Главный советский -изм

между безбожием и богопознанием

Итак, 90 лет прошло с момента образования Союза Советских Социалистических Республик и больше двух десятилетий – с тех пор, как он распался. В общем, было государство и как будто всё куда-то вышло! – а это ведь Родина наша, которую, как известно, не выбирают. С другой стороны, оно ведь не из пустоты явилось – до него была Российская империя, – и не бесследно исчезло: целый ряд независимых республик на его месте возник. И потому резонно считать, что та же самая сущность продолжает своё существование в другой форме, под другим названием. Но заметим, что с теми же самыми по сути – лишь принявшими другое обличье – проблемами.   
К одной из таких проблем, вне всякого сомнения, относится решение вопроса, связанного с религией, церковью, верой и безверием. Важность этого вопроса состоит в том, что относится он к началам начал, основам основ, к тому, что определяет смысл жизни как таковой. И надо сказать, что во времена советские, равно как и в постсоветские, сколько-нибудь удовлетворительно вопрос этот решён не был. В советском государстве сталкиваемся с таким явлением как воинствующий атеизм, то есть насильственное насаждение определённого мировоззрения, и всяческим порицанием и преследованием не желающих его принимать. Ныне же вроде бы и свобода вероисповедания декларирована всеми законами, и никто никого не преследует по религиозным мотивам, и храмы строятся в каждом удобном месте, и, тем не менее, проблем в этой сфере – вагон и маленькая тележка. А чтобы стало, наконец, ясно, что мы имели и что имеем сейчас, попробуем развязать узел противоречий для начала хотя бы чисто теоретически.

Шесть миллионов безбожников
Думаю, мало кто из адекватных людей будет спорить, что имели мы мощную гигантскую державу, которая неожиданно рухнула. Что же послужило причиной её развала? Если учесть, что государство не может существовать без идеологии, что внутренняя сила державы состоит именно в этом, то главной причиной здесь можно считать негибкость советской идеологии, неспособность её к самообновлению. То, что в фундамент был заложен элемент с отрицательным знаком. Или же – как вариант – без всякого знака, но с нулём по модулю. Название ему – «атеизм», или по-русски «безбожие». Фёдор Достоевский в романе «Идиот» устами князя Мышкина говорит: «Легко сделаться атеистом русскому человеку, легче, чем всем остальным во всем мире! И русские не просто становятся атеистами, а непременно уверуют в атеизм, как в новую веру, никак того не замечая, что уверовали в нуль».
Олицетворением воинствующего атеизма с полным на то правом можно считать основанный в 1925 году «Союз воинствующих безбожников» и его бессменного председателя Емельяна Михайловича Ярославского (настоящее имя – Миней Израилевич Губельман, 1878–1943). Общество активно пропагандировало атеизм (именно тогда в зданиях храмов стали организовываться «музеи научного атеизма»), большими тиражами выпускало соответствующую литературу, первичные организации СВБ были созданы на заводах, фабриках, в колхозах, учебных заведениях. К 1940 году число ячеек организации достигло 96 тысяч, а количество её членов – почти 6 миллионов человек!
Вся эта бурная деятельность была свернута сразу после начала ВОВ, а в 1947 году функции и материально-техническая база СВБ были переданы вновь созданному всесоюзному обществу «Знание». Что же можно сказать о «Союзе воинствующих безбожников» с высоты пройденных лет? Думаю, не будет упрощением, если охарактеризовать его деятельность одним словом – ПОГРОМ. При этом имеется ввиду не только разрушение храмов (Храм Христа Спасителя был взорван аккурат в 1931-м) и физическое уничтожение священников, но и погром касательно уровня философского мышления. По сути, это была полная профанация философско-религиозной мысли. И когда читаем, что «Союз воинствующих безбожников» издавал много «научной и научно-популярной литературы», следует учитывать, что слово «научной» не совсем здесь уместно.
