История десятая...

               
            Как-то собрались бабы на девичник. Обустройство, завершение полевых работ, стычки с киргизами, полувоенное положение станицы, казачьи лагеря - выбило их из колеи. И душа запросила праздника. Собрались у Нечаевых, в центре станицы. Набралось человек двенадцать; кто принаряжен, кто только что из цирюльни. У Нюшки Казаковой - на голове жбан разномастных лент, на шее - затейливое монисто, рядов в пять. Клашка Шорохова в атласном платье до полу; осиная талия, туфли лодочки - подчёркивали её стать. Остальные в синих и жёлтых кофтах, на перламутровых пуговках, в юбках из голубой или серой китайки - по семь гривен за аршин. Набившись в хату,  загалдели, сдвинули столы из горницы и летника, обставили лавками, застучали посудой - залили горницу смехом и теснотой.
  - А,  девки, без мужиков скучно будя? - озорно прищурила яркие глаза Нюшка.
  - На днях будут, потерпи чуток, Егорки не дождёшься? Ноне им не до нас, воюют! …
  - Так тихо сейчас! Сурчуют небось, нахилялись играть задень, только храп стоит! - отозвалась Нечаева, ставя в центр стола жбан вишнёвки, уставленного дымящимися варениками, разносолом и ломтями сала.
 - Пущай! … Мой Матвей сколь раз с извозом ходит в Ташкент, на провиант и патроны,  ужо скоро забуду, что там внизу у мужика шевелится - перебив галдёж, крикнула Марфа.
  - Г…ы! Забудешь! Надысь на речке,  сама видела. Тырин, к тебе чё приставал?
  - Тю! Да, ну тебя! Просил же пошить шаровары, а то в гроб иди не в чем будет!  Да я отбилась, живи дед, делов много!
  - Да, ну их к бесу … чаво мы о них, наш вечер - встряла Варька, - гулять,  так гулять!
Ну, а кто вспомнит, та,  точно, «****ь»!
Дружный хохот покрыл хату. Сунулись к скамьям, разлили вишнёвку.
Гостившую Захаровну, попросили с печи за стол, славилась грамотой, потребовали тост.
Старушка неохотно свесила ноги в синих чулках с притопка печи, натянула на плечи белую кашемировую шаль, подаренную кем-то и,  соваясь тонкой спиной вниз, крикнула, как бы хвастаясь, - без меня бабоньки, еще ни один праздник не обошёлся. Маюсь я, старость не в радость, пожалели б, а? …
Старой действительно шёл девяностый год, но выглядела она исправно, справляла с сорока лет знахарство, доставшееся в наследство от прабабки.
  - Ещё воно,  наотдыхаешься, порадей нам! - откликнулись за столом, и кто-то с готовностью протянул ей полную рюмку.
 Приняла,  не дрогнув рукой. Широко улыбнулась, жёлтым частоколом ещё целых  зубов, другой ручкой пригладила на сухонькой головке седые клочёнки, блеснула глазами молодо и озорно, оглядела ждущих.
 - Это, - начала она степенно, - пришла к атаману баба … красющая ужас! С заграницы будто бы? … Хочу у вас в станице пожить!
  - Места вволю! Живи!  - Отвечает тот, - а что умеешь? Польза, какая будет?
  - А, я куртизанка, - говорит баба.
  - К… Хы! - кашлянул атаман, - чё, чё?
Щёлкнув ридикюлем - вынимает она изящными пальчиками  два паспорта:
  - Эн…тот, - заграничный, - я там работала, - эн…тот,  великоросский! Имею право и тут пожить, вот документ  о переселении!
 - Ну, что ж живи! Но, бабы тебя здесь быстро к порядку призовут!
 - Днями объявила бабонька, что предлагает она близкую помощь всем  желающим, что мужикам… Что бабам!
  - Так, что она, - встряла Нюшка, задумчиво закусывая губу, - дохтор что - ль?
  - Да, тише ты, - загалдели все и сразу. Зыркнув смешком по Нюшке,  Захаровна продолжила:
  - Стоят как-то у кабака свита парубков и гутарют себе, семечки роятся у ртов, то шепот затейный, то смех оружейный. А, сами зыркают на новенькую, вальяжно завлекающую молодок на завалинке. Я возьми и поддень клюкой, Фрола Шутова: - Ну, как бабанька?
  - Х…мы! - Развернул он рваный шрам с лица: - Ежель моя знала и умела бы хоть бы одну десятину того,  что умеет она городская, я бы каждый день мужним себя чувствовал! А. так, - и он клацнул языком, - прощевай мамка!
  - Ну, вот девки, - сломив губы в улыбку, не по-старушечьи звонко продолжила она, - выпьем, чтобы наши парубки всегда были настоящими мужиками, а вы,  притом,  не стали куртизанками!
