Почему англичане говорят по-английски

 «Наш самолет следует по маршруту Санкт-Петербург – Новосибирск, высота полета…» – женский голос с легкой хрипотцой возвещал и успокаивал: летим, господа-товарищи, полет нормальный.
 Бузин прикрыл глаза в надежде заснуть, усталость отзывалась внутренней дрожью и легким звоном в ушах.
 Круговерть последних дней его трехмесячного пребывания в Питере была такой, что к концу дня он еле передвигал ноги, а ночью вспоминалось недоделанное, какой тут сон. В спешке, забывались документы, пропадали из поля зрения нужные люди, даже компьютер найти в середине девяностых в чужом городе было проблемой.  Утомляли сомнения в благополучном исходе дела, а еще, ему так хотелось вернуться домой к Новому году, вот никогда, наверное, больше так не хотелось… Ему казалось, что великолепный Питер медленно, с каменной неуступчивостью, вытягивает из него силы и способность радоваться. В голове вертелось: «Этот город создан не для живых, его строгая красота меня доконает».
 Но получилось – диссертацию защитил, документы быстро собрал. Ученый секретарь, женщина с интеллигентской язвительностью во взгляде, усиленной диоптриями очков, на следующий день после защиты предупредила: «Вы, молодой человек, с бумагами не затягивайте. А то, знаете ли, на радостях…», – какая радость? На защите не улыбнулся ни разу. Председатель диссертационного совета, для которого все это давно стало рутиной, усмехаясь, молвил: «Вы, прямо-таки по-уральски суровы: его хвалят, а он даже не улыбнется». Помнится, в ответ довольно хмуро буркнул: «Я из Сибири», –  что неожиданно развеселило петербуржского мэтра.
 Тридцатого декабря, в десять утра он уже отправлял в ВАК свое дело,  а в одиннадцать из окошка авиакассы бледнощекая кассирша с герпесом на нижней губе ему ответила: «В Барнаул билетов нет, - но, глянув, на его обессилено умоляющую улыбку, предложила, –  на завтра есть Новосибирск, оформлять?»
– А во сколько он прилетит?
– В семнадцать ноль ноль местного времени.
«Час-полтора от Толмачево до автовокзала или жэ-де…, а там, если в семь вечера выеду, к половине двенадцати буду…» -  пронеслось в голове. О множестве «если», он старался и не думать.
– Оформляйте!
 Сзади раздался писклявый детский голос, пронзивший ровный гул самолета и больно отозвавшийся в голове.
– А что тетя говорит? – женский голос дублировал информацию о полете на английском.
– Это она по-английски все повторяет. – Привычно монотонно отвечала ребенку мать.
– А зачем по-английски? – не унимался почемучка.
 Бузин отчего-то представил себе мозглявого и ушастого мальчишку лет пяти и раздраженно подытожил: «Поспал!».
– Чтобы англичанам было понятно. – Отвечала мать.
– А кто это англичане? – не унимался почемучка.
–  Люди, которые живут в Англии.
– А англичане тоже в Новосибирск летят? А почему?
 Бузин усмехнулся: «Действительно, с чего бы это им?»
– К папе на Новый год? Как мы? – не унимался малыш.
Почему-то представилось, что невидимая мама вздохнула.
– В гости, в гости.
– А почему англичане говорят по-английски? – Бузин прислушался: интересно, что она ответит?
– Прекрати баловаться с печеньем! Весь в крошках! Сядь спокойно, извертелся весь! – Голос матери сделался таким же высокочастотным, как и у сынульки.
 «Получил, - с некоторой долей злорадства подумал Бузин, - сейчас будет обрыв коммуникации, и они успокоятся». Но, перед тем, как действительно примолкнуть, ребенок громко прокричал: «Долльчики, черртовски хороши!» - и звонко рассмеялся.
 Лица, звуки, слова, - все тонуло вязкой и потливой дремоте, откуда-то выплыло выражение – «звучащие видения», нет, вдруг ставшие видимыми слова.
 Бузину приснился пьяный шофер из поезда, на котором три месяца назад он ехал в Питер. В замызганном спортивном костюме, поджарый, кадыкастый и скуластый, с почерневшим от пьянства лицом, он пробирался по проходу плацкартного вагона к проводникам за очередной бутылкой водки. Его нещадно мотало, колотило о твердые углы, при этом, с таинственной ловкостью он избегал столкновений с людьми, беспрестанно бормоча под нос: «Дольчики, чертовски хороши!»
Ночь до Новосибирска ехал в плацкарте один.  А в Новосибе подсели они: примерно одного с ним возраста, веселые, общительные. Выпили за дорожку, разговорились. Оказалось, едут в Питер, чтобы обратно своим ходом перегнать на продажу машины, кажется какие-то грузовые. Он удивился, что они не боятся пить, на что тот шофер ответил: «Шеф нам сказал, пейте в поезде, а на месте рты проволокой закручу». В застольном разговоре Бузин опрометчиво ляпнул, что едет защищать диссертацию по философии.
 На следующий день они продолжили, поочередно мотаясь к проводнику за водкой. Бузин наотрез отказался, уткнувшись в книжку. Но время от времени, этот, с «дольчиками», приставал, дыша водочными парами:
– Вот, скажи, ну, защитил, ты диссертацию, так? Значит, вроде как права получил? Нет, ну так? – оборачивался он к своим пьяным компаньонам, которые кивали, и согласно мычали: «м-м-ну-да». – Только у меня права шофера, по ним я могу ездить, а у тебя, получается, права философа, по ним…, что ты можешь по ним?