Это хорошо видно по главному творению Ярославского – его вплоть до 70-х годов переиздаваемой «Библии для верующих и неверующих», которая наглядно демонстрирует уровень мысли «воинствующих безбожников». Вот, например, как подытоживает автор главу первую – «Бог до сотворения мира»: «Не подумали ли верующие, каково было этому самому богу или духу божию, обреченному вечно носиться в пустоте и темноте, как ему было скучно, как ему не с кем было словом перемолвиться. Можно себе представить, какая это была несносная жизнь: терпеть вечно хаос и тьму, как пуста и бессодержательна была жизнь этого еврейского бога, который тыкался во все стороны в темноте, как слепой котенок, покуда он не пролепетал три только слова: да будет свет!» (Вспоминаются и где-то приводимые слова на этот же счёт В. И. Ленина: допустим, Бог сотворил мир в семь дней, а что он делал до этого: спал, что ли?)
А вот «научные» (или «научно-популярные»?) рассуждения Ярославского из главы второй «Да будет свет!»: «Но вернемся к библии. Поверим невозможному: поверим, что 7 445 лет тому назад впервые был создан свет по слову еврейского бога Элогима. Какой же это был свет? Солнечный? Лунный? Какой-нибудь другой звезды, другого солнца? Какого же? Или, может быть, бог Эло¬гим развел костер и при свете костра начал свою творческую работу? Или зажег электрические либо газовые фонари? Увы, ни электрических станций, ни газовых за¬водов еврейский бог не имел, ибо все это создано чело¬веком, как и сам еврейский бог Элогим. По библии, солнце, луна и звезды созданы в четвер¬тый день творения. Выходит, значит, что первые три дня день и ночь сменялись на Земле без Солнца, Луны и дру¬гих звезд! А что такое смена дня и ночи? Отчего происходит смена дня и ночи? Всякий школьник теперь знает, что смена дня и ночи происходит оттого…» и т. д. В конце этой же главы, в пух и прах разбив библейские утверждения и заявив, что свет создаётся не где-нибудь, а на электростанции под началом не какого-то там Бога, а простого рабочего, автор пишет: «Как жалок библейский Элогим перед этим освободившимся пролетарием – недавним рабом, использующим все величайшие достижения науки и техники! Миллионы трудящихся нашей страны, пользуясь этими достижениями науки и техники, активно участ¬вуют в борьбе за новый мир, за социализм».
И для более полной картины добавим ещё одно весьма ценное с точки зрения науки сообщение из главы третьей «Твердь земная и твердь небесная», оказывается: «Огромные телескопы (трубы подзор¬ные) дают человеку возможность заглянуть в далекую-далекую глубину этого неба, на биллионы и триллионы миль, и нигде, никогда, никто из исследователей не нахо¬дил там ни бога, ни ангелов, ни святых…»
По сути, в этих цитатах сосредоточено всё мировоззрение советского атеиста – со всеми особенностями его мышления, в которое вмещается только то, что доступно его глазу и что желательно потрогать руками. В результате, видим не что иное, как отрицание Библии в её буквальном, а не символическом толковании; отрицание христианства в его церковном (а не в философском, не мистическом) прочтении. Неспособность вместить мысль о том, что человеческое сознание весьма ограничено и что существуют понятия вообще недоступные человеку, и то, что видит человек – ещё далеко не весь мир, а лишь какая-то его грань. Ведь и разным людям видно и доступно вовсе не одно и то же: видение мира, к примеру, Лермонтова и какого-нибудь базарного барыги существенно отличается. Видим, наконец, неспособность вместить многообразие и примирить противоречия, понять, что связь с Богом – религия – это связь с духовным космосом и что потеря этой связи ведёт к катастрофическим последствиям. Итого, вульгарное смешение мира материального с миром нематериальным (духовным) – вот главная особенность того мышления, олицетворением которого является Ярославский с его «Библией для верующих и неверующих».   