  - Га…а! - Загалдели все звонко, обходя рюмки друг друга, и улыбаясь чудной речи Захаровны.
  - Ну, спляшем, - крикнула Марфа, нагретая третьей рюмкой наливки, стягивая с плечь платок и вихляя им над головой, притопывая ногой и подбрасывая грудь и руки с пухлыми сардельками пальцев - пошла на круг. Сдвигая скамью вместе с Захаровной в бок, ринулась на круг Верка. Следом другие. Кто-то запел, подхватили. Полилось веселье половодьем. Затрещали коганцы у окон, над столом, у печки, колеблемые, раздвинутым в пляске воздухом - смешались причудливые тени с винными парами - запахи шафрана и лаванды,  от слежалой одежды - с запахом опревших женских тел.  К средине ночи притомились, незаметно перешли к домашним делам. Проказам мужиков.
  - А. сколь среди нас молодок? - поводя пальцем по застолью,  вокруг,  воскликнула сноха Тырихи Елена. - А. свадьбы молодым, ещё ни одной не играли. Что же это девки, парни холостуют? Глядишь,  и на сторону жахнут? В Пишпек, или к киргизкам напыжатся!
  - Да, ну их, глянуть страшно! Чернющие, худющие. На баб не похожие, ни сиси,  ни писи! Наши то,  ужель хуже?
  - Так надо балы устраивать, тогда и парни бежать не будут. А то работа,  да темень, вот и сказ велень!
  - Ну,  уж  вы зря, на парней говорите так, - оживилась подвыпившая Захаровна, - раньше люди подобрее то были. Нас отцы с малолетства учили. Что ни так, вожжи в руки: « не шуми, не строй ковы, не умягчай голос свой с Катькиным мужем!»  Необузданность и выскочит из тебя в раз. Так и ждали мужей, верили им, любили. Мой прадед, ещё при пане служил на Польшу. Жили оне в крепостных, мать их сама растила, вот так как и Белотурки.  Зато с ними в дорогу двинулись.  Мужики тогда службу несли, воевали;  то татарва,  то турку. Не то,  что станишники, лето, лагеря, вот и служба вся. Данька Белотуркин, красавец, бабам спасу не было бы, а ишь, отличился - у пана  Чернецкого девку увёл. А. ходил, тихоня такой, пан всё  по неметчину ездил, вдовый был, жениться хотел. А, в замке мы за хозяев были; библиотека, такой на свете не сыщешь, сам нас обучал грамоте. Всё хотел Даньку  Львовский коллегиум послать или в Киевскую академию. Бывало,  приедет; праздник устраивает. Дворовых пригласит, Даньку особо чествовал.  Подрос Данька - угодил ему?   …Умный был старик. Всё,  как отец учил, от зла удаляйся, от блуда - беги! Детей своих не раздражай - учи добру.  Отец наш небесный мир словом сотворил, да вот любовное слово насквозь жжёт! Слабый не устоит.
  - Ты хоть моли, хоть хвали, если вожжа под хвост попадёт им, ничто не поможет. Все мужики одним миром мазаны. - Выдала с жестью в голосе Верка.
  - Не скажи! - обернула на неё глаза Захаровна и сухонькой рукой коснулась Марфы,  - в руках сила наша, погладь парубка часок,  растает ведь. И теребя кончик платка, - А,  вы то,  не с руки, не руками  Ладони, как чугун - хоть бы жиром смазывали б?   А,  через кожу то,  ихнию - любовь пишется. Не отодрать потом. У знахарей, это как якорь поставить на рыбалке.  Рыбаль, а лодка ни с места, привязана напрочь. Делай. Что хошь. Так Анастасия Даньку и приручила, всё гладила его и догладилась. А, моя прабабка  сказывала, пространство в твоей душе открывается,  и говорить и думать только друг о друге и могут. За те руки и пан Станислав её любил дюже. Видела я тогда, плакал он как баба, когда молодые сбежали. Даньку он то - любил как сына, всякой мудрости учил…
  - Приворожила ж она его! - заступилась Марфа за пропавшего брата Матвея.
  - Дело не хитрое. Поставь якорь, да слово затейное, да с интересом, а по-книжному - интригой, способов её, что мух, вот мужик и припух! - поучала  Захаровна.
 - Ладно,  бабаньки, - вскочила Тыриха со скамьи, с грустью вспомнив, как стражник  Сёмка предлагал ей до своей погибели наборное монисто и серебряный крестик, да она испугалась: - Не в последний раз бабоньки, давай те чаще собираться, забыли,  что  сказывали: « Кто за мужика заговорит, та и «****ь», а ей то,   не рожать?» Все дружно хохотнули.
  - Завтра на огороды, кукурузу досбирать, снег на носу.
  - Да,  что там осталось, успеем?
  - Вставать то рано! И погалдев ещё чуток, разошлись по хатам.
                Продолжение следует…