Друг, которого нет. Часть 1. I- IX главы

"Лучшие учителя - друзья, которые тобой интересуются и говорят: расскажи еще, расскажи подробнее, а что дальше. Если таких нет - придется их придумать".



Жизнь бывает чертовски странной. И непредсказуемой. Ну, правда, разве нет?  Ждешь одного – происходит другое.  Видишь черное – а это, оказывается, белое, и наоборот, надеешься на плюс, а получаешь минус. Жизнь напоминает лабиринт – никогда не знаешь, какие неприятности подстерегают за углом. Или не неприятности, а приятности, чёрт их разберёт. Да и знать совсем не хочется, но деваться некуда. Скрепя сердце идешь, поворачиваешь – а там Бог весть что.
Терпеть не могу эти резкие повороты, даже мысли о них стараюсь не допускать. Думаю, не я одна. Да, малодушно, да, низко, но – увы – не все в этом мире радикалы. А терпеть неожиданные капризы госпожи Жизни мне стало совсем нестерпимо с тех пор, как развелись родители. Нет, развод не стал большой неожиданностью, все к нему шло уже не первый год, но я все равно оказалась морально не готова.  Когда рушится семья – это ужасно. Тем более если это твоя семья, в которой ты живешь уже долгие шестнадцать лет.  Но родители, разводясь, в последнюю очередь думали о моем мнении. “Не твое дело!” – заявила мать, когда я спросила, зачем они с папой решили так кардинально всё поменять. И ничего больше.
Я осталась жить с мамой, переехала с ней в её родную Москву из своего Петербурга. И почти сразу поняла, что моей распрекрасной жизни пришёл конец – для матери я оказалась, грубо говоря, обузой. В первую очередь, она бросилась налаживать свою личную жизнь. Из-за меня ей было неудобно водить своих кавалеров к нам домой, и не столько из-за угрызений совести или деликатности, а просто потому, что для мамы и её ухажёров я была живым напоминанием – она далеко не девочка, у неё есть ребёнок. Но, по большему счёту, на меня маме было как-то фиолетово: виделись мы только по вечерам в будни, когда она возвращалась домой с работы или со свидания, если был выходной. Я же торчала дома почти целыми сутками – из-за развода предков у меня слегка поехала крыша, появилась склонность к истерикам и нервным срывам. И в итоге мне назначили кучу лекарств, антидепрессантов, плюс постоянные встречи с психологом. Программу 10 класса я проходила дома.
Первые полгода с переезда и начала моей затворнической жизни прошли неплохо. Я совсем свыклась с тем, что теперь никому до меня нет дела и пока не чувствовала особого дискомфорта. Днями напролет читала, смотрела фильмы, сидела в Интернете – словом, делала всё, что доставляло мне удовольствие в той другой жизни, когда одна я оставалась очень редко. Но уже на седьмой-восьмой месяц я готова была биться в истерике – безумно не хватало общения. Нормального человеческого общения. Друзей в Москве у меня не было, а те ребята, с которыми я общалась в Питере, видимо, забыли свои прощальные объятия и слезные обещания писать, звонить, приезжать в гости. Странно, но мысль, что у меня совсем нет друзей, терзала недолго. Наверное, потому что в глубине души, я всегда это знала, просто настало время убедиться в справедливости этих зыбких бессознательных подозрений. И я отпустила этот груз с души, не понимая, что на самом деле, он не растаял как дым, а осел на сердце тяжёлым пеплом. Слишком сильная боль ощущается не сразу. Срабатывает защитная реакция – и люди, которым оторвало ногу, какое-то время по инерции продолжают бежать, не чувствуя, как из раны брызжет фонтаном яркая ржавая кровь. С душой всё так же, и я, подобно человеку с оторванной ногой, продолжала бежать, ещё не понимая, какой жгучей волной боли меня накроет спустя несколько долгих секунд.
Одиночество и огромная богатая квартира душили меня. Находиться дома было невыносимо, и я бежала прочь, не забыв выключить везде свет. Бесцельно бродила по городу. Заходила в музеи. Слушала концерты органной музыке в костёле. Стояла в очереди за билетами в Большой театр. Иногда заскакивала в кино.
А тем временем тучи над моей головой всё сгущались, осенняя депрессия не обошла стороной, появились крамольные мысли о суициде. Не знаю, что удержало меня от последнего шага – в своём намерении оборвать жизнь я подошла к самому краю, но... нет, не испугалась, скорее задумалась: что ждёт меня за этой роковой чертой? И, поразмыслив, поняла, что ничего хорошего. Самоубийство – это не только смертный грех, это проявление невыразимой и презренной слабости. Надо жить, несмотря ни на что, жить назло – к такому выводу я пришла, когда ещё сидела в ванной с бритвой в руках.  И больше не пыталась оборвать свою жизнь, которая мне всё-таки зачем-то была дана.
Мысли о самоубийстве ушли, раздрай в душе остался. Друзей по-прежнему не было. С мамой отношения не ладились, как, впрочем, и с её кавалером. Горстями пила таблетки, пыталась учиться, бросала; пыталась заполнить зияющую дыру чтением, снова бросала; начинала смотреть сериалы, надеясь, что виртуальный мир заменит мне реальный – и снова бросала. Тратила время на разговоры с психологом, старательно строила из себя адекватного человека. Приходила домой – квартира встречала мёртвой тишиной. Начиналась истерика – но и она быстро заканчивалась. Всё было бессмысленно, тускло, мелко. В самые солнечные дни в моей комнате царил полумрак, как в старом склепе, будто чёртова квартира поглощала свет. Но долго так продолжаться не могло, и моя психика сама нашла выход из этого бедственного положения.
Появился Эйрик. Откуда он взялся? Не знаю. Он появился случайно, произвольно – однажды. Совсем осоловев от одиночества, я принялась рассуждать о жизни сама с собой.  И так увлеклась, что в итоге мой монолог превратился в диалог! Мне отвечал внутренний голос? Вряд ли. Мне отвечал Эйрик.
Долгое время мы так и общались – я обращалась к нему, иногда даже вслух, он отвечал мне в моей голове. Но постепенно его образ перестал умещаться в рамки внутреннего голоса.  Он стал принимать какие-то очертания. Каждый раз появлялось что-то новое. Когда он полностью сформировался внешне, мы уже были закадычными друзьями. Но теперь в наших отношениях появилась окончательная ясность. Теперь я твердо знала, что такое Эйрик.
Эйрик был нечто. Он соединял в себе столько всего и сразу, что с первого же взгляда на него становилось ясно, он – не человек. Довольно привлекательно – темноволосый, с ровной белой кожей, большими, ехидными необычными желтыми глазами и добродушно вздёрнутым курносым носом. Будь он человеком, ему могло бы быть лет восемнадцать. Иногда он носил полумаску, признаваясь, что косплеит Призрака Оперы, однако петь Эйрик не умел, и на роль Ангела Музыки не годился, но зато пафосно именовал себя Ангелом-На-все-руки. Одет он был просто и всегда по-разному – кеды, ботинки, кроссовки, толстовка, рубашка, футболка, но неизменно потрёпанные джинсы. Передвигался Эйрик весьма своеобразно – то пропадая, то появляясь там, где хотел появиться. Поначалу эта манера раздражала, но очень быстро я свыклась с ней, ведь вины Эйрика в том нет. Он несмотря на свою оригинальность и нелёгкий характер, не человек, а всего лишь образ, метафора, персонаж, который появился не по собственной воле.
В общем, с Эйриком жить стало легче. Я совсем-совсем бросила мысли о самоубийстве. Умом понимала, то, что произошло с моим мозгом – ненормально. Но не наплевать ли? Эйрик заменил мне друзей, а самое главное, только он меня понимал, как никто другой. Стоило ему появится передо мной, я забывала, что он не человек, а просто моя выдумка. Нет, для меня он был личностью, человеком со своим индивидуальным характером, собственными привычками – почти все свои длительные монологи он сопровождал жестами, улыбался всегда только левым уголком губ, правая же часть лица у него почти всегда оставалась неподвижной (поэтому-то он иногда носил маску). Не знаю, была ли это недоработка моей фантазии или это была очередная «человеческая» особенность Эйрика. Да и имеет ли это важность?
Думаю, что нет.


ЧАСТЬ 1. ДОМА.
I
Раньше, когда люди говорили, что ненавидят понедельники, я всегда соглашалась. Первый рабочий день после выходных, предвещающий долгую, тяжёлую трудовую неделю. Обычно, понедельник всегда ещё и более загруженный, дел надо успеть сделать много, а времени мало. Тревожный, шероховатый ритм, отчаянная попытка втянуть себя в рутину, в то время как душой ты всё ещё пребываешь в расслабленном состоянии (выходной же! ой, уже нет). Может быть именно поэтому у меня, как и у многих людей, понедельник ассоциировался с тусклым, как сумрачное осеннее небо, серым цветом, навевающим сонливость и желание психануть, послав этот нарушивший долгожданный покой проклятый день куда подальше.
Теперь же я уже не вижу разницы между понедельником, и, скажем, субботой. Между понедельником и воскресением для меня различия всё-таки существуют – в воскресенье выходная мама, а значит, надо придумать, чем занять себя на целый день, чтобы не попадаться родительнице лишний раз на глаза. Обычно я отправлялась на Смоленскую набережную, и подолгу гуляла вдоль Москвы-реки, с грустью глядя в тёмную воду и вспоминая бурную осеннюю Неву. В последнее время, меня часто сопровождал Эйрик, и мы  подолгу  рассуждали о разных, иногда странных и почти абсурдных вещах, вроде: а холодно ли рыбам в такой воде, или почему река такая чёрная, уж не гниёт ли что-то в её глубине.
Но в тот день был именно понедельник. И начался он очень неудачно.
Меня разбудила мама около семи утра, когда она уходила на работу. Накануне, мы крупно повздорили из-за того, что я, как обычно, уехала на Смоленскую набережную, загулялась допоздна, а когда я очухалась и поняла, что пора ехать домой, то было поздняк метаться, и мой автобус видимо, уже ушёл. Проторчав на остановке около часа, я поняла, что выхода нет и нужно ловить такси. Благо, деньги у меня были, телефон был заряжен, а номер такси уже имелся в контактах. Правда, ждать машину пришлось ещё полчаса и домой, в конечном итоге, я заявилась в полпервого.
Мама полулежала на софе в гостиной и смотрела телевизор. Точнее, телевизор просто работал, а она тщательно полировала свои ухоженные ногти специальной стеклянной пилочкой. На кофейном столике перед ней стояло недопитое мохито, рядом лежал раскрытый ридикюль с всевозможными предметами ухода за ногтями. И тут же – кипа документов и рабочий планшет. Моя мама – как говорят англичане, businesswoman, деловая женщина. Она занимает некислую должность в какой-то западной компании и, как я думаю, поднимется ещё выше. Она всегда знала, чего хочет и никогда не сворачивала с пути, если наметила цель. Может быть, поэтому они с папой и разошлись, два карьериста в одном доме – слишком.
Видя, что она никак не отреагировала на моё появление, я понадеялась, что смогу потихоньку миновать её и добраться до своей комнаты. Я ужасно устала и замёрзла, тело было деревянным. Единственной мыслью было – спать. Нет, сначала, пожалуй, в ванну. А потом – точно спать.
Я сбросила промокшие ботинки, стащила не менее мокрую шапку – пока я ждала такси, начался дождь, не сильный, но очень противный и мокрый. Знаю, что заговариваюсь, дождь не может быть сухим, хотя... Впрочем, это тоже не важно.
Пока я стягивала с себя куртку, параллельно размышляя о том, что надо будет купить большой чёрный зонт, словно сквозь пелену я услышала голос матери:
– Иди сюда. Нам надо поговорить.
Я вздрогнула. Давненько она ко мне не обращалась с такой претензией в голосе. Хочет отчитать? Пожалуй, да. Ну и пусть. Главное, чтобы это не затянулось на ещё полчаса. Сунув ноги в свои домашние тапки, я как была в мокрых джинсах и мятом свитере прошествовала в гостиную.
Моя мама, несмотря на то, что ей почти сорок два, на удивление хорошо сохранилась. Даже сейчас, в домашнем халате, без макияжа даже самый взыскательный человек не мог дать ей больше тридцати пяти. В молодости она была настоящей красавицей. Ещё бы, натуральная блондинка с необыкновенными яркими зелёными глазами. Лицо у неё было моложавое, не столько за счёт многочисленных тональных кремов, сколько из-за процедур, на которые она шла, чтобы сохранить свежесть черт. Её возраст выдавали только потускневшие глаза, утратившие свой первоначальный изумрудный оттенок. Теперь они были какими-то пустыми, без внутреннего огонька. Это были глаза делового взрослого человека.
Я молча стояла рядом с софой, ожидая, когда на меня обратят внимание. Но мама то ли выдерживала театральную паузу, то ли действительно забыла обо мне, увлёкшись подпиливанием какого-то и без того идеального ногтя. Телевизор бодро трещал о чём-то своём, часы тихо тикали, неуклонно заставляя стрелку приближаться к цифре один.
Наконец, когда я почти задремала, мама резко вскинула глаза и со стальными нотками в голосе спросила:
– Ну, и где ты шлялась?
– На набережной. – Неохотно ответила я, мечтая, чтобы этот разговор уже закончился и меня с миром отпустили спать. Но, видимо, у мамы были другие планы
– Сядь! – приказала она, величественно махнув рукой в сторону кресла. Я покорно села, ощущая, что от соприкосновения моей, как говорится у Толстого «мякоти спины» с мягкой тёплой тканью меня ещё сильнее потянуло в сон.