И смех, и грех
Но были и у него предшественники – и, как водится, не у нас, а в просвещённой Европе. И прежде всего – некто Лео Таксиль (настоящее имя – Мари Жозе Габриэль Антуан Жоган-Пажес, 1854–1907), личность весьма экстравагантная и неоднозначная, в своё время наделавшая немало шороху, изрядно потрепавшая нервы католическому духовенству во главе с папой. Не вдаваясь, однако, в хитросплетения его биографии, из всего его творческого наследия обратим внимание лишь на самое известное его произведение, которое называется «Забавная библия»:
«Бог был всегда. В начале времен он был один. На свете не было ничего, кроме него. Не было, впрочем, и никакого «света»… Наконец у бога мелькнула мысль: раз он бог и всемогущ, то ему не следует изнывать от тоски и скуки, а надо что-нибудь делать. Старик решился взяться за творчество… Однако, чтобы не наделать ошибок в работе, богу понадобился свет. Судя по сказанному далее, в предшествовавшие века он сидел в полной темноте. К счастью, он не рисковал обо что-либо стукнуться, ибо вокруг ничего не было…»
А вот то место, где Бог решает создать женщину и находит Адама спящим:
«Пока Адам храпит «во все носовые завертки», приходит бог-отец. Он останавливает продолжительный взгляд на спящем бездельнике.
– Все-таки следует признать: когда я берусь за работу, то делаю ее хорошо, – говорит он с удовлетворением. – Парень хорошо сложен; можно было бы поклясться, что это я сам… когда я был моложе на несколько миллиардов веков.
Нагибаясь, он щиплет Адама за икры. На эту божественную шутку Адам отвечает еще более громким храпом».
Наконец, Ева перед грехопадением:
«– Нет, это немыслимо, чтобы мы умерли из-за пустяка. Бог-отец нас надувает. В конце концов, у него довольно-таки хитрый вид, у этого старикашки… Ах, уж эти старики! Они все одинаковы! Не надо им верить….
Она колеблется еще немного.
– Знать все или ничего не знать? Вот в чем вопрос. Когда мы играем в прятки с Адамом – хорошо это или дурно? Жестокая загадка! Надо ли стричь овец, или же мы делаем зло, снимая с них шерсть? Голова кругом идет. А манера Адама ковырять пальцем в носу – хорошо это или плохо? Ей-богу, это не жизнь – не знать всего этого».
Короче, как сказал Пушкин об «Орлеанской девственнице» Вольтера: катехизис остроумия! Но есть нечто, что упускает из виду остроумный месье – то, что если говорится о таком событии как сотворение мира, значит речь идёт о чём-то выходящем далеко за пределы обычного разумения, о чём-то совершенно недоступном обыденному человеческому пониманию. А ведь в зависимости от мировоззрения библейский миф о сотворении мира – либо символ, либо сказка, либо смешение одного с другим. Но в любом случае не история из обыденной жизни! И посему при его трактовке поднимать нужно совершенно другой – не обыденный! – тип мышления (если конечно он у вас есть!) У записного остроумца Таксиля такового, как видно, не оказалось.      
А вот ещё один «забавный» текст, в 1923 году написанный уже нашим доморощенным остроумцем Остапом Вишней (настоящее имя – Павло Михайлович Губенко, 1889–1956) – «Походження світу (Наукова праця. Власне, науково-популярна)»:
«Раніш на землі не було нічого. Власне, не «на землі» не було нічого, а взагалі ніде не було нічого… І землі не було. Порожньо скрізь було… Ну, ні вийти тобі нікуди, ні виїхати…
Озирнувсь бог на всі боки, хоч і боків тоді ніяких не було…
Одне слово, як гаркне бог:
– Хай буде ясно!..
Подивився бог – ясно… А не видно нічого, бо ні на що було дивитись… Дививсь-дививсь бог…
– Що ж, – мовить, – і далі літати?!
Крила болять, хоч і крил у його не було…
– Треба, – говорить, – квартирю собі шукать!..
