Загадка Советской эпохи

Потребность в осмыслении советского прошлого с течением времени не только не ослабевает, но, напротив, усиливается. И это вполне закономерно, поскольку рассматриваемое время непосредственно затрагивает ныне живущее поколение людей. И поскольку человек не существует в отрыве от общества, то и осмысление данной эпохи во многом перекликается с осмыслением собственной жизни. 
Но вот что интересно: несмотря на огромное количество различных больших и малых трудов на данную тематику, советская эпоха, тем не менее, остается неразгаданной загадкой. Причина тому, на мой взгляд, заключается в резкой поляризации авторских позиций – от тотального неприятия советской системы (например, в книге Игоря Шафаревича «Русский народ в битве цивилизаций») до столь же тотального ее восхваления (к последним относится фундаментальное исследование Сергея Кара-Мурзы «Советская цивилизация»). Парадокс состоит в том, что трактовки эти, в основных своих положениях будучи вполне состоятельными, по своей сути являются взаимоисключающими. А все дело в том, что к осмыслению проблемы эти авторы подходят с диаметрально противоположных сторон и, пребывая в неких параллельных, то бишь непересекающихся пространствах, упускают из виду  главное противоречие советское системы. Что же это за противоречие? 
В основе советской системы лежала идея всеобщей справедливости, и при всех нарушениях и отклонениях идея эта действовала и освещала течение жизни. Однако сила отклонений и нарушений часто зашкаливала, в результате чего первоначальная идея искажалась, профанировалась и в конце концов обрекалась на самоуничтожение. Следовательно, чего-то в этой идее явно не хватало. Чего же именно? – ВОТ В ЧЕМ ВОПРОС, до которого не додумался многоуважаемый Сергей Георгиевич Кара-Мурза.
А вот противники советской системы, начиная свой анализ непосредственно с искажений и нарушений, то есть борясь с негативом, не замечают, как вместе с ним уничтожают в своем сознании и позитив первоначальной идеи. При этом они забывают, что капиталистическая система в чистом виде – так называемый «дикий (или либеральный) капитализм» – и до 1917-го, и после 1991 года имеет абсолютно черное нутро, в котором и близко нет места идее всеобщей справедливости. Основополагающей монадой такого общества является денежная единица, основой душевной субстанции – чувство собственности, всё остальное – прикрытие наподобие фигового листка. К чему это в конечном счете ведет, гениальный Андрей Платонов рассказывает в романе «Чевенгур»: «Из-за одной денежной платы оказалось трудным правильно ударить даже по шляпке гвоздя. Машинист-наставник знал это лучше всех – он верил, что когда исчезнет в рабочем влекущее чувство к машине, когда труд из безотчетной бесплатной естественности станет одной денежной нуждой, – тогда наступит конец света, даже хуже конца – после смерти последнего мастера оживут последние сволочи, чтобы пожирать растения солнца и портить изделия мастеров».   

О чем не поведал мальчик Коля
Наглядным примером в деле уяснения главного противоречия советской системы может служить книга Миколы Несенюка «Рідне місто. Те, що пам’ятаю», изданная в Ровно в конце прошедшего года. Данное издание включает в себя серию статей, в которых автор – ныне ровенский журналист и предприниматель, а в прошлом пересічний радянський хлопчина – пытается восстановить по памяти недавнее прошлое – то, каким был его родной город в 1960-е. При этом он отмечает: «Написане в цій книжці не є точним історичним документом. Це просто враження від тих років хлопчика дошкільного та шкільного віку, яким я був у шістдесяті роки».