– Почему ты заявилась так поздно?! Я, между прочим, волнуюсь! – волнуется она, как же. Если бы её ненаглядный Паша не уехал с семьёй на дачу выкапывать на любимом огороде то, что они ещё не выкопали, обо мне бы она вспомнила как минимум через два дня. Вслух я этого, конечно, не сказала.
– Я долго ждала автобус.
– До двенадцати ночи? – съязвила она, прожигая меня взглядом. Я передёрнула плечами и промолчала. Это ей совсем не понравилось:
– Я с тобой разговариваю.
– Я просто загулялась и забыла про время. А потом, правда, долго не было автобуса, мне пришлось ехать на такси. – Вяло сообщила я. Она ещё несколько мгновений пристально смотрела мне в глаза, затем тяжело вздохнула:
– Кого я вырастила... Не дочь, а наказание. Вот разве у кого девочки шатаются по набережным до полуночи да на такси по ночам катаются?! – видимо, вопрос был риторический, во всяком случае, я на это понадеялась. И напрасно:
– Ну, вот что ты молчишь? Я со стенкой разговариваю?! Давай, скажи что-нибудь! – кажется, она сильно разозлилась. Но я, правда, не знала, что сказать. Что мне не до разборок, что я устала и хочу спать? Нет, не прокатит. Нарваться на скандал, сообщив, что ей до меня по барабану и нечего строить идеальную маму, или просто попросить оставить меня в покое?
Но неожиданно от необходимости отвечать меня избавил пронзительный звонок домофона. Лицо у матери мгновенно просияло и она, позабыв обо мне, бабочкой порхнула в коридор и через секунду уже нежно проворковала в трубку:
– Да-да, уже открываю!
Вот как, значит, всё-таки он не уехал на дачу. Ну что ж, нашим же легче.
– Ну, я пойду. Доброй ночи. – Мама рассеяно кивнула, быстро переодеваясь из халата в какое-то домашнее платье. Мысли её были далеко. От меня во всяком случае.
Дальше я на автомате умылась, на автомате переоделась в пижаму, на автомате плюхнулась в холодную кровать и почти сразу же вырубилась. Что мне снилось – не помню.
II
А наутро мама, раздражённая и не выспавшаяся, подняла меня около семи, дескать, чтобы неповадно было «по ночам шастать». Мы позавтракали уже вдвоём – видимо, мамин хахаль всё-таки удалился прежде, чем начало светать. Когда я вошла, мама сидела и пила чёрный кофе, уже накрашенная, одетая в свой деловой костюм. Не обратив на меня никакого внимания, она сосредоточено отвечала кому-то в майле, пересылая какие-то таблицы по продажам. Мне не хотелось возобновления вчерашне-сегодняшнего разговора, поэтому наскоро допив свой чай и закусив бутербродом, я поспешила исчезнуть в своей комнате, услышав напоследок только: «Посуду вымыть не забудь». Угукнув, я через секунд десять уже достигла своей комнаты и плюхнулась на кровать. В комнате было темно, я терпеть не могла зажигать электрический свет. Было для меня какое-то очарование в это мягком предрассветном полумраке, царившем в комнате. Смешение нежно-розового и тёмно-серого цветов в одно рождало какую-то неповторимую гармонию, похожую на музыку, только она состояла не из нот, а из оттенков и тонов. Если бы я была композитором, я бы непременно написала какую-нибудь сонату, где бы воплотила эту беззвучную музыку утра. Я решила развить эту мысль и представила себе тёмный зрительный зал, затихший в ожидании; сцену, освещённую светом прожекторов. Стоящее в углу пианино, и себя, всю в белом. Сейчас я буду играть свою симфонию, и пусть зрители оценят, смогла ли я воплотить тихую песню предрассветного свечения...
«– Браво, браво, брависсимо!» – раздался тихий, но очень ехидный голос в районе моего правого уха.
– Эйрик! – взвизгнула я, от неожиданности аж подпрыгнув на кровати. Замечтавшись, я не заметила, как он появился, хотя обычно никогда не пропускала этот процесс. Уж слишком внезапно решил посетить меня мой Ангел-На-Все-Руки.
Эйрик сидел на моей прикроватной тумбочке, презрев лежащий на ней айфон. Золотистые глаза его сегодня словно светились в полумраке комнаты – значит, он был в хорошем настроении. Ну, хоть у кого-то жизнь задалась. Хмуро на него посмотрев, я заметила:
«– Я тебя не звала ещё».
«– А я пришёл», – улыбнулся Эйрик, бесшумно спрыгивая с тумбочки и плюхаясь на кровать рядом со мной. Я почувствовала едва уловимый запах хвои и поняла, что никогда прежде не задумывалась о том, как пах Эйрик. У всех людей был какой-то свой запах, а у него? «О чём я вообще думаю, его же нет на самом деле!». Но так бы хотелось, чтобы он был!
К слову, стоило прояснить кое-какие детали: общались мы с ним исключительно мысленно, его голос я слышала в голове, но сама частенько грешила и размышляла вслух.
«– Пока ты веришь в меня, я буду существовать», – неожиданно сказал Эйрик, вертя в руках вытащенное откуда-то яблоко. Я вздрогнула – совсем забыла, что он умеет слышать мои мысли. Как-то неловко получилось.
«– А ты бы хотел, чтобы я верила?» – он задумчиво посмотрел на меня и, громко надкусив яблоко, заметил с набитым ртом:
«– Конефно, хошу. Хто хошет умирать фо сфете лет». – Я фыркнула, и шутливо ткнула его в бок, окончательно отбрасывая свои мысли о нереальности происходящего. Естественно, как обычно, моя рука прошла сквозь него, но, тем не менее, Эйрик подавился и возмущённо на меня замахнулся, но я уже приготовилась отразить нападение подушкой.
«– Девочек бить нельзя, Эйрик! Это не по-джентельменски!»
«– А я никакой не джентльмен,» – буркнул он, прокашлявшись. Желая помочь, я думала постучать ему по спине, но после одного моего «удара», снова прошедшего сквозь него, он закашлялся ещё больше, бросил на меня полный укора взгляд, замигал и исчез. Я осталась одна.
«– Эйрик?» – Тишина. Ну вот.
«– Эйрик, ну блин, что ты как маленький ребёнок!» – ноль эмоций. Я слезла с кровати и подошла к  окну, заглянула за штору, зная, что он любит прятаться в тёмных уголках. Его не было.
– Эйрик..? – уже не так уверенно вслух позвала я. Но всё было тихо.
Отлично. Сначала я не высыпаюсь, потом на меня обижается воображаемый друг. Просто прелесть.
Немного побродив ещё по комнате и так и не дозвавшись до своего «ангела», я вздохнула и побрела в ванну. Надо было хотя бы умыться, чтобы не выглядеть совсем лохундрой. А потом поеду в кино. Одна. Без некоторых обидчивых персон, которые останутся без попкорна – так думала я, ожесточённо дравля зубы щёткой и поглядывая на себя в зеркало.
«– Размечталась.» – Теперь настала моя очередь подавиться, правда, менее приятной вещью, нежели яблоко. Ну, ё-моё, что у него за новая мода меня пугать?! Эйрик бесшумно выскользнул из-за моего плеча и через секунду очутился в зеркале, откуда смастрячил мне  рожу. Я с возмущением посмотрела на его довольную бесстыжую желтоглазую морду, чем вызвала у него приступ смеха. Ещё бы, растрёпанная девчонка, которая с трудом доросла до ста шестидесяти сантиметров, с набитым пеной ртом, прожигает полным негодования взглядом парня, который улыбается ей из зеркала аки Чеширский кот. Сплюнув пасту, а погрозила ему кулаком:
«– Эйрик, не борзей, а то возьму и разверю в тебя!» – Эйрик посмотрел на меня просто непередаваемо ироничным взглядом и, высунувшись из зеркала по пояс, фыркнул мне в лицо:
«– Можешь начинать».
Как жалко, что я не могу дать ему щёткой по башке. Так хочется иногда, прям жуть. «Спокуха. У тебя ещё будет время взять реванш», – попыталась уговорить я сама себя, но Эйрик снова пропал, поэтому и мои коварные мысли о мщении тоже. Снова стало как-то пусто и одиноко.
– Эйрик, ты как барышня! – заорала я в пустоту, одновременно надеясь, что мама уже ушла на работу. Вот будет прикол, если она меня услышит. В ответ была тишина. Ну ладно.
Я со вздохом снова посмотрела в зеркало. На меня удручённым взглядом смотрело мелкое создание лет четырнадцати (реальными шестнадцатью здесь даже не пахло), с короткими волосами, косой русой чёлкой и серо-голубыми глазами. В плане внешности, заниженной самооценкой я не отличалась – не урод, и ладно. Тем более что Эйрик всегда восхищался моими глазами, дескать, они любого заморозить могут. Я усмехнулась – морозить мы можем. Любим, умеем, практикуем. Правда, пока это получается только с зеркалом, Эйриком и Пашкой. Ну ладно, пора бы уже выходить.
И что вы думаете? Эйрик меня не услышал, зато мама – очень даже да.
– Доча, а с кем это ты разговаривала? – огорошила меня вопросом мама, которая уже стояла в прихожей и застёгивала своё пальто, параллельно разглядывая себя в зеркале.  Я увидела, что рядом с ней появился Эйрик, который бросив хитрый взгляд в мою сторону, довольно правдоподобно принялся пародировать мою маму, кокетливо вертясь перед зеркалом и поправляя невидимое пальто. Я с трудом удержала себя от не очень приличного фырка.
– Не с кем мам. Сама с собой. – Брякнула я и сразу поняла, что сказала что-то не то, так как Эйрик и мама синхронно повернулись ко мне. Эйрик выразительно покрутил пальцем у виска.
– Сама с собой? – переспросила мама, настороженно окидывая меня взглядом. Я поняла, что сболтнула лишнего:
– Ну, в смысле... Да, так получилось. Я долго мыло найти не могла, вот и...
– Мыло во втором шкафчике, – тут же просветила меня мама, уже отворачиваясь и припудривая нос. Я закивала:
– Да, я знаю, просто невнимательно искала! – Эйрик снова куда-то исчез. Блин.
– Будь внимательнее. Ну, я пошла, пока. – Мама захлопнула пудру, и, развернувшись на каблуках, окинула свою фигуру в зеркале придирчивым взглядом. Я подумала, что в зеркале особенно ярко был виден контраст между мною и мамой. Я – лохматое чудовище в домашнем свитере и потёртых штанах, босиком – и красивая элегантная женщина с модной укладкой, которую сто процентов на улице превратит в валенок промозглый ветрище. Хотя, о чём это я, мама же не я – она, если вышла без шапки, оденет капюшон, и ждать на остановке ей не придётся – она на машине. Убедившись, что по-прежнему она само совершенство, мама рассеянно чмокнула меня в нос и быстрым шагом вышла из квартиры. Я успела только сказать:
– Хорошего дня! – и дверь захлопнулась. Я снова осталась одна. Ну, или почти одна.
Эйрик сидел на скамейке в прихожей и опять грыз какое-то яблоко. Жалко, что я никогда не узнаю, что он такого нашёл в этом фрукте – у меня аллергия. А он, зараза, не упустит возможности меня поддразнить.
Заметив, что я обратила на него внимание, Эйрик широко улыбнулся и спросил:
«– Ну-с, чем займёмся сегодня?»
«– Не знаю. Сначала мне надо к психологу, а потом я думала сходить в кино...» – Эйрик сделал оскорблённое лицо и замахал на меня руками:
«– Никаких кино! Мы идём на выставку кошек!»
«– Раскатил губу, на какие шиши? И самое главное, смотреть на кошек? Ты серьёзно? Где?» – но тут очень кстати на глаза мне попалась выпавшая из маминой сумки листовка – таких у неё было обычно множество, уж не знаю, зачем она собирает по метро макулатуру. Возможно, исключительно по доброте душевной и из жалости к несчастным псевдо-промоутерам, и в стужу, и в жару стоящим на своём посту с кипой никому неинтересных флаеров. Но вот эта листовка отличалась от других тем, что там было объявление о ежегодной выставке кошек в Сокольниках. Прочитав, я улыбнулась и, удивлённо выгнув бровь, спросила:
«– Эйрик, откуда ты вообще узнал про кошек? Ты же их никогда не видел?»
«– Не видел, – согласился Эйрик, задумчиво жуя яблоко, – но я знаю, что они милые и пушистые, или что-то в этом роде, а ещё то, что ты и многие люди их любят.»
«– Я бы тебя расцеловала.»
«– Да разве я против?» – тут же сложил губы трубочкой Эйрик, но я отмахнулась и побежала одеваться. День обещал быть интересным.
III
Что бы там не говорили про то, что в будни Московское метро пустует, ни разу на своём недолгом веку такого я не наблюдала. К метро путь был не близкий – мне сначала пришлось долго топать пешком до трамвайной остановки, затем около тридцати минут трястись в набитом донельзя транспорте, постоянно получая от любезных соседей то в бок, то по ногам. Из-за моего маленького роста меня постоянно зажимали со всех сторон, практически лишая способности не то что двигаться – дышать. Я уж молчу о том, с каким трудом мне удавалось пробиваться к выходу, и сколько раз я проезжала лишнюю остановку из-за своей нерасторопности. Но это всё мелочи жизни.