А де її найдеш? Житловідділів тоді не було…»
Смешно? Юмор? Смешно на определённой стадии развития. Но по мере продвижения понимаешь, что это не так смешно, как глупо. С одной стороны, глупо смеяться над священными для кого-то понятиями. Но даже не это главное, потому что здесь вопрос спорный – ведь для кого-то священным может быть и образ Юлии Тимошенко (хотя и над этим фактом не смеяться нужно, а скорее плакать). А несомненно то, что глупо смеяться над вещами недоступными человеческому пониманию.
В то же время и смех, равно как и порождающий его юмор, могут иметь разную природу. Юмор Таксиля направлен, как ему кажется, на опровержение библейских постулатов, на выявление очевидных несуразностей. Но совсем другое дело – «Сотворение мира», альбом весьма забавных карикатур Жана Эффеля (настоящее имя – Франсуа Лежён, 1908–1982), и созданная на их основе «Божественная комедия» – спектакль театра кукол Сергея Образцова (премьера состоялась 29 марта 1961 года, автор текста – Исидор Шток). Здесь налицо добродушный юмор, лишь фиксирующий основные моменты библейской истории о сотворении мира; фиксирующий – только и всего! – и потому, хотя и снижающий миф до смехового уровня, но, по сути, не содержащий в себе атеистического заряда. Таким образом, отметим, что с начала 1960-х воинствующий атеизм отошёл на задний план советской идеологии, пропустив на авансцену тоже, конечно, атеизм, но не воинствующий, а нейтрально-научный.

Две стороны медали
Но прежде чем приступить к рассмотрению следующего этапа развития атеизма в Советском Союзе, уясним два момента. Во-первых, отметим, что в примитивном мышлении воинствующих безбожников в первую голову повинна… сама христианская церковь! Дело в том, что внутри неё всегда существовала установка на примитивизацию, ставшая в своё время главенствующей в церковном христианстве. Основоположником здесь можно считать одного из наиболее почитаемых отцов западной церкви Тертуллиана, жившего во II-III веках в Карфагене, автора известной максимы «верую, ибо абсурдно», считавшего неприемлемым и ведущим к ересям и расстройству желудка всякое аллегорическое толкование Библии и настаивавшего на буквальном её прочтении. И как результат – отделение религии в церковной трактовке от философии и науки, противопоставление веры и разума с выпадением интуиции как связующего звена – иными словами, распад целого на отдельные аспекты. Чего никогда не было на Востоке, к примеру, в индийской традиции, где религия, философия и наука составляют сумму знаний – одно интегральное целое; где даже материалисты (чарвака или локаята) мыслят согласно тому же своду знаний и соответствуют западным не материалистам и атеистам, а скорее агностикам. И поэтому советский атеизм, взращённый в результате отмеченного распада, является полной антитезой именно ортодоксальному церковному христианству, но ни в коей мере не христианской религиозной философии, не Вл. Соловьеву, Н. Бердяеву, С. Булгакову, П. Флоренскому, Н. Лосскому, И. Ильину, где религия вновь интегрировалась с философией. Вот если бы вместо нагромождения анти-библейских банальностей Ярославский смог бы опровергнуть систему философского богословия, тогда бы и к его собственным выводам можно было относиться серьёзно. Но ничего подобного, конечно же, не имело места, и потому – вплоть до перестройки – не могли быть напечатаны и произведения вышеперечисленных философов.   
Во-вторых, зададимся ещё одним архиважным – как любил выражаться Ильич – вопросом: является ли атеизм неотъемлемой частью коммунистического мировоззрения? И насколько бы это ни показалось парадоксальным, ответим: нет! И в подтверждение приведём коммунизм в толковании Томаса Мора, Томмазо Кампанеллы, Джерарда Уинстенли. Их называли утопистами в противовес якобы научному коммунизму Маркса. Но с таким же успехом, с таким же на то основанием утопичной можно считать саму идею коммунизма, хоть «научного», хоть «ненаучного» (равно как и так называемого «научного анархизма»). Дело в том, что эта пресловутая «научность» – результат того, что сам марксизм явился на свет Божий в эпоху доминирования рационализма и позитивизма, гегемонии идеи науки, преклонения перед наукой как перед панацеей. И потому эпитет «научный» возникает здесь как знак этой самой «панацеи» в противовес коммунизму с религиозным подтекстом, стало быть, «ненаучному». Но как наука это лишь одна грань постижения мира, так и теория «научного коммунизма», то бишь марксизм, будучи результатом полной секуляризации философии и науки, ввиду распада интегрального целого чреват был всевозможными перекосами и по природе своей абсолютно утопичен.