О чем же спустя 50 лет поведал нам мальчик Коля? Несколько раз к ряду он отмечает, что «тоді – то есть в 60-е годы ХХ века – і сонце світило краще, аніж тепер». Но, быть может, человек просто-напросто ностальгирует по тем временам, когда его жизнь только начиналась? Конечно, не без этого – ранние годы своей жизни человеку свойственно вспоминать с совершенно особенным чувством. Но дело здесь не только в ностальгии, потому как мальчик Коля приводит и вполне конкретные аргументы. Вот, к примеру, его воспоминания-размышления о городском катке:      
«Звичайно, ковзанка була ідеальним місцем для молоді. Де, як не на свіжому повітрі у присутності всіх, хлопці могли показати дівчатам свою спритність і силу, а дівчата хлопцям – свою граціозність. Ясно, що для початку слід було просто навчитися кататися і не падати. Не один десяток імпровізованих уроків катання на ковзанах приводив тут же, на ковзанці, до знайомства між дівчатами і хлопцями, а згодом і до більш близьких стосунків між ними. Погодьтесь, що знайти собі пару на ковзанці було краще, ніж у прокуреному барі чи на дискотеці за пляшкою пива чи «слабоалкоголки». В чомусь ковзанка початку шістдесятих була для рівнян заміною барам, ресторанам, танцям. Заміною, можливо, вимушеною, але далеко не найгіршою…
Згадуючи ті часи, дивуюся – невже зими тоді були такими суворими, що можна було кататися на ковзанах цілу зиму? Невже це глобальне потепління зробило свою справу і тепер ковзани і хокей для молоді – екзотика? Можливо, причина і справді у погоді і більш холодних зимах. Але ж і тоді бували тривалі відлиги, коли все текло і тануло. Чому ж ковзанка оживала щораз із першим же морозом? Напевно, що життя таке тоді було. Хоч на морозі, але тепле».
Как видим, автор на примере времяпрепровождения молодежи проводит недвусмысленное сравнение двух эпох, явно отдавая предпочтение годам своего детства. И вовсе не потому, что нынешняя молодежь плохая, а вот в наше время… А по причине, что энергетика свежего морозного воздуха гораздо здоровее прокуренной атмосферы пивного бара и ночного клуба. В здоровой же атмосфере и личность развивается здоровой – эта истина понятна и маленькому Коле, и большому Миколе Ивановичу.
А потому логично было услышать их индивидуальное «Спасибо тов. Сталину (Хрущеву, Брежневу, Коммунистической партии) за наше счастливое детство!» Ан нет. «Як стало зрозуміло згодом, – пишет наверняка уже не Коля, а Микола Иванович, – саме у ті роки наші люди підсвідомо зробили свій вибір на користь ще не існуючого Євросоюзу, щосили намагаючись вдягатись, взуватись, зачісуватись і танцювати так, як це робили за міцно ще тоді закритим західним кордоном». – И, чтобы быть последовательным, автору следовало добавить: …зробили свій вибір на користь «дискотеки» замість «ковзанки». Но столь очевидной связи Микола Иванович почему-то не улавливает. Как и во многих других случаях.
Рассуждает он, к примеру, о построенном в те годы ровенском аэропорте, ныне по сути прекратившем свое существование. «Якби нам, – пишет автор – першокласникам 1965 року, сказали, що за сорок років, на початку ХХІ століття аеропорт у Рівному буде мало кому потрібен, ми б не повірили. Ми тоді думали навпаки. Чекали, що незабаром замість аеропорту в нас у Рівному буде космодром… Час такий був».
Який «такий»? – к сожалению, не объясняется, поэтому приходится додумывать самому. То было время преклонения перед научно-техническим прогрессом, время Гагарина и Королева, время феноменальной популярности у читателей различных возрастных категорий журналов «Юный техник», «Техника – молодежи», «Наука и жизнь», «Знание – сила», произведений научной фантастики.
И здесь возникает интересная коллизия. За последние 50 лет наука и техника шагнули настолько далеко вперед, что многие ее достижения в то недавнее время мыслились не иначе как фантастика – к примеру, вошедшие ныне в повседневное пользование мобильные телефоны, персональные компьютеры и интернет. И в то же время – закрытие аэропорта в Ровно – почему? Ведь авиация тоже не застопорилась в своем развитии.