Доехав на трамвае до подземного перехода, я, подхваченная волной людей, которые в этот день больше всего на свете мечтали попасть на работу, погрузилась в поезд и, зажавшись в уголочке, абстрагировалась от внешних раздражителей, достав плеер и включив музыку. Надо сказать, музыкальные вкусы у меня весьма специфичны – в моём плэйлисте вы найдёте всё – от песен типа «Марш Красной армии» до «Полонеза Огинского». Особенное предпочтение я отдавала «Призраку Оперы» – возможно, именно Эрик и послужил прототипом для Эйрика, даже имена у них были похожи. А вообще, музыка в наш двадцать первый век – это неотъемлемая часть жизни. Она придаёт ей краски, а людям (по крайней мере мне) внушает ложную, но такую сладкую мысль, что всё будет хорошо.
Больше всего на свете я ненавижу толпу. Меня начинает тошнить, если я нахожусь среди большого скопления народа больше получаса. Социопат, интроверт, мизантроп – называйте, как хотите. Но люди мне большей частью были противны и отвратительны. Объяснить эту неприязнь толком я не могла – просто не люблю их и всё. Всё равно люди – равнодушные, пустые животные, которым абсолютно всё равно на окружающих. Они заняты своими делами – работой, семьёй. Они не интересуются случайными прохожими и вообще просто себе подобными. Заботы – вот всё, что составляет их жизнь. Я иногда от скуки могла подолгу смотреть на какого-нибудь попутчика в метро и гадать, кто он такой, как устроена его жизнь. Например, сейчас я случайно наткнулась взглядом на беременную женщину, и на ум мне тут же пришла мысль, что она очень счастлива. И вправду – она сидела и читала какую-то книжку, а на губах у неё играла отрешённая улыбка, исполненная необыкновенной нежности. Вся фигура её излучала свет и умиротворение, тихую безмятежную радость. На безымянном пальце её правой руки я заметила золотое кольцо, ещё не истёршееся и выглядевшее совсем новым и предположила, что она замужем совсем недавно. Не успела ещё ощутить все прелести семейной жизни. Ну, ничего, у неё всё впереди. Внезапно я подумала – быть может, и моя мама шестнадцать лет назад ехала, ну допустим в трамвае или в каком другом транспорте, и сидела такая же счастливая, полная надежд на будущую жизнь. И думала, что они с папой будут вместе всегда. Что у них родится ребёнок. Что всё будет хорошо. Кто знает, что ждёт эту улыбающуюся женщину через н-ное количество времени. Но я искренне надеюсь, что все её робкие надежды, полные света и веры, сбудутся, и через шестнадцать лет её ребёнок не будет думать так же, как я, глядя на другую молодую мать, оказавшуюся случайной соседкой в тесном вагоне метро.
Пока я изучала украдкой свою попутчицу, незаметно появился Эйрик. Он стоял близко к выходу и довольно далеко от меня. Увидев, что я на него смотрю, он улыбнулся и помахал рукой, несколько раз пронзая насквозь лысину какого-то упитанного дяденьки с дипломатом. Он, естественно, этого не почувствовал, так как Эйрик существовал видимо только в моём сознании, для других его не было просто. И очень жаль.
Эйрик довольно быстро очутился рядом со мной, просто материализовавшись в другом конце вагона. Мы с ним переглянулись, но разговаривать не стали, так как это бы привлекло нежелательное внимание со стороны пассажиров. Поэтому оставшийся отрезок пути я провела в молчаливой компании Эйрика, который с поразительным любопытством разглядывал попутчиков. Это вызвало во мне недоумение – раньше он никогда не бывал в людных местах, и я была уверена, что и в этот раз он воссоединится со мной лишь на месте Х, то есть, в Сокольниках. Но ещё большее непонимание вызывал его интерес по отношению к людям. Зачем ему это?
Не успела я окончательно задуматься об этом, как голос диктора объявил нашу станцию. Ну, вот и славно, не хватало ещё, как в прошлый раз, уехать к чёрту на рога. Мой психолог – Майя Олеговна ждать не очень любит.
IV
– О, привет! Заходи скорее, не стой в проходе! – прокричала Майя Олеговна, открывая мне дверь и тут же убегая на кухню, где пронзительно свистел чайник. Я переступила порог, с наслаждением ощущая, что на меня буквально пахнуло облаком чего-то домашнего и уютного, похожего на мягкий тёплый плед. Мне нравилось бывать на домашних консультациях у Майи Олеговны. У неё был именно дом – обжитый, уютный, словом такой, о котором наверняка все втайне мечтают. Пусть  квартирка её была не в пример менее роскошна, нежели чем та, в которой проживали мы с мамой, но мне она нравилась намного больше. Я с наслаждением стащила с головы шапку, сбросила ботинки и сунула ноги в свои «личные» тапочки в виде собачек. Майя Олеговна чем-то гремела на кухне, а ко мне навстречу вышла важная пушистая рыжая персидская кошка Шося – полное имя Шерин, что в переводе с персидского, по словам моего психолога, означало сладкая. Шося потёрлась об меня своей мягкой меховой спинкой и мурлыкнула, когда я наклонилась её погладить. С кошками я ладила намного лучше, чем с людьми.
– Эй, барышня, где вы там? – окликнула меня Майя Олеговна. Я напоследок мазнула кошку по носу пальцем и прошествовала на кухню, где меня уже ждала кружка горячего чая, баранки и задушевный разговор.
– Располагайся – махнула рукой Майя Олеговна, продолжая колдовать у плиты. Я села в «своё» кресло, и пододвинулась к столу, где уже стояла моя жёлтая кружка. Чай с молоком – всё как я люблю. Майя Олеговна уже хорошо выучила все мои предпочтения.
Думаю, будет честным остановиться подробнее на внешности моего психолога. Это была миловидная, маленькая женщина лет тридцати пяти, с большими живыми серыми глазами, тёмно-русыми волосами и очень обаятельной и располагающей улыбкой. Она была замужем, у неё было двое детей – старший уже поступал на физфак в какой-то некислый ВУЗ, а младшая училась в седьмом классе. Сама Майя Олеговна считалась очень хорошим специалистом и была выбрана мне в качестве психолога не через знакомых, а просто найдена на каком-то специальном сайте. Это мне было особенно приятно, потому что я не могла бы быть совсем откровенной, если бы она была как-то связана с моей мамой. А так они были даже не знакомы – ну, точнее, знакомы, но весьма поверхностно. Это был плюс.
Майя Олеговна обладала просто даром располагать к себе людей. Когда я пришла к ней в первый раз, озлобленный, замкнутый подросток, который частенько игнорировал её вопросы или отвечал резко и грубо, она совершенно не обижалась, а под конец беседы даже сумела меня несколько расшевелить. Во второй раз я была уже менее агрессивно настроенной, а на десятое собеседование пришла, как к себе домой. Между нами были вполне себе приятельские отношения, Майя даже настаивала, чтобы я её называла просто по имени, без отчества («Майя Олеговна я буду в восемьдесят, а сейчас прошу звать меня просто Майя»). Я так и не смогла переступить эту черту и по-прежнему ей «выкала», что Майю Олеговну очень огорчало.
– Ну, рассказывай, что у тебя нового? Ты же у меня больше трёх месяцев не появлялась! – спросила Майя Олеговна, присаживаясь в соседнее кресло. Она никогда не садилась напротив меня, и я ей была безумно благодарна – иначе бы разговор больше напоминал допрос с пристрастием, нежели дружественную, душевную беседу.
– Нормально, – как обычно лаконично ответила я, но вовремя вспомнила, что от Майи Олеговны так просто не отделаться – Ну, я вот на прошлой неделе была на Тверском бульваре. Там сейчас очень прикольно, только сыро. Ещё ездила на Воробьёвы горы, просто так. А потом заехала на Патриаршьи пруды.
– Искала Воланда? – с улыбкой поинтересовалась Майя Олеговна, внимательно меня слушавшая.
– Ну почему Воланда, мне больше Бегемот нравится, – фыркнула я, отхлёбывая чай.
– Котов любишь?
– Ну как сказать. Мне вообще животные больше людей нравятся, – откровенно призналась я, разморённая приятной разряженной атмосферой и доброжелательным вниманием, которое мне было довольно приятно.
– Да, животные очень хорошие. И они отличные товарищи, – продолжила я свою мысль, – и вот после вас я сразу же поеду в Сокольники на выставку кошек.
– На выставку кошек? – удивилась Майя Олеговна. Я недоумённо вскинула бровь:
– А что не так?
– Всё замечательно, но вот только выставка была на прошлой неделе и, думаю, сейчас там уже нет ни кошек, ничего, – вот это поворот. Даже не поворот, а Облом Обломович Обломов. Флаеры, даты... ну я и лохотрон. И не только я. И вопрос, зачем я вообще тогда сюда приехала?
Увидев моё расстроенное лицо, Майя Олеговна поспешила меня ободрить:
– Да ладно тебе, наверняка это не единственная выставка на всю Москву. Тем более такое мероприятие не очень было бы тебе интересно.
– Почему?
– Опыт. Ты не любишь толпу, а там помимо кошек есть ещё как неприятное дополнение - их хозяева. И судьи. И куча другого народу. А кошек можешь посмотреть у меня, Шося же родила котят.
– Да ладно?! – удивлённо воскликнула я. Подумать только, котята! Наверняка милые, пушистые рыжие комочки, похожие на Шосю. Милота.
– Хочешь посмотреть? Они уже подросшие, ты давненько у меня не была, – хочу? Глупейший вопрос!
– Давайте, – согласилась я. Майя Олеговна метеором понеслась в соседнюю комнату, а вернулась с большой корзинкой в руках, где копошились очаровательные комочки меха. Котятам на вид было около месяца, всего их было штуки четыре: три рыжих с приплюснутыми мордочками и один крохотный чёрненький, явно полукровка. Он держался в стороне от своих братьев и сестёр, чем привлёк моё внимание. Я наклонилась и погладила его пальцев по чёрненькому лобику. Котёнок вопрошающе посмотрел на меня своими жёлтыми глазами. На грудке у него было белое пятнышко.
– Что, нравится? – с улыбкой спросила меня Майя Олеговна. Я только кивнула.
– Это мальчик, младшенький. Хочешь – возьми, тех персов я уже пристроила – предложила мне психолог. Я глубоко задумалась. Взять котёнка? А как отреагирует мама? А что я буду с ним делать? Это же большая ответственность!
Тут я увидела Эйрика, который сидел в соседнем кресле и с не меньшим любопытством изучал взглядом котят. Заметив, что я смотрю на него, он слегка кивнул мне. «Бери, чего ты медлишь!» - раздался его голос в моей голове. Неожиданно я подумала – действительно, чего это я? Мамы дома не бывает, я же наоборот постоянно тусуюсь в четырёх стенах, какие вообще могут быть сомнения?
– Да, я его возьму, – решительно сказала я, стараясь не смотреть на Эйрика. Краем глаза я уловила движение на его лице – видимо, он улыбнулся, а затем исчез, как он обычно и делал. Майя Олеговна в этот промежуток нашего немого общения с Эйриком отвлеклась на Шосю, которая пришла на кухню, чтобы изъять детишек из поля зрения человеческих алчных глаз, потому не заметила ни моего замешательства, ни странных косых взглядов в «пустоту».
– Берёшь? Вот и славно! – я вытащила из сумки двести рублей и протянула их ей, но Майя Олеговна замахала руками:
– Футы! За что деньги-то! Бесплатно бери, дарю!
– Есть примета, что надо всё равно хоть копейку, да заплатить – упрямо сказала я и положила деньги на стол. Майя Олеговна глубоко вздохнула и сказала:
– Эх ты, суеверная. Лучше бы на эти деньги ему какую-нибудь игрушку купила.
– Куплю и так.
– Забирай вместе с пледом, сумки переноски-то у тебя нет.
Я завернула котёнка в мягкую ткань, которую мне дала Майя Олеговна. Персик (именно так я уже решила назвать своего питомца), как объяснила Майя Олеговна, напился материнского молока и был сонный, поэтому не сильно протестовал, когда его положили в уютное мягонькое местечко. Я попрощалась с Майей Олеговной, ещё раз убедив её, что со мной всё в порядке (о вчерашней ссоре с мамой я промолчала), и вышла из квартиры. Котёнок спал у меня на руках, и от этого на сердце почему-то стало тепло и легко. Прижав его покрепче, я выбежала из подъезда, решив поймать такси, чтобы добраться до дому побыстрее. Это был, наверное, мой самый короткий поход к психологу за последний год, начиная с развода.

V

Честно признать, я понятия не имела, как обращаться с кошками. Ну, точнее мои знания были чисто теоретическими, и все они потерпели крах. Я довезла котёнка домой, оставила спать на диване и опрометью кинулась в ближайший зоомагазин за самым необходимым.
В магазине остро пахло шерстью, собачим кормом и резиной. Миловидная консультантша предложила мне свою помощь, но я отказалась, будучи уверенной, что сама сумею разобраться, что нужно котёнку. Прохаживаясь между рядами и заглядываясь на всевозможные вещи, которые, как уверяли меня их ценники, были сделаны по меньшей степени из чистой платины 950 пробы. Наконец, я как обычно, начала рассуждать сама с собой, чем неминуемо вызвала к себе Эйрика. Без моих объяснений поняв, что я вообще профан во всём, что касается братьев наших меньших, мой воображаемый друг с любопытством коснулся надувного мячика для собак и спросил:
 «– Неужели у тебя никогда не было животных?»