Однако жизнь не терпит пустот, и в деле претворения марксистской теории в жизнь полностью освободиться от религиозных идей не удалось. Как говорится, ты их в дверь – они в окно! Коммунизм, основанный на идее построения справедливого общества, обращен ведь не только вовне, но и вовнутрь – ко внутреннему миру человека; направлен на формирование нового человека – и потому обращён к его сознанию, к его сознательности. Таким образом, в атеистический коммунизм советского образца стала входить религиозная основа. Согласно «золотому» изречению Канта: «Две вещи на свете наполняют мою душу священным трепетом – звёздное небо над головой и нравственный закон внутри нас», – сам по себе возник естественный безличный бог советского как бы атеистического общества – совесть. С другой стороны – псевдорелигиозная оболочка. В советском варианте атеизм возник как альтернатива религии и потому стремился занять её место, выполнять её функции. Потому и требовались, и возникали боги – Ленин и Сталин, живущие и сейчас в душах правоверных атеистов; предтечи и пророки – Маркс, Энгельс, Дарвин; «священные места» – «красные уголки» в каждом заведении, и мавзолей как средоточие – ритуальное восхождение на него в дни официальных советских праздников каждого нового генсека как новой аватары коммунистической идеи. Налицо религиозный культ со всеми ритуальными отправлениями!      

Да будет свет!
Передача эстафетной палочки от «Союза воинствующих безбожников» всесоюзному обществу «Знание» имело этапное значение – в советском атеизме начиналась принципиально новая эпоха, закончившаяся вместе с самим государством. В чём её особенности? В том, что идеологической основой оставался атеизм, безбожие, но по сравнению с эпохой воинствующего атеизма изменилась его окраска, палитра, расширилось содержание.
С одной стороны, оставались прямые наследники Ярославского – что хорошо прослеживается по тогдашним книгам – артефактам истории советского атеизма. Вот, например, «Книга о Библии» (М.: 1958) И. К. Крывелева; или «Катихизис без прикрас: беседы бывшего богослова с верующими и неверующими о книге, излагающей основы православной веры» (М.: 1963) – автор А.А. Осипов; а также «От бога к людям. Исповедь бывшего священника» (М.: 1962), вышедшая в серии «Беседы с верующими» брошюра автора с весьма говорящей фамилией – А. Чертков! В подобного рода литературе атеистические аргументы – по сути всё те же, что и у Ярославского: апеллирование к библейским противоречиям и демонстрация мракобесия попов и дремучего невежества их паствы.
Но наряду с этим (последний всплеск воинствующего атеизма наблюдался при Хрущёве, но в вялотекущем виде он сопутствовал Советскому государству до конца) появилась литература совершенно иного плана. И хоть была она атеистической, но с совершенно другой функцией – не развенчивающей, а изучающей. Как это сказано в книге М. М. Кубланова «Новый завет: поиски и находки» (М. Наука, 1968): «В связи с этим уместно подчеркнуть, что древнегреческое слово «критика» не содержит в себе того одиозного оттенка, который ему часто обывательски приписывают. Критиковать в плане научном – не значит хулить, и когда исследователь, вчитываясь в древнюю рукопись, подвергает ее аналитическому разбору, он стремится отнюдь не опорочить ее, а, пользуясь определенными приемами и методами, глубже проникнуть в ее сущность».
Таким образом, вернулось осознание того, что предназначение науки состоит не в  сталкивании в лобовую с религиозными догматами, а в том, чтобы изучать, исследовать, сомневаться и выдвигать гипотезы. Как результат, в советском атеизме новый импульс развития получило историческое исследование христианства.
