом месте Сивагин проговорил, обращаясь к нему:
- Уши закрой.
И Кеша бутафорски закрыл ухо.

« Пишет сыночку мать:
- Здравствуй сынок родной!
Знай, что Россия – Мать,
Это этап большой…»

- Уши закрыл? – Опять Кеша услышал провокационный вопрос.
- Закрыл, закрыл, - ответил он.

« Знай, что Россия – Мать,
Это острог большой», -
повторил Сивагин последние строчки уже несколько по-другому.
- Устье реки Оки?.. Это где-то от нас недалеко? – Поинтересовался Кеша.
- Есть ещё другая Ока, сибирская, - неохотно ответил Сивагин. – Давай спать. Уже очень поздно, а завтра на свёклу спозаранку.
Он повесил гитару на гвоздь, вбитый прямо в стену, рядом с его кроватью, разделся и потушил свет. А Кеша лежал, не раздеваясь, на кровати Бандовского и, засыпая, думал: «Какой всё-таки загадочный человек, этот Сивагин».
В конце этой истории надо бы сделать небольшое отступление от основного сюжета рассказа, действие которого происходило в далёком уже от нас 1960 году. В то время с Востока шли в центральную Россию эшелоны с бывшими узниками ГУЛАГа. Только-только в свет вышла повесть Ильи Эренбурга «Оттепель». Уже готовились к изданию первые произведения А.И.Солженицына, некоторые из которых, как, например, «В круге первом» писались им ещё на зоне.  И в Россию, и в СССР активно проникало непризнанное официальными кругами фольклорное творчество репрессированных масс. Отсюда и эта песня Сивагина, услышанная Кешей в его первом «студенческом колхозе», и отложившаяся в его памяти на долгие годы. Но, конечно, ни в коем случае нельзя отождествлять молодого комсомольского вожака Николая, с каким-нибудь махровым антисоветчиком. Не было этого. Само то время, названное Эренбургом «Оттепелью», не могло не задеть своим нерукотворным крылом ум-разум людей молодых восприимчивых.

                - 11 -



Э П И Л О Г

В комсомол Кешу принимали перед Новым годом. Сам приём проходил в двухэтажном здании райкома, расположенном в то время в самом центре города. Первый и второй этаж этого здания соединяла широкая лестница с перилами. На этой лестнице и расположилась очередь из первокурсников техникума, которые горели желанием быть в рядах комсомола – признанного авангарда советской молодёжи. Кеша тоже стоял в этой очереди, волнуясь не меньше, чем на экзаменах. Он стоял на лестничной клетке, между первым и вторым этажом, и повторял про себя клятвы верности делу Ленина. В руке он держал свёрнутые в рулончик два тетрадных листочка бумаги. На одном из них была рекомендация, подписанная комсоргом группы Сивагиным. А на другом листочке было написано: сколько дней он отработал в этом году в колхозе и сколько на его счету очищенных корзин корнеплодов сахарной свеклы. Второй листочек также был подписан. Но на нём уже стояли две подписи. Кроме подписи Сивагина, на том, сложенном вчетверо,  тетрадном листке бумаги стояла ещё и подпись колхозной учётчицы.
И, вот, Кеша стоит перед большим столом, покрытым бархатной скатертью алого цвета. За столом сидят члены районного комитета комсомола во главе с первым секретарём и строго смотрят на очередного претендента в передовые ряды молодёжи. Кеша стоит перед ними, волнуясь, и переминается с ноги на ногу. Он лихорадочно вспоминает и, почему-то, никак не может вспомнить: сколько же орденов у «Комсомола».
- Вот, сейчас зададут такой вопрос, и что мне отвечать? Наобум: четыре, пять или шесть… Выгонят с позором и никакие корзины собранной свеклы мне уже не помогут, - думает он.
- Хочешь быть комсомольцем? – Спрашивает его, сидящий в  центре стола человек, по-видимому, первый секретарь районного комитета комсомола.
- Да, - робко отвечает Кеша.
- Тогда считай себя комсомольцем.
И Кеше протягивают заветный комсомольский билет, при этом, так и не спросив, почему-то, сколько сахарной свеклы добыто в этом году его трудом.
А Сивагин?
А Сивагин в скором времени стал секретарём комсомольской организации техникума. В этой должности секретаря комитета комсомола он и закончил техникум. Но дальше этого он не пошёл. И неизвестно, что ему тогда помешало продвигаться на общественно-политическом поприще. То ли он поздновато спохватился, что вовремя не стал членом коммунистической партии и не обеспечил себе политическое будущее, то ли его взгляды на жизнь не совпали с устремлениями тех же партийных верхов, то ли его больше устраивала работа по специальности на каком-нибудь крупном промышленном производстве. Но, после окончания техникума, Сивагин получил направление на работу в один из подмосковных городов. После этого, кажется, никто из бывших однокашников его в родном городе не видел.
Кеша часто вспоминает о Сивагине, особенно когда заглядывает в географический атлас, в котором, как он обнаружил после того колхоза, есть наглядное подтверждение факта, что на территории Российской Федерации существуют две реки Оки: одна в бассейне Волги, а другая – в бассейне реки Ангары.


Конец ноября 2013 года.