«– Смеёшься? Мама вообще любит животных, но, как она уверяет, им нужен уход, а для неё это проблематично – всё время на работе. Отец же фанат конного спорта, он периодически летает в Ливерпуль глядеть какие-то международные скачки. У него, кстати, свой конь есть, Асгард».
«– Напоминает скандинавские мифы».
«– Так и есть, конь породы какой-то северной, я не разбираюсь. Ладно», – я снова тупо уставилась на выставленные передо мною ошейники, косточки, мячики, игрушки, поводки – от обилия ярких вещей, терпкого запаха магазина у меня зарябило в глазах. Эйрик же с интересом смотрел на консультантов, которые с не меньшим любопытством и недоумением разглядывали меня и явно забавлялись моими потугами сделать независимый вид, дескать, я знаю, зачем пришла, что мне нужно, и вообще я юный зоолог. Возможно, я преувеличивала – шесть месяцев практически затворнической жизни не прошли даром, и я стала невыносимым социопатом, который за каждым углом видит недоброжелателей, чувствует себя клоуном, вечно попадает в неловкие ситуации. Кожей ощущая их любопытные взгляды и слыша перешёптывания, я ещё больше занервничала и, неловко повернувшись, задела какую-то вещицу с полки. Она с грохотом упала на пол, заставив меня отскочить. Я вспыхнула, чувствуя, что ещё немного и разревусь. Хотелось убежать прочь из этого магазина, забыть этот эпизод, залезть под одеяло и немного себя пожалеть. Но, к сожалению, я этого не сделала, хотя была к тому близка, так как снова откуда-то появился Эйрик, который без труда понял, что я сейчас испытываю и погрозил мне пальцем. «Не смей убегать» – было написано в его жёлтых глазах. Я зыркнула на него исподлобья, только не оскалившись – то странное нервическое состояние меня ещё не отпустило, и в любом человеке я сейчас видела врага. Но тут Эйрик улыбнулся и состроил довольно точную пантомиму меня сейчас: округлил глаза,  изобразил на лице нечто среднее между нервным тиком и криком ужаса и шарахнулся, пройдя сквозь шкаф, где стояли аквариумы с тварями морскими,  а затем угрюмо насупился и нарочно оттопырил нижнюю губу. Невольно я улыбнулась, подумав, что забавно выглядела со стороны. Эйрику того и надо было. В следующую секунду он исчез, а ко мне подошла доброжелательно настроенная консультантша (другая, не та, которая встретила меня на входе), собравшаяся поднять уроненный мною поводок для морских свинок:
– Не переживайте, я подниму, – смутилась я, опередив её и повесив злополучную вещицу на место. Консультантша была безобидного вида женщиной лет пятидесяти, из всей внешности которой мне больше всего почему-то запомнились её глаза – добрые и ласковые. Она улыбнулась мне и таким же, как её глаза, добрым голосом сказала:
– Эти поводки плохо крепятся, беда с ними одна, ветерок подует – а они падают.
– Да нет, это просто я неуклюжая, – решила не кривить душой я и совсем ободрившись, решилась на вопрос, – а у вас продаётся что-нибудь для котят?
– Для котят? Да сколько угодно, – снова улыбнулась консультантша, показывая рукой на противоположную сторону зала. Ну вот. Ава мне, я не только неуклюжая, ещё и слепая. Ну, кстати в этом был смысл, так как зрение у меня село сразу же, как только я стала обладателем сенсорного телефона, и теперь колебалось между отметкой -2 и -3. Очки я не носила из принципа, а ещё потому, что ни одни из них мне не шли. Линзы меня пугали тем, что их надо было вставлять и вынимать ежедневно, а руки у меня крюки, и я опасалась в один прекрасный день вынуть вместе с линзой глаз. Но, что-то я снова отвлеклась.
Понурившись, я пошла вслед за доброжелательной консультантшей. Отдел для котят лично для меня вообще ничем не отличался от отдела для хомяков, собак и прочей живности, разве что тем, что на поводке, похожем на тот, который я уронила, была картинка не свинок, а котят. Консультантша бодро принялась втюхивать мне товар («Купите это, вашему малышу понравится!» - после этих слов, я почувствовала себя молодым папашей, впервые зашедшим в детский магазин). Я на автомате брала всё, что мне предлагали, и как заведённая кивала консультантше, чувствуя себя при этом полным лохом. Так сказать, пятой точкой понимая, что меня сейчас надуют, я в то же время не могла отказаться, потому что в таких случаях часть головного мозга, отвечающая за речь, блокировала все мои попытки издать хоть какой-то членораздельный звук. Глаза консультантши тут же прекратили казаться мне доброжелательными, в них теперь я видела лишь интерес, сколько можно будет выжать из меня денег.
В совершенном отчаянии, я уже смирилась с тем, что дома буду рвать волосы на голове и вопрошать Небеса, чем я думала в тот момент, когда это всё покупала, как вдруг снова появился Эйрик. Это отвлекло меня от назойливого щебетания магазинной фурии и внушило смутную надежду, что мы разберёмся. Эйрик изучил всё, что мне всучили в магазине и ткнул в несколько вещей, отрицательно качая головой. Как я поняла частичкой мозга, которая ещё не отмерла, это он считал нужным оставить в родном зоомагазине. Воздух будто стал осязаемым, я слышала голос продавщицы будто сквозь плотную вату. Как заворожённая, я пялилась только на Эйрика, который как будто стал ещё более уплотнённым, а не полупрозрачным и эфемерным созданием, которым был прежде. Эйрик приподнял одну бровь и щёлкнул пальцами перед моими глазами – и всё прекратилось. Меня практически оглушил потом быстрой речи продавщицы, втюхивавшей мне в этот момент ещё одну необходимейшую для котят вещь, а Эйрик исчез. Но я уже справилась с накатившим на меня смущением и неловкостью и, собравшись в кулак, как можно милее улыбнулась (подозреваю, что это получилось нечто средним между нервным тиком и гримасой ужаса) и ответила:
– Спасибо огромное, я беру это, это и вот это, – я ткнула поочерёдно во все вещи, которые Эйрик благосклонно разрешил оставить. Лицо продавщицы слегка вытянулось, и она хотела что-то возразить, но я уже схватила все свои покупки и бросилась к кассе. Пока вторая продавщица тоже с довольно удивлённым лицом пробивала мисочку, лоток и прочие необходимые в кошачьем быте предметы, я стояла, нервно барабаня носком ботинка по полу, как ошалевший заяц. Я всегда так делала, когда нервничала. И подозреваю, они подумали, что я конченная идиотка или псих, когда скороговоркой выдав: «Спасибо-до-свидания» и, не дослушав каноничного «всего-хорошего-приходите-ещё», я пулей вылетела из магазина, прижимая к груди пакеты с покупками как малых детей, спасённых из огня. В принципе, примерно так я себя и чувствовала.
Но, как бы то ни было, главное, чтобы из огня не оказалось в полымя.

VI
Пока я мчалась домой, случилось ещё одно неприятное обстоятельство, которое было вполне себе из ряда вон выходящих. Ну не везло мне в тот день, иначе объяснить невозможно. А заключалось моё невезение в том, что я буквально врезалась в мамину подругу – тётю Анэлю. Знаю, о чём вы думаете. Да, имечко дикое, соглашаюсь. Но вот ни мама, ни сама тётя Анэля так не считали, даже наоборот. Мама кстати хотела назвать меня тоже необычно – если не ошибаюсь, Вилорой. Благо передумала. Но, тем не менее, мама втайне завидовала, что у её подружки такое необыкновенное, красивое имя. Маму-то родители назвали совсем не так изысканно, а вполне себе пролетарским именем – Юлия. Нет, не подумайте, я совсем не против имени Юля и пролетарским его не обзываю – возможно, выражаюсь я неверно и, в итоге, получается куча неловких ситуаций. Так вот, с ироничной для кого-то интонацией, «пролетарским» я назвала довольно нередкое и  адекватное имя. А не Эльвира, Элиза, Изабелла, Юнона, Беатриса, Вилора, Брунгильда «и прочая, и прочая». Правда моя мама была со мной совершенно не согласна и часто требовала называть себя Джульеттой или Джулией. Джульетта из неё была как из меня Мария-Тереза, ну, или как из бегемота балерина. Трудно представить героиню бессмертной Шекспировской трагедии твердолобой карьеристкой со стальной хваткой, предпочитающей бальные платья деловому пиджаку и строгой юбке. Вкус у мамы был, конечно, безупречный, спорить бессмысленно. Она могла, в честь праздника или какого-нибудь корпоратива, надеть милое вечернее платье, которое вполне могла носить Джульетта (на маминой работе шеф был тот ещё изобретатель, и под Новый год у них пару раз были костюмированные балы), но чего-то всё-таки в её образе не доставало. Даже в белоснежном девичьем платье, с распущенными золотистыми локонами и неброско, но красиво подведёнными изумрудными глазами, она была скорее похожа на Снежную королеву, сменившую стиль, чем на юную и беспечную девушку. Джулия в какой-то степени ей подходила больше, но всё же это имя у меня ассоциировалось в первую очередь с героиней романа Оруэлла. И да, может, у них было больше общего, чем с Джульеттой, но всё-таки и тут образ был зыбок и высосан из пальца. Но, тем не менее, маму частенько называли Джулией (обычно подружайки, подчинённые и люди, которые не знали, что она очень даже Юлия), а вот Джульеттой её именовал только Пашка. Я этого не выносила, честно. Как только я слышала его сладенький приторный голос, зовущий «Джульетта, милая, солнышко» и тд и тп, мой внутренний ядерный реактор взрывался. На полном серьёзе. Взрывалась и я – раньше, когда ещё не было душащего пофигизма в душе, криками, скандалами, истериками – иными словами, реквиемом по прошедшим дням, когда оба родителя были вместе и никакие Пашки не пытались подластиться к маме.
Простите меня, я так часто отвлекаюсь. Мысли скачут, как блохи.
Так вот, уже почти рядом с домом, мне посчастливилось столкнуться с этой тётей Анэлей. С мамой они были, прямо, не разлей  вода – подружки на веки вечные. Простите за горькую иронию, но я не очень верила в их дружбу в лучшие времена, что говорить о нынешнем. Иногда, у меня даже появлялись мысли, что маму тётя Анэля сглазила. Причём крепко. Раньше, когда мама была замужем, тётя Анэля постоянно при встречах щебетала о том, как счастлива за маму, как это чудесно, восхитительно, прелестно. Меня она задаривала куклами с глупыми разукрашенными лицами, заговорщически подмигивала и всё сватала в женихи своего сыночка – со смешным именем Доминик. Видимо, страсть называть детей по-дурацки и не соответственно культуре была у тёти Анэли в роду. Нет, конечно, сама бы я не отказалась назвать своего сына Эриком, в честь Призрака оперы. Но я почти на сто процентов была уверена, что это временно, и когда я вырасту и выйду замуж, никакими Эриками я детей не назову, а вспоминая, буду смеяться и говорить, что я была дурой или что-то в этом роде.
И снова, извините-извините-извините.
Итак, эта тётя Анэля вроде бы вела себя образцово – подарки дарила, с праздниками поздравляла, в гости приезжала. Но сама она в то время уже была разведена, и на первый взгляд ни сколько этим не огорчена ("Свобода превыше всего!"). Однако  я своим детским умом понимала, что вот как мои папа и мама живут вдвоём – это правильно. А как живёт она – одна, с дочерью и сыном – неправильно. Её я никогда не винила, но частенько чувствовала кожей, что она бы душу продала, чтобы мама и папа разругались. Не знаю, как и почему я так чувствовала, но сомнений в верности таких мыслей у меня никогда не возникало. Мама и папа решили разводиться на самой идиотской почве, которую можно было представить. Измена? Что вы! Частые скандалы из-за ничего? Не смешите! Всё намного прозаичнее, мелочнее и материальнее. Дело в том, что папу повысили, и он должен был переехать в другой город, на Дальний Восток. Мама не захотела уезжать так далеко, потому что у неё самой был бизнес, и пришлось бы его бросить. Они долго ругались – папа настаивал, чтобы мы ехали с ним, мама стояла на своём. Тётя Анэля и здесь засветилась – она то и дело пела песню, что работа в наш трудный век важнее всего, и что мама таких как мой папа найдёт ещё человек сто, а вот если работу потеряет – то всё, следующим дублем будет только армагедец и Страшный Суд. Мама то кивала, соглашаясь, то ожесточённо спорила. Но итогом всё же стал развод, деление имущества – а затем полнейшее равнодушие. Половина моей жизни оказалась будто стёрта – нигде, ни в альбомах с фотографиями, ни в разговорах – нигде не было того времени, когда мы все жили вместе.
А тётя Анэля, с тех пор, как папа и мама разбежались, дома у нас появлялась очень часто. Они с мамой подолгу сидели в гостиной и о чём-то разговаривали, курили, пили, а потом пели под караоке всякую дребедень. Иногда я просыпалась по ночам от того, что они лихо отплясывали под бодрую музыку из колонок. Тогда оставался один выход – идти к ним и просить быть потише, что было практически бесполезно. Я втыкала в уши наушники и засыпала под свои песни, иногда, если было совсем дрянь-настроение, жалела себя, иногда даже плакала. Сейчас всё это прошло, и я даже научилась хоть как-то ставить их на место. И, в конце концов, сидеть одной скучно, а вот с воображаемым другом – совсем другое дело.