Наиболее известными и значительными явлениями этого порядка можно считать изданные в 1963 году на польском и немного погодя в русском переводе «Библейские сказания» Зенона Косидовского, его же «Сказания евангелистов» (первое издание на русском – в 1977 г.), а также работы по истории раннего христианства Ирины Свенцицкой, такие как «Запрещенные евангелия» (М.: Политиздат, 1965), расширенный вариант той же работы – «Тайные писания первых христиан» (М.: Политиздат, 1981) и другие.
Первая книга Косидовского, содержащая пересказ основных ветхозаветных историй, а также сопутствующий исторический анализ, ввиду отсутствия у советского читателя первоисточника стала весьма ценным его заменителем. Сохранилось ли её значение сегодня, когда текст Библии стал общедоступным? Думаю, что вполне – также как классический научно-популярный труд Николая Куна «Легенды и мифы древней Греции» вовсе не теряет своего значения, несмотря на доступность произведений Гомера, Гесиода и Овидия. 
Ещё более интересны, на мой взгляд, «Сказания евангелистов» – и здесь неожиданно выходим на уяснение очень важного момента, обусловленного вектором интеграции. Книга Косидовского относится к так называемой «исторической школе» в христианстве, которая в противовес «мифологической школе» утверждала историчность Иисуса Назорея. Но к какой бы школе ни принадлежали исследователи, а, подходя к изучению христианства с точки зрения исторической науки, они в любом случае вступают в противоречие с церковной трактовкой евангельских событий. И возникает непримиримый антагонизм. Но действительно ли он непримирим? Вовсе нет! Это лишь следствие того самого распада единого интегрального целого – суммы знаний – на науку, философию, религию. Но поскольку объекты изучения и постижения в науке, философии и религии находятся в смежных пространствах – не отрицающих друг друга, а дополняющих! – то само по себе ошибочно как раз жёсткое их противопоставление. Объект религии целиком и полностью находится в пространстве духовном, вневременном, определяемом символически, и потому по природе своей он не может быть уязвим со стороны исторической науки.
Потому совершенно бессмысленно противиться и принимать в штыки какие-либо новые данные или новые трактовки и мысли, якобы опровергающие основы христианской религии. Ведь не смысл они опровергают, а детали. А если опровергают смысл, то значит, этот смысл неправильно понят. Новое слово в науке и культуре ведёт к расширению горизонтов мысли – навстречу, к соединению, в дополнение. Это относится и к сенсационным находкам в Кумране и Наг-Хаммади, и к шедевральному роману Никоса Казандзакиса «Последнее искушение» с последующим его кино-воплощением в фильме Мартина Скорсезе. И не стоит истинному христианину шарахаться ни от позитивиста Ренана, ни от главы мифологической школы Штрауса (переизданных уже в перестройку), ни от Косидовского со Свенцицкой – всё это весьма полезные книги, ведущие к восстановлению интегрального целого. А чего бояться? Интегральному знанию не страшно никакое открытие. Если оно истинно, то войдёт в дополнение к уже известному, ежели ложно – будет отброшено за ненадобностью.
Что же до этапов развития советского атеизма, то следует признать, что исторические исследования христианства оказались гранью между атеизмом и теизмом, безбожием и богопознанием. Это была новая ступень – и, как и следовало ожидать, атеистическое острие заметно притупилось. Атеизм остаётся главенствующим, но изрядно размывается. Человек подвергается идеологическому прессингу, но имеет возможность самостоятельно развиваться. 