К сожалению, Микола Иванович, равно как и миллионы других обывателей, об этом не задумывается. И продолжает что-то лепетать о «европейском выборе», не понимая, что именно этот «выбор» и является причиной закрытия ровенского аэропорта – и не только его. Не понятно? Попробуем объяснить.   
Дело в том, что компьютеры и телефоны разрабатываются и производятся не ровенскими и не украинскими инженерами и заводами, а транснациональными корпорациями. Теми, кто определяет политическую систему, основанную на распределении собственности и рынков экономического влияния. А им вовсе не интересно, чтобы повсюду развивалась своя инженерно-экономическая мысль, и потому аэропорт в Ровно оказывается никому не нужным, зато строятся банки, базары, супермаркеты. И таким образом западноукраинский город Ровно, из торгового еврейского городишки, каковым он был в досоветское время, превратившийся при Советах в промышленно-научный центр, ныне вернулся в свое первоначальное состояние большого базара.

Что такое маразм?
Говорят, что устами ребенка глаголет истина. Весьма своеобразно этот афоризм преломляется в книге Несенюка – в книге, написанной взрослым человеком, пожелавшем вернуться в детство, то есть стать ребенком. «Написане тепер є записом вражень дитини, якою я тоді був», – уверяет нас автор.
Однако далеко не всегда удается справиться со столь непростой задачей перевоплощения – пусть в самого себя, но на 50 лет моложе. И что интересно: там, где Миколе Ивановичу удается стать мальчиком Колей, читатель и впрямь погружается в истинную атмосферу описываемого времени. Как, например, в последнем разделе под названием «ЛЮДИ». «Першим і головним, – рассказывает Коля, – що відрізняло дорослих рівнян 60-х років від дорослих рівнян 70-90-х, був масовий оптимізм цих людей. Закинуті кожен своєю долею у маловідоме західноукраїнське місто, ці люди практично з нуля починали будувати тут своє життя. Працювали, відпочивали, одружувалися, народжували дітей… Чи не все, що робили дорослі рівняни шістдесятих років, вони робили весело, з піснею… У людей шістдесятих років практично не було власності. І водночас у їхній власності було все місто. Тоді не можна було уявити нинішніх двометрових парканів, грат на вікнах та сталевих дверей у квартирах. Рівне тоді було спільним для всіх, що якраз збігалося з панівною ідеологією комунізму. Різниця у добробуті людей була мінімальною і залежала виключно від здібностей і звичок самих рівнян, а не від наявності у них власності. За одним столом сиділи тоді професори і робітники, артисти і продавці. Разом ходили в кіно і на танці, на пляж і в ресторан…»
Читая эти строки, если уж в чем-то сомневаешься, то во всяком случае не в искренности автора. И еще возникает философский вопрос о соотношении собственности и свободы, о том, что собственность ограничивает свободу, и что истинная свобода – понятие не правовое, но духовное. Не об этом ли слова бродячего нашего философа: «Світ ловив мене та не спіймав»? Или: «Познайте истину, и она сделает вас свободными».
И совсем иной эффект возникает там, где на сознание мальчика Коли накладывается сознание Миколы Ивановича. Весьма характерным в этом смысле является следующее рассуждение из раздела «ЮВІЛЕЇ»:   
«Життя Рівного шістдесятих років, – пишет Несенюк, – принаймні зовнішню, публічну його частину, не можна було уявити без ювілеїв. Тоді ще не можна було називати цей маразм комуністичної системи маразмом… Але навіть тоді, коли щойно навчившись читати, я бачив на будинку табличку «збудовано на честь 50-річчя…», дитячий розум запитував: а якби не оте 50-річчя, то що, не збудували б?.. Мене малого перший ювілей застукав у школі, де за рік після мого урочистого вступу в «юні піонери» відзначали 50-річчя Всесоюзної піонерської організації імені, звісно ж, Леніна, кого ще? Від заходів на честь цього ювілею, до яких мене примушували як відмінника навчання, за кілометр тхнуло фальшивістю. Тому я під першим же приводом (здається, скло м’ячем побив) втік від піонерської дружини у футбольну команду. Але втік недалеко. Бо за рік на всіх чекав ще один ювілей – 100-річчя самого Леніна. І тут з найменуванням вулиці нічого не вийшло – вона вже у Рівному була, причому центральна. Обійшлося ювілейною медаллю з профілем Леніна «За трудовую доблєсть», яку давали вже не військовим, а цивільним, і черговим ювілейним рублем із таким самим профілем «вождя пролетаріату», як і на медалі. Аби військові не ображалися, для них випустили чи то медаль, чи то жетон «25 років Перемоги». Благо, обидва ювілеї пройшли впродовж трьох тижнів».