– Преподавать философию, - фальшиво улыбаясь, отвечал Бузин.
– Вот! Тогда скажи, в чем смысл жизни? Этому же философы преподают.
«Так и знал! – с досадою на самого себя, думал Бузин, - хорошо было наставникам в буддийских монастырях, отваживавших особо докучливых ответами типа: «…это хлопок одной ладонью» или: «Будда – это дырка в клозете». Но здесь такой номер не пройдет, надо что-то вроде…».
 Перед глазами плыло и пылало, волнообразно дрожа это худое, черное, скуластое, с движущимся острым кадыком и глазами-щелочками лицо, из запекшихся губ которого вылетает, растягиваясь во времени: «в че-е-м смы-ы-с-ы-л жи-и-ззз-ни-и-и…, чер-р-р-товски хоррро-ш-и-и…». Вдруг, он спускается по лестнице, вот видит ступеньку, наступает, и…, проваливается…, словно сквозь вату в ушах слышится короткий вскрик.
 Проснулся с бьющимся где-то под горлом сердцем и испариной на лбу. Оказывается, самолет ухнул в воздушную яму, и теперь его трясло и болтало так, что по всему салону слышался скрип, стук и треск, казалось, что и снаружи по обшивке барабанит крупный град. На световом табло горело «пристегните ремни», пассажиры сидели тихо, хотя слева впереди кто-то, наклонившись вперед, содрогался всей спиной, видимо тошнило. «Вот тебе бабушка и турбулентность! – подумал Бузин. – Сколько летал, никогда такого не было». Самолет начал плавно крениться вправо. «Ой, ой, ой!!!» - запричитала в хвосте какая-то гражданка.  «Ну не падаем же!? Не так же падают!? Наверное, зону обходят, или как это у них, небесных «сталкеров» называется!» - вились и прыгали в  голове тревожные мысли, вот-вот готовые раствориться в животном страхе. Но через несколько минут лайнер выровнялся, болтанка исчезла, люди расслабились, уже шутили и смеялись, обтряхивались, утирались влажными салфетками, в проходе появились стюардессы, «личико» авиалиний. Сзади снова ожил «ультра писклявый» голосок.
– Мама, а это мы падали, а теперь не падаем?
– Нет, это мы в воздушную яму попали.
– А почему…
– Тихо, помолчи! – вскрикнула мамаша, оборвав своего почемучку.
 Салон заполнил устало-равнодушный баритон командира экипажа: «Уважаемые пассажиры, по метеоусловиям, посадка будет произведена на запасном аэродроме, в аэропорту имени Германа Титова города Барнаула».
– Вот теперь точно яма! – не без юмора, хотя и черного, высказалась мама почемучки. Мальчишка благоразумно помалкивал.
 Словно оглушенные, люди несколько секунд молчали, затем по салону прокатился приглушенный ропот недовольства. Самолет должен был приземлиться где-то около шести часов вечера, но до родного города им останется преодолеть еще более двухсот километров…, тридцать первого декабря…, теперь им.
 Бузин закрыл ладонями лицо, чтобы скрыть радостно-глуповатую улыбку, непроизвольно растягивающую губы. Он давно не верил в чудеса, даже в раннем детстве, кажется, никогда не верил в Деда Мороза. С другой стороны, наверное, все-таки втайне верил, раз поперся тридцать первого декабря, даже не представляя, как будет добираться до своего города, имея в кармане, да практически ничего не имея. «Значит, чудеса случаются, только вот, почему-то, чтобы чудо явилось ко мне, сотне человек должна была прилететь неприятность. – Думал Бузин. – Даже радость выказать неприлично. В конце концов, не катастрофа же, ну…, новогоднее приключение у людей, сейчас им паскудно, потом будет, что вспомнить…, даже посмеяться. Вроде бы уже и оправдывался он».
 В небольшом зале «родного», «своего» аэропорта он, наконец, разглядел «звонкого» мальчишку и его маму, – в самолете оборачиваться было неудобно. Мальчик оказался вовсе даже не мозглявый, а весьма упитанный и розовощекий, ушей под кроличьей шапкой не было видно. Так что тут воображение Бузина промахнулось. А мама оказалась стройной молодой сероглазой женщиной, ей очень шло приталенное пальто с капюшоном, прямо-таки «брыльска-надя» из «Иронии судьбы», или это уже фантазия Бузина навела на нее свою новогоднюю оптику. Она держала сына за руку, растерянно оглядываясь, и ее растерянность тоже показалась Бузину по новогоднему милой и трогательной. Хотелось их как-то поддержать, подбодрить, но он лишь спросил у нее: «Телефон ищете?»
– Да, подскажите.
  Бузин кивком указал направление, и подмигнул пацану, удивленно округлившему мамины серые глазенки. Отчего-то ему безусловно верилось, что они встретят новый год вместе со своим папой.
В темно-сером зимнем вечернем небе «Барнеаполя», подсвеченные огнями аэропорта, кружились, лениво гоняясь друг за другом легкие игривые снежинки. На остановке уже ждал «под парами» автобус в город, такой «родной» номер сто десятый. Бузину вдруг вспомнился сон из самолета, казавшийся теперь не страшным, а смешным: «Как дети, ей-богу, в чем смысл жизни? Почему англичане говорят по-английски? Да потому-что!».
Улыбаясь, он заскочил в автобус.