Выход в открытый космос
А теперь – по поводу самостоятельного развития. Повсюду – во всех сферах жизни и, прежде всего, в идеологии – как бы главенствовал атеизм, но… Но если копнуть глубже – откроются удивительные вещи. Как ни бдили о чистоте атеистического вероучения идеологические церберы и минотавры, но «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит…» (Ин. 3.8)
В своё время Ярославский сотоварищи составлял списки-индексы запрещённых книг, в которые вошли произведения Платона, Канта, Вл. Соловьёва, Достоевского и даже Льва Толстого. Последний пункт обосновывался так: «Толстой в настоящее время, если брать его отрицательное отношение к государству, если взять его отрицательное отношение к классовой борьбе, его враждебность к науке, является выразителем идей и настроений социальных прослоек, не имеющих никакого будущего, политическое значение которых для сегодняшнего дня ничтожно». (Ярославский Е. Против религии и церкви. Т. 2. М., 1935. С. 475). Списки рассылались по библиотекам с указанием определить перечисленные книги в спецхраны, а то и вовсе уничтожить.
На новом этапе подобная практика была прекращена, изменилось отношение не только к Толстому, но даже и к Достоевскому, в 1970-е возвращённому даже в школьную программу. Серия «Философское наследие», с 1963 года выпускаемая издательством «Мысль», стала настоящим кладезем любомудрия. Два внушительных «кирпича» Владимира Соловьёва были переизданы, правда, лишь в 1988-м и чрезмерное внимание уделялось так называемому материализму – не только Гоббсу и Кондильяку, а ещё и Ткачёву, Лаврову, Чернышевскому, – однако нашлось место и для Платона, Канта, Гегеля, Шеллинга, Лейбница, для древнеиндийской и древнекитайской философии. 
Но наибольшее удивление вызывает сегодня выход в этой серии в 1980 году двухтомника христианского мыслителя XV века Николая Кузанского – кардинала Римской церкви, но в то же время последователя Мейстера Экхарта и Дионисия Ареопагита. О смысле и содержании его работ красноречиво говорят уже сами названия: «О сокрытом Боге», «Об искании Бога», «О богосыновстве», «О даре Отца светов» – интересно, что в оглавлении к первому тому слово «Бог» подано с большой буквы – в тексте и в оглавлении ко второму тому – «О видении бога» – «упущение» это ликвидировано.
Обратим, однако, внимание на уровень философской мысли: «Так, когда наш глаз ищет увидеть солнечный свет, это лицо солнца, он рассматривает его сперва как бы под покровами в планетах, в красках и во всем, что причастно его свету, но когда хочет видеть его без покровов, то старается выйти за пределы всякого видимого света, потому что всякий такой свет меньше того, который он ищет. Он ищет увидеть свет, смотреть на который не в силах и поэтому знает, что, пока видит что-то, все это не то, что он ищет, и ему надо поэтому подняться над всяким видимым светом. Но если подняться над всяким светом, то придется войти в нечто такое, что лишено всякого видимого света и есть поэтому для глаза как бы мрак! И когда глаз – в этом ослепляющем мраке, он, зная, что он во мраке, знает, что подступил к лицу солнца, ведь этот мрак окутывает зрение из-за чрезмерности солнечного света; и зрению становится тем яснее, что во мраке сияет невидимый свет, чем больше этот мрак. Вижу, господи, что только так, а не иначе можно приступить к неприступному свету, красоте и блеску твоего лица, когда оно открывается мне» («О видении Бога»). – И это – два тома подобных размышлений – было напечатано в 1980-м! и куда только советские идеологи смотрели?
Под стать «Философскому наследию» были также столь грандиозные издательские проекты как серия «Литературные памятники» (издательство «Наука») – отмечу навскидку два издания 1985 года: «Жизнь Аполлония Тианского» Флавия Филострата и «Эликсиры сатаны» Гофмана; издание многочисленных жемчужин индийской, китайской, арабской философии и изящной словесности, осуществлявшееся Главной редакцией восточной литературы при Академии наук СССР. Таким образом, посредством философии и литературы советскому читателю предоставлялась вполне реальная возможность выйти из-под идеологического пресса. Изучение культуры и религиозной мысли Востока и Запада открывало совершенно новые горизонты духовного развития.