Когда я столкнулась с тётей Анэлей, то сразу поняла, что это она. В нос ударила такая стойкая и цветущая струя приятного, но чересчур насыщенного запаха её духов. А затем я узнала норковое пальто, которое видела в нашей квартире ещё чаще, чем себя в зеркале. Ну, и последним этапом узнавания стал восторженный и прямо бархатный голос тёти Анэли:
– О, солнышко, привет!
Солнышко значит.
– Здравствуйте, – выдавила я слабую улыбочку, стараясь не поморщиться – тётя Анэля была просто окружена запахом цветущей сирени как крепость Измаил Суворовым. Умею я приводить дурацкие сравнения.
– Как поживаешь? Как мамочка? – мамочка? Отлично просто. Только она на работе, а вас тут какой чёрт носит?! Эта мысль меня заняла, и я ответила не сразу.
– Эй, милая, с тобой всё в порядке? Ах, ты такая бледная? Ты не болеешь? Мне Джулия говорила, что ты сегодня к психологу едешь, а ты пропускаешь? – голос стал укоризненным, а мне стало совсем не по себе. Серьёзно, что она забыла в нашем районе, ведь живёт она на другом конце Москвы?
– Ну как, на чай пригласишь, м? – тётя Анэля сделала уморительное лицо, которое лично мне напомнило потуги жабы поймать жирную муху. Только вот мне она дома была нужна, как лошади пятая нога, о чём я сразу же ей сообщила:
– Извините меня, но я очень спешу домой, ко мне учителя должны прийти скоро, – Боже, что за чушь я несу? Осенние каникулы, идиотка! Видимо, о моём учебном графике тётя Анэля была осведомлена не хуже меня.
– Разве ты учишься сейчас? У моего Доми (читайте – Доминика) сейчас каникулы. Надо бы вас всё-таки свести, он, кстати, спрашивал о тебе. – Тут тётя Анэля подмигнула, а я мысленно застрелилась. Ох, чёрт.
– Нет, не стоит, у меня дополнительное занятие, я не совсем разобралась с логарифмами и хотела бы просто подтянуться, – попыталась выкрутиться я и, достав телефон, бросила на экран взгляд, пытаясь изобразить спешку, – какой ужас, через полчаса придёт Елена Сергеевна, а я голову помыть ещё хотела успеть!
Боже, что за бред.
– Вы заходите вечером, я маме расскажу, что вы приезжали, – продолжала тарабанить я, отчаянно желая, чтобы эта отвратительная женщина, от духов которой мне уже было тошно, исчезла и дала мне спокойно уйти домой. Но тётя Анэля почему-то вела себя совсем не так, как я рассчитывала, а с чего-то решила проявить заботу, что вызывало глухое раздражение.
–  Милая, с тобой всё хорошо? Ты такая бледная...
 В голове уже назревало небольшое землетрясение, а неустойчивая психика начала шататься второй раз за сегодня.
– Нет-нет, со мной всё в порядке, в порядке, в полном порядке! Я домой сейчас, мне нужно домой, готовиться к математике, и я в полном порядке, в совершенном! Оставьте меня в покое, пустите, я не хочу!
 Состояние душевного равновесия, в котором я пребывала недолгое количество времени, меня медленно покидало, и я не соображала, в чём же причина. Но, тем не менее, остановить поток быстрой речи, в котором уже звенели умоляющие нотки, я не могла и чувствовала, что близка к истерике. Появилось желание ударить тётю Анэлю, оттолкнуть её, будто она перекрыла мне доступ к кислороду. Беспричинная агрессия напугала меня саму, и я замолчала. А лицо тёти Анэли вытянулось, и она почти с испугом потрясла меня за плечи:
– Боже правый, успокойся, что с тобой? Тебе плохо? У тебя приступ?
 Воздух снова потяжелел, всё вокруг мне казалось омерзительным и отвратительным. Густой, душащий аромат от Dior, разукрашенное лицо тёти Анэли, её недоумённый взгляд, её напуганный голос. Сердце стучало где-то в висках, а сама я чувствовала, что ещё немного и оскалюсь, как дикое животное, а ещё вероятнее зарычу.
В один из самых, скорее всего, критичных моментов, где-то на периферии сознания я отчётливо услышала голос Эйрика, который резко, почти даже грубо окликнул меня по имени. Его голос, как ни странно, буквально разбил ту странную атмосферу оцепенения, в которой я пребывала. Внезапно, я будто вновь обрела способность дышать, а заодно и здраво мыслить. Поэтому, спустя секунды две, я уже бодрым и многообещающим голосом заверила тётю Анэлю
– Простите меня за вспышку, я немного нестабильно себя чувствую... Надо будет выпить успокоительное дома.
– Ты была у психолога? – видимо, убедить, что ты не псих, после своего более чем психованного поведения не так-то просто.
– Да, это бывает, простите, мне действительно нужно идти, я, наверное, даже отменю репетитора... – ай, да кому я это говорю? Внезапно я почувствовала, что бесконечно устала. Меня утомила эта озабоченность на лице чужой мне и не особенно привлекательной тёти, утомила надобность объяснять что-то кому-то. Поэтому в итоге я повела себя ещё хуже, чем во время помутнения – бессильно замолчав, просто обогнула тётю Анэлю, которая явно была в шоке от моего поведения, и пошла домой. Она не окликала меня, ничего подобного – но краем уха я слышала, как она набирает номер и взволнованным голосом что-то говорит в трубку. Я не сомневалась, что звонила она моей маме.
Как я добралась до дома, помню с трудом. На автомате я налила в одну мисочку молока, в другую выжала из купленного в магазине пакетика мягкий паштет, рекомендованный для котят, как зомби доплелась до собственной комнаты и вырубилась. Во сне я куда-то падала, как моя тёзка в довольно известной сказке, падала-падала-падала...

VII
– Итак, а теперь объясни, что за истерику ты устроила при Анэле? – Мама сидела напротив меня и неторопливо помешивала ложкой свой любимый зелёный чай. Она по-прежнему была одета в свою строгую, тёмную деловую униформу, поэтому в мозгу у меня промелькнула шальная мысль, будто я на каком-то допросе с пристрастием. В принципе, так оно и было. Я чувствовала, что она была жутко недовольна тем, что ей пришлось сорваться с работы на несколько часов раньше положенного, и мчаться домой, где я, по словам тёти Анэли, должна была крушить мебель аки маленький Кинг-Конг,  или бегать по району на четвереньках, выть на луну и кусать мирных жителей. Создавалось впечатление, будто маму и тётю Анэлю разочаровал тот факт, что пока меня искали по всему кварталу, я мирно спала в своей комнате и, так сказать, в ус не дула. Тётя Анэля, кстати, тусовалась у нас, но в этом серьёзном разговоре мама посчитала её участие необязательным. Поэтому тётя Анэля отправилась покурить, а меня подняли с постели и полусонную затащили на кухню, усадили на стул и принялись расспрашивать о моём житье-бытье, а в частности, какого чёрта я наорала на мамину подружку, и какого чёрта у нас дома делает котёнок. Котёнка мне было жалко больше всего – он совсем малыш, а первый день в новом доме для него явно будет неизгладимым впечатлением в плохом смысле. Сейчас он сидел у меня на руках и периодически попискивал – поесть ему так и не удалось. Сама я скорее напоминала злого чёрта из табакерки, чем нормального человека. Терпеть не могу, когда меня будят, особенно когда я устала, особенно, если будит чужая тётя, особенно, если вечером.
– Я жду ответа. И прекрати ссутулиться,  подними голову, я с тобой вообще-то разговариваю. – Голос у мамы был буквально ледяным. Я подняла голову и с вызовом посмотрела ей в лицо. И неожиданно, меня будто шарахнуло током, будто я впервые увидела свою мать. Лицо мамы было уставшим, я внезапно увидела тонкие сети морщин на её гладком, обычно покрытом тоналкой лбу. Она, несмотря на всё, была явно расстроена моим поведением, даже больше озабочена. И сердце у меня почему-то тряхнуло, чего не было уже давно. Она правда беспокоилась за меня. До ужаса захотелось её обнять, как в детстве.
– Мам, ничего страшного не случилось. Правда. Просто у меня была паническая атака, тебе же говорили, что такое бывает. – Мама пристально посмотрела мне в глаза и покачала головой:
– Разве это нормально? Я сорвалась с работы, ты понимаешь?! А время – деньги, это важно, мне пришлось отменить кое-какие встречи, потому что ты начала истерить на пустом месте! Ты меня очень сильно подвела!
 
Мама устало потёрла лоб и отхлебнула чаю. Я снова тупо уставилась в пол, рассматривая причудливый узор ламината. Желание утешить маму, стать ближе, как-то незаметно пропало. Подвожу? То есть маму смутило не моё самочувствие, не причина моей истерики «на пустом месте», а то, что она пропустила какую-то встречу? Ой, простите, важную встречу. А у неё бывают неважные?
–  Ты была у психолога сегодня? Ты не должна прогуливать ни одного сеанса! – словно сквозь плотную вату услышала я голос мамы, всё такой же раздражённый и усталый.
– Ну, была, – передёрнула я плечами. Мама сощурилась, собираясь что-то сказать, но тут Персик пискнул, и она переключила своё внимание на котёнка:
– А это откуда взялось?
– Это доказательство, что я была у Майи Олеговны. – Не удержалась от туманного ответа я. Мама вопросительно изогнула правую бровь:
– Что?
Пришлось пуститься в долгие объяснения, которые я терпеть не могла:
– Её кошка родила котят. Мне подарили одного.
– О Господи, – мама закатила глаза, – а ничего, что ты не одна живёшь?
Не одна? Ну, с какой стороны взглянуть...
– ... и такое решение нужно было согласовать со мной, не находишь? Я вот не в восторге от перспективы, что у нас дома умрёт котёнок.
– Почему умрёт?
– Потому что я на работе целый день, а ты побалуешься им недельку-другую и забросишь, ударишься вновь в свои дурацкие прогулки по Смоленской набережной, Чистым прудам – и куда ты там ещё шарахаешься? Церковные озёра, кажется?
– Патриаршьи пруды.
– Не имеет значения.
Меня это начало раздражать.
– Ты разрешаешь оставить котёнка? – Мама задумалась и неторопливо застучала костяшками пальцев по столу. Я невольно засмотрелась на её пальцы – ухоженные, красивые, ногти яркого красного цвета, который мама умела сочетать со своей деловой одеждой так, что вызывающий оттенок не выглядел вульгарным или отталкивающим. Но вот её молчание мне не нравилось совсем. Я решила прибегнуть к плану Б:
– И Майя Олеговна говорила, что мне нужен компаньон. Собака или кошка, какое-то животное. Почему бы этому котёнку не стать моим другом?
– Кошки не могут быть компаньонами. Собаки может быть. Но кошки слишком независимы, чтобы стать другом. – Отозвалась мама, но не так уверенно и категорично. Котёнок на моих руках облизнул язычком крохотную мордочку и снова пискнул. Мама вздохнула:
– Ладно, оставляй. Но ответственность за него лежит полностью на тебе.
– Конечно, мам.
Мама допила чай, встала и неожиданно обняла мою голову так, что моё лицо оказалось вжато куда-то в район её живота. От мамы пахло духами, дорогой одеждой и ещё чем-то, что невозможно описать, но любой ребёнок чувствует этот запах и узнает его из тысячи. Запах матери.
– Тебе тяжело, я знаю. Потерпи, скоро будет легче. Ты всегда была слишком впечатлительна. Наверное, нам с твоим отцом следовало морально подготовить тебя к разводу. Но всё будет хорошо, у всех бывают такие периоды в жизни. – К моему горлу подкатил горький, душащий ком, а на глаза навернулись слёзы. Почему-то вместо утешения слова мамы причинили только боль, будто она потыкала палкой в открытую рану, разбередила её. Подготовить морально... Нельзя было вообще не разводится?!
– Почему вы разошлись? – всхлипнув, спросила я, обнимая маму в ответ. Она вздрогнула, и я уже была готова, что мне ответят уже привычное «не твоё дело», но сегодня был воистину день чудес. Хотя ответ не впечатлил:
– Мы с твоим папой не подходили друг другу. Зачем жить вместе, если нет гармонии в отношениях?
– Разве вы не любили друг друга? – прошептала я, поднимая голову и смотря в глаза матери, которые впервые за полгода снова окрасились в яркую весеннюю зелень. Она тяжело вздохнула и медленно разомкнула руки, выпуская меня из объятий.
– В начале, может, и любили. Но я всегда мечтала быть независимой от кого бы то ни было, работать, продвигаться в карьере. Вадима это не устраивало, он пытался помешать мне. Ты должна понять – не всё в этом мире романтично, чудесно и совершенно. Обычно это довольно горько, паршиво, всегда нужно жертвовать многим, если не всем.
– И ты предпочла пожертвовать семьёй ради карьеры? – у меня в голове почему-то это не укладывалось. Не то, чтобы я была рьяной сторонницей Домостроя, но всё-таки во мне жила уверенность, что в первую женщине полагается быть матерью, а не добытчицей. Видимо, играли папины гены.
Маме же мой вопрос совсем не понравился.
– Это уже не твоё дело. Вырастешь, доживёшь до моих лет – посмотрим, как ты устроишь свою жизнь. – Её голос звучал чуждо и холодно, будто между нами не было того почти душевного диалога. Я снова взглянула ей в глаза – они были пусты и тусклы, утратили свою минутную живую зелень, когда она поддалась чувствам и попыталась утешить меня. Я была почти уверена, что мои глаза выглядят также – разве только, они были другого цвета.