Возникает вопрос: неужели рядовой советский школьник мог чувствовать ту «фальшь», о которой он распространяется спустя полстолетия? Если это так, то он должен был быть не пионером и отличником, а каким-нибудь малолетним диссидентом и злостным саботажником. И это в десять-то лет?! Неужели в таком возрасте могут быть интересны такие вещи, как выпуск юбилейных медалей – даже не сами медали, а причина их выпуска?! Если да, то такого ребенка можно только пожалеть. Но тут как нельзя кстати крылатое: «А был ли мальчик?»
И обратим, наконец, внимание на ключевое противоречие в рассуждениях Миколы Несенюка. В одном месте он пишет, что тоді і сонце світило краще, аніж тепер, во втором – распространяется про маразм комуністичної системи. То есть, в его понимании, жизнь – со всеми радостями беззаботного детства – шла сама по себе, политическая же система – со своим маразмом – существовала сама по себе. Никаких попыток уяснить взаимосвязь двух этих явлений автор не предпринимает, в простоте душевной не подозревая, что ругаемая им система – воспользуемся образами из известной басни Крылова – являлась тем дубом, на котором росли им же хвалимые желуди.   
Однако противоречие это является ключевым не только в рассуждениях ровенского журналиста. Оно подводит нас к главной теме нашего эссе – загадке советской эпохи. Отталкиваясь от мыслей Несенюка, отметим, что маразма в советской действительности хватало. Но что такое маразм? Это доведение идеи до крайности, когда она сама себя уничтожает. Сама по себе идея юбилеев ничего маразматического в себе не заключает: строительство или какое иное действо приурочивалось к юбилею, чтобы еще раз помянуть нечто значимое – событие или личность. Так что рассуждения Несенюка в этом смысле выглядят надуманными, логически не обоснованными. Но в этой связи зададимся вопросом: где тот предел, который здравую идею отделяет от маразма?
И почему советская система, основанная на вполне благотворной идее всеобщей справедливости и дававшая реальные плоды своей жизнедеятельности, в конце концов склонилась к маразму, а не преодолела пагубные тенденции, развив внутри себя систему защиты и здорового развития? Согласно книге Сергея Кара-Мурзы, причина состоит в том, что Советский Союз не выдержал противостояния в холодной войне с внешним врагом и пятой колонной в лице диссидентов. Бесспорно, что все это имело место, но в этом ли заключается корень проблемы?
На мой взгляд, помимо описанной Кара-Мурзой внешней причины, необходимо уяснить существование внутренней. Дело в том, что советская система исчерпала животворящий потенциал ее первообразующей идеи. А это значит, что идея эта не была совершенной, чего-то в ней не хватало для бесконечного жизнетворчества. То есть причина коренится в ЭРЗАЦ-РЕЛИГИОЗНОЙ сути коммунистической идеи, а также в низком уровне культуры тех, кто был призван претворять ее в жизнь. Таким образом, корень проблемы необходимо искать в области метафизики, в ответах на вопросы: что такое идея? что такое религия? что такое культура? Но это тема отдельного разговора.
Олег Качмарский
20.02.2010