А вот ещё пример. В 1982 году в издательстве «Педагогика» вышли «Избранные педагогические сочинения» (в двух томах) Яна Амоса Коменского, насквозь пронизанные христианским духом. Герой вошедшего в двухтомник аллегорического романа «Лабиринт света и рай сердца» встречается с Иисусом Христом и тот говорит ему: «Сын мой, я обитаю в двух местах: на небе, во славе моей, и на земле, в сердце смиренном. Хочу, чтобы и ты с этого времени имел две обители: одну здесь, в сердце твоем, где я обещал быть с тобой, другую на небе, у меня; для того чтобы ты мог возноситься туда, даю тебе эти крылья, которые суть стремление к вечным и молитва; тебе возможно будет, когда захочешь, улететь ко мне, и таким образом со мной будешь, как и я с тобой, делить радости». – И что это как не та же идея, что и в изречении Канта о небе над нами и законе внутри нас? А за ней – понимание смысла религии, расширение сознания, постижение Бога.
Ту же роль религиозного расширителя сознания порой брали на себя и художественные произведения. Не только всемирно-известные шедевры, как то «Божественная комедия» Данте или «Братья Карамазовы» Достоевского; но и малоизвестные, а ныне абсолютно забытые – например, повесть Виктора Хинкиса «Жизнь и смерть Роджера Бэкона, ученого монаха, бунтаря и неутомимого искателя истины, который за необычайные свои познания в науках прозван был удивления достойным» (М.: Детская литература, 1971). Просто диву даёшься, но ведь это – об одном из наиболее почитаемых адептов алхимии, о духовных основах этой науки и об… азах христианства: «Три ока имеет человек: телесное, мысленное и созерцательное. Созерцание наиважнее всего. Оно вырабатывается самоуглублением в душу, которая есть отражение Высшего Совершенства в человеке, самоотречением и искренней молитвой. Подобно тому как было шесть дней творения, так есть шесть ступеней созерцания. Любовь, величайшее из благ, ведет душу по этим шести ступеням к цели великого странствия – слиянию с Совершенством. Но сама душа должна быть чиста и прекрасна…» – Отметим, что это рассказ для детей – и куда до него современным безделкам типа «Гарри Поттера»!
Наконец, Булгаков – выход в 1973 году в издательстве «Художественная литература» романа «Мастер и Маргарита» (под одной обложкой с «Белой гвардией» и «Театральным романом») знаменовал собой не что иное как знакомство – ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЕ! – нескольких поколений советских людей с Евангелием.

Сегодня
Кроме множества других смыслов, знаменитый роман Булгакова – это приговор и эпитафия атеистическому – безголовому – обществу. Его победное шествие после множества переизданий 1980-х совпало с крушением Советской атеистической державы. В 1994-1997 годах восстановлен Храм Христа Спасителя – эпоха атеизма канула в Лету?!
Но что же? Приблизилось наше общество, человечество вообще к Богу? Как ни странно, но впечатление такое, что не приблизилось, а отдалилось. Декорации поменялись – суть осталась та же. Церковный раскол на Украине, околоцерковные распри в России – что это? Рецидив атеизма? Да! Но не только в смысле грубого наезда безбожников на православие – хотя и это имеет место. Это ещё и внутреннее безверие при внешней религиозности в самой церкви. Много храмов – мало духовности. Борьба интересов и идеологий при полном отсутствии любви.
Атеизм не может привести ни к чему хорошему, потому что по определению – это путь в никуда. Но и механическая отмена атеизма, декларативное провозглашение приоритетов христианства – вовсе не решает проблем, связанных с духовностью, вернее, бездуховностью общества. Как мы уже говорили: проблемы эти не были решены ни в советское время, далеки они от своего решения и сейчас. Да и могут ли они быть решены в принципе? Скорее всего, нет. Но понимать, стремиться к их пониманию можно и нужно. И, прежде всего, понимать законы мироздания, основанные на принципе абсолютной божественной любви, лежащей в основе гармонии и знания. Об этом говорит Петр Мамонов: «нет любви, значит нет и христианства, хоть ты весь обставься свечками».
Об этом же – в Первом послании к Коринфянам (глава 13) – апостол Павел: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».

Олег Качмарский
22.12.2012