Мама отошла, совсем отстранённая и далёкая, почти незнакомая. Вымыв кружку из-под чая, она обратилась ко мне, и голос её был спокоен и совершенно равнодушен:
– Мы с Анэлей пойдём прогуляемся, а ты накорми свою живность и иди спать. – Тут она мельком посмотрела на котёнка, который уже подрёмывал у меня на руках.
– Как ты его назовёшь? – неожиданно спросила она. Я встрепенулась, понадеявшись на новое глобальное потепление в сердце Снежной королевы:
– Персик.
– Хм, милое имя. Хотя, довольно нелепое. – Она выудила из сумочки зеркальце, быстро подкрасила губы и вышла из комнаты. Я осталась сидеть, рассеяно поглаживая котёнка и пялясь в пустоту. Когда входная дверь хлопнула и голоса мамы и тёти Анэли стихли, я встала, выудила из недр шкафа пипетку, с которой собиралась кормить котёнка, на автомате напоила его молочком через неё. Пока я сидела на полу, буквально по капельке вливая в ротик малышу молоко, я думала и в итоге снова дозвалась до Эйрика. Он появился и, расположившись на стуле позади меня, некоторое время участвовал в моём внутреннем диалоге-монологе.
«– Почему, интересно, всё сложилось так? Разве моя мама живёт правильно? Почему она решила, что работа важнее?»
«– Ты же знаешь, многие женщины живут так. XXI век», – ответил мне Эйрик, хотя голос у него был довольно мрачный.
«– По-моему, это глупо».
«– У каждого свой выбор». – У меня уже начало складываться впечатление, что Эйрик пытается маму оправдать и это жутко взбесило.
«– Это не только её выбор! Она портит жизнь мне!» - Эйрик промолчал, но я чувствовала, что он согласен со мной. Поэтому, я продолжила свою мысль:
«– Знаешь что, Эйрик, когда у меня будет дочь, я не буду лишать её семьи», – зло сказала я, снова наполняя пипетку молоком. Мой воображаемый друг откликнулся:
«– Это будет здорово».
«–... И у моей дочки будет папа. И мама. И я не выйду замуж пока не пойму, что этот человек действительно будет со мной до гробовой доски».
«– Но и в словах твоей мамы есть правда».
«– Это ещё какая?»
«– Не всё в мире романтично и идеально. Мало ли что может случиться. Так что не стоит давать самой себе обещаний, которые не сможешь сдержать».
Настал мой черёд промолчать. Осознание какой-то беспомощности, хрупкости перед чем-то огромным страшным заставило меня содрогнуться.
Что бы человек не обещал и не придумывал – себе ли, окружающим ли, всегда есть исключение из правил, и Госпожа Жизнь, пути которой неведомы и безвозвратны. Выбор, вечный выбор – и тут же рок, фатум. И это всё неизбежно.
Почему-то очень захотелось плакать. Я не люблю лить слёзы зря и вообще не люблю «разводить сырость». Но в тот момент я чувствовала себя настолько брошенной, покинутой, что терпеть было невозможно. Котёнок удивлённо дёрнул ушком, услышав мои сдавленные рыдания, а Эйрик передвинулся ближе – я почувствовала колебания воздуха за спиной. И тот вечер, когда я впервые осознала так остро и явно, как казалось мне, суть и смысл жизни, мне не удастся забыть никогда.
Быть может, я ошибаюсь.

VIII
Каникулы закончились, а моя жизнь практически не изменилась. Погода портилась: ветер усиливался, температура всё чаще опускалась ниже нуля. Гулять также долго и часто, как прежде, я не могла, да и времени особенно не было, так как я была полностью поглощена заботой о Персике. Он довольно быстро освоился в нашем доме, облазил каждый уголок и сейчас превратился в жуткого шалуна. Он то и дело порывался драть обои, мебель, портить мою и мамину одежду, линять и заниматься другими вещами, которые должны были напрочь отбить у меня всё желание возиться с ним и заставить пожалеть, что я вообще решила завести животное. Но почему-то всё это меня не особенно раздражало, и Персик даже редко бывал наказанным за свои шалости – взглянув в его маленькую, чуть приплюснутую мордочку, я таяла и вместо ожидаемого от меня пинка и воплей: «Ах, ты ж паразит, а ну, кто это сделал?! Кто, кто?!» котёнок получал лишь умильный взгляд и укор на пониженных тонах: «Персик, нельзя так делать».
В остальном, моё существование шло своим чередом, и я даже немного завидовала разнообразию в бурной жизни моей мамы. Мама работала и, судя по всему, была близка к повышению – иначе её приподнятое настроение на протяжении последних двух недель я объяснить не могла. Пашка из нашего дома пропал навеки – ему ни с того ни с сего дали «от винта», и это было бы здорово, если бы через пару выходных не появился Арсений, и я уже даже заскучала по предыдущему, простому как сапог, маминому кавалеру. Арсений был, что называется, альфонс: красавчик, моложе мамы на семь лет, обаятельный, как ДиКаприо, блондин как Бред Пит и бесил меня даже больше, чем главные герои в фильмах ужасов. Он то и дело зависал в нашей квартире, не стеснялся проявлять свои нежные чувства к «Джульетте» в моём присутствии, и всё время пытался завести разговор со мной,  о погоде, о природе и прочей ерунде. Эйрика мамин ухажёр раздражал чуть ли не больше, чем меня, потому что он даже по имени его не разу ни назвал, исключительно: «Ну...тот... этот... который.... короче, ты поняла». Я понимала и была солидарна со своим воображаемым другом, ибо сама иногда не могла цензурно охарактеризовать новоявленного Ромео. В особенное уныние вгоняли меня мамины фразочки из серии: «Ах, вот ты вырастешь и поймёшь меня... Женщине надо, чтобы ей восхищались, давали понять, что она богиня!» и т.д. и т.п. Запросы у моей родительницы росли как цены в супермаркете. Сначала просто принцесса, теперь уже богиня, что будет следующим, знать было уже даже страшно. Да я и не особенно стремилась.
За эти пару месяцев (сейчас на улице было начало декабря) я совсем погрязла в мире своих иллюзий. Эйрик, который раньше всё же был для меня не совсем человек (да что там говорить – он вообще не был человеком), стал чем-то настолько привычным и обыденным, что мы всё время теперь проводили вместе, не разлучаясь. Он сопровождал меня в магазин, гулять, к учителям – везде. Когда я смотрела телевизор, то, если никого не было дома, или мама не могла меня слышать, я общалась с Эйриком, обсуждала с ним происходящее на экране и всё чаще делала это вслух.
К Майе Олеговне я ездить стала реже, обосновывая это тем, что в последнее время никаких перемен в моём поведении не случалось, вены я резать не рвалась, прыгать с крыш тоже, с мамой почти не ругалась, а значит, видимых причин для визита к психологу не было. Так я убедила маму, а вот с собой осталась откровенна. Я боялась, что Майя Олеговна, как хороший психолог, который на деле-то оказался психиатр (это была очень неожиданная новость, которую я со скуки вычитала в её досье в Интернете), поймёт, что моя крыша уже тронулась и сейчас неспешно чухала в неизвестном направлении, и выудит из меня всю правду об Эйрике.
Эйрик, к слову, никак эту ситуацию не комментировал и когда я, получив информацию об истинной профессии Майи Олеговны, размышляла, как разруливать сложившееся положение, он уклонялся от прямого ответа, давая мне понять, что это должна решить я сама. В итоге хуже без встреч с психиатром мне не стало, что, собственно было хорошо.
Декабрь выдался дождливым и холодным. Да, вот такое странное сочетание. Влажность была высокая, температура не особенно низкая, но вылезая на улицу, я всем своим видом пародировала загадку про капусту (спонсор выпуска «Народное творчество: сто одёжек и все без застёжек»). Но в принципе погода меня не особенно удручала, так как все шестнадцать зим в Питере были не лучше, поэтому я не отказывала себе в удовольствии раз в две недели выбираться из дому на прогулку. И, так как видимо проблем мне в жизни было мало, или потому что проснулась подростковая дурь, я решила наслаждаться свежим воздухом обязательно в дождь и обязательно около какого-нибудь водоёма. Итогом одного из таких похождений стало то, что в один прекрасный день я проснулась с дикой болью в горле, носом, забитым соплями, и температурой в целых 38 попугаев. Вызванный на дом участковый врач поверил моему душещипательному сказу, что я стала жертвой бессовестного чиха какого-то бессовестного больного козла, который ходил и заражал всякой фигнёй мирных граждан, поставил диагноз ОРВИ и оставил меня дома в гордом одиночестве, так как маман была в краткосрочной командировке. Так что  дома я куковала в компании Персика и Эйрика.
Температуру мне сбить удалось, только вот пришлось сожрать кучу всяких таблеток и проваляться в состоянии аля-труп целый день. Зато с наступлением темноты я, подобно нечистой силе, почувствовала себя лучше, а градусник подтвердил мои предположения, что температура спала. Понимая, что это был только первый раунд и моя болезнь так просто не отступит, я решила не терять времени даром и, обмотавшись пледом, сделала себе восхитительный зелёный чай, горячий как воды Ахеронта, водрузилась на диван перед телевизором и долго размышляла, что бы глянуть. По зомбо-ящику ничего интересного не было – в новостях активно обсуждались какие-то экономические проблемы, военной сводки не намечалось, а другие передачи, вроде «Пусть говорят» и тому подобные я не любила. Пощёлкав каналы, я наткнулась на неизвестный мне прежде очень милый мультфильм для детей, но он быстро закончился, и на смену ему пришла очередная дребедень. Когда я уже почти разочаровалась в перспективе нормально провести вечер, Эйрик, который и прежде был рядом, неожиданно проявил интерес к дисководу. Подойдя к нему, мой воображаемый друг озадаченно оглядел загадочное устройство и спросил:
«– А это для чего?»
– Это дисковод, DVD, если тебе угодно, – рассеяно ответила я, сонно щурясь в экран, где наконец-то наткнулась на какой-то боевик, и отхлёбывая от своей чашки. Эйрик  моим ответом не удовлетворился:
«– Зачем он нужен?»
– Можно подумать, ты не знаешь.
«– Если ты не забыла, что я существую от силы месяца четыре, то самое время заняться арифметикой и выяснить, знаю я, или не знаю». – Сдвинул брови Эйрик. Я глубоко вздохнула и объяснила:
– С этой штуковины можно смотреть фильмы. Вставляешь диск, проводишь небольшие махинации вот этим куском пластика, который люди называют пультом и ву а ля – фильм на экране.
«– М-м-м, прикольно!» 
– Ага.
Я снова уткнулась в телевизор, где как раз главный герой заваривший всю эту кровавую кашу по причине каких-то личных целей дрался с главным антагонистом под бодрую музычку. Эйрик приземлился рядом и с не меньшим интересом присоединился к просмотру. От обилия крови, кишок и прочей гадости на экране меня затошнило, видимо организм намекал, что ему и так не комильфо из-за болезни, а тут я ещё масло в огонь подливаю кадрами, которые менялись с катастрофической скоростью и могли вызвать приступ эпилепсии даже у здорового человека. Слава Богу, началась реклама, и именно тут до моей больной головы, наконец-то, допетрило, на что намекал Эйрик:
– Эйрик, если ты не против, я могу продемонстрировать тебе как работает DVD.
«– Давай», – согласился мой воображаемый друг, снова доставая откуда-то яблоко и принимаясь его жевать. Я встала с дивана, доплелась до стопки дисков и принялась в них ожесточённо рыться, параллельно советуясь с Эйриком:
– Ты любишь мелодрамы?
«– Ха».
– Я серьёзно вообще-то. Вот, например, «Королёк – птичка певчая», когда-то давно я её смотрела. Прикольно, вроде бы, – я повертела диск в руках.
«– Ха. Ха. Ха».
– Ой, ну ладно, я поняла. Тэк-с... Может быть «Днепровский рубеж»?
«– Про войну?»
– Именно. Про начало войны, оборона Могилёва.
«– Я, конечно, только «за», но если тебе стало плохо с безобидного боевика, то военный фильм, особенно «Днепровский рубеж» с его восхитительной музыкой, атмосферой и реалистичностью стоит отклонить». – Высказал своё мнение Эйрик.
– Ну, скорее всего ты прав. Тогда предлагать «Храброе сердце» даже не стоит.
«– Ты просто обязана выздороветь».
– О, да ладно.
«– Ага. И показать мне этот фильм».
– Эйрик, да ты маньяк!
«– Ни в коем разе, я любитель хорошего кино. И Мела Гибсона».
– Позволь узнать, ты же говорил, что почти ничего не знаешь о нашем мире.
«– Я знаю всё, что знаешь ты. Или почти всё, что я могу выудить из твоего мозга».
Это звучало реально жутко.
«–Агась».
– Вернёмся к этому разговору позже, у меня проблемы важнее. –  Я растерянно потёрла лоб, не зная, что ещё предложить. Надо сказать, моя мама – фанат фильмов, поэтому выбор был богатый. Когда я уже решила, что вытащу из стопки диск наугад, как вдруг раздался голос Эйрика:
«– Слушай, а что это такое?»
Я посмотрела в сторону своего воображаемого друга, который с любопытством изучал какой-то из дисков. На обложке была изображена прыгающая через вал касатка. Надпись гласила «Освободите Вилли».
– О-о-о, – только и смогла выдать я, беря диск в руки. Сколько лет, сколько зим. В последний раз я смотрела этот фильм на видеокассете, когда мне было лет семь. Даже не представляла, что самое классное кино, которое я когда-либо видела в жизни, есть у меня дома, на диске!
– Это касатка, Эйрик. Зубастый кит, кит-убийца. Самое опасное животное в океане, стоит на вершине пищевой пирамиды. Но не было ни одного зафиксированного случая, чтобы касатка без причин напала на человека.
«– Касатка? Очень красивое животное», – в голосе Эйрика я услышала искреннее восхищение. Его большие жёлтые глаза вспыхнули. Не мудрено. Я испытывала к касаткам точно такие же ощущения, что и он. А он ведь был частью меня.
– Посмотрим?
«–Спрашиваешь! Валяй». – Эйрик плюхнулся на диван в царской позе, ожидая, когда я вспомню, куда и как нажимать, чтобы всё великолепие этого простенького диска предстало на экране. Мне это удалось, затем я, налив себе новую кружку  чая, удобно расположилась рядом с воображаемым другом и, с замершим сердцем, нажала «Play».
Следующие почти два часа прошли восхитительно. Я полностью погрузилась в мир этого потрясающего фильма, с радостью ощущая вновь приходящие чувства, которые охватывали меня прежде при просмотре «Освободите Вилли». История Джесси и его друга-касатки Вилли, оторванного от родной семьи всегда заставляла меня пустить слезу. Когда фильм закончился, я, глубоко задумавшись, долго не выключала DVD, в прострации наблюдая за титрами. Эйрик тоже молчал. Я видела правую часть его лица, ту, которая была неподвижной и не могла судить, понравился ли ему фильм или нет. Наконец, я спросила:
– Ну, как тебе?
Эйрик повернулся ко мне, и я поняла, что он улыбается.
«– Мне понравилось». – Лаконично, но я достаточно хорошо его знала, чтобы понять, что за этим «мне понравилось» скрывается нечто вроде «о, Боже мой, это нечто».
– Ещё бы! Знаешь, есть такие фильмы, с которыми трудно расставаться, – вздохнула я, выключая телевизор. Эйрик пристально посмотрел мне в лицо и поинтересовался:
«– Это именно тот фильм?»
– Да, если можно так сказать, – я почесала нос и чихнула.
«–Будь здорова».
– Боюсь, твоё пожелание припозднилось, и у меня снова поднялась температура.
«–Значит, тебе пора спать. И выпить ту отвратительную жидкость из баночки».
– Думаю, это подождёт, мне интересно обсудить с тобой фильм. И ты не отвертишься! – пригрозила я пальцем.
«–Даже не собирался».
Я выжидающе уставилась на своего воображаемого друга, который задумчиво смотрел куда-то в пустоту.
– Алё, Эйрик, ты со мной?
«–Да, просто я думаю, как сформулировать свои мысли правильно».
– Меньше думай, больше говори. Ты такой странный сегодня, – заметила я, – может ты тоже заболел?
«– Исключено, я же не существую».
– Ой, только не начинай! Говори, что и где тебе понравилось!
«– Ну... Весь фильм очень классный, тот ширпотреб, на который ты меня таскала в кино в подмётки не годится».
– Эйрик!
«–Ладно-ладно, не кипятись. Мне очень понравились взаимоотношения Вилли и Джесси, родственные души, хотя один – человек, а другой – касатка. Понравился этот странный индеец, который рассказал Джесси легенду о касатках и его слова, я их не воспроизведу, но ты поняла. Ты сама знаешь, что когда вещь нравится, то невозможно объяснить, чем она нравится. Нравится и всё тут».
–Да, ты прав.
«–В любом случае, касатки – это здорово. Хотел бы их увидеть».
– Сожалею, но это impossible. Касатки живут далеко, на Дальнем Востоке, и в Северных морях.
«–А ещё в океанариуме».
– Что?
Эйрик красноречиво на меня посмотрел.
«–Объясни мне, как это вообще возможно».
–Чего?
«– Меня вроде как не существует, а знаю я больше тебя».
– Что ты знаешь? Какой океанариум? Говори! – меня аж тряхнуло. Эйрик выдержал эффектную паузу и сказал только одно слово:
«– Москвариум».
– Чего?.. Ох, – я стукнула себя по лбу с таким звуком, будто кому-то дали пощёчину. Господи, конечно. Как я могла забыть столь знаменательное событие! Не так давно в Москве открыли океанариум, где должны были быть касатки – это я где-то краем уха слышала. Оставалось необъяснимым только одно – откуда это знал Эйрик.
– Будь добр, объясни, как об этом узнал ты?
«–Моё отличие от тебя в том, что я слушаю и воспринимаю потоки информации вокруг».
– И после этого ты имеешь наглость говорить, что ты не существуешь?! Ты же мыслишь, Эйрик! А значит, существуешь!
« –Рене Декарт был, конечно, прав, но кто сказал, что мыслю я? Я всего лишь часть тебя, и я слышу то, что слышишь ты, помню то, что помнишь ты».
– Нет, я не помнила про океанариум, честно. Значит, ты думал об этом.
«–Нет. Меня не существует, и закончим этот разговор». – Голос Эйрика неожиданно стал холодным и твёрдым. Странная реакция, сегодня с ним явно было что-то не так. Но я решила не поднимать этот вопрос, видя, что он и так не в духе и решила сменить тему.
– Знаешь, чего я не могла понять в фильме?
«– Не узнаю, пока не скажешь. Или пока не залезу в твой мозг».
– Бе-бе-бе. Так вот, я не понимала, как у Джесси хватило смелости выкрасть Вилли, он же знал, чем ему это угрожает.
Эйрик молчал. Я уже отчаялась услышать хоть что-то от него, как вдруг он снова заговорил:
«– Не знаю, имею ли я право говорить об этом, но мне кажется, что ты сейчас рассуждаешь с позиции здравомыслия. Тогда, возможно, действия Джесси кажутся тебе странными и необдуманными. А вдруг бы поймали? А если бы Вилли умер в дороге? Но знаешь, – тут Эйрик поднял голову и глаза у него заблестели, – в такие моменты думаешь не головой, а сердцем. Вилли был другом Джесси, единственным другом, и понятно его желание помочь товарищу. Дружба похожа на любовь. Она тоже толкает людей на поступки, которые кажутся абсурдными и совершенно сумасшедшими».
– Оу. Да ты романтик.
«–Я – это ты. Радуйся, что в тебе есть эта черта», – он улыбнулся мне. Я задумалась над его словами и спросила:
– А ты друг мне, Эйрик?
«–Я думаю, мы больше чем друзья».
– Чего?!
– «Keep calm, honey, keep calm. Не кипишуй, говоря по-русски. Естественно, я тебе друг, а как ты думала. Просто то, что я чувствую к тебе, не совсем поддаётся описанию».
–В каком смысле?
«– Может, тебе не стоит знать».
– Нет уж, договаривай.
Он вздохнул.
«–Я – часть тебя. Конечно, мы больше, чем просто друзья. Как минимум лучшие, не находишь?».
– Ну ла-а-адно – протянула я, – а то я думала, что сейчас будет как в анекдоте: «Одиночество – это когда воображаемый друг превратился в воображаемого парня».
Эйрик фыркнул.
Мы долгое время сидели рядом, ни говоря не слова, пока большие старые часы в зале не пробили одиннадцать вечера.
«– Тебе пора чистить зубки и ложиться спать», – елейным голосом сообщил Эйрик.
– Ненавижу тебя.
«– А хотела сказать люблю», – я удивлённо посмотрел на него, но Эйрик уже пропал, а эхо его голоса было лишь в моей голове.
– Ну ладно, – мои губы растянулись в идиотской улыбке, и я с трудом подавила смешок. Люблю? Да, ведь дружба – это почти любовь.
Когда я, уже напившаяся таблеток и накачавшая себя всеми возможными ингаляторами во все щели, что были на лице, валялась в кровати, пытаясь заснуть, то неожиданно услышала голос Эйрика:
«– Доброй ночи, Кристина».
Кристина? Но меня зовут совсем не так. Секунды две я недоумённо моргала, а затем до меня дошло, и я прошептала в темноту:
– Сладких снов, Эрик, мой Ангел Музыки.

IX
Казалось, мы с Эйриком сблизились ближе некуда, извините за тавтологию. Мы были неразлучны, а с того памятного просмотра «Освободите Вилли», помимо всяких пустяков мы стали обсуждать серьёзные вещи. Он всегда был рядом со мной – даже засыпая, я знала, что он здесь, хоть и невидим. Мой мозг ощущал его, я слышала его голос, чувствовала его присутствие. Я знала, что та черта, которая служила границей между реальностью и миром моих грёз и воспалённого воображения, стёрлась. И я потерялась между этими двумя понятиями, не в силах вернуть всё обратно… Да по правде, не очень и хотелось.
А психика дала новую трещину. Начались сны. Это, конечно, полбеды. Мне всегда снились необычные сны. Слишком яркие. Слишком реальные. Слишком длинные. И я слишком хорошо и детально помнила всё содержание сновидения. Раньше это были сны о дальних странах. Ласковые бирюзовые моря, песочные пляжи. Снежные горы и слепящее солнце. Пустыни, леса, даже тундра (приснилось под впечатлением от картинки в учебнике по природоведению). В моих снах были люди, которых я тоже прекрасно помнила и даже могла назвать по именам и детально описать внешность. Люди во сне были разные, редко я видела одних и тех же. И это было чудесно.
Затем сны стали другими. Это были фэнтезийные миры, дремучие сказочные леса, драконы, тирпаны, кентавры, сирены. И снова – лица, лица, лица.
Да, иногда сны были страшными. И опять – слишком реальными. Я частенько просыпалась в холодном поту, со сна спрашивая саму себя – это сон? Или это действительно было? И какое счастье я испытывала, когда видела свою комнату, а с кухни слышались разговоры родителей. И даже если они пререкались, это не портило мне настроение. Главное, что они все были живы. И невредимы.
С разводом родителей, сны снова изменились. И это было неудивительно, ведь сновидения напрямую связаны с подсознанием. А подсознание – с сознанием. Единственное, о чём я могла думать тогда – это то, что мама и папа больше не будут вместе и с этим ничего нельзя поделать. Это чувство было похоже на… обиду от предательства? Да, скорее всего, иначе, что это было? Предательство – это когда самые близкие тебе люди проявляют себя с такой стороны, о которой ты не знал, поступают с тобой так, как ты не мог себе представить. И все это «так» – в плохом смысле. Предательство страшно само по себе. Как говорил какой-то человек, это выбивает почву из-под ног человека, а небо над головой будто исчезает. Ведь те люди, родители, друзья, любимые – это и есть наша земля и наше небо.
Предательство семьи – самое страшное, что может случиться. Серьёзно. Даже когда нас предают хоть и любимые, но другие люди, только семья остаётся единственной опорой и поддержкой. Собственно, наши родители и наша семья – единственные, кому реально на нас не наплевать. Друзья, любимые люди – это всё временно. Семья – вечна.
А когда предаёт семья, то жизнь будто обрывается. И ты остаёшься один в этом чокнутом мире. И тебе не к кому вернуться. Я читала Библию очень давно, но всё равно считаю, что самая жизненная притча – это о блудном сыне. Но в моём случае, она уже не имела места быть. Даже теперь, заблудшей в собственных грёзах, мне не к кому было вернуться. Это было похоже на бесконечное падение. И я знала это, но не сопротивлялась.
Мне трудно излагать свои мысли, не делая кучу лирических отступлений.
Так вот, сны стали другими. Из них ушли все краски, остались только серый, чёрный – и немного белого. В моих снах теперь были одни провалы, что-то мрачное, даже трагичное. Нет, это были не кошмары. Мне снились странные грустные истории, высотки, пустые кухни, серые грузные облака. А у людей в снах исчезли глаза. На меня смотрели пустые глазницы, тёмные дыры.
С появлением Эйрика сны не менялись. Они были по-прежнему тёмными, тяжёлыми и пустыми. И часто там были какие-то красные всполохи, странные, вызывающие смутную тревогу. И к ним я ещё вернусь.
Прошло около трёх месяцев с тех пор, как я обзавелась воображаемым другом. И тут, в декабре, мне впервые снова приснился цветной сон. Правда, он был неправдоподобен, смутен, но – это был сон! Я проснулась, силясь вспомнить, поймать сновидение за ускользающие крылья. Так и не вспомнила. Но после этого не было ни одной ночи, во время которой бы я не видела сон.
А потом, в одном из своих снах, я увидела Эйрика. Тот сон был про цунами, которое случилось на берегу какого-то экзотического государства, и я задыхаясь, бежала прочь по пустнынному пляжу, ощущая рокот волны за спиной. От цунами не убежать, я это знала. К чему же тогда эти бессмысленные попытки и рвущий сердце и лёгкие бег? Но остановиться  и принять смерть я не могла – в душе удушащим узлом свернулась жажда жизни.
Неожиданно песок под ногами будто ожил, зашевелился. Мои ноги увязли в нём, и теперь не то что бежать – идти получалось с трудом. Когда я в отчаянии рухнула на песок, чувствуя, как моё тело засасывает в пучину песка, а грозная тень волны уже затмила палящее над головой солнце, меня неожиданно что-то выдернуло из пожирающей земли и, рывком поставив, на ноги потянуло за собой. Я с трудом смогла сориентироваться, поэтому минуту меня просто тащило по берегу, дальше от этой волны, от песка, от всего на свете.
Когда я снова обрела способность думать и видеть, то без труда определила личность своего неожиданного спасителя, с которым за руку бежала прочь от рокочущей воды. Ни у кого из моих друзей… в смысле, знакомых не было таких длинных музыкальных пальцев, почти прозрачной белой кожи. И таких тёмных янтарных глаз.
Впервые мы ощутили друг друга. Его рука была холодной, а хватка – очень сильной. Эйрик был как самый настоящий человек из плоти и крови, и я благословила сон за то, что он помог мне наконец-то прикоснуться к своему лучшему и единственному другу. И пускай я его сама себе выдумала, этим он и был хорош.
Сон закончился, хоть убейте, не помню чем. Проснулась я в холодном поту, в лёгком шоке и с криком, застрявшем в горле. Мамы дома не было, она уехала в гости к какой-то подруженции, и это было, как говорится, слава Богу, а то следующее утро я встречала бы в психиатрической больнице, так как спросонья  всегда отличалась крайней болтливостью. К Хоттабычу ходить не надо, чтобы предположить реакцию мамы («Знаешь, мам, мне снился очень странный сон, мы там убегали от цунами с моим воображаемым другом, его зовут Эйрик, и кажется, он меня любит, классно, правда?). Уф, это было бы жёстко.
Эйрик мой сон внимательно выслушал, но сказал, что он ночью тоже спал, а не спасал меня от цунами в сумасшедших снах, больше похожих на бред наркомана-визуалиста, курившего спайс (это было даже обидно) и от дальнейших комментариев, как чёртова суперзвезда, отказался. Я же на протяжении трёх дней думала об этом сне, а затем решила не ломать себе голову и наплевать. Как раз приближалась дата, которая с некоторых пор внушала мне тихий ужас и желание спрятать голову в песок, подобно страусу. А лучше улететь прочь на ракете или даже без. И эта дата была папиным днём рождения.
Естественно, моё присутствие на нём даже не обсуждалось. Всё-таки, одному из главных участников эксперимента «Я» исполнялось сорок пять. К несчастью (не думала, что скажу так) мои родители внезапно решили, что глупо вот просто так забыть прожитые совместно почти двадцать лет, да ещё и игнорировать результат своего «союза» в виде, как выразилась папина новоявленная краля Светочка, «бедной девочки со слабой психикой». И этой «бедной девочке со слабой психикой», то бишь мне, было необходимо общение с отцом, которому вроде как, было на меня плевать с высокой колокольни немного больше, чем полгода. И начались постоянные звонки, которые начали вызывать у меня вместо ожидаемых глубокой благодарности и слёз умиления только раздражение и злость.
Раньше с папой у нас были очень тёплые отношения. Он баловал меня, частенько покупал  мне то, что не разрешала мама. Но стоило начаться бракоразводному процессу, всё тут же изменилось. Папа прекратил со мной контактировать, будто меня никогда не было в его жизни. Моё решение остаться с мамой его будто бы даже не тронуло. Скорее всего, ему и в правду было всё равно.
Он уехал на Дальний Восток и жил там вместе с новой женой и её семнадцатилетней дочерью. Света была моложе его лет на шесть, и оказалась уступчивее и мудрее моей мамы, она не посчитала переезд вместе с мужем чем-то оскорбительным и неприемлемым. И она, насколько мне было известно благодаря вездесущей тёте Анэли, уже была со внушительным животом, в котором, видимо, обитал мой ненавистный родственник. Да, да, я знаю, это плохо, отвратительно ненавидеть людей вообще, а детей в частности. Но я ничего не могла с собой поделать – меня трясло при мысли о том, что у папы родится сын или дочка и это поставит жирную точку моей роли в его жизни. Я буду неудавшимся опытом – девчонка, причём ещё и психически нездоровая, безнадёжное убогое чмо, дочь первой жены, которая слишком далеко, чтобы было время и повод думать о её существовании. А тот родившийся карапуз, отвратительно розовый, отвратительно слащавый, прямо как его мамаша, станет центром папиной вселенной, особенно если это будет сын. И назовут его Колей, или Петей, или Вениамином, Родриго, да плевать как! Хоть Джеки Чаном! Главное – он вытолкнет меня из жизни и без того почти потерянного родителя, вышвырнет, и я кубарем вылечу, не в силах противостоять. Не знаю почему, но я продолжала отчаянно цепляться за прошлое, даже равнодушие отца все эти семь месяцев я пыталась оправдать, коря себя за то, что сама не сделала ничего, чтобы показать, как важен он мне, как я люблю его. Я не умела выражать эмоции полно и красиво, чтобы было понятно другим людям. Эмоциональная сдержанность, замкнутость – не знаю. Просто не могла я рыдать и умолять, и говорить, что мне кто-то дорог, что я люблю –  это было унизительно и казалось мне фальшивым, наигранным. Поэтому я молчала, отвечала односложными фразами, не смеялась, не шутила. И конечно, это отпугивало от меня людей, включая и самых близких. Моя мама частенько укоряла меня в холодности, но я не могла вести себя иначе. Вот и всё.
Извините, наверное, уже вам надоели мои бесконечные нудные пояснения и подробности, которых, может быть, стоило избежать. Но я по-другому не могу, простите ещё раз.
Итак, я собиралась ехать к отцу на день рождение. По счастью, не на Дальний Восток. Мои бабушка и дедушка по папиной линии были коренные ленинградцы (по старой памяти они до сих пор называли царскую столицу России Ленинградом) и решили, что сын, не успевший уехать, должен вернуться и отметить свой юбилей в родном городе и это не обсуждается. Папа пытался возражать, что не следует Светочке на седьмом месяце тащиться в такую даль, но дед, которому не по душе была эта самая Светочка, и который очень жаловал мою маму, поставил ультиматум: дескать, не приедешь, Вадимушка, пеняй на себя и дорогу в родительский дом забудь. Видимо, свою роль сыграли и два старших брата папы, которые ясно намекнули, что лучше бы ему приехать, а отца не злить. Вот и пришлось папе смириться, собрать в охапку и Светочку, и Алиночку (моя сводная сестра, или кто она мне вообще, шут её знает) и почапать в Петербург, с которым он уже распрощался. А я собирала вещи на неделю, которую должна была провести в дедушкином загородном доме в центре Питера. Ну, на самом деле, я радовалась – всё же Питер, мой любимый Питер! Целая неделя – ладно, пять дней, с вычетом приезда-отъезда и папиного дня Рождения. У меня были большие планы, хотелось пройтись по своим любимым, знакомым с детства местам вместе с Эйриком. Грибоедовский канал, Спас на крови, Зимний дворец, Исаакиевский собор, Петергоф, летний домик Петра – о, мне было, где разгуляться! И даже ворчание дедушки, надоедливость Светы и её отвратительный живот – ничего не могло испортить мне сладкое предвкушение праздника.
Эйрик честно пытался воззвать к моей совести и настаивал на походе по магазинам за подарками для родственников и виновника всего этого бедлама. Я долго упрямилась, говорила, что мне плевать, и что еду я туда из собственных соображений. Итогом наших яростных препираний стал вердикт со стороны Эйрика: «Эгоистка», и он исчез, не появляясь в зоне видимости ровно до тех пор, пока после двух бессонных ночей, измученная упрёками совести, я не встала пораньше и, захватив кошелёк, не отправилась на Тверской бульвар за сувенирами. 
Прогулка на Тверском мне запомнилась особенно. Был холодный бесснежный день. Небо было затянуто белыми облаками, маленький бледный кружок солнца с трудом проглядывался сквозь их толстую пелену. Я шла по бульвару, слушая музыку, и разглядывала всё, что предлагали уличные магазинчики,  иногда снимая наушники, чтобы купить что-то понравившееся. Эйрик неотступно следовал за мной, изредка комментируя выбранный мною подарок. В итоге я решила не особенно заморачиваться насчёт подарков бабушке и дедушке, поэтому выбрала для них довольно большую фарфоровую фигурку двух котиков, склонивших головы друг к другу так, что образовывали сердечко. Бабушка любила такие безделушки, у неё был целый комод, в котором стояла и радовала глаз целая коллекция фарфоровых статуэток. Пастушки и трубочисты, влюблённые и смертельные враги, лихие кони и ласковые кошечки – в детстве я всегда любила разглядывать их сквозь стекло. Это был особенный мир, со своими законами, волшебная фарфоровая сказка. Моим любимым писателем в детстве был Ганс Христиан Андерсен и особенно мне нравились у него сказки «Пастушка и трубочист», «Зелёный холм» и, конечно, «Оловянный солдатик». Герои последней истории тоже были в комоде бабушки – их подарила мама очень давно, когда мы частенько навещали частный дом в Выборге. Я надеялась, что они по-прежнему стоят на своём месте, это был ещё один крохотный, но такой дорогой кусочек детства.
С подарками для папы и его новой семьи было тяжелее, и Тверской тут помочь уже не мог. Свете мы с Эйриком решили купить единственную дорогую вещь, которую могли позволить исходя из своего бюджета. Это очень красивая заколка в виде русалки. Когда я увидела её, то подумала, что, наверное, это понравится мачехе. Ребёнок обойдётся погремушкой, которая и без того стоила неприлично дорого для мелкой безделушки. А вот Алине я вообще не хотела ничего покупать, но Эйрик не терял надежды, что я просто демонизировала свою родственницу, которая могла оказаться неплохой девчонкой. В итоге, я выбрала Ремарка, решив, что приличный человек его точно оценит, тем более Светочка как-то хвалилась, что Алиночка много читает, даже «Сто лет одиночества» чуть ли не наизусть знает. Я почувствовала себя немного тупой, потому что, несмотря на то, что тоже читала Гарсию, не шиша не поняла, списав всё на своё незнание истории Южной Америки, с которой сюжет книги был тесно связан. А вот Ремарка я любила до скрежета в сердце, могла даже цитировать некоторые его произведения. В особенности мне нравилось «На западном фронте без перемен», «Возвращение», «Возлюби ближнего своего», «Чёрный обелиск», «Три товарища», «Ночь в Лиссабоне», «Триумфальная арка»… Да Господи, я люблю у него ВСЁ. Без преувеличений, всё. И читала тоже всё. Дома было целое собрание его сочинений, которое я зачитала до дыр, от корки до корки. Поэтому своей “сестрице” я решила купить «Три товарища». Не знаю, слышала, что многие не могут читать Ремарка из-за тяжёлой атмосферы, из-за какой-то нечеловеческой силы страданий, которыми буквально пропитаны страницы его книг. Фашизм, бегство от него, «потерянное поколение», ужасы войны, сломанные человеческие судьбы, волевые мужчины, прекрасные женщины… В его книгах есть всё. Это моё субъективное мнение.
«Три товарища» я облюбовала по двум причинам. Во-первых, это была первая книга Ремарка, которую я прочла сама, а во-вторых, там почти не было типичных ужасов войны, миграции и так далее. Конечно, позитивной книгу назвать было трудно, но там была любовь, дружба – словом, всё, как мы любим. И если психика Алины была не готова, скажем, к той же «Возлюби ближнего своего», то это было самое то.
Эйрик выбор книги одобрил, хотя сам считал, что лучше бы подарить что-то более нейтральное, вроде «Над пропастью во ржи». Я настояла на Ремарке.
Над подарком отцу в равной степени бились мы оба – и я, и Эйрик. В итоге, я согласилась со своим воображаемым другом, что лучший подарок – сделанный своими руками, да и тратить и без того поскудневшие сбережения было не комильфо. Надо сказать, единственное, что у меня более менее получалось, было рисованием. Я нигде не училась, только в детстве ходила в кружок, но рисунки у меня выходили неплохие. Поэтому я решила нарисовать своего отца, точнее срисовать его с какой-нибудь фотографии и раскрасить. Так и сделала.
И теперь я ехала на «Сапсане» в Санкт-Петербург, в предвкушении улыбаясь. Стук колёс казался успокаивающим, мелькающие в окне пейзажи радовали глаз. За городом был снег, и я буквально чувствовала близость главного праздника года. И от этого на душе становилось ещё веселее.
 На землю опускались зимние сумерки. Сквозь стекло я видела, как в высоком небе загораются звёзды. Ни к селу, ни к городу вспомнился Экзюпери «Маленький принц». Точнее его слова про звёзды, колодцы и бубенцы. Я напрягла извилины, силясь вспомнить цитату дословно. И даже огорчилась, когда вспомнить так и не получилось.
А поезд мчался вдаль, на северо-запад, сквозь декабрьскую мглу, под мерцающими «миллионами бубенцов». И я впервые за долгие полгода вновь почувствовала то, что люди называют счастьем. Счастье длится обычно очень недолго и я, как утопающий, отчаянно пыталась вдохнуть его поглубже, впитать его, такое простое, вкусное и нужное, как кислород. И чтобы ничего не мешало мне наслаждаться короткими минутами самого драгоценного чувства в мире, я вставила в уши наушники, включила подходящий под лирическое настроение вальс из к/ф «Мой ласковый и нежный зверь» и погрузилась в полудрёму, сквозь прикрытые веки смотря на своё отражение в окне. На мгновение, я увидела рядом с собой в стекле Эйрика, который улыбнулся и снова исчез. Я ответила ему сонной улыбкой.
В конце концов, неделя в Питере – уже подарок судьбы. И, ободрённая этим, в будущее я взглянула увереннее, чем